Текст книги "Волкодлаки Сталина. Операция «Вервольф»"

Автор книги: Дмитрий Тараторин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Ирак. Той же порой

Палач ждал казни. Теперь, как он когда-то на горной полянке постиг, его черед стать жертвой настал. Все случилось буднично просто. Хасан сдал его Мусе Аль-Закарийи, известному бенладеновскому подручному, развлекавшемуся в последние месяцы отловом на территории Ирака иностранных граждан.

Федора, усыпленного Басаврючьими чарами, взяли без сопротивления. Сам же демон, конечно, не растерялся и, выскочив из спортивной сумки, лежавшей на коленях Глебова, привычно уже, колобком покатился по пустынному бездорожью. Исламисты дали по подозрительному самодвижущемуся объекту залп из гранатометов. Но поднятая чародеем песчаная буря помешала прицельной стрельбе. Басаврюк ускользнул.

Аль-Закарийя обычно выдвигал какие-нибудь нереализуемые требования стране – родине своей очередной жертвы. Хотел было, узнав от Хасана национальность пленника, и от России потребовать вывода войск со всего Кавказа, а заодно и Поволжья. Однако тут в очередной раз подтвердилось русское народное наблюдение о тесноте мира. В бригаде, возглавляемой этим международным террористом, сражался, отличаясь бесстрашием и беспощадностью, чеченец Лом-Али. И родом был он как раз из того аула, за бесчинства в котором и получил Федор свое погоняло.

Не узнать убийцу своего дедушки молодой ваххабит, конечно же, не мог. А Аль-Закарийя не мог, в свою очередь, отказать одному из лучших своих муджахедов в просьбе подарить ему для лютой расправы этого неверного пса. И вот теперь, бесчеловечно избитый мстительным Ломом-Али, Палач валялся на земляном полу какой-то глухой партизанской норы и слушал, как «злой чечен точит свой кинжал».

Вспомнилось некстати, как покойный ныне отец читал ему в детстве стихотворение Лермонтова с этими зловещими строками. Тогда в немыслимо теперь далеком далеке они пугали маленького Федю, а вот теперь страха у него не было вовсе. Не было и липкой карамазовской жажды жизни (когда-то он был начитанным юношей, и теперь литературная хрень непрошено и настырно всплывала из глубин).

Поразительно, но даже не приходила ему в голову одна давняя установка. Опять-таки в детстве он увлекался подвигами героя Октябрьской революции Котовского. И ребячье воображение потрясло, что, ожидая в царских застенках казни, тот целыми днями делал силовые упражнения. И вовсе не для того, чтоб отвлечься. Он вполне прагматично рассчитывал, что, если убить ударом кулака палача, второго сыщут не сразу. Маленький Федя когда-то решил, что, попади он в такую беду, поступит так же. Ан, вот не поступал. Хоть и связан он был по рукам и ногам, но воин всегда найдет, как врага с собой взять, чтоб не зазря пропадать. Если надо, зубами загрызет.

Однако же теперь только одна тема, вытесняя все прочие, реально беспокоила Палача. Он снова и снова доискивался – должен же быть во всем с ним происшедшем какой-то смысл. Этим он и изводился в последние свои минуты на земле. То ли разбитая в кровь Ломом-Али башка не позволяла, то ли морок Басаврючий спал не до конца, но тяжко ему приходилось. Тем не менее он, стиснув зубы, упрямо отсекал внешнее и все глубже и глубже погружался в свои внутренние глубины. Там были тьма и муть. Они клубились. Но Палач чуял, что нечто за ними уже брезжит.

Лом-Али тем временем завершил зловещее свое дело – наточил до неимоверной остроты кинжал свой фамильный, дедом завещанный. Скрежеща зубами и матерно ругаясь, он вошел к Палачу. И тут Федор увидел отца Николая и понял: еще немного, и все прояснится.

Когда ваххабитское колено грубо вдавило Глебова в пол, а лезвие заиграло у него перед глазами (Лом-Али желал, конечно, не просто жизни его лишить, а попытать да поглумиться), так оно и случилось. Молчаливо и смутно видневшийся Кузнецов вдруг вспыхнул слепящим белым светом и отчетливо произнес слово, разом и открывшее Палачу мучительно чаемый смысл: «Искупление».

ЧАСТЬ II
Трафик Троцкого

Пять лет спустя…

Свежевырванное сердце он стократно отточенным жестом взметнул к солнцу. Оно смутно и безжизненно маячило за оконным стеклом. Брызжущая кровью плоть неприятно вибрировала в ладони. Как-то по-заячьи буквально тряслась.

«Ну вот, блин, опять второго сорта попалось, а может, и вовсе третьего», – опечалился Генрих и с тревогой взглянул на подернутый дымкой солнечный диск. Но светило не подвело – ответило яростной вспышкой. Тучи разлетелись в клочья. Неистовые протуберанцы пробили атмосферу и долбанули по головам обитателей Земли и их хитроумным электронным приборам, внося сумятицу с неразберихой в те и другие.

– Показатели, быстро! – скомандовал Феликс. Но в ответ услышал только плотоядное чавканье из соседней, погруженной в мерцающую тьму комнаты. Заглянув в нее, он при свете компьютерного монитора увидел отвратительную и предельно неприглядную сцену. Майор увлеченно присосался к рассеченной груди только что умерщвленной жертвы, совершенно позабыв о своих ассистентских обязанностях.

– Вот ведь упырь долбаный, – не выдержал жрец. – Да очнись ты, Серега, потом пообедаешь.

– Ну че ты пиздишь не по делу? – раздраженно отозвался майор. – Много ты понимаешь, потом уже совсем не то будет. Сейчас же самый свежачок. А показатели твои нарастают. Где-то треть уже от проектных величин.

Перепачканный кровью майор Казаков буквально на миг оторвался от терзания тела, чтобы глянуть на экран компьютера, по которому ползли разноцветные змеи графиков, и снова вернулся к трапезе.

«А ведь я почти что Данко, – мелькнула в сознании Генриха задорная мысль. – Ну что с того, что он своим сердцем светил, а я чужими. Задача-то у нас одна – людей от тьмы избавить». Подумал и тут же спохватился: «Это что ж я эгоистические поползновения допускаю, все ж насмарку сейчас пойдет». Действительно, солнце, словно бы услышав эти неправильные, недостойные служителя жестокого, но справедливого культа мысли немедленно втянуло протуберанцы назад и снова уютно укуталось сероватыми облаками.

Неудачливый жрец обессиленно рухнул на пол прямо в лужу не остывшей еще кровищи. С досады запустил затихающим сердцем в упыря майора. Тот среагировал молниеносно – не отрываясь от тела, поймал и засунул его во внутренний карман пиджака. Профессионализм, как говорится, не пропьешь. Чужое сердце еще немного потрепетало возле его, навеки оледеневшего, и замерло окончательно.

«Да, над концентрацией мысли еще работать и работать, – между тем самокритично размышлял Генрих, – а ведь времени-то не так много. Не сегодня завтра могут и выпасти нас. Уж больно майор беспредельничает. Засада какая-то получается, – констатировал он, наблюдая за ненасытным сотоварищем. – Самому заготовкой заниматься нельзя, потому как не до медитаций тогда будет, а Серега так по ходу лютует, что до добра это точно не доведет. Да и экземпляры, честно говоря, левоватые. Конечно, количество в качество, может, и перейдет, вот только дождемся ли?»

Генрих угрюмо поднялся и подошел к окну. Практически с вершины одной из сталинских высоток открывался захватывающий вид. Город уже вовсю жил своей торопливой утренне-будничной жизнью. Муравьишкам, суетившимся внизу, по барабану было все, и прежде всего – собственная стремительно прогрессирующая деградация.

– Москва, блин, как много в этом звуке, – мрачно прошептал жрец и прижал лоб, пылающий горячкой национальной революции, к оконному стеклу. Ледяной ветерок проникал сквозь старые рамы, бодрил. Однако ему, неуемному, хотелось большего. Генрих распахнул окно и шагнул в пустоту.

* * *

Полковник Владимир Козлов с самого утра буквально занимался разгромом Чистопрудненского джамаата. Бегал с бойцами по московским дворикам, кричал ваххабитам, что, мол, «сдавайтесь, вы окружены». Сам при этом понимая бессмысленность подобных призывов. С одной стороны, адресовались они закоренелым смертникам, с другой – никто, конечно, окружен не был. Какое там… При том бардаке, который в последнее время стал повсеместен в России и день ото дня только нарастал, кого-либо окружить реально так, без балды, было абсолютно невозможно.

Пока спецназовцы с фальшивым энтузиазмом обстреливали окна очередной квартиры-убежища экстремистского, он присел устало на бортик детской песочницы. Закурил прищурясь. «Как будто в казаки-разбойники играем», – подумал уныло Козлов и сразу вспомнил детство. Разве мог он тогда, обычный московский пацан, веснушчатый и драчливый, представить себе, что лет эдак через двадцать каких-то в родном его городе молодые ребята (точно такие же, как прежние его старшие товарищи, игравшие в этих же дворах на гитарах под портвейн и водочку) будут носить чужие, нерусские имена, а называть себя станут шахидами? «Не мог», – решил Козлов и со злой досады уронил голову в пропахшие порохом ладони.

И перед глазами непрошено пронеслась жизнь – непутевая, конечно, с точки зрения нуворишей и ренегатов, однако постыдного он в ней на беглый взгляд ничего не увидел. Но дать ей более взвешенную оценку не позволили, как это не раз бывало, враги.

Ваххабиты с криками «Аллаху акбар!» пошли на прорыв. Козлов упал на колено и открыл огонь. Вороненый ствол хищно вцепился мушкой в чью-то белобрысую голову, перехваченную зеленой лентой. В бою он о приятелях детства, к счастью, не вспоминал и движущиеся мишени с ними не отождествлял. Грянул меткий выстрел. И Владимир увидел, как кровавое пятно расплылось на сукне, испещренном арабской вязью исламистских лозунгов. Однако тут из подъезда грянул гранатомет, и полковника накрыла взрывная волна.

Благополучно очнувшись минут через десять, он выслушал донесение командира спецназа о том, что ваххабиты тем временем умудрились беспрепятственно ворваться в здание театра «Современник» и заминировать все входы и подходы. Козлов даже не удивился. В последнее время контртеррористические операции неизменно развивались по самым херовым сценариям. А по-другому и быть не могло, собственно. Ведь в спецслужбах остались только уж вовсе ни на что не годные персонажи, да вот такие, как он, тоскующие о былом патриоты. В чем-то, пожалуй, самураи…

Владимир, правда, и среди последних был исключением. Ведь он в этот период хаоса и безвременья, когда крысы бежали в разные стороны с тонущего лубянского корабля, как раз на него вернулся. Дело в том, что в период недавнего торжества чекистской диктатуры, завершившийся внезапной и чудовищной катастрофой, он трудился простым незаметным нотариусом. Хотя и душила его постылая бумажная круговерть, но честь офицерская, которую ему как-то посоветовал беречь смолоду сгинувший неведомо куда наставник, не позволяла участвовать в кровавом беспределе, творимом его коллегами. Умом он, конечно, понимал его полную оправданность и глубокую целесообразность, вот только сердце наотрез отказывалось подчиняться зловещим велениям разума. И оно, в конечном счете, не обмануло Козлова.

Гибель последнего президента в результате трагически нелепого (однако по большому счету спровоцированного опять-таки экстремистами) происшествия повлекла за собой лавинообразный распад всего привычного миропорядка. Безвременная кончина лидера совпала с полной утратой спецслужбами компьютерного контроля за ситуацией. В результате хакерских атак интернет-террористов были утрачены абсолютно все базы данных: на агентов и сотрудников, террористов и просто потенциальных оппозиционеров. Все эти гигантские информационные массивы были порушены начисто, буквально стерты в порошок. Разумеется, подрывные элементы, ощутив, что нет за ними сурового чекистского пригляда, полезли из всех щелей. Поползли со мстительным стремлением разорвать страну. Тут как тут, конечно, оказались и мировая олигархическая закулиса, и американский империализм, недаром дожидавшиеся своего часа.

«И страны не стало», – обреченно прошептал полковник, устремив глаза, подернувшиеся непрошено набежавшими слезами, к тусклому солнцу. И тут светило внезапно вспыхнуло немыслимо острыми, яркими лучами. Козлов упал на колени и уткнулся опаленными зрачками в сугроб.

* * *

Генрих по паспорту был никакой не Генрих, конечно, а самый обыкновенный Гарри. Мать, интеллигентная в целом женщина, фанатела при этом принцессой Дианой. И назвала сына в честь одного из принцев.

Бабья доля ее не задалась. Точно как и у венценосного идола. Оттого и рос Гарри безотцовщиной, оттого и увлекся с подростковых лет человеконенавистничеством. И переименовался в честь рейхсфюрера Гиммлера.

Подельники его по лютым расправам с врагами белой расы сие погоняло признавали, ибо был он не по годам прозорлив и удачлив. Очередным подтверждением чему стало его спасение (единственного из собранного майором отряда) после подземной операции.

С той поры они и скорефанились. Майор, следуя указаниям Дзержинского-Розенберга, узнавал от него азы расовой теории. Время для этого имелось, поскольку они совместно пребывали на нелегальном положении вследствие художеств, учиненных обоими. Но ныкались по подмосковным дачам они недолго.

Генрих издавна, как и все активные неонацисты, был под колпаком у Мюллера. Того самого, шефа гестапо. Пребывал он теперь на лунной базе Четвертого рейха, управляя оттуда посредством всяких внушений и излучений разветвленной агентурной сетью.

Непосредственно с Мюллером Генрих общался только однажды. И разумеется, телепатическим способом. Шеф гестапо открыл ему, как верному национал-социалисту, кое-какие тайны. В частности, Генрих узнал наконец, почему космическая экспансия человечества безнадежно буксовала. Он никогда не мог понять, как оно так получается, что в компьютерной сфере, к примеру, то и дело революции происходят, а космические корабли, как и в конце двадцатого века, все так же уныло нарезают круги вокруг родной планеты. Вместо того, чтобы отчаянно рвануть в звездные дали.

Объяснялось же все на удивление просто. Первая же лунная экспедиция америкосов столкнулась с арийскими колонистами, которые с помощью межпланетных демонов погрузили их в состояние неземного ужаса, не отпускавшего их и по прибытии на Землю. После и советские, и штатовские секретные экипажи на снаряженных новейшим оружием аппаратах пытались прорвать нацистскую блокаду Земли, но неизменно гибли в схватке с гораздо более высокоразвитым противником.

Паралич власти, а затем и хаос, случившиеся в России вследствие неполной вменяемости трансформировавшегося Берии, позволили экстренно перейти к реализации главной, тайной и высшей задачи гитлеристов. Для ее осуществления требовалась тотальная мобилизация всех адептов.

Генрих с майором были на летающей тарелке вывезены в Мексику, где прошли ускоренный курс нагуалистской магии. И теперь могли вполне уверенно проводить ритуалы, игравшие в общем глобальном плане одну из ведущих ролей.

Генрих был убежден, что целью их является умерщвление дегенератов и, напротив, пробуждение в не совсем пропащих россиянах арийской крови, превращение их в полноценный материал для грядущего сверхчеловечества. Однако истинные намерения Мюллера и прочих высших нацистов-лунатиков были иными.

Их план был поистине зловещим. От сотворения мира никто не дерзал замысливать такое. Но ведь недаром фюрер говаривал, что те, кто видит в национал-социализме исключительно политическое явление, фатально заблуждаются…

* * *

– Ну, Юр, вот и ссучился губер-то наш. – Яркая скуластая брюнетка скинула на пороге избы длинную норковую шубу, оставшись в ультракоротком черном платье и валенках.

– А все к тому и шло, Гюльчатай, – улыбнулся в ответ командир партизанского отряда имени Аркадия Голикова Юрий Котелков.

– Вчера пакт секретный с китайцами подписал, падла, – продолжила докладывать агент Гульнара (Гюльчатай ее в целях конспирации называли партизаны).

– И на каких же условиях? – Юрий налил девушке чаю из пузатого старинного самовара.

– Томская область теперь провинция Китая, а долбоебу этому пожалован титул вана и сто миллионов юаней, – села, закинув ногу на ногу, на грубо сколоченную табуретку Гульнара.

– Да, оборзели вконец китайские товарищи, – задумчиво протянул партизан. Чувствовалось, что зреет в его изболевшейся народными бедами голове замысел священной мести агрессорам. Девушка доверчиво и восхищенно следила за этим грозным и многообещающим мыслительным процессом.

– Так-так, значит, сегодня ревтрибунал собираем, а на следующей неделе исполним гада, – констатировал наконец Юрий и добавил: – Спасибо тебе, Гуля. Последние дни тебе в этом крысятнике осталось мучиться. Скоро в отряд. Только, смотри не расслабляйся, бдительность не теряй. Китайцы вычислят – запытают.

– Да о чем ты, Юр, что я, первый год замужем? – ухмыльнулась девушка и призывно растянулась на простой деревянной скамье.

Партизанский вожак был видным мачо, за счет чего и вербовал всегда полезных девчонок с успехом. Кроме того, он в былые годы, служа госбезопасности, прошел спецподготовку по женской части (его природное обаяние, конечно, было отмечено и не осталось без последствий). Тогда-то, беря по спецзаданию в оборот слабые половины олигархов, он и познал сокровенные глубины женской психики. Это впоследствии не раз ему способствовало во многих инициативах.

И сейчас он понимал, что не в праве отказать Гульнаре, измотанной постоянным нервным напряжением и гнусностью импотента-губернатора, в толике тепла и участия. Хотя и было ему по большому счету не до ее прелестей. Не терпелось детально и всесторонне разработать план ликвидации. Юрий, однако, не подал виду и радушно обнял девушку.

Она не первый год, будучи секретаршей губернатора-перерожденца, орально его обслуживала. В результате чего и была в курсе самых потаенных его замыслов. Поначалу у партизан теплилась надежда, что глава области, коммунист и державник в прошлом, все же сумеет выстоять, не поддастся давлению и посулам южных соседей. Однако повальная эпидемия предательства скосила и его – опытного хозяйственника и в целом грамотного управленца.

После краха диктатуры в Москве подсуетились прийти к власти недобитые демократы. Но власть их распространялась только на территорию Среднерусской возвышенности. И поволжские, и сибирские региональные бароны присягать им на верность отказались. То есть попросту перестали платить налоги. Демократы же и в силу либеральных убеждений, и по причине тотальной зависимости от Запада применить против них силу не могли. Так и жили – не вместе и не врозь. Границ между регионами пока что не было, но не было и общего управления. Каждый губер как мог обходился своим умом.

А поскольку выдающихся мыслителей среди них не обнаруживалось, то плясали они под дудку местных олигархов и зарубежных шпионов, буквально наводнивших страну. Кстати, российские ядерные арсеналы, воспользовавшись хаосом, взяли под контроль где американские «зеленые береты», а где спецназы объединенной Европы, управляемой теперь, после серии финансовых кризисов, советом транснациональных олигархов.

Случилось это в одних случаях при попустительстве, в других – при полной поддержке российских властей всех уровней. Умаявшись нести груз геополитической ответственности, они только и мечтали от него избавиться, чтобы на приволье отдаться распиловке остатков национального достояния.

Заниматься этим им пока дозволяли. Дело в том, что мировые властители пребывали в недоумении относительно того, как взять под контроль все эти гигантские фактически бесхозные пространства так, чтобы не спровоцировать глобальный военный конфликт – войну за российское наследство. Только китайцы времени даром не теряли. На ядерные объекты они не полезли, а просто принялись по-тихому прибирать к руками приграничные территории. Народ на это взирал вполне безучастно, усталый от бесконечных катаклизмов и исторических катастроф, а больше всего – от себя самого.

– Захара съели! – истошный крик кого-то из партизан грубо прервал любовные утехи Юрия и Гульнары. Партизанский командир, запахнувшись в тулуп и прихватив автомат, выскочил из избы. Действительно, у самого крыльца в центре безмолвного круга бойцов лежали окровавленные останки, даже скорее огрызки, Захара, его, Юрия, ординарца.

* * *

Агент мировой закулисы Джеймс Блонд прибыл в Москву, как и было ему положено, со специальной миссией. Высший совет международных финансовых кровососов и сопряженная с ним масонская ложа нередко давали ему личные поручения. Новое задание на первый взгляд было ему как-то не по профилю.

Просторный лимузин мчал его по утренней Москве. Он любил этот город и с интересом наблюдал сквозь бронированные стекла за переменами в его многовековой жизни. Дед спецагента был власовцем. И после войны служил с радостью любым врагам красного режима. Внук унаследовал от него весьма недурной русский и ненависть буквально к каждому проявлению чекизма.

Череда катастроф, внезапно и неотвратимо рухнувших на страну и державшую ее в рамках репрессивную систему, смела этот колосс, как выяснилось, даже не на глиняных, а на песочных ногах. Отчаянная, безоглядно жертвенная работа террористов сделала свое дело. А ее плодами, как и планировалось, воспользовались хозяева глобальной финансовой паутины, никогда не ошибавшиеся в выборе объектов для инвестиций.

Короче говоря, Блонд с чувством глубокого удовлетворения приближался к Кремлю – некогда цитадели советизма и чекизма, а ныне – гнезду выкормышей западных спецслужб.

Сверкающе-белый лимузин лихо затормозил на Соборной площади. Секьюрити подобострастно распахнул дверцу. Блонд повел плечами и покрутил головой.

После недавнего триумфа демократии с кремлевских башен посбивали рубиновые звезды, но и имперских орлов сажать на них не стали. Так и торчали они елками вечнозелеными в неприветливом сером небе. Кресты на храмах пока оставили. Хотя всерьез сейчас рассматривался вопрос об их снятии.

Тем самым надеялись удовлетворить чаяния исламистов, все активнее терроризировавших столицу.

– Рады, безмерно рады, – принялись причитать подбежавшие гурьбой деммарионетки. Он в ответ вежливо, но чуть брезгливо улыбался.

– Мистер Блонд, мне надо срочно поговорить с вами тет-а-тет, – почти сразу оттер его от своих настырных коллег спикер Госдумы (он теперь после ликвидации института президентства, как антилиберального, был самым главным). – Признаюсь без обиняков, только на вас надежда. Уже сил нет никаких. Каждую ночь ко мне приходит потусторонний бегемот.

* * *

Лом-Али, перебирая четки и поглаживая огненно-рыжую свою бороду, сидел в режиссерском кресле на сцене театра «Современник». Все здесь было ему чуждо и неприемлемо. Взорвать такое непотребное ни на что благое заведение, по его убеждению, сам Аллах велел. Заложники-актеры в зрительских креслах трепетали. Уж больно угрюмым и нелюдимым был тот, от кого зависели сейчас их бренные жизни. Они слишком явственно ощущали – от такого ждать пощады не приходится.

По проходам между тем шныряли юные моджахеды, умело минируя все, что ни попадя. Преобладали среди них славяне. С тех пор как весь Северный Кавказ превратился в клокочущее вооруженными конфликтами месиво, туда, как в былые века на Дон, стекались молодые и горячие разных племен и народов. Большинство в итоге вставало под ваххабитские знамена.

Чекистский режим, успешно истребляя правоориентированных экстремистов, с исламскими джамаатами, стремительно плодившимися в горских республиках, совладать не мог. Лубянские просто удерживали кое-как регион под контролем, подогревая межнациональную напряженность, провоцируя кровную вражду местных кланов. Короче, по мере сил разделяли и властвовали, сея братоубийственность на многострадальной земле, видевшей Ноя, Хаджи-Мурата и Шамиля Басаева.

Однако смута, разразившаяся в стране, опрокинула кавказский клубящийся насилием котел. И его содержимое начало стремительно затоплять Центральную Россию и столицу само собой. Чистопрудненский джамаат был одним из самых мощных и перспективных. Связано это было с тем, что духовно его окормлял лично Абу-Джихад, крупный теоретик ваххабизма, проживавший с детства в одном из переулков, сбегавших от Покровки вниз. Его-то проповеднический дар и зачаровывал не находившую иного смысла славянскую молодежь.

Парадоксальным образом он даже в период диктатуры не был репрессирован. Объяснить это можно было лишь немыслимой изощренностью его ума. Творения Абу-Джихада были столь глубоки, что донырнуть до дна, где и таилась тотальная античеловеческая агрессия, эксперты спецслужб были не в силах. А оттого, проявляя преступную халатность, не придавали им надлежащего значения.

Бойцы Лома-Али, который был военным лидером джамаата, вели неспешный огонь из окон театра по то и дело перебегавшим туда-сюда спецназовцам. А сам он тем временем думал, что бы такое за жизни заложников потребовать. Ему казалось, что реально пора уже синюю полоску на российском флаге заменить зеленой, а на белой – неплохо бы написать «Аллаху акбар!». Однако без консультации с Абу-Джихадом он на это не решался. Оттого и теребил бороду все неистовей и неистовей.

Лом-Али был моджахедом со стажем. Начав свой боевой путь в окрестностях родного аула во Вторую чеченскую, он позже перебрался в Ирак. После же много где побывал, успешно сражаясь то с российскими, то с американскими шайтанами. На Москве осел он недавно. Обстановка здесь была сложная, как ему не уставал объяснять Абу-Джихад. Привычные для Лома-Али методы не всегда были адекватны. А ему так хотелось иной раз устроить в каком-нибудь отдельно взятом микрорайоне компактный, но запоминающийся холокост.

Размышления моджахеда были прерваны неясного происхождения грохотом над головой. Он резко взметнул к потолку бороду – прямо на него камнем падал некто окровавленный со здоровенным и странно сверкающим ножом в руке.

* * *

– Это что ж за зверь его так? – всплеснула руками Гульнара, выбежавшая на крыльцо избы следом за Юрием.

– А это и не зверь вовсе, есть такая маза, – протянул задумчиво бывалый таежник (успевший, впрочем, и в Чечне «поохотиться») Валера Кривых. Он присел и принялся внимательно изучать истерзанную плоть сотоварища. Поцокал языком и продолжил: – Разделали Захара грамотно. Гляди – филейные части отрезали и выпотрошили по уму.

Партизаны молчали потрясенные. Командир каменел лицом. Только Гульнара тихонько всхлипывала, припав к покосившимся ступенькам.

– Где нашли? – спросил Юрий у бойцов, притащивших тело из тайги.

– Верстах в пяти отсюда, в овраге. Волки над ним уже собирались, – доложил молодой боец с алой октябрятской звездочкой (коммунистическая атрибутика была в дефиците) на черной вязаной шапке.

– И кто там в округе промышлять может? – деловито, стараясь не выдавать собственной потрясенности и пытаясь не глядеть на труп, в общем-то, ставшего близким ему человека, поинтересовался командир.

– Да там верстах в семи к западу сектанты обитают, но вроде люди божьи, по слухам. Хотя никто из наших их пока не встречал, – словно бы оправдываясь, сообщил парнишка.

Партизаны перебазировались в эту покинутую давным-давно деревушку буквально пару дней назад, после того как та же Гульнара сообщила, что старый район дислокации вычислен вездесущими китайцами (их спецназ уже вовсю шнырял в округе). Соответственно толком осмотреться да приглядеться к соседям у котелковских бойцов времени не было.

– Значит, пора повстречаться, – рубанул Юрий. И внутренне покорил себя за явный недосмотр и упование на авось. Но бойцам вида не подал и отдал приказ: – Левченко, Кривых, Сабуров, Абрамян, ко мне!

У Котелкова было давнее правило, привитое ему покойным уже старым зубром генералом Шуршалиным, – никогда не оставлять непонятки на потом. Потому как они непоправимо разлагают коллектив. Бойцы впадают в задумчивость, а она – главный враг решимости. Рефлексировать же может себе позволить только командир, да и то по праздникам.

Уже через каких-то полчаса, проинструктировав Гульнару и тепло с ней простившись, Юрий во главе небольшого отряда выступил в поход. Заснеженная тайга была, как обычно, величава и загадочна. Свинцовые облака, казалось, пригибают к земле верхушки мохнатых елей. А их колючие лапы норовили преградить путь небольшому, но отчаянному отряду. При этом чем дальше партизаны углублялись в чащу, тем почему-то тревожнее становилось у них на душе. Что-то зловещее как будто висело в звенящем стылом воздухе и постепенно сгущалось, сдавливая сердца бойцов ежовыми рукавицами ужасающего предчувствия.

Юрий бывал в разных передрягах, видел смерть разных видов и сортов. Срывался в пропасти. Тонул в бурных реках. Погребала его земля, вздыбленная взрывом. Наконец горел он даже как-то в танке. То есть все стихии, с какими человек дело имеет, норовили его поглотить. Только он не давался.

После исполнения последнего задания генерала госбезопасности Шуршалина, ввязавшегося в гибельную для себя борьбу против разрушительного для родины заговора, Котелков отправился на Памир. Любивший его, как сына, генерал знал, куда услать Юру, чтобы уберечь его от мстительной руки неумолимых внутренних врагов. Оттуда он совершал рейды и в Афганистан, и в Пакистан, налаживая связи-контакты, каковые могли бы сыграть немалую роль в грядущем (Юрий в это безоговорочно верил) возрождении геополитического могущества России. И непременно (он опять-таки не сомневался) она будет Советской.

Так вот, даже в самых зловещих пещерах горного массива Тора-Бора, где одно время ныкался легендарный Бен Ладен, он не ощущал такого стрема, как здесь, среди родных сибирских елок. И бойцы впали в массовый психоз недаром…

* * *

– Ну вот, представьте себе – белая дорога. Не широкая, не узкая, а такая, к примеру, как Китайгородский проезд, – начал свой рассказ спикер российского парламента Германцев. И продолжил, заметно нервничая, а оттого то и дело кося глазами на дверь: – И бежит она через океан. Точнее, прямо по нему, по волнам то есть. И я так понимаю, не вижу, ну сами знаете, как во сне бывает, а осознаю, что конечный пункт у нее здесь – в Кремле.

Германцев выпалил наболевшее и осекся, глядя почему-то в ужасе на Блонда. Тот постарался максимально доверительно улыбнуться и успокоил несчастного:

– Продолжайте, Ефим Семенович, я, конечно, не психоаналитик, но ничего тревожного пока в вашем сновидении не обнаруживаю.

– Именно что пока, – встрепенулся и вышел из столбняка спикер. – Дальше – больше. Я вдруг вижу, что по дороге идет кто-кто. Лицо все в крови, а сам в черной коже.

– А вы, я извиняюсь, садомазохизмом не балуетесь? – с трудом скрывая внезапно ставшее необоримым раздражение, уточнил спецагент.

– Да при чем тут моя личная жизнь? – гневно покраснел демократ. – А бегемота вы как объясните?

– Какого бегемота, Германцев? Излагайте конкретно, или вы хотите, чтобы я сообщил кое-кому, что у вас белая горячка, провоцирующая склонность к зоофилии? Полагаете, вам более адекватной замены не найдется? – мрачно осведомился Блонд.