Текст книги "Шаманы гаражных массивов (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

   Шаманы гаражных массивов

   Рассказ

   Вылетаю из подъезда, здороваясь с отдыхающими после похода за продуктами мамочками на лавке. Плечо оттягивает старый рюкзак, а в нём – удивительные для мамочек (и вообще – для кого бы то ни было) вещи. Например, настоящий крысиный череп. Кулёк с косточками от персика – они стукаются с сухим звуком, когда я перепрыгиваю через бордюр. И ещё много чего интересного. Витька ждёт за гаражами, там, где стальные жуки важно вползают в лес и металлическими рогами вспарывают матушку-землю.

   У Витьки нет носка на одной ноге. Зато на второй – добротный, шерстяной, при этом обе ноги обуты в сандалии, как и положено шаману. За глаза его называли чокнутым, дуралеем, придурком, но никто не посмел бы назвать Витьку так в лицо: кулаки у него были ого-го какие тяжёлые.

   Это было лето, которое никогда не кончалось. Оно длилось и длилось, томительный жаркий август, потерявший пыльные башмаки и с тоской смотрящий на пыльную дорогу, которую ему ещё предстояло пройти. Дорогу длинной в бесконечность. Открывая каждое утро окно, я чувствовал запах камлания. Это всё Витька – его следы. Ему мы должны быть благодарны за бесконечное лето. Всё-таки, он очень сильный шаман.

   Хочу быть таким же! Боже, как я хочу всему этому научиться!

   На новую квартиру мы переехали прошлым летом. Этот двор прост и притягателен, как запах маминых оладьев поутру – в момент, когда распахиваешь глаза и в них рекой устремляется утро. Лавочка-насест с курицами-бабульками, песочница, куда ныряешь как космонавт в открытый космос. Гаражный массив, в ветреную погоду поющий словно флейта, а под ногами дворовых мальчишек, которые, смеясь, покоряют одну вершину за другой – ну натуральный барабан. Чахлый, вымирающий лесок за гаражами. Когда смотришь вечером из окна, чудится, будто то не деревья, а вереницы вдов и вдовцов, которые тянутся на поклон к могильным плитам. Иногда они зажигают маленькие свечки, ставят их у своих ног и долго стоят, сложив ветки в складках одежд, качая головами. Я рассматривал эти огоньки с высоты своего четвёртого этажа, привставая на цыпочки. Надежды таким образом проникнуть в тайны чахлого леса оставались всего лишь надеждами. Я даже выменял на джойстик от игровой приставки бинокль, у которого работал только один окуляр, но и через него удавалось разглядеть разве что мелочи.

   – Кто там жжёт костры? – спрашивал я у мамы, и она долго смотрела в бликующее окно, пока на плите бурлило варево. В стекле отражалась она сама, и плита, и обои с китайскими пагодами, и румяное, огромное яблоко на столе, надкусанное и похожее на потерпевший крушение в африканской стране воздушный шар великого исследователя.

   – Не знаю, – отвечала она. – Наверное, это у тебя чёртики в глазах пляшут. Слишком много телевизора.

   Кажется, она и не видела никаких огней. Именно тогда я впервые начал думать, что есть вещи, которые взрослые просто не замечают.

   Да, наш двор полнился тайнами. И я, по мере того как увеличивалось время, которое мне позволяли проводить на улице вечерами, полнился стремлением их разгадать.

   Сойтись с Витькой мне помог случай, одна из тех жизненных нелепостей, которая в последнее время взяла за правило повторяться с пугающей регулярностью.

   Когда мама с папой ссорились, мне позволялось гулять после наступления темноты. Нехило для десятилетнего пацана, да? Так случилось и в тот день, почти три недели назад. Папа посмотрел на меня пустыми глазами и сказал: «Шуруй-ка на улицу, малец; нам с твоей матерью нужно поговорить». Оказавшись у подъезда, я глянул наверх, где в жёлтом свете окна метались две огромные тени. Звуков, естественно, не было слышно, но этот танец в тишине навевал куда больше жути. Моё хорошее настроение моментально улетучилось. Живо представлялось, будто мама с папой отрастили крылья и кружатся вокруг люстры, словно мухи или мотыльки. Справа, там, где петляла между гаражей тропинка, по которой я обещал себе проследовать как только представится возможность, стелился вечерний туман.

   «Это мой шанс!» – попытался уверить я себя, но получилось плохо. Губы дрожали. «ЭТО МОЙ ШАНС!» – рявкнул я и для верности наступил сам себе на ногу.

   Помогло. Отпустило.

   Бросив последний взгляд наверх, я побрёл в сторону леса. Гаражи дышали остывающими в них машинами. Пропылённые побеги амброзии вздрагивали, когда я проходил мимо, словно старики, что просыпались от хлопка в ладоши. Это жуткие, судорожные, будто бы человеческие движения пугали меня до чёртиков, но я не мог заставить себя повернуть обратно. Окно на четвёртом этаже, казалось, свесило длинный склизкий язык, который щекотал меня между лопаток.

   Миновав гаражи, я вступил под сень деревьев. Они неподвижны, будто ждут, что вот-вот случится что-то страшное. Ноги утонули в мусоре – никто особенно не старается здесь убираться. Скрежетали заступившие на вахту ночные насекомые, больше никаких звуков не было. Лес как будто затаил дыхание.

   Он до сих пор носит мантию городского парка, запылённую и выцветшую, точно сумасшедший, нашедший на свалке норковую шубу. О достойном прошлом свидетельствовали зияющие дырами асфальтовые дорожки, останки скамеек, да потухшие навсегда фонари. Когда днём выходишь из леса и приближаешься к жилым кварталам, в просветы листвы видны стены многоэтажек, и легко себе представить что это дышит холодом и сумраком древний шотландский замок.

   За ночные походы в лес с меня бы содрали три шкуры, но я ни разу ещё не давал к этому повод. Я был очень послушным ребёнком, а теперь, видно, что-то произошло. Кто-то дотянулся до моей колоды и подтасовал карты, подложив туда незнакомую масть. А мне... мне теперь учиться ими играть.

   Здесь, под драными юбками лесных нищенок, царила настоящая ночь. Встреться на моём пути вдруг яма, я бы ухнул в неё, не успев даже вскрикнуть. Неплохое испытание для слабых духом маленьких мальчиков, коим, как ни стыдно это признавать (но почему-то сейчас это признаётся проще всего) я и являюсь.

   И вдруг, когда тело уже совершало движения, призванные изменить мой курс на прямо противоположный, впереди забрезжил огонёк. Та самая «вдовья свечка», которую можно было видеть из окна. Сердце стучало где-то в висках. Я чувствовал себя на пороге великого открытия, настолько серьёзного, что оно, посчитав меня за назойливого комара, могло прибить ударом ладони.

   Уши уловили странное бормотание. Тогда казалось что это голоса в голове – те самые, противоречивые. Один голос говорит: «Ну же, не трусь, мальчик». Другой: «Давай, делай ноги; влезешь в это – неприятностей потом не оберёшься; лучше посиди дома, почитай книжку». Эти голоса пытаются разобраться между собой и решить, что мне посоветовать. Но я ошибался: «вдовья свеча» дрогнула, пустив бродить по округе целые вереницы теней, и бормотание вдруг стихло. Зато заговорили глаза: наперебой они спешили донести странную картину.

   Там, в круге света, стоял ворон человеческого роста. На нём – балахон с капюшоном, вроде тех, что любят носить дворовые мальчишки, из штанин торчат тощие лапы о четырёх пальцах, обтянутые грубой кожей. Крылья вскинуты над головой, как будто ворон был учёный и плясал под какую-то популярную мелодию.

   Я икнул... всё это довольно нелепо, но попробуй-ка ты совладать со своей диафрагмой, когда перед глазами такое! Икнул – и ворон подскочил на месте. Капюшон свалился, открыв взгляду плешивую голову с ярко-красными прожилками. Перья там топорщились; кажется, о них можно было порезать палец.

   Птица неуклюже обернулась, облезлый клюв раскрылся... и вдруг стал раззявленным в крике ртом, принадлежащим вполне человеческого вида существу. Я грохнулся на землю на все четыре конечности, пополз прочь, будто паук, пытающийся выскользнуть из тени огромного тапка.

   – Что ты тут делаешь? – воскликнул ворон мальчишеским голосом.– Шпионишь?

   Каким-то образом мой рот оказался полон листвы, мокрых семян и земли. Я не мог ответить. Они как будто пустили корни в глотку. Я узнал Витьку (Витьку-бандюка, как называла его мама), но теперь в голове вихрем носилась добрая сотня сомнений: точно ли это он? Откуда эта чернота на щеках и шее, как будто туда, под кожу, впрыснули чернила? И голос... Мальчишка кричал, но крик этот получался не громче, чем если бы кто-то вопил голосом садового гнома.

   – Отвечай, когда с тобой разговаривают, – шипел Витька, и я вцепился в землю, но это не помогло – она всё равно ушла у меня из-под рук, оставшись только под ногтями. Меня вздёрнули за шиворот, будто кутёнка близорукий старик!

   – Я... прости, – залепетал я. – Я не хотел шпионить. Хотел только посмотреть. Я видел свет, и...

   Скосив глаза на источник света, я увидел старинный фонарь с отворяющейся дверцей, хотя светила там натуральная электрическая лампочка. Этот фонарь венчал трухлявый пень, как вечер тёплого телевизора венчает трудовой день – например, папин. Витька схватил его (фонарь, конечно же, не пень) поднёс к моему лицу, придирчиво его разглядывая. Меня будто бы ударило током: зубы клацнули друг об друга.

   – Ты с третьего подъезда, – наконец проворчал он. – Я тебя запомнил!

   – А ты-ы что, маньяк? – спросил я.

   Пелену, что застилала Витькины глаза, вдруг разметало каким-то внутренним ветром. Увеличенные его зрачки медленно обретали нормальные размеры.

   – Ты видел здесь маньяков?

   – Сейчас вижу, – сказал я, бешено замотав головой. Потом мне в голову пришла не менее пугающая идея, которую я поспешил озвучить. – А может, ты вампир?

   – Книжек начитался? – грубо спросил Витька, разжимая свою огромную лапищу. – Как тебя зовут-то?

   – А ты не помнишь? – пискнул я, торопясь принять вертикальное положение и отряхивая коленки. – Иван меня зовут.

   – С чего я тебя помнить-то должен?

   Не отрывая глаз от Витьки, боковым зрением я как мог изучал местность. Помимо фонаря здесь было множество занятных вещей. Игральные кости, например. Множество перьев и какие-то странные ленточки на ветвях маленькой стройной ёлочки. Витькин рюкзак валялся прямо на земле, как большая голодная жаба, задумавшая всё это сожрать. Будто не в лес попал, а на открытие экспозиции в музее.

   Потеряв бдительность, я с таким суеверным ужасом уставился на птичьи перья, что выражение лица мальчишки поменялось. Он взглянул на меня более пристально, а потом спросил:

   – Ты видел, да?

   – Нет, – соврал я.

   – Ви-идел, – протянул Витька, ухмыляясь и потирая руки.

   – За мной мама должна прийти, – снова соврал я.

   – А она знает, что ты в лесу? – насторожился Витька.

   – Нет. Но она увидит свет и придёт.

   – Ну уж нет! Чтобы взрослые пошли на этот свет? Они же не идиоты, не чокнутые как ты! Скорее всего, твоя мать ничего не увидит. Это свет не для всех. Только для тех, кто готов за ним следовать. Я тебе даже больше скажу – когда я в первый раз сюда пришёл, света здесь никакого не было. Было просто тепло. Тепло, которое чувствуешь внутренностями. Печенью, селезёнкой, и так далее. Я пришёл за ним как на запах хороших сигарет.

   Я пялился на Витьку как на кота, который вдруг заговорил по-немецки. Челюсть его отвисла, глаза широко открыты и, кажется, вот-вот вывалятся из кожаных карманов и упадут на землю. Мне внезапно стало интересно. Страх прошёл, зато пришло ощущение нереальности происходящего. Витька, гроза дворов и вечное бельмо на глазу всех матерей и бабушек у подъезда, стал куском пластмассы, отдалённо напоминающим человека. Я подавил желание протянуть руку и потрогать его лицо только из опасения проделать в нём дыру.

   – Смотри, – сказал Витька, указав на фонарь. – Как думаешь, почему он горит?

   – Электричество?

   – Какое, к чёрту, электричество в лесу? Видишь это?

   Он откуда-то достал и покрутил перед моим носом проводом с вилкой. Фонарь зачах, как цветок, под корнями которого устроили гнездо мыши-полёвки.

   – Ты втыкаешь его в землю? – не понял я, загородив ладонью лицо. Витька, наклонившись, что-то сделал, и к нашему единственному здесь источнику света вернулась воля к жизни.

   – Зажимаю между пальцев, – сказал Витька, подняв ногу и пошевелив пальцами. Тут я увидел, что штырьки вилки и правда зажаты между пальцами его левой ноги.

   Он несколькими ловкими движениями вывернул лампочку из патрона. Она, против ожидания, не потухла, а осталась гореть у него в пальцах.

   – Как ты это делаешь?

   Витька меньше всего в моих глазах смахивал на дешёвого фокусника. Впрочем, я уже понял, что здесь нечто большее, чем просто фокусы. Пожатие плечами, которым он ответил, напомнило мне реакцию отца, когда я спрашивал у него, доедет ли облако, которое он назвал «африканским экспрессом» (экспрессом – из-за схожести с паровозом, а африканским – из-за куцей трубы, которую, как сказал отец, «растерзали грифы и обглодали гиены») до пункта назначения.

   Из зарослей, похожих на спутанные волосы, вдруг появилась тень и метнулась к нам. Я вскрикнул: едва коснувшись круга света, она растворилась в чаще. Тяжёлое, человеческое дыхание мерещилось там, во тьме. Пока мы с Витькой разговаривали, наступила подлинная ночь.

   – Что это?

   – Похоже, собака.

   Витька насторожился. Нижняя губа его как будто наливалась свинцом, сползала вниз, обнажая зубы.

   – Что, просто бродячая собака?

   В свете последних событий, слово «просто» звучало в моих устах так же неестественно, как: «Мама, тараканы по ночам собираются на нашей кухне в группы и устраивают музыкальное состязание».

   – Не обычная. Это одна из ЕГО собак.

   На моём лице так живо читался вопрос, что Витька не мог не снизойти до короткого разъяснения. Кажется, он даже испугался, что у меня сейчас хлынет носом кровь.

   – Маньяк. Сопляк!..

   – Маньяк-сопляк?

   Он разозлился, пошёл на меня, размахивая руками.

   – ОН – маньяк! А ты – сопляк! Из-за тебя я забыл про ритуал... Знаешь, к чему это привело? ОН смог подослать разведчиков! А ещё может натворить делов где-нибудь у нас под носом. О, не удивляйся, если вернёшься и обнаружишь, что твой дом рухнул! Не удивляйся, если всю следующую неделю будет лить дождь с градом или если кто-то из твоих друзей вдруг найдёт на себе клеща, заражённого смертельной болезнью. Просто знай, что всё из-за тебя. Ты всё испортил. Иди домой, там, наверное, тебя уже под всеми диванами ищут. Во всех шкафах.

   – Я не могу, – проскулил я как побитая собачонка. – Предки, наверное, даже не хватились.

   – Почему это?

   Витька остановился, приперев меня к стволу коренастого дуба.

   – Мама и папа ссорятся. Когда они ссорятся, они ничего не видят. Роняют со стола всё, что под руку попадёт. Один раз папа уронил меня, с тех пор я стараюсь держаться от них подальше в такие моменты.

   Вторую причину – что мне до чёртиков страшно идти впотьмах через лес – я благоразумно умолчал.

   Витька сплюнул, едва не пробив в земле кратер. Рявкнул:

   – Тогда сядь и сиди. Смотри, как я буду всё исправлять.

   Приготовления были лихорадочны, движения дёрганы. Он взял в руки игральные кости, сложил вместе ладони и долго тряс, позволяя костям грохотать там, внутри. Под получившийся ритм, казалось, начинала танцевать земля – так может выплясывать дядечка при костюме и с портмоне, не сняв очков, не дрогнув ни единим мускулом на серьёзном лице. Я чувствовал себя будто на качелях, которые с верхней точки готовы ринуться вниз. Чтобы обрести хоть какую-то устойчивость, я протянул руку, имея целью ухватиться за ствол молодой берёзы. И, отпрянув, едва не свалился навзничь: кора была горяча, будто высохшая на пустынном солнце запястье заблудившегося там бедолаги.

   Позволяя рукам делать свою работу, Витька выпустил на волю язык.

   – Каждую ночь я выхожу сюда, чтобы отправить зов духам. Я вызываю их, чтобы потолковать с каждым по очереди и убедить их хранить мой двор от злого человека. Убедить их войти в меня – он похлопал себя по животу, – чтобы я мог охранять. И остальной Круг, выходит, хотя от него мало толку.

   – Что ещё за Круг? – спросил я шёпотом. От всего этого веяло древними тайнами... хотя, что общего с древними тайнами может быть у двенадцатилетнего пацана из городской черты (если, конечно, он не герой детских детективных новелл), не представлял.

   – Дилетанты, – поморщился Витька. – Думают, что спасают мир, хотя речь идёт лишь об одном дворе. Надутые, как павлины.

   Это слово меня доконало. Дилетанты, надо же! Я чуть не взвыл в голос.

   – В тебе тоже это есть, – вдруг сказал он.

   – Что есть? – не понял я.

   – Бездна. Я чувствую её. Вроде дыры в асфальте, куда может угодить колесо твоего велосипеда. В этой дыре может расти трава – настоящая живая трава. Для плохих людей она выше самого высокого забора. Если возвести этот забор в нужном месте, он может здорово помешать их планам.

   – Что это всё значит?

   – Что ты тоже можешь разговаривать с духами. Попробуй. Скажи что-нибудь!

   – Привет! – пискнул я.

   Витька нахмурил брови, так, будто обсасывал косточку от винограда. Где-то наверху закричала сойка, и этот звук, резкий, как скрип ногтей по стеклу, будто убедил в чём-то мальчишку. Удивительно, но он смотрелся естественнее бардака у меня на столе – а это, знаете ли, много значит! Клянусь, в тот момент я хотел бы находиться с Витькой на одном уровне, пусть он и выглядит как затасканный бог умирающего городского парка и окрестных подворотен.

   – Ты ещё не готов, – буркнул он, утратив ко мне интерес. – Приходи сюда один, ночью, с источником света. Садись и жди. Только так ты сможешь с ними познакомиться. Они сами захотят завязать с тобой дружбу. Ты не чувствуешь шаманскую болезнь? У тебя не сводит судорогой конечности? Не болит голова?

   Я подумал, что и в самом деле пару раз просыпался с головной болью. Ноги ломит, но это оттого, что неделю назад перекупался в речке. Так всю неделю и ломит.

   – Я могу разговаривать с тобой с и духами, потому что я очень сильный шаман, – без малейшей скромности сказал Витька. – Круг собирается вместе потому, что они слабаки, и иначе не могут. Но лучше бы тебя тут не было. Страшно отвлекаешь. Знаешь что, давай, тикай отсюда домой. Мы ещё встретимся.

   Это звучало, как обещание порвать мне глотку не сегодня, а как-нибудь потом. Но всё-таки я чувствовал гордость: то, что я сумел раскусить Витьку, сделало меня в его глазах значимым. Из безымянного мальчишки на два года младше (для мальчишек – настоящая пропасть, непреодолимая разница), я превратился чуть ли не в равного – по крайней мере, я на это надеялся.

   Так я побывал на настоящем шаманском ритуале, а заодно понял, что городскую рощу, с которой мы бок-о-бок провели какой-то отрезок времени, населяет нечто большее, чем несколько облезлых белок да ржавых на вид синиц.

   Дома, однако, мне пришлось вернуться к реальности.

   – Где ты был? – набросилась на меня мама. Она была бледна, будто я, как в солнечном детстве, нарисовал её на асфальте мелом. Папа маячил в дверях комнаты, его лицо тоже не предвещало ничего хорошего. – Мы с ума здесь сходили.

   – Гулял, – ответил я.

   Кажется, они хотели устроить грандиозный разнос, такой, какой ещё не видывала история педагогики и воспитания детей, но так были измотаны собственной ссорой, что, переглянувшись, отправили меня спать. Меня же это совершенно не волновало – я пребывал в полнейшем спокойствии. Я видел паука их раздора – он маячил на белом потолке, отбрасывая яйцевидную тень, а потом переполз на стену и спрятался в вытяжке, просочившись сквозь решётку. В затылке, как под куполом цирка, звучал голос: «Только один вечер на арене...», и я, как по мановению волшебной палочки, начинал видеть причинно-следственные связи вещей.

   Я чувствовал боль в суставах, сильно зудели глаза, и мне думалось: «Вот она, шаманская болезнь!»

   Зарывшись, наконец, в барханы кровати, я стал размышлять о том, что произошло. Я всегда ужасно боялся собак, и боялся темноты, и вообще, кажется, всего боялся, но в те минуты, пробираясь по тихому пролеску обратно к дому, думал исключительно о ломоте в собственных суставах. О внутренних органах, которые трением друг об друга, казалось, вот-вот высекут искру. Собачьи лапы стучали где-то неподалёку, тыльной стороной рук я чувствовал звериное дыхание и слышал влажно чавкающий язык. Витька остался позади, но он как будто сопровождал меня всю дорогу до ближайшего фонаря: он бешено хохотал, оглушительно сморкался и раскидывал вокруг себя из рюкзака какой-то мусор – может, это было отравленное мясо для собак. Хлопки в ладоши звучали как разрывающиеся петарды. Если таков он – как сказала как-то наша учительница по русскому: «Будто из пещеры вылез», – то каковы эти духи, с которыми он разговаривает? Духи помоек и вульгарного поведения... Хотел бы я иметь с ними что-то общее?

   Нельзя сказать, что я не мечтал стать таким как Витька – он же невероятно крут! О его манере держаться, о том, с каким достоинством жуёт он кончик спички или зубочистки и проходит мимо, как гусь, заправив руки в задние карманы, можно снимать фильмы. А теперь ещё и это!

   Я твёрдо решил приложить все усилия. Тоже хочу стать крутым! Спасать дворы и целые вселенные, беречь деревья от когтей котят...

   С перепутанными мыслями в голове я уснул.

   Следующие несколько дней я прибывал в глубокой задумчивости. Читал словари, перебирая различные варианты слова «шаман» и его производных. Может быть, чтобы всё это мне просто приснилось? Каждый вечер знаменовался бдением на балконе: я изучал однородную, похожую на заплесневелый сыр, массу леса. Папа даже назвал меня старой девой, но мне было всё равно – я искал глазами искорку электрического фонаря, который работает от детских пальцев (как мне удалось выяснить – такого не может быть), но всё без толку.

   В конце концов, в тёплый, разбухший от дождя вторник я заставил себя выйти на улицу. Я был почти уверен, что всё зря, и что тем вечером меня просто похищали инопланетяне, оставив в котелке вариться бредовую идею о дворовом шаманизме... и нос к носу столкнулся с причастными к этому людьми. Пятеро ребят от семи до тринадцати лет, среди которых одна девчонка. Для такого разнородного состава они держались необычайно тихо, не отходили друг от друга ни на шаг, словно близнецы. Никого кроме меня они караулить не могли.

   – Эй, ты! – окрикнул самый старший, худощавый и похожий на ощипанного индюка парень.

   – Я вас не знаю, – сказал я, всё ещё надеясь избежать столкновения. – Меня за хлебом мама послала.

   Но эти пятеро, похоже, точно знали, кого ищут.

   – Подождёт твой хлеб, – сказала девочка. Была она, похоже, на одной из главных здесь ролей – хотя по степени опрятности до остальных ей было далеко. Кепка набекрень, джинсы по колено испачканы в земле, в волосах – будто птичье гнездо. – Отойдём. Нужно поговорить.

   – Куда это?

   Вместо ответа парень, который первым ко мне обратился, показал пальцем на гаражи.

   Я хотел пойти сам, но они схватили меня под руки и повели. Со стороны, наверное, это смотрелось как игра: я не стал вырываться и брыкаться, а поджал ноги и повис на руках своих конвоиров. Но после того как кто-то (скорее всего, девчонка) отвесил мне сзади оплеуху, желание придуряться отпало.

   По мере того как мы шагали между шеренг железных коробок, ручейки пота всё сильнее щекотали мне шею. Не бывает такого, чтобы дети вели себя настолько тихо! Ребята моего возраста могут играть во взрослых сколько угодно, но младшие... Семилетний мальчишка, чей затылок я всё время видел перед собой, не голосил, не грыз ногти и не игрался на ходу в бомбардировщик времён второй мировой. Что-то невидимое занимало его целиком – приоткрытый от удивления рот, движение подбородка в беспомощной попытке уследить за чем-то скрытым от взгляда. Малыш был похож на завороженного цирковым представлением зрителя, которого к тому же вытянули на арену.

   В конце этой затянувшейся сцены мы углубились в лес и, продравшись сквозь заросли орешника, оказались на крошечной полянке, посреди которой лежал перевёрнутый каркас скамейки. Меня толкнули в спину; обернувшись, я едва удержался оттого, чтобы не расчихаться. Пять пар заинтересованных, строгих, досадующих, любопытных глаз не заглядывали разве что ко мне в рот, зато кое-кто совершенно определённо присматривался к моим ноздрям, будто всерьёз собирался увидеть там продетую через кольцо кость, как у африканского аборигена, или ведьмины волосы.

   – Давай, – потребовала девочка. – Сделай что-нибудь.

   – А что нужно делать? – спросил я, чувствуя, как стучат в стенки черепа молоточки паники.

   Все пятеро переглянулись.

   – Как что? Ты хочешь вступить в Круг или нет? Так покажи, на что ты способен.

   Так вот кто они такие... Круг, о котором упоминал Витька! Они похожи на него, как золотая рыбка похожа на матёрого речного окуня.

   – Но сейчас же день.

   – Если ты стоишь того, это тебе не помешает, – сказал старший парень. Насмешливо прибавил: – Думаешь, духи, типа, в отпуске днём, а ночью в очередь выстраиваются, чтобы тебя выслушать?

   Я вспомнил, как Витька притворялся вороном. Мне, конечно, далеко до большой чёрной птицы, воспетой во множестве страшных сказок и фэнтези-историй, но воробышком – да, воробышком можно попробовать обернуться.

   Отчего-то я не сомневался, что получится. Наверное, Витька своим небрежным «в тебе тоже это есть» переставил мебель в моей голове так, что каждая из подъездных старушек, с которыми я прилежно здоровался, войдя туда, воскликнула бы: «Неужели здесь живёт тот вежливый мальчик! Не могу в это поверить!»

   Но не я успел открыть рот, чтобы изложить эту идею, как мои пленители заголосили все одновременно – словно семейка лягушек на болоте, приветствующая наступление ночи.

   – Давай, покажи свои ноги. Если ты и правда из наших, на левой у тебя будет шесть пальцев...

   – А ну-ка, спой для нас. Я знаю, каким у шамана должен быть голос...

   Белобрысый мальчишка сильно младше меня стиснул кулачки. Он явно за меня болел.

   – Возьми камень и сделай из него жабу. И чтоб прыгала!

   Я покачал головой.

   – Могу только обернуться воробьём. Ну, то есть, попробовать.

   Все закивали, кто со скепсисом, а кто с надеждой. Понять бы только, как это работает... Я вообразил тонкие лапы, движения, похожие на движения рук армянки-торговки на рынке, деликатный клюв, которым так удобно подбирать с земли зёрнышки, представил, как я примеряю всё это на себя, словно свежую, ещё дышащую фабрикой и крахмалом, школьную форму. Присев, попытался подпрыгнуть, как маленькая птичка. Запутавшись в ногах, чуть не упал и в отчаянии взмолился неизвестно кому: «Пусть всё получится, и эти люди увидят то, что их удовлетворит!»

   Деревья печально качали головами под свинцовым небом. Они напоминали стариков, которые осматривают новорожденного ребёнка, чтобы признать его неполноценность.

   – Да ты же ничего не умеешь!– послышался голос девочки. – Антон, по-моему, он нас дурит.

   Я огляделся и увидел, что надежда на всех лицах сменилась брезгливостью.

   Старший (именно его звали Антоном) протянул ко мне руку, схватив как щенка за шкирку, потащил наверх, как будто хотел окунуть головой в самое небо. А затем резко, без предупреждения, сыграл на моей челюсти какую-то ужасную мелодию своим кулаком.

   – За что? – прошамкал я, чувствуя, как реки крови выходят из берегов.

   – Я скажу! – воскликнул самый маленький, вытянув вверх руку как на уроке. – У шаманов, таких как мы, зубы вырастают сами собой. И очень быстро!

   – Покажи-ка, – повелительно сказал Антон и, не дожидаясь пока я исполню его требование, полез пальцами в рот.

   Беззвучно рыдая, я перекатывал языком выбитый зуб. Выплюнуть его в рожу обидчику у меня никогда бы не хватило смелости. Перед глазами плясали искры, будто лес вокруг пылал, а дети, что меня обступили, медленно превращались в горстку пепла... я страстно желал, чтобы так оно и было.

   – Ничего, – резюмировала девочка, присовокупив крепкое нецензурное слово. – Витька ошибся.

   Они расступились, дав мне упасть. Ноги не держали, и я скосил глаза: вдруг они уже превратились в воробьиные лапы? Я бы доказал им тогда... доказал, что я не хуже, что тоже могу делать замечательные, волшебные вещи.

   Антон пнул меня ногой под рёбра.

   – Это чтобы ты знал цену, которую придётся платить за попытку выдать себя за шамана. И познал цену нашего разочарования. Держись подальше. Иначе будет хуже.

   Я боялся, что они все будут меня бить, но они просто повернулись и ушли. Было слышно, как хрустит под подошвами кроссовок листва.

   Осколок зуба мешался и будто бы грохотал там, между щекой и языком. Лес полнился тётками с их маленькими мохнатыми собачками, мужчинами, которые кидали палки своим овчаркам. Истекая горькой обидой, я брёл домой. Где они все были, когда меня избивали? Или это тоже часть их зловредной шаманской магии? Меня окликнула баба Таня из двадцать пятой квартиры (её коккер-спаниель по кличке Проппер приветственно лаял), но я не обернулся и ускорил шаг. Она близорука, пусть думает, что обозналась.

   – У тебя вся спина грязная! Ты что, с гаража упал? – кричала баба Таня и смотрела, как я ухожу прочь, качая головой. – Эти мальчишки...

   Родители уже пришли с работы, но, кажется, даже не услышали, как я отворил дверь. С некоторых пор они пребывали в каком-то своём мире, словно прослушивая эфир на большой глубине каждый из своей подводной лодки. Такое повторялось всё чаще, продолжалось дольше. Вставая ночью в туалет, я видел, что в их комнате горел свет и мерцал телевизионный экран, калёным железом выжигая всякий намёк на личную жизнь. Я был уже достаточно взрослый и понимал, что это значит.

   Сейчас нездоровая обстановка дома была мне только на руку. Я просочился в ванную, как следует умылся и засунул грязную майку и штаны в стиральную машину. Щека дико распухла. Я вспомнил, что проглотил выбитый зуб, и вдруг ясно почувствовал его у себя в животе. Казалось, он пророс там, подобно семечку, и внутренности мои раздвигают и перемещают ветви какого-то странного дерева. Я также вспомнил, что наглотался крови, и, почувствовав тошноту, вдруг понял, что обидчикам это не должно сойти с рук. Будь они хоть кругом, хоть параллелепипедом!

   И лучшей местью будет, если я вдруг окажусь не тем, за кого они меня приняли. Если я стану самым могучим шаманом и смогу исполнить такие фокусы, какие ни Антон, ни эта девчонка в глаза не видывали.

   Сегодня же ночью я иду в лес.

   Решив так, я с десяток минут просидел в ступоре. Нужно подготовиться. Витька сказал, что Круг «читает слишком много литературы», а я не хотел иметь с Кругом ничего общего. Поэтому, заставив себя действовать, я не стал искать в интернете книгу «Прикладной шаманизм» или что-то вроде того – всё равно на это не хватит времени. Вместо этого занялся поиском портативного источника света. У папы был мощный фонарик, но вряд ли шаман с фонариком вызовет у духов что-то, кроме гомерического смеха или первобытного ужаса. У Витьки, конечно, была электрическая лампа, но втыкал он её не в розетку, а между собственных пальцев – это далеко не одно и то же. В магазине редкостей и сувениров можно прикупить керосиновую лампу, но – я проверил и даже перепроверил – у меня не хватит денег. У меня не хватило бы денег даже после дня рождения, в те несколько дней, когда я слыл первым богачом на деревне (то есть перед тем, как растратить всё на вкусности, колу и компьютерные игры). Идею запастись свечами я почти сразу отбросил – будет похоже на кладбище, а кладбища я не переношу с детства. Кроме того, свечи очень легко потушить. Одно неверное движение, поднявшийся ветерок – и ты в полнейшей темноте.