Текст книги "Шаманы гаражных массивов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

   После этого всё покатилось под откос, будто дядя Филипп одним своим присутствием навёл на нас порчу. Витька раздобыл где-то стоптанные сапоги, рюкзак «Ермак», из карманов которого торчали увядшие одуванчики с прошлого лета, и ушёл в поход, сказав, что ему нужно побыть одному и подумать. Я болтался без дела, настраивал скорости на велосипеде, спустив его к подъезду. Забравшись в одно из наших с Витькой потайных мест, читал старые книги. Стояли одинаковые как братья-близнецы душные дни – как жертвы катастрофы в фильме ужасов, они склоняли ко мне лоснящиеся зноем лица и шептали: «Берегись... смотри в оба...»

   Когда несколько дней спустя ко мне подошли Маша и Антон, угрюмые как никогда, я почему-то сразу вспомнил нашу встречу с дядей Филиппом, слывшим в среде шаманов ужасным маньяком и похитителем детей.

   И понял: «Что-то случилось».

   – Нужно поговорить, – сказала девочка без предисловий.

   – Как в прошлый раз? – спросил я, паясничая. Несмотря ни на что, я был рад их видеть.

   Маша замотала головой.

   – Это насчёт собачьего маньяка.

   – Слушай, я ведь уже извинился! – влез Антон. Он явно не был настроен на препирательства.

   Заметив озабоченную складку возле губ Антона, видя, как вытянулось лицо Машки, я кивнул. Что-то случилось, и я должен об этом знать.

   Мы отошли за гаражи, пиная мусор и здороваясь с автолюбителями, которые по старой привычке качали головами и грозились сдать нас в полицию за беганье по гаражам. Былого задора я в моих спутниках не чувствовал. Что-то несомненно случилось.

   Удостоверившись, что нас никто не видит, Машка выпалила:

   – Мы не справляемся. Мама вчера не пустила меня на улицу. Она была трезвой, впервые за две недели, и сказала, что уже двадцать восьмое число. Августа, конечно же. Сказала, что через несколько дней в школу.

   Я вдруг заметил, что она чуть не плачет. Антон скрипел зубами, словно он сам не человек, а клетка, внутри которой металось рассерженное животное.

   – Понимаешь, что это значит? – наседала Машка.

   Я покивал, хотя ни черта не понимал. В моей голове проносились тысячи мыслей, попытки поймать хотя бы одну, чтобы обдумать тщательнее, не увенчались успехом.

   – ОН набрал силы и двигает время вперёд! И мы ничего не можем сделать. Наше шаманство бессильно... и оно станет бесполезно, как сброшенная змеиная шкура, как только наступит осень.

   – Что тогда будет? Убийство?

   – И не одно, – хмуро сказал Антон. – Этот тип всех нас знает в лицо. Сколько раз мы пытались отравить его собак! Сколько раз поджигали покрышки возле его гаража! Пытались взорвать что-то из его странных механизмов. Три раза он ловил Малыша, дважды Машку, один раз меня – каждый раз нам так или иначе удавалось улизнуть или отбить своих. В общем, он узнает нас, даже если встретит в галерее кривых зеркал. Ты – новое лицо, новый ребёнок в районе. Тебя он не видел ни разу.

   – Он видел,– сказал я. – Той ночью, когда я стал шаманом. Стоял так близко, что я мог протянуть руку и погладить одну из этих жутких собак.

   – Это другое, – мягко сказал Антон. – Там ты был не человеком. Ты был энергией. Понимаешь? Комком вселенной, из которого предки смотрели на мир. Послушай, мне очень жаль, что мы тебе не поверили. Прости ещё раз за этот зуб.

   Я подумал, что они вновь надо мной смеются, и принялся спешно готовить подходящий ответ – такой, который опустился бы на голову Антона, словно ком снега с крыши, но он, наверное, прочитав что-то в моих глазах, выставил перед собой ладони. Только теперь голова, в которой нарастал колокольный звон, немного остыла и начала, наконец, штамповать мысли.

   Витька мог оборачиваться натуральным вороном. Кем же я со стороны казался в ту ночь? Антон сказал «предки» – значит – седым стариком? С другой стороны, Витька говорил, что эти предки навечно застряли в детстве... так что же – сопливым малышом, сидящим посреди ночного леса, раскинув ноги и играющим с кленовыми листьями? Или воробьём, которым я себя изначально воображал?

   В любом случае он видел не мальчишку с карими глазами и курносым носом.

   – Что от меня требуется? – спросил я, стараясь подражать голосу Витьки. – Подойти к нему сзади и пнуть?

   Машка и Антон переглянулись. Они так и не признали во мне своего – признали шамана, но не члена Круга. Впрочем, я и сам не стремился становиться частью какой-либо геометрической фигуры. Я полностью разделил идеи Витьки.

   – Ты должен проникнуть к нему в гараж.

   – Ради чего? – я пожал плечами. – Мне и без этого неплохо живётся. На днях мы с Витьком расколотили стёкла в заброшенном фургоне на соседней улице. Вот это была веселуха! Кроме того, мне всё ещё хочется жить.

   – Разве ты не хочешь ещё что-нибудь успеть за это лето?

   – Мне всё равно. Осенью тоже неплохо.

   На самом деле я слукавил. Мне было совсем не всё равно. Я мог сколько угодно считать себя самостоятельным, но родители мне всё ещё родители, и они способны заставить ходить меня в школу.

   Кажется, Маша это поняла. Она толкнула Антона локтем и сказала:

   – Ты больше не сможешь быть шаманом. Духи не будут тебя слушать, они впадут в спячку до следующего лета.

   Я предпринял последнюю попытку утопить моих собеседников в сарказме.

   – Да неужели? То есть, твои духи следят за календарём и с наступлением первого сентября все дружно забираются по постелям?

   Антон приблизил своё лицо к моему. Глаза его фанатично блеснули.

   – Наши духи. Ты теперь их проводник в наш мир, как и все мы. А календарь – всего лишь символ. Не придавай ему значения. Август в любом нормальном календаре давно бы уже подошёл к концу, и только у нас он сочится, как питьё из детской бутылочки.

   Он переглянулся с Машей, и она сказала, невесело усмехнувшись:

   – Просто у него младший брат. Так что? Ты в деле?

   Подхваченный волной внезапного страха, я отступил и, споткнувшись, едва не полетел макушкой вперёд в канаву.

   Антон выпрямился и продолжил:

   – Всё очень просто. Он механик. Где-то там, под землёй, есть механизм, который отматывает вперёд сутки и целые сезоны. Иногда во время ритуалов чувствуешь его сопротивление. Будто пытаешься достать из колодца полное ведро, и стоит немного ослабить хватку, как ворот даст тебе по носу. Филипп часто ходит в лес. Мы видели, как он собирает топливо для своей машины. Остатки старых аккумуляторов. Дёрн. Стеклянные бутылки. Один раз кто-то из наших видел, как он выкапывает с кладбища домашних животных, кости кошек и собак. Не знаю, что за желудок у этого механического монстра, но он не чурается ничего.

   – Что же я могу сделать? – спросил я.

   – Сломать, конечно, – Машка сложила руки вместе и хрустнула суставами. – Иначе лето кончится, и мы все, как простые смертные, пойдём в школу. Глазом не успеем моргнуть, как эта машина будет питаться телами детей. Быть может, твоих одноклассников.

   Я кивнул, и она, вдруг сделав шаг вперёд, порывисто меня обняла.

   – Мы знали, что ты согласишься!

   – Мне нужно посоветоваться с Витькой.

   – Нет времени, – Антон покачал головой, по-медвежьи почёсывая затылок. – Витьки сейчас нет в городе, а лето может закончиться в любой день. Думаешь, он погладит тебя по голове, зная, что ты мог что-то сделать и бездействовал? Машина набрала силу. Глазом не успеешь моргнуть, как наступит ночь, а за ней – сразу первое сентября. С деревьев начнут опадать листья.

   Мы все одновременно посмотрели на небо. Какой-то нерадивый художник размазал по нему белую краску облаков.

   – Хорошо, – сказал я, на этот раз полностью отдавая отчёт в своих словах. – Я сделаю это.

   Антон приподнял верхнюю губу, продемонстрировав клыки. Хлопнул меня по плечу так, что я едва не выплюнул собственный язык.

   – Вот так бы сразу. А то строил из себя непонятно кого. Пойдём-ка, составим план.

   К ночи я, как рыцарь собранный слугами и прекрасными дамами в дальний поход, был готов выступать. В рюкзаке лежали: связка сосисок для собак, фонарик, несколько оберегов, жужжалка, сработанная Малышом из крышек от пластиковых бутылок и бечёвки – он утверждал, что это отвлечёт маньяка, и я с благодарностью принял подарок, обещая, что в случае чего обязательно ею воспользуюсь. Набор отвёрток и несколько разнокалиберных гаечных ключей, которыми предполагалось разобрать машину на винтики, в конце концов из рюкзака выкинули, справедливо решив, что этого добра в гараже и так навалом. Кроме того, весь этот хлам беспардонно гремел в рюкзаке и мог меня выдать.

   Было обидно, что не удалось напоследок поговорить с Витькой, но я решил, что предстану перед ним уже будучи повсеместно признанным героем.

   Убежище маньяка находилось на окраине гаражного массива; куда больше оно напоминало землянку. Со стороны леса всё поросло мхом и вьюном, крыша похожа на сторожевого пса, навострившего уши – из своего свежего опыта я знал, что такого типа крыши грохочут как пустая жестяная банка, когда по ним прыгаешь. Она скрежетала, когда ветки растущей рядом липы стучали или проводили по ней своими крючковатыми, усыпанными мелкими листочками пальцами. Из крыши выходило несколько труб; Антон сказал, что оттуда пахнет миндалём.

   – Иногда такой дымище начинает валить, что хоть беги, хоть падай. Глаза ест.

   Пока мы прятались в кустах и наблюдали, прибежал Машкин брат. Даже не взглянув на меня, он стал докладывать, обращаясь к Антону; быстрый, невнятный шёпот напоминал мне возню мышей под полом деревенского дома:

   – Ушёл пятнадцать минут назад! Денис проследил за ним до барсучьей аллеи, но дальше не пошёл. Все собаки при нём. Замок стандартный. Соседи не замечены. Какие-либо ловушки снаружи отсутствуют... а вот внутри – не ручаюсь!

   Антон покивал, цепко взял меня за локоть.

   – Мы давно уже подобрали ключи. Сейчас как никогда удачный момент.

   Раскрыв рот, я смотрел на гараж, в который мне, молодому неопытному диверсанту, предстояло забраться. В нём были даже окна, забранные массивными решётками в палец толщиной, а стёкла такие грязные, что в них должно быть не проникало ни лучика света. Он производил внушительное впечатление и призывал десять раз подумать, прежде чем к нему приблизиться – будто грозный дед с позеленевшими от времени усами, бывший в первую мировую войну лётчиком... и всё ещё хранящий в сундуке заряженную винтовку Мосина.

   – Иди, – шепнула Машка, взяв меня за плечи и легонько подтолкнув. – Ты сможешь!

   И я пошёл.

   Дверь затворилась, тихо клацнув засовом и оставив меня в полнейшей темноте (в окна действительно не проникал свет). Антон сказал: «Если вдруг маньяк вернётся, ничто не должно навести его на мысль, что внутри кто-то есть». Мне было дано указание прокричать филином, как только работа будет закончена, и я не посмел сказать, что ни разу не пробовал тренировать язык птиц.

   Где-то капала вода. Глаза медленно впитывали темноту, в которой один за другим зажигались огоньки. Несколько пар глаз уставились на меня, сияя как созвездия в безлунные ночи. Я попятился, пока не упёрся спиной в холодную дверь. Это немного отрезвило. Я порылся в рюкзаке и вытащил фонарик. Луч света заставил карманные звёзды дяди Филиппа померкнуть и с визгом заползти в убежище в виде картонной коробки из-под бытовой техники: несколько щенят, толкаясь задами, пытались протиснуться в маленькое отверстие.

   Больше никого живого в помещении не было. Кроме меня, конечно. Я увидел старую «Волгу» цвета мокрого песка, стоящую на кирпичах: должно быть, эта машина отъездила своё задолго до моего рождения. Кажется, дядя Филипп держит её в гараже, чтобы случайный ветер или дождь не оставил от неё грязной лужицы. Вдоль стен – стеллажи с инструментами, с потолка свисали какие-то цепи; одна из них держала открытый капот машины. Под ногами гремели доски, при каждом таком звуке щенки негромко взвизгивали.

   Пытаясь рукой удержать рвущееся из груди сердце, подсвечивая себе фонариком, я заглянул в салон автомобиля, заглянул в капот. Огляделся ещё раз и сел прямо на пол.

   Когда остаёшься один на один с собой, наступает время непрошенных мыслей. Они входят без стука, ногой распахивая дверь. Я подумал, испытывая одновременно облегчение и лёгкую досаду, что, конечно же, никакого механизма у дяди Филиппа нет. Это просто чокнутый любитель собак, а что до Круга, то они слишком закопались в собственных ритуалах, слишком много себе навоображали, чтобы замечать очевидные вещи. Я едва не расхохотался. Лишь в последний момент удержался, подумав, как бы восприняли Антон и остальные этот неоднозначный звук. Впрочем, когда я представил их лица после того, как я выйду и объявлю, что здесь ничего нет, мне снова захотелось смеяться.

   И тут я увидел люк. И – почти одновременно – услышал из-под земли слабый стук, такой, будто старые часы пытаются бить, но не попадают молоточком по стержням, и оттого, в расстроенных чувствах, принимаются молотить чаще и вовсе невпопад.

   Мягко говоря, дверь в подземелье не бросалась в глаза. Даже ручка, кольцо, вдетое в петлю, выглядела как случайно оброненная на пол деталь от машины. На коленях я подполз поближе и изучил петли люка – смазаны. Видно, как часто его поднимают.

   А эти трубы! Вот же они, уходят прямо под землю, на ощупь тёплые, будто не трубы вовсе, а туловище огромного питона в зоопарке. Значит, там, под землёй, нечто большее, чем просто погреб.

   Закусив губу, я поднял крышку. Тяжёлая. А под ней – винтовая лестница. Звук вдруг стал очень громким, будто кто-то шутки ради засыпал в кофемолку болтов и гаек. Нужно что-нибудь подложить под крышку, чтобы потом выбраться... сделано! Главное теперь, чтобы эта монтировка не свалилась мне на голову.

   Вдохнув запах подземелья, я, ни минуты больше не колеблясь, взяв в зубы фонарик, начал спуск. На перекладинах лестницы оседала прохладная маслянистая влага.

   Земля ударила в пятки внезапно, как будто бросилась ко мне навстречу. Я уронил фонарик – он разбился, напоследок растерянно моргнув. Впрочем, в нём не было нужды. От забранных в решётку ламп, вмонтированных в стену, шёл рассеянный, будто бы замёрзший, свет.

   Что я здесь нашёл? Будто самые бредовые фантазии Маши и Антона переложили на бумагу – нагромождение монструозного железа, создававшего ток тёплого (а иногда – горячего!) воздуха прямо в лицо; я проверил, не сгорели ли ресницы. Круглые ручки, рычаги, стрелки и шкалы за потрескавшимся, мутным стеклом. Барабан от стиральной машины, от которого исходило натужное гудение. Автомобильные фары, которые мигали в такт какой-то одним им слышимой мелодии. Вообще, ни одна часть здесь не была самостоятельной: всё когда-то принадлежало тому или иному механизму.

   Всё это выглядело и звучало так, будто вот-вот развалится. Я бродил, пригибая голову, чтобы не получить по затылку какой-нибудь железкой.

   Обещанных Машкой костей нигде не было видно. Если здешний хозяин на самом деле был маньяком то, возможно, он скармливает останки убиенных своему механическому детищу? Я наморщил нос, думая, что вот-вот учую трупный запах, и когда его не обнаружил, почувствовал себя обманутым.

   Блуждая по узким дорожкам и мостикам, я надолго забыл о цели моего здесь пребывания. Удивительно, как этот щуплый человек смог затащить всё это под землю, заставить взаимодействовать, посвятив какой-то определённой цели. Карданы жужжали, наматывая на катушки ремни, из автомобильных выхлопных труб струёй вырывался пар. Над головой по потолку из толстых досок струились трубы.

   «Значит, ребята были правы? Значит, эта машина действительно приближает зиму? Но это же просто хлам! Неужели всё это работает? – задал я себе вопрос, и тут же ответил: – Так же, как шаманские ритуалы – просто ребяческие дурачества в глазах взрослых».

   Мои размышления прервал звук шагов. Что это? Запоздалое эхо, которое, заблудившись в раструбах хитрой машины, только сейчас добралось до моих ушей? Нет! С замирающим сердцем я понял, что источник звука прямо над головой. Кто-то ходит там, и не один. Как будто целый табун лошадей заблудился и забрёл в гараж, подумав, что это стойло. Потом я услышал лай. В раскрытый рот мне сверху насыпалось немного земли. Чёрт! Это он! Если кто и подавал сигналы, я их, конечно, не услышал.

   Шаги затихли возле люка. Я видел лестницу, мокрой спиралью уходящей вверх – до потолка метра три. И видел через раскрытый люк носки старых, растрескавшихся ботинок. Потом один из них поднялся и переместился на ступеньку...

   Я тихонько взвыл и побежал искать укрытие.

   Но поздно.

   Слишком поздно. Все закутки, тупички между механизмами, которые ещё пять минут назад я с увлечением изучал, куда-то подевались. Я ушиб голову о какую-то железяку, попытался вжаться в стену, тиская в кулаке выданные Антоном амулеты и неразборчиво взывая ко всем, кто когда-либо был ко мне благосклонен, но щуплый, длинный человек в мешковатой одежде всё равно меня нашёл. Покачиваясь, он подошёл так близко, что я мог различить запах собачьих галет, исходящий от одежды, и склонился, будто собирался изучить родимые пятна на моём затылке.

   – А... – сказал человек. Его глаза, болезненные, надутые, будто протухшие яичные желтки, сфокусировались на мне. – Я думал это мой сын.

   Никогда бы не подумал, что у дяди Филиппа есть семья. Он смахивал на потерянную давным-давно в сугробе куклу, и, если рассуждать здраво, недалеко ушёл от своего творения. Суставы его сгибались с тихим, нездоровым жужжанием.

   Я сглотнул и помотал головой, не в силах ничего сказать.

   Мужчина вздохнул и отошёл. Отполз, будто большой паук, решивший, что время обеда ещё не наступило.

   – Он не приходил домой уже четыре месяца. Иногда я вижу из окна, как он пролетает по улице. Целеустремленный, как бумажный самолётик.

   Я вытянул шею, разглядывая его сутулую спину. Мне вдруг стало интересно. По тыльной стороне ладоней бежали мурашки, во влажной спине, проникнув сквозь майку из земляной стены, вот-вот укоренятся семена растений, но всё равно, я не сумел удержаться от вопроса:

   – А кто он?

   – Думаю, ты его знаешь. Его все дворовые знают, а ты не похож на маменькиного сынка.

   Мне польстило это сравнение. Как раз маменькиным сынком я почти всю свою сознательную жизнь и являлся.

   – Его зовут Виктор. Мужественное имя, правда?

   – Витька! – ахнул я.

   Уголки губ дяди Филиппа дёрнулись.

   – Это в честь моего отца, его деда. К сожалению, это не помогло укрепить связь между отцом и сыном. Я сам виноват. Наверное, скоро похолодает, и он ко мне заглянет.

   Белка в колесе моих мыслей крутилась со скоростью света. Я показал на машину. Кажется, она стала работать ещё натужнее.

   – Вы построили это для того, чтобы он вернулся домой? Не для того, чтобы караулить по дороге в школу детей и убивать их?

   – Что построил? – лицо мужчины стало похожим на собранные щепотью пальцы. Как будто он пытался удержать клочки тумана. – Это просто погреб. Ты ведь залез сюда за яблоками? Можешь взять несколько вон в том мешке. Больше у меня ничего нет. Идём, я посвечу тебе фонариком, пока ты будешь набирать.

   Я посмотрел на машину новым взглядом. Что же – мне ему подыграть? Или... он на самом деле её не видит? Но она же настоящая – я могу протянуть руку и ощутить масляный холод металла. Почувствовать натужные вибрации, грозу, что непрестанно бушует там, под разнокалиберными листами железа.

   – Мне не нужны яблоки, – сказал я. – Ваш сын...

   – Всё лето он где-то летает. Я слышал, даже один путешествует на электричках. У меня просто не хватает сил за ним присматривать. Видишь ли... я умираю.

   С кривой улыбкой (в которой мною был немедленно узнан мой новый друг Витька) дядя Филипп смерил меня взглядом, видно ожидая, что мгновение спустя там будет пустое место. Но я остался. Несмотря на то, что волосы на моём загривке по-прежнему стояли дыбом, я дал себе зарок услышать эту историю.

   Дядя Филипп посмотрел наверх, где тявкали и грызлись между собой его питомцы. Сразу несколько пыталось просунуть головы в открытый люк.

   – Не бойся их. Не тронут. Дерутся только между собой. С ними я чувствую себя не таким одиноким.

   Увидев, что я не сдвинулся с места, он показал в угол, где стоял стол и несколько табуретов.

   – Что ж, пойдём, присядем. У меня здесь нет еды. Могу предложить тех же яблок.

   Мешок с яблоками оказался здесь же, рядом. Дядя Филипп сгрёб дрожащей рукой со стола инструменты, побросал их прямо на земляной пол. Выложил на стол несколько плодов. Я примостился на табурет – ближайший к лестнице, на случай, если всё-таки придётся убегать. Впрочем, я верил в это всё меньше. Меня мучил вопрос – знали ли члены Круга о родстве между кровным их врагом и старшим шаманом? Вряд ли. Витька не похож на человека, который готов на такого рода признания – о родителях своих он говорил неохотно и скупо. И не торопился тыкать пальцем.

   «Собачий маньяк» (возможно, стоит брать это прозвище в кавычки) начал свой рассказ.

   – Ты ещё мал, чтобы слышать о таких вещах, но... с другой стороны, я ведь до сих пор берегу Витю от этого знания. Но Виктор мне не посторонний, а тебя я вижу в первый раз. Для тебя мои проблемы – что луковая шелуха. Когда ты точно знаешь, что не доживёшь до весны и скончаешься от холодных ветров, дующих в щели в форточке, всё, что вокруг тебя происходит, обретает смысл. Ты не торопишься уходить, а мне... мне надо с кем-то поделиться до того, как всё кончится. Осталась всего пара месяцев. Рак, видишь ли, такая штука, которую не попросишь подождать. Витю попробуй-ка ещё поймай. А зимой – куда ему податься? Конечно, парень вернётся домой. Я хотел бы, чтобы он был рядом, когда всё произойдёт. Столько нужно ему сказать.

   Ошалевший от всего свалившегося на меня я ждал. Скрючившийся за столом человек всё больше напоминал деревянного болванчика, игрушку, между ладоней которой копится чёрная, как дёготь, смола.

   – Отношения у нас не заладились с самого начала, – признался он вдруг с таким выражением, будто выплюнул горькую, невкусную кашу. – Я сильно пил. Мальчик думает, что это я свёл в могилу его мать, хотя на самом деле...

   Дядя Филипп потёр лоб. Его длинные волосы были мокры от пота.

   – Хотя на самом деле, может, так оно и было. Я не помню. Провалы в памяти – как настоящая пропасть. В неё я бросался с головой, откупоривая очередную бутылку. Когда умерла жена, я даже не смог сразу протрезветь. А Виктор... Виктор уже тогда был далеко. Шатался где-то по улице. Он никогда меня не простит за то, что я, будучи рядом, не смог ей помочь, когда она наглоталась таблеток. Не вызвал даже скорую. Теперь подходит моё время. Я всё ещё лелею надежду, что за отпущенные недели можно что-то изменить, но она с каждым днём становится всё призрачнее. Виктор не станет меня слушать.

   Он обвёл взглядом свой погреб, так, будто слабо понимал, как здесь оказался. Машина с оглушительным хлопком выпустила пар, но дядя Филипп только поковырял в ухе, будто туда залетел комар.

   – Скоро будет холодно. Ему негде будет жить, и мой мальчик вернётся. Если он попросится к тебе ночевать, не пускай его, пожалуйста. Может, когда-нибудь я наберусь смелости с ним поговорить.

   Взгляд мужчины остановился, будто уехал на скрипучем, грохочущем лифте куда-то вглубь себя. Он опустил голову, губы побелели и покрылись трещинами. Я больше не мог этого выносить. Вскочил, сбив с ног табурет, побежал к лестнице. В голове стучали молоточки гнева. Я не больно-то понимал, на кого он направлен. Уже поставив ногу на первую перекладину, я обнаружил у себя в руках яблоко. Оно было гнилое с одного боку, неспелое с другого, и поразительно тяжёлое. Размахнувшись, я запустил его в недра механизма. Что-то загрохотало, со звоном осыпалось стекло. А потом наступила тишина.

   Дядя Филипп вдруг поднял голову. Но не для того, чтобы меня бранить. Его руки вцепились в край стола, пальцы побелели. Он выглядел как страж древнеегипетского императора, принявший яд в надежде догнать своего умирающего повелителя. Я услышал хриплый, срывающийся голос:

   – Ты – такой же, как он, мальчик! Просто сохрани в сердце это ощущение. Ощущение пьянящей свободы и безнаказанности... Вспомни о нём лет через десять, когда руки у тебя вырастут ровно настолько, чтобы дотянуться до звёзд.

   Я мотнул головой, как кукла, которую дёрнули за соответствующую ниточку, и начал подниматься по лестнице. Хотелось побыстрее убраться отсюда. После того как машина остановилась, воздух стал плотным, как будто пытаешься дышать, погрузив лицо в подушку. Я не мог отделаться от ощущения, что Витькин отец умирает у меня на глазах, тает, будто кусок мороженого забытый на столе.

   Преодолев несколько ступенек, я услышал, что наверху что-то происходит. Кто-то завопил: «Пошли вон, демоны!», следом послышался собачий визг. Оставшиеся ступеньки слились в большое размытое пятно. Я выскочил из погреба как чёртик из табакерки, чтобы нос к носу столкнуться с Витькой.

   – Успел! – сказал он, хватая меня за плечи и тряся как куклу. – Когда они сказали что отправили тебя в гараж, я чуть не порвал всех в клочья. Чуть не сделал из Круга драный носок.

   Потом заглянул в жерло люка.

   – Он не причинил тебе вреда?

   Собаки жались по углам и скалили зубы из-под машины. Видно, Витька как следует задрал им трёпки. Поводки волочились по земле, будто фитили от бомб.

   – Твой отец никому не причинил вреда, – сказал я, глядя Витьке прямо в глаза.

   Лицо его потемнело.

   – Понятно. Значит, этот чокнутый всё-таки сумел запудрить тебе мозги. Это всё Круг! Проклятье! Был бы я здесь, я бы ни за что не отпустил тебя сюда. И никого бы не отпустил. От него нужно держаться подальше.

   Я оглядел Витьку с ног до головы – грязные шорты в шотландскую клетку, футболка поло с пятнами от какого-то напитка, воротник в копоти, как будто в лицо моему другу кто-то дышал чёрным дымом. Я даже догадываюсь, кто – это железный змей, ездовой дракон, на который с утра пораньше садятся старушки с тележками. Наверняка Витька ехал третьим классом.

   – Ты знал, что твой отец болен раком? Признайся, знал, и несколько месяцев не появлялся дома?

   Витька заволновался, искоса поглядывая на люк.

   – Не хочу иметь с ним ничего общего.

   Антон и Машка ворвались в гараж, вопя в две глотки: «Ты смог! Ты сделал это!», готовые танцевать со своими бубнами, взывать к Солнцу и Луне, бросаться песком и одновременно бежать отсюда прочь, за край света. Антон запнулся о высокий порог и растянулся на земле. Машка бросилась его поднимать. Что ж, поспели как раз к кульминации.

   – А я не хочу иметь ничего общего с тобой, – сказал я Витьке, внутренне пылая. – С вами всеми. И с вашей дурацкой магией. Я немедленно отправляюсь домой.

   Вновь наступила тишина – как несколько минут назад, там, внизу. Усмехаясь про себя, я подумал, что после всего этого неделю не смогу засыпать без музыки, или хотя бы не открыв нараспашку дверь. Пусть родители ругаются, сколько хотят – ватная тишина гораздо страшнее любой ссоры.

   – Предательство не прощается, – сказал Витька из-под насупленных бровей.

   – Предательство не прощается, – механически откликнулись Антон и Машка. Они испуганно таращились на нас, не понимая что происходит.

   – Плевать, – сказал я им, испуганным собакам, открытому люку, стучащим по крыше желудям, богам, которым в течение этих недель ежечасно клялся в верности, и всему миру.

   Тогда Витька сделал шаг вперёд и коротко, без размаха, ткнул мне кулаком в нос. Как будто спустил курок. Что ни говори, а этот малый умеет драться! Я не стал защищаться, бежать, плакать. Я просто стоял, в то время как на меня сыпались удары. Потом упал и лежал под ботинком Машки, победоносно поставленным на мою грудь. История повторяется, но я... я-то уже другой. Какая-то из собак дяди Филиппа, молодая дворняга, хотела подползти и облизать хлещущую из носа и из разбитых губ кровь, но её отогнали.

   – И что ты будешь делать дома? – насмешливо спросил Витька. Ему трудно дался этот ироничный тон – я чувствовал, как в нём бурлит ярость, нимало не ослабшая после того, как он пустил в ход кулаки. – Плакаться маме и папе? Хочу тебя огорчить – они всё равно разведутся. Кто-то начнёт пить, кто-то кого-то поколачивать. Так всегда бывает, с такими как мы, с шаманами гаражных массивов и городских окраин. Машка, Антон, Денис – все... чем ты лучше? Ты – такой же!

   Я безучастно изучал колёсные диски, рыжие кирпичи, покрытые с одного боку мхом, а потом, повернув к нему лицо, сказал:

   – Я их не бросаю. Я попытаюсь их спасти. Мне жаль твою мать, и отца тоже жаль. Ему ты уже не поможешь. У него рак, он умирает. Но ты, по крайней мере, можешь не уподобляться ему и провести последние недели дома.

   Мой голос звучал невнятно из-за распухших губ, но по лицу Витьки я понял – он услышал. Глаза широко раскрылись, будто море, по которому он привык рассекать на всех парусах, внезапно обернулось бездонной пропастью. Кажется, если бы я прислушался получше, я бы услышал, как глубоко внутри от пирса отваливаются и исчезают по одному во тьме камни. Все корабли пропали, мир, который мой недавний друг так тщательно вокруг себя возводил, схлопнулся. В этот момент, кажется, и я, и Витька – мы оба, как стрелки часов одного циферблата – сделали шаг вперёд. В собственное будущее. В завтра, когда, наконец, закончится лето.

   – Вон, – прохрипел он, обращаясь к двум предводителям Круга. – Пошли вон!

   Антон рыл своим невообразимым ботинком землю, как бык, готовый броситься в атаку и насадить обидчика на рога. Машка умоляюще сложила руки на груди.

   – Но Витя! Ты что, и правда поверил этому сопляку?..

   – Мне нужно побыть одному.

   Я кое-как поднялся на ноги и побрёл к выходу, оставив их разбираться между собой. С удовольствием вдохнул вечерний воздух – где-то там, в сердце умирающей рощи, которую всё равно через пять-десять лет вырубят, чтобы застроить коттеджами, духи земли и травы ткали полотно осени. Духи юности ткали зрелость. Холодок, горьковатое предвкушение сентября, ласкал мне губы.

   Я проверил, не вывалились ли из кармана ключи, и пошёл среди гаражей, как рыцарь, что едет между соломенных крыш спасать принцессу от дракона – спасать свою семью. Я сделаю так, чтобы меня заметили и выслушали. Докажу им, что окреп и вырос достаточно, чтобы на меня опереться.

   Надеюсь, что Витька тоже.

КОНЕЦ

   Ночники

   Кирюша просыпается, когда ночь улеглась на крышу дома и свесила хвост на окошко.

   Из подкроватя Кирилл умеет выныривать сам: всё-таки достаточно большой. Это очень приятное место. Это был «дом», в том смысле, в котором это слово говорят Большиши – с теплотой и каким-то облегчением в голосе. Его дом. Когда он удостоверится, что все эти беспечные Большиши уже мерно дышат в своих кроватях, он погружал руки под подушку и просачивался через многочисленные упругие поверхности в тёплую темноту. Он мог возводить из неё песочные замки, населять их говорящими жабами и Большишами размером с ладошку. Выжимал облака и пускал в получившихся лужах линкоры и огромные парусные фрегаты. Там был его мир.