Текст книги "Шаманы гаражных массивов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

   И вдруг я вспомнил про фонари. Да-да, те самые, что стоят вдоль асфальтовых дорожек. Они перегорели давным-давно, но если я сумею заменить в одном из них лампу – он же будет работать, правда? Выглядят они что надо. Отчего-то мне казалось, что духам такие фонари должны нравиться.

   Я знал один фонарь... точнее, знал одно пригодное для лазанья дерево, с которого легко дотянуться до плафона (или как он там называется у уличных фонарей?). Решено! Именно туда я и отправлюсь с наступлением темноты.

   Пока я рылся в коридорном шкафу в поисках подходящей лампочки, мама прошла мимо с несколькими бутербродами на тарелке. Она вновь не заметила разрухи на моём лице – как это можно было не заметить, не представляю. Всё равно, что пройти мимо только что снесённого здания и даже не чихнуть от пыли.

   – Готовишься к школе? Тебе, наверное, понадобится репетитор по математике, как в прошлом году.

   – Да нет, мам. Как-нибудь справлюсь.

   – Ну, как знаешь, милый, – сказала она, скрываясь за дверью комнаты, словно затворившая створки раковины устрица.

   Почему-то я не смог вспомнить, какое сегодня число. На дворе август, точно. Листья на деревьях уже пригубили жёлтого напитка, который скоро разольётся по их венам смертельным ядом. Все настенные календари застряли между июнем и июлем, словно уснувшие на нагретом солнцем камне ящерки.

   Папа допоздна был на работе. У мамы свои хлопоты. Я мучился бездельем. Внутри будто осушали одно за другим болота, в которых прежде прятались мои секреты, и вот они все на виду, и вот – уже не имеют значения. Каждая конечность попеременно считала своим долгом поныть, словно вспоминая о переломах, которых никогда не было.

   Что значит быть шаманом? Почему я хочу им стать? Только ли гнев тому причиной? Сначала я ответил себе «да», хочу наказать тех ублюдков из Круга, показать им, но чем больше думал, тем больше закрадывались внутри меня сомнения. В конце концов, я признался себе: это всё Витька. Он выглядит как человек, который точно знает, что делать в той или иной ситуации. Конечно, он слегка мрачноват, и я боюсь его до колик, но я легко мог представить как он, наплевав на все проблемы, на школу, конфликт с родителями, на друзей и врагов, раскинув руки, бежит по полю вдогонку заходящему солнцу, и там же, среди ароматной ржи, остаётся ночевать.

   Он – идеальный человек, и я хочу быть на него похожим.

   Почти полчаса я ждал, пока мама зайдёт ко мне и пожелает спокойной ночи, но сегодня, видно, снова был не тот день. Поэтому я выключил свет, смастерил из пледа и нескольких подушек подобие тела под одеялом и, тихо прокравшись в коридор, выскользнул за дверь. На самом деле мамино лицо я видел перед сном в последний раз, кажется, неделю назад. Об этом стоило бы поразмыслить, но... не сейчас. Не когда я в паре шагов от силы, которой может позавидовать любой подросток, поклонник комиксов про Ворона и книг о Гарри Поттере.

   Неудача поджидала меня уже на начальной стадии плана. Забравшись на дерево и приблизившись к столбу, я увидел, что лампа под плафоном оказалась совсем другой. Она была еле видна в паутине, лежащая на подушке из опрелой листвы, большая, вытянутая, совсем не похожая на то, что я захватил с собой. Какой же я дурак! Мог бы догадаться и всё-таки взять свечи или фонарь. Вернув ноги земле, я отправился в унылый вояж вокруг фонарного столба и останков скамейки, напоминающих стоунхендж. Потом уселся на асфальт, привалившись спиной к стволу дерева, сердито положив ладони на колени. Любой другой сдался бы и пошёл домой. Но не я. Во мне есть одна-единственная упрямая жилка, которая становится твёрдой тогда, когда её об этом не просят, но никогда – в нужный момент. Она всегда себе на уме и как будто лучше меня знает, как поступить. И вот теперь, повинуясь её натяжению, я твёрдо для себя решил: не уйду. Сейчас я больше всего был похож на вора, обдумывающего тёмные дела.

   Укутанные облаком шушуканий и приятных взаимных прикосновений, моё убежище миновали запоздалые гуляки – обнимающаяся парочка. Меня они не заметили. Я смотрел вслед и думал: что может заставить двух людей так хорошо друг к другу относиться? Потом стал думать: исчезни я вдруг без следа – родители хватятся, только заметив, что за завтраком в моей тарелке не убывает каши. И то, наверное, некоторое время будут думать, что я просто зашёл в туалет или ванную.

   Интересно, пришёл ли уже папа с работы?

   Где-то рядом раздавалось тяжёлое, влажное сопение. «Собаки, – подумал я. – Обычные дворовые собаки». Наверное, им одиноко по ночам, когда все сердобольные бабушки отправляются спать, и тогда, сбиваясь в стаи, животные обнюхивают в темноте человеческие следы, грезя о тепле очага и миске с собственным именем. А потом на небо карабкается луна в белом платке-накидке, почтенная дама, и они служат уже ей, вскидывая морды и воя как гиены.

   Эти собаки не лаяли и вообще кроме сопения не издавали никаких звуков, они будто спустились с небес на крыльях и приземлились на лапы с остриженными когтями. Я запрокинул голову и увидел как под свинцовой крышкой туч, словно лепестки белой омелы, носятся летучие мыши.

   И тут почувствовал, что совсем рядом кто-то стоит. Угроза была почти осязаемой – казалось, протяни руку, я мог бы ощутить пальцами ткань одежды.

   «Витька!» – хотел окликнуть я, но сдержался. Присмотревшись, увидел, что это не он, и не кто-то из Круга. Этот человек выше... куда выше, пусть и почти такой же тощий. Рубашка его болтается на костлявых плечах, между рёбер, кажется, можно разглядеть дубы на другой стороне дороги. Лицо у него как лезвие топора... или это и есть топор, занесённый над головой – оттого пришелец и кажется таким высоким? Я вдруг вспомнил слова Витьки, малолетнего дворового бандита: «Двор теперь под моей защитой». Он, кажется, упоминал маньяка... ну да, точно! Я слабо представлял, как ритуалы, большая часть которых наверняка родилась в голове пацана, могут защитить от настоящего маньяка, такого, что расчленяет трупы. Возможно, сам шаман и будет в безопасности, потому что любой уважающий себя маньяк посчитает дурным тоном убить мальчишку, что в одиночку ходит по ночам в лес и пляшет при свете фонаря, но что касается всех остальных...

   Несмотря на то, что я сам примерял к своей голове шапочку шамана, мысль эта не успокаивала. Зажмурившись, я вообразил Витька, безумно хохочущего и распугивающего всё живое вокруг взрывами петард. Помогло. Страх отступил, даже фигура маньяка заколебалась, будто парус под порывами ветра. Возле его ног увивались собаки, с десяток собак, каждая на поводке, разноцветные и разные по толщине верёвки давно уже перепутались между собой. Я чувствовал запах тухлятины из их пастей...

   Он не должен ко мне приблизиться!

   Я вскочил, будто сжатая и отпущенная пружина, принялся скакать вокруг столба. Под моими пятками как будто разожгли огонь, голова пылала. Я хотел бежать до края мира, высоко вскидывая коленки, словно первый марафонец. Нет, я по-прежнему до дрожи боялся тихую высокую фигуру и его домашних (домашних ли?) любимцев, но теперь я знал что делать. Отчаянно разболелась челюсть с выбитым зубом, но я заглушил эту боль другой: подскочил к держащейся на честном слове скамейке и выломал оттуда доску. Теперь саднили ладони. Но ощущать такую боль, боль борьбы, было приятно.

   Я должен защитить себя, только по-настоящему свободный человек может стать шаманом – вот что пытался донести до меня Витька! С доской наперевес я двинулся на маньяка. Собаки на поводках заскулили и принялись отступать, виляя задами. Задние лапы их путались в верёвках. Мои волки наступали на них, рыча и щёлкая зубами. Я сам стал волком, встопорщив на затылке волосы и зачерпнув ногтями столько земли, сколько могло под ними уместиться. Барабанов и бубнов не нужно – и ими я тоже стал, творя ритм собственными пятками. Кажется, духам понравился мой танец: полноте, да были ли эти духи? Или Витька, грохоча петардами и вопя во всю глотку, примчался на выручку? Я захохотал, чувствуя себя слюнявым идиотом, который чуть ли не на старости лет поверил в сказки...

   И тут надо мной, будто над клоуном на цирковой арене, загорелся свет. Я не увидел ни собак, ни волков, ни высокого человека в бесформенных брюках и рубахе на голые рёбра. Только дорожка, убегающая в арку из дубовых и кленовых ветвей, да прорастающие в рыхлой земле жёлуди. Если собаки здесь и были – асфальт не сохранил их следов.

   Я поднял голову к плафону фонаря и увидел, что белый шарик лампочки, похожий на пузырёк воздуха в сумеречном придонном мире, светится слабым, приветливым светом. К нему со всех сторон ринулись тучи мошкары, как будто только того и ждали.

   Спокойствие укрыло меня с головой. Я знал, что стал тем, о ком говорил Витька – настоящим городским шаманом, тем, кто стоит на страже. Нет, храбрости не прибавилось, я вряд ли мог что-то поделать с человеком, который бы по-настоящему желал мне зла... просто шаманы – они другие. Им никто не указ. Творят своё древнее волшебство, сигая по гаражам, сажая семечки от ворованных яблок в бесплодную, мёртвую землю, слушают, как бьётся сердце новорожденной сосёнки, на полном серьёзе разговаривают с голубями, сидя на бордюре между забором и мусоркой. Учителей они игнорируют – чему, интересно, почтенные матроны и серьёзные, бородатые мужчины могут научить сбежавших из клетки мышат? И даже родители про них забыли... горько признавать, но сидя под слабо светящимся фонарем и размышляя, я решил, что кусок пирога, лежащий у меня на тарелке, гораздо слаще. Витька бы сказал: «Бери сейчас, впейся в него зубами – плевать, что будет потом!» И я намеревался так поступить.

   С приходом утра (Уже утро! Я что, потерял счёт времени?) пришла усталость, а вместе с ней – понимание, что я себя изменил. Что-то подвинулось в голове, громоздкий, скучный шкаф открыл люк в подземелье, полное загадок. Моя жизнь теперь изменится.

   Я поднялся, отряхнул одежду от росы и пошёл домой. Нужно вернуться прежде, чем проснётся мать.

   – Ты что-то задумал, – утверждал Димка, мой лучший друг. Вместе мы намотали великах многие километры, стартовав от беседки во дворе детского сада (вокруг которой, радостно хохоча, нарезали круги тогда ещё на трёхколёсных велосипедах).

   Он был прав – последние несколько дней я пребывал в замешательстве. Дома установился относительный порядок: мама и папа снова помирились. Вопрос – надолго ли? Они тщательно избегали скользких тем, разговаривали обо всяких пустяках, словно два поезда, едущих по разным колеям, которые никогда не пересекутся. Иногда мне хотелось собрать их в одной комнате и спросить: «Мама, папа, почему вы избегаете друг друга?» Но я молчал. У меня было о чем подумать.

   – Перевернуть мир, – сказал я, чтобы отделаться. На самом деле я думал перевернуть себя, чтобы вытрясти из тёмного чулана собственного сердца всё, что там спрятано.

   – Широко замахнулся, – улыбнулся Димка.

   Мы, находясь на вершине холма и приняв позы двух ковбоев обозревающих собственные владения, восседали в сёдлах велосипедов. Димка наслаждался тёплым утром и жевал «самокрутку» из листьев подорожника и мяты, я старался ему подыгрывать, как мог. После памятной ночи меня трудно было узнать... да что там – я сам себя не узнал, шарахнувшись вчера ночью по дороге в туалет от отражения в зеркале! Холм, окружённый солидными многоэтажками с ощетинившимися антеннами, угрюмо молчал – последний боец, вынужденный сдаться в плен чужой армии. Может, на его макушке располагалось селение древних людей – кто знает? Он давно уже не производит впечатление ни на кого, кроме мальчишек, катающихся с него на велосипедах и на санках, да старух, ползущих вверх на поклон к «самому дешёвому магазину». Зато мы с Димкой, стоя на вершине, видели абсолютно всё, что нам было нужно. Школьное футбольное поле, над которым в любое время года висела пыль. Скамейки под зонтиком, похожим на севшую на чужую планету ракету. Гаражный массив и тёмно-зелёную «бороду земли», тяжело лежащую на ржаво-металлическом воротнике. Я пытался держать глаза подальше от тех мест, но получалось не очень; будто духи, с которыми я, якобы, установил контакт, через каждые три минуты звонили мне и спрашивали: «Как дела? Не скучаешь?»

   Поэтому я почти обрадовался, когда нас настиг резкий, похожий на воронье карканье, окрик:

   – Эй, пацан!

   У Витьки не было велосипеда – такому крутому парню как он, велосипед не нужен. Он ездил на мотороллере, похожем на доисторического монстра. В нём всё время что-то хрипело и лязгало.

   – Это он тебя, – сказал Димка. Он вжал голову в плечи и, кажется, готов был рухнуть без чувств вместе со своим велосипедом. «Самокрутка» смешно прилипла к уголку его рта.

   Впрочем, я и сам знал, кто из нас двоих нужен Витьке.

   – Я сейчас, – сказал я, слезая с велосипеда.

   – Ты что, хочешь идти к нему? Это же Маломут! Он будет над тобой издеваться. Может, даже побьёт.

   Витька был известен как Витька-маломут, от слов «Мало» и «Мут». Какая-то бабка во дворе назвала его так, с тех пор прозвище и приклеилось.

   Я не слушал.

   – Вы что, теперь друзья? – крикнул вдогонку Димка, не особенно рассчитывая на ответ.

   – Слышал, ты сталкивался с ребятами из Круга, – сказал Витька, ковыряясь спичкой в зубах. Я с интересом рассматривал мотороллер, к боку которого мальчик прислонился. Во дворе рассказывали разные небылицы: будто Витьку видели едущим на этом мотороллере по небу; будто на том же мотороллере он сигал по гаражам с крыши на крышу, словно большой кот по деревьям.

   – Приходилось.

   – Не обижайся на них. В большинстве своём они просто снобы, опьяневшие от появившихся возможностей и начитавшиеся рассказов о супергероях. Я бы прихлопнул их одной ладонью, если б это было нужно.

   Я открыл рот и оттянул пальцем щёку.

   – Когда у меня отрастёт зуб?

   Витька расхохотался.

   – Это молочный зуб. Когда-нибудь вырастет постоянный. Или как они там называются?

   – Но эти... из Круга говорили, что у шаманов зубы растут очень быстро.

   – Они слишком верят журналам и книжкам.

   Он оттянул справа нижнюю губу и продемонстрировал изъян в челюсти. От того, что у нас нашлось что-то похожее, у меня потеплело в груди. Выбитый зуб, из-за которого я так сокрушался всего несколько дней назад, больше не имел никакого значения.

   – Видел его?

   – Я сразу его проглотил, – внутренне тая, сказал я.

   Витька подождал пока до меня дойдёт, что он имеет ввиду вовсе не мой многострадальный зуб.

   – Кажется, видел...

   Теперь, по прошествии времени, всё пережитое той ночью казалось не существеннее корки хлеба, которую забыл доесть за обедом.

   – Очень высокий. Он стоял и смотрел на меня, а потом исчез. Ну, или ушёл. Не знаю.

   – Он был один?

   – Не один. С собаками. Во всяком случае, мне так показалось. Мои волки его прогнали, – ляпнул я и затаил дыхание, боясь, как бы мой новый приятель (о, я отчаянно на это надеялся) не обернулся вдруг драконом и не начал меня высмеивать.

   Но Витька не обратил на этот оборот никакого внимания.

   – Очень хорошо. Значит, вы познакомились.

   – Он... мог причинить мне вред?

   – Его псы к тебе даже не притронулись. Пока эта местность под нашей защитой, ничего плохого здесь не случится. Лето ещё длится. Осенью мы станем слабее, гораздо слабее, но, пока это в наших силах, мы не дадим листьям желтеть, не дадим полить дождям, а детям – пойти в школу.

   Я выпятил губу – что можно сделать с числами в календаре? Наверное, вся глубина недоумения отразилась на моём лице, потому как Витька снизошёл до объяснения:

   – В прошлом году нам удалось растянуть лето на сто семнадцать дней. Ты ничего не заметил? Что ж, ты и не должен был. В этом? Оно длится уже достаточно, а статистику мы подведём, как только всё закончится. Считать дни – плохая примета. Шаманы никогда не смотрят в календарь. Это для простых людей, обыкновенных взрослых, и что они там видят – нас не касается. Мы творим с этим миром всё, что захотим.

   – А этот маньяк... он может уйти отсюда... в другое место?

   Витька передёрнул плечами.

   – Пока ещё он здесь живёт и, видно, всё ещё уверен в своих силах.

   – Почему бы не сдать его в полицию?

   – Легавые ничего не найдут. Я знаю лишь об одном убийстве, которое он совершил, да и то, не действием, а бездействием. Причастность доказать практически невозможно. Все же остальные пока не вышли за пределы его головы. Нужно приложить все силы, чтобы всё так и оставалось. Кроме того, мы, шаманы, никогда не идём к легавым, – сказал Витька, заткнув большие пальцы за резинку шорт. – Эта наша проблема, и нам с ней разбираться.

   И мы разбирались, как могли, продлевая сезон. Витька учил меня курить и воровать из хлебного ларька вкуснейшие булочки с маком. Он воровал, а я просто стоял и смотрел – но поглощали мы их потом вместе. По вечерам разводили в лесу костры и с воплями прыгали через них. Жгли покрышки на заднем дворе уснувшей школы. Рыли могилу для первоклашки, малолетнего брата Машки из Круга, чтобы в шутку «принести его в жертву», но он испугался и убежал. Мы вдоволь попугали детей и старушек: вымазывали лица сажей и выскакивали перед ними из кустов. Подбирали оставленные без присмотра корзинки и пакеты с грибами, тырили у суровых, ничего не боящихся (или просто близоруких) дедков рюкзаки, чтобы потом, расположившись в одном из множества укромных лесных местечек, пожарить изумительно-свежие опята на костре, насадив их на палочку. Среди кустов бузины и чубушника бродили тигры средней полосы – большие полосатые коты, с которыми можно состязаться в прыткости и скорости.

   Витька говорил, что всё это «держит лето в узде» и не даёт ему кончаться. Это не похоже на ритуалы, соглашался он, но духи с благодарностью принимают такие жертвы.

   Я содрал в своей комнате все календари, повесив на их место плакаты с собаками и танками. Родители ничего не заметили. Конечно, они заметили, что я стал весь день пропадать на улице, папа поначалу даже радовался, замеряя толщину пыли на клавиатуре компьютера и стопке дисков.

   Сегодня мы вновь были лихими индейцами современных джунглей. Чахлый лес ревел от восторга, глядя как мы появлялись перед припозднившимися бегунами или гуляющими парочками и вели вокруг них свои дикие шаманские пляски, бешено хохоча. Потом разожгли костёр и стали жарить грибы, припрятанные в дупле старого дуба.

   – Что это за духи, к которым мы обращаемся? – спросил я у Витьки.

   – Духи юности. Предки... наши родители, бабушки и дедушки, и дальше – пра, пра, пра... не представляю даже, как далеко – в их юном, ребяческом возрасте. Такие же, как мы. Даже если сейчас они живы – самих себя они давно уже потеряли. Но это только мои домыслы. Никто точно не знает, кто они и как выглядят. С ними могут общаться только дети – кто-то вроде нас. Взрослые прячутся от очевидных вещей в панцири, как черепахи, и не видят ничего кроме своих проблем.

   Он смерил меня долгим задумчивым взглядом.

   – Не знаю как ты, а лично я не собираюсь взрослеть.

   – Ты куришь. Курение сокращает жизнь. Значит, ты быстрее взрослеешь, и стареешь тоже быстрее.

   Витька обнажил холодную как лезвие улыбку.

   – Своё двадцатилетие я планирую встретить в землянке на берегу озера. Так, чтобы разбежаться, прыгнуть в ледяную воду, доплыть до другого берега, сесть среди камышей и закурить – как сейчас, ...и не спрашивай, где бы я взял сухую сигарету и спички. Заранее бы припрятал. Кроме того, рано или поздно наступит одно прекрасное лето, которое просто возьмёт и так никогда и не закончится. Лето, в котором мы навсегда останемся такими, какие мы есть – ради него всё и происходит.

   Мы помолчали, думая каждый о своём. Стрекозы, жужжа, проносились мимо, как истребители. После грибов пришёл черёд абрикосовых косточек, которые Витька закопал в золу: он сказал, что если их прокалить и съесть середину, твоя макушка станет нечувствительной к солнечным ударам.

   – К тебе можно зайти, помыться и переночевать? – вдруг, как бы между делом, спросил он.

   – У тебя что, нет дома? – удивился я, пробуя ногтем гриб на готовность.

   – Так можно или нет? – разозлился Витька. – Отвечай прямо.

   – Не думаю. Мама мне даже кошку заводить не разрешает.

   – Я что, тебе как кошка? – вспылил мальчишка. Подумал и отмахнулся: – Переночую на улице. Не привыкать. На то оно и лето, чтобы жить где хочешь. Тепло! Комары не сильно донимают, зато какие звёзды!

   – И давно ты так... ночуешь?

   Витька вмиг сделался угрюмым.

   – Не твоё дело. Где хочу, там и ночую.

   Я не стал спорить – я всё ещё боялся, что он отошлёт меня прочь. Я пока ещё ночевал дома. Хотя штормы и прочие катаклизмы, которые случались, когда оба родителя вдруг сталкивались на кухне, не подогревали желание туда возвращаться. Поодиночке они превращались в куски льда, которые не растопить никаким теплом. Мама тихо плакала, закрывшись в своей комнате. Отец сидел, бездумно уставившись в телевизор. Это одиночество было как открытый газ: одной искры достаточно, чтобы он вспыхнул. Поэтому я научил себя быть тишайшим существом на земле, появляться и исчезать за мгновение до того, как взгляд папы-Минотавра или мамы-Тесея наткнётся на меня в пространстве лабиринта, в который превратились три комнаты и кухня. Если из этого противостояния родится легенда – мне уготована в ней роль одного из безымянных юношей, предназначенных к съедению чудовищу.

   С шаманами из Круга я встретился во второй раз при совсем других обстоятельствах. Они были робки и сконфужены – песочница, в которой мы собрались, источала сегодня тепло, будто специально для меня. Я ни на минуту не выпускал из головы, что Витька – он, кстати, тоже был здесь – не питал перед Кругом особого пиетета – он, как лев гиенам, лишь позволял находиться рядом.

   – Ты это... извини за то, что я тебе врезал, – сказал Антон, неловко попытавшись хлопнуть меня по плечу. Получилось плохо.

   Зуб – на месте выбитого – меня никто не попросил продемонстрировать, однако я с удовольствием демонстрировал волчий клык, выросший буквально на пустом месте. Я вёл себя безобразно: ругался с Машей, бросался песком в глаза Данилки – самого младшего шамана, беспощадно высмеивал страхи и дурацкие суеверия членов Круга. Они смотрели на меня с возрастающим ужасом, а Витьке, кажется, было плевать.

   На этой встрече главной темой был маньяк.

   – Он не хочет, чтобы лето длилось вечно, – взахлёб рассказывала Машка. – Это злой человек. Он прямо-таки спит и во сне видит, как отправить всех детей в школу. И я знаю, зачем ему всё это понадобилось. Он серийный убийца, а у серийных убийц всегда обострение осенью. Будет караулить нас за гаражами, а потом убивать и хоронить у себя в погребе. Помнишь, год назад пропали близнецы из сто сорок девятого дома? Говорят, будто они сбежали от родителей, потому что отчим колотил их. Или переехали к настоящему отцу. Но это всё сказки. Их убили. Эти двое – те, о которых мы знаем, а сколько таких, об исчезновении которых родители предпочитают замалчивать! Вот, например, кто-нибудь видел этим летом Полинку из четвёртого подъезда?

   – Она, вроде, в деревню уехала, – сказал кто-то.

   – Цыц, – перебила девочка и ткнула пальцем в небо, словно человек, о котором они говорили, восседал на одной из веток над их головами. – Говорю вам – погреб у него полон человеческих костей с прошлой осени. И, конечно, не нужно забывать про машины.

   – Что за машины? – спросил я, удивлённый возникшему в голове образу богатея в тёмных очках, у которого в подземном гараже ты обнаружил достаточно (для любого мальчишки) автомобилей для того, чтобы остаться там навсегда. Этот образ никак не вязался с тем, что я видел... вернее, ощущал в лесу. – Он их что, коллекционирует?

   – Не те машины, – замахала руками Маша, – Другие! Механизмы, которые приближают зиму. Любой кусок железа, который попадает ему в руки, становится частью этих машин. Мы следили, мы видели – когда он выходит из своего гаража поздним вечером, лицо у него покрыто копотью, а руки в масле. Из карманов торчит то гаечный ключ, то отвёртка... как ты думаешь, для чего всё это нужно? Разве ты не замечал, как дрожит земля, особенно лунными ночами? Ну да, куда тебе, ты домашний мальчик. Так вот, знай, что он трудится вовсю, чтобы оборвать жизнь лета, и оно рано или поздно станет его первой жертвой.

   Она огляделась – вокруг вздымали свои мускулистые ветви-руки типичные для самарских дворов тополя. Воробьи рылись в земле или дрались из-за крошек, разбросанных сердобольными бабушками.

   – С наступлением осени эти места станут непригодны для шаманов. И, самое главное, – станет непригоден лес.

   Я хотел было высмеять и эти страхи, но, вспомнив ту ночь – ночь, которая меня изменила, промолчал. Глаза всех присутствующих – кроме Витьки, который вытащил сигарету и закурил – взошли на лица, как с добрый десяток полных лун. Если бы мой новый приятель не был самым большим засранцем на всём белом свете, я бы подумал, что он и есть этот таинственный незнакомец, который хочет, чтобы лето побыстрее опустошило свои склады, обнулило счета. Но, зная Витьку... нет, только не он.

   После того, как все разошлись, мы с ним долго сидели на берегу небольшого озера в парке неподалёку, наблюдая за сонными рыбаками, в ногах которых купались обнаглевшие голуби. Витька довольно быстро заснул, пригретый солнышком, а я грыз травинку и думал. Действительно ли лето продлится вечно, как то обещает Круг? И что же – нам тогда вечно останется по десять-двенадцать лет, а родители мои вечно будут в разладе?

   Загадка.

   У Витьки дома тоже было не всё в порядке, и поэтому он оттуда свалил.

   – Моя мать умерла, – рассказывал он. – Два года назад.

   – Как это случилось?

   – Её убил отец.

   – Значит, твой отец убийца?

   Витька пожал плечами.

   – Он горький пьяница, только и всего. Был таким. Сейчас не знаю. Выглядит почти нормальным, но мне уже всё равно. Он не помог матери. Валялся пьяным, в то время как она приняла все эти таблетки. Он мог бы вызвать скорую, попробовать её откачать, но нет.

   Я промолчал. Не знал, что на это ответить. Витька продолжал:

   – Это случилось уже после того, как я ушёл из дома. Но началось гораздо раньше. Я всё время сидел в своей комнате. Сидел и слушал, как мама упрекает отца. Их бесконечные ссоры, битьё посуды. Отцовский пьяный бред. В такие дни я не включал свет, просто сидел там, в темноте, один, боясь, как бы они не вспомнили про меня. Наверное, тогда и зародилось моё шаманство. Я чувствовал, как что-то проникает в меня через кожу. Что-то прорастает.

   – И что же это? – спросил я.

   – Настоящим шаманом может быть только одиночка. В тебе тоже это есть. Ты станешь отличным шаманом.

   – Одиночка – это как?

   Витька проявлял потрясающее терпение.

   – Это тот, кто ото всех далеко. Одиночка не смотрит по сторонам, зато в себя заглядывает так глубоко, что видит скрытые от других вещи. Он должен оставаться с ними наедине – каждый день.

   Довольно скоро я встретился с маньяком лицом к лицу. Мне всегда было интересно, как выглядят и чем занимаются маньяки, когда не убивают людей. Оказалось, маскируются они довольно неплохо. Они могут жить через дверь от вас, могут ходить в один с вами магазин и приветливо беседовать с продавщицей.

   Мы с Витькой, как всегда, шатались по улицам, когда увидели его. Я бы никогда не обратил внимания, если бы Витька не схватил меня тогда за локоть.

   – Развернись!

   Мальчишка надул щёки, будто набрал полный рот пчёл.

   – Вон тот мужик, – пробубнил он. – Это он!

   Я не стал переспрашивать. Я сразу понял, кого Витька имеет ввиду. Оборачиваясь, я почувствовал тыльными сторонами ладоней тёплое собачье дыхание, услышал клокотание в животных глотках. Мои чувства обострились до предела, в желудке стало невозможно горячо.

   Этот был костлявый мужчина в мешковатой рубахе и брюках. Солнечные спицы прошивали его жидкую седую шевелюру насквозь и будто пытались связать из неё шарф. На носу – маленькие очки с зелёными стёклами, уголки губ опущены книзу, а кисти рук, сжимающие поводки, блестят нездоровым блеском. Я не сразу вспомнил, что говорила Машка: «Он работает в гараже, разбирает старые автомобили. Ремонтирует двигатели. Ужасный тип».

   Меня прошиб пот – бороться со взрослым? Ребят, конечно, много, и Витька, конечно, лучший шаман на планете, отважный пиратский капитан фрегата под названием «Круг», но мир детей чаще всего разбивается вдребезги, как красивая ёлочная игрушка, при столкновении с такой массивной, неуклюжей, но прочной штукой как мир взрослых.

   Мужчину окружали собаки; каждую вторую должно быть покусали бешеные лисы, не иначе. На нас он не смотрел: собственные подопечные доставляли изрядно проблем. Дворняги грызлись между собой, сопели, лаяли, путали поводки, присев, мочились под ноги своему хозяину. Задрав морды, искали на деревьях кошек. Две или три собаки, повернув головы в нашу сторону, тихо, но явственно рычали.

   – Да это же дядя Филипп, – прошептал я. – Живёт в первом подъезде. Мама говорит, что он чокнутый. Как я раньше не догадался, что это он – собачий маньяк? Всё же было очевидно!

   Теперь, наблюдая за движением глаз на загорелом лице, за тем, как непрестанно ходит туда и сюда кадык, будто его хозяин занят поглощением воды, как уголки губ тяжелеют и темнеют на глазах, я видел, что в этом человеке есть двойное дно. Многие говорят, что дети склонны видеть то, что не замечают взрослые. Сейчас я готов был завопить от досады: «Почему никто больше не замечает? Почему за этим человеком не ходят круглосуточно полицейские, почему никто не отберёт у него собак и не сдаст в питомник, чтобы он не мог ни на кого натравить свою свору, почему... почему...» Это как «устами младенца глаголет истина», только, наверное, в этот раз глазами. Мы с Витькой, конечно, достаточно далеко ушли от возраста, когда только орут и делают пи-пи в пелёнки, но недостаточно для того, чтобы перестать видеть очевидные вещи.

   Что там под этим вторым дном? Револьвер злых намерений? Окровавленный нож чёрных мыслей?

   Витька, дав мне посмотреть, схватил за рукав и потащил прочь, за угол дома.

   – Думаешь, он нас узнал? – задыхаясь, спросил я.

   – Меня-то уж точно, – сказал Витька не без удовольствия. Ему импонировала вселенская известность. – И остальных. У него нюх на Круг. А вот тебя – может, и нет. Ты не из наших.

   Я не стал говорить, что мы уже встречались, более того – встречались посреди ночного леса. В тот момент я был согласен на всё что угодно, лишь бы не признаться себе, что этот тип с залысинами и подбородком, напоминающим упавший с неба осколок лунного камня, знает меня в лицо.