Текст книги "Отступники (СИ)"

Автор книги: Дитятин Константинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Прижми, – сказал я. – Двигаться можешь?

– Почему? – она послушно прижала траву.

– Не бойся, – сказал я хмуро. – Ты мне не нужна. Есть куда пойти?

Она не ответила, и я понял, что задал весьма провокационный вопрос. Примерно такой: «Есть тут еще поблизости лояльные к вашей секте люди? Или быть может даже штаб-квартира? А-а-а?».

– Слушай, – сказал я устало. У меня начиналось головокружение. – Я сейчас просто встану и уйду. Ты сможешь сама двигаться? Я не собираюсь за тобой следить. Это не входит в мое задание. Мне нужно было просто сопровождать наставника, который подорвался в этой проклятой башне! Из-за вас! Это что у вас, развлечение такое, придумывать себе конфликт с целым Авторитетом?! Чтобы потом мы, – ах, погань, нелюди, скот, воняющий как семья кабанов, – убивали стариков и женщин! И таких дурех как ты! Тебе-то там что понадобилась?! Что ты знаешь о жизни, чтобы во что-то верить?! То, что мы плохие, а вы – хорошие?.. – Я запнулся. Я понял, что срываюсь на невинном человеке. Во всяком случае, не на главе секты.

Более того. Своими воплями я разбудил левую руку, и дальше уже беспомощно шипел от боли, согнувшись морской раковиной.

– Я смогу двигаться, – сказала она тихо. – Тебе больно?

– Весьма, – проскрипел я. – Знаешь, где неподалеку можно найти лекаря? Я потерял свою сумку с медикаментами.

Она попробовала подняться, поскуливая и сжимая пальцы в кулачки.

– Можешь опереться на меня, – сказал я сквозь зубы. – Я не монстр.

Она нерешительно коснулась моего плеча. К ее изумлению я не отхватил ей руку по локоть. Тогда девушка оперлась основательней и селя рядом со мной. Некоторое время она откровенно разглядывала меня как Того Самого Страшилу, мифическое чудовище, небывалое и одновременно уязвимое, даже теплокровное.

– Дай посмотрю на твою руку, – попросила она, наконец. – Меня обучали медицине.

– Тут не нужно быть доктором, – сказал я. – Нужно просто перевязать и наложить шину из двух дощечек.

– Я сейчас, – она неуклюже поднялась и, покачиваясь, добрела до вполне сносного куска перекрытия. В основном вокруг воронки лежала только щепа и пепел, но она вернулась с двумя подходящими дощечками.

– А перевязать можно моим же рукавом, – подсказал я.

– Я тоже об этом подумала, – сообщила она, осторожно трогая швы моей туники. – Только боялась спросить.

– Вот, – я вытащил из-за голенища сапога кинжал.

Она вздрогнула. Я поморщился и сам рассек ткань на плече. С минуту она, затаив дыхание, стягивала рукав.

– Нет, – сказала она, осмотрев ткань. – Слишком грязная и сырая. Дай мне, пожалуйста, ножик. Я тебя не убью.

– Да уж надеюсь, – хохотнул я сквозь наворачивающиеся слезы.

Она трепетно взяла кинжал за рукоятку так, как берутся за хрупкий хрусталь, и отрезала полсу ткани с подола своей внутренней рубашки. Рубашка была красивая. Возможно праздничная.

– Она чище всего, – объяснила девочка смущенно.

– Большая жертва, – сказал я. – Я уже не такой страшный?

– Ты такой молодой, – сказала она, перевязывая рану. – Я не могу поверить, что ты уже стал настоящим убийцей.

– Эти люди были дороги тебе? – спросил я помолчав.

– Старца звали Вегас, – она закусила губу. На ее плечо миролюбиво сел слепень и принялся чистить иглу. – Он учил меня грамоте. Теперь вот даже не знаю, смогу ли выучится до конца. Никто не станет со мной возиться. Мужчину, которого ты изрешетил стрелами, звали Родас. Он иногда учил меня драться. Очень смеялся, когда я ошибалась. Но я не обижалась на него. Он был хорошим человеком, только немного грубым. А тех, кто взорвался, звали Муфасаил, Меф и Талия. Талия была мне почти приемной матерью. Мои родители ушли. Или умерли. Я не знаю. Талия иногда пела мне песни и учила пользоваться косметикой. С ней можно было поболтать о своем… Меф был замкнутым воином… Он почти не говорил со мной. Его терзало какое-то горе. По-моему, его семью убил кто-то из вас… Или другие слуги Автора. А Мафусаил был жрецом. Он рассказывал мне удивительные вещи. О Пустом Океане, о людях, о том, как они устроены, о животных. Он часто смеялся над религией Зверя. Говорил, что все это глупости, и что человек – единственный повелитель природы, а политики просто используют Церковь как третью силу… Я не совсем поняла, что это значит. А ты понимаешь?

– Полагаю, что он разделял три ветви контроля населения, – сказал я пораженный ее рассказом. – Армия, закон и церковь Зверя. Поняла теперь?

– Наверное, – сказала она, завязывая аккуратный узелок. – Девушке моего возраста и положения, скорее всего и не нужно понимать такие вещи. Даже знать о них.

Я промолчал. Я думал о том, что она рассказала. О том, что перед каждым выпущенным болтом стоит чья-то личность, чья-то история, чьи-то мечты и желания. Что это отвратительно – убивать людей, чем бы ты себя не оправдывал. Особенно бессмысленно, трудно и унизительно оправдывать себя приказом. Я не то чтобы распустил нюни, просто я четко осознал, что не хочу убивать людей не в порядке самообороны. И уж тем более не хочу убивать их по приказу. Добывать, обманывать, проникать, казаться и ускользать – пожалуйста. Это моя совесть выдержит. А убивать особо опасных стариков обучающих грамоте несчастных беспризорных девочек пусть предложат кому-нибудь с чистой совестью. А сам я не хочу превращаться в это. Я сойду с ума, превращаясь. Может быть, в этом смысле я был непозволительно слаб. Но это была моя личная слабость, а не навязанная ненависть к совершенно незнакомым людям, которые просто занимались чьим-то своим в рамках маленькой атеистической секты с научным уклоном.

– Прости меня, – сказал я. – Это ужасно. Я больше не хочу этого.

– Я не знаю, – сказала она, накладывая дощечки. – Но я не вижу в тебе зла. Ты просто надеялся, что сможешь списать все на приказ, но это не так просто, да?

– Да, – согласился я. – Не понимаю, почему ты возишься со мной.

– Может быть, они рано решили научить тебя этому, – сказала она. – Может быть, потом ты все-таки привыкнешь. К чужим растоптанным мирам. Разумеется, я не смогу тебя простить, но никому не станет лучше, если ты потеряешь руку.

В этот момент я подумал, что это, возможно, самые добрые слова, которые могут быть сказаны человеком.

– Закон один для всех, – продолжала она слабеющим голосом. – Они тоже знали, на что шли. Ты спрашиваешь, что я могу знать о мире вокруг себя? Ты прав, во мне много черно-белых понятий… Но я поступала, как все люди поступали до меня: семья, какая бы она ни была, это всегда твоя сторона.

– Не нужно объяснять это мне, – сказал я, помогая ей правой рукой. – Не в коня корм. Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, чем ты, – отмахнулась она.

– Это хорошо, – сказал я, с некоторым раздражением понимая, что у меня, оказывается, сломан еще и левый бок. Ребра два. Или три. Расчетное время болевого шока три-пять минут. – Слушай, так тебе есть куда идти? Односложно.

– Да, – сказала она, старательно заканчивая работу.

– Тогда иди. Потому, что я скоро не смогу тебе помочь, даже если у тебя ноги откажут… Потому что… Светозверь побери… Иди.

– У тебя еще что-то…

– Иди, – крякнул я. – За мной придут…

– Врешь, – сказала она уверенно. – Вы ведь живете в Гротеске. Сколько от него до нашего захолустья? Семь восходов? Восемь?..

Двенадцать. Верхом. Я заставил себя тихонько засмеяться, что бы остановить растущую тоску. Сброд… Не такой уж и сброд, раз прячут маггические бомбы. Меня не определили бы на такое опасное задание, если бы знали, насколько оно таковым является. И не как Сынка, а как недозрелого школяра, который еще не научен практическим чудесам живучести. Тоска. Во что это мы тут влезли? Стража, похоже, не справилась бы с политически-ожесточенным Мефом. И бомба всегда тянула на особое расследование, за бомбу Акт цеплялся как за дополнительное финансирование из казны. Совсем недавно по крупным городам Авторитета прогрохотала цепь взрывов. Нам полагалось очень хорошо знать цену совпадениям, но у меня не было ничего, кроме этой воронки и сломанных костей.

– Нет, – сказала она вдруг.

– Что? – я поднял голову.

– Нет, – она смотрела куда-то за мою сгорбленную спину. – Не надо.

Я все понял, даже успел услышать, даже успел обернуться. Вот только защититься не успел.

Два раз подряд мне не давали очнуться. Как только я чуть открывал глаза, мне били двумя пальцами в точку ниже затылка, которую я и сам прекрасно знал, но так умело никогда не использовал. На третий раз я пытался слушать. Однако от бесплодной, какой-то даже стерильной тишины, отражались только звуки шагов одного человека. Я даже не мог понять несут меня, везут или просто волокут за ноги. Это было настолько подозрительно, что я начинал понемногу поддаваться панике. Считать себя умершим было неинтересно, и вообще это ущемляло самолюбие. Тогда я стал размышлять о силах человеческих, о том какую школу нужно пройти, чтобы вот так запросто отключать человека двумя пальцами. Важна ведь не только сама точка, а еще и определенная сила давления, которую просто так не вычислишь. Любое воздействие на организм контрагента использующее подобные приемы есть целое учение, которые хранят Боевые свитки Авторитета. Это лицензированные учения, которые предположительно не имеют копий.

У меня широко разыгралось воображение.

– …так что, значит, все под хвост? – сказал вдруг кто-то жирным кабаньим басом.

– Если вас устраивает подобная формулировка, – вежливо ответил второй голос. Голос был масляный и такой выверено гладкий, натренированный, какой бывает у людей имеющих дело с толпами.

– О, кости Первого! – отрыгнул Бас.

– Ну не стоит, не стоит, сами виноваты, – увещевал его Вежливый.

– О, кости Первого! – отрыгнул Бас ровно с той же интонацией. – А что с этим щенком? Дозвольте я его!..

– Не дозволю, – холодно отрезал Вежливый. – Я за такого как он отдам двадцать таких как вы, Рубен. Особенно после инцидента. Эта бомба была мне очень дорога. Почти как дочь. Я надрывал казну гильдии не для того, чтобы вы так бездарно тратили мои ресурсы.

– О, кости Первого! – вроде бы извинился Бас.

– Не стоит, – расстроено вздохнул Вежливый. – Где я могу оставить этого молодого человека? Мне предстоит долгий разговор с вашим хозяином.

– Щенка-то? – всполошился Бас. – А вот, значит, раз-два…

– Ну?

– В каземат не пойдет?

– Рубен, кости Первого, хотите я пущу вам сало?

Бас вдруг дико взвизгнул и замолчал. Вежливый заговорил с кем-то еще. Я помнил темную, на фоне заката, скользящую ко мне фигуру в сопровождении малого отряда вполне различимых головорезов. Но эта фигура была словно вырезана ножницами из колодезной тьмы.

– Оставьте ему воды, – говорил Вежливый строго.

– Слава светозверю, вот и вы, – сказал кто-то новый. Это, по голосу, был типичный Старейшина, хранитель и отец многих знаний. Я так и видел в своем воображении угловатую лысину, обрамленную благородным седым волосом, запавшие от постоянных созерцаний влажные глаза, пятнистый нос и мелко дрожащие губы. Потом я понял, что просто вспоминаю убитого мной старика, и велел себе заткнуться. Голос Старейшины принадлежал зрелому, но не старому мужчине. – Я слишком высокого мнения о ваших способностях, чтобы волноваться, но, клянусь, ни разу не присел после вашего ухода. Что же там произошло? Я не вижу пропавших, значит…

– Мертвы, – с некоторым упреком произнес Вежливый.

– Как? – сбывались худшие предположения Старейшины. На влажных глазах заблестели бусинки горя. – Все?

– Все, – хладнокровно ответил Вежливый. – Вместе с моей бомбой. Такая халатность с вашей стороны была недопустима. Я думал, что могу доверять вам. Я не привык ошибаться, мне это запрещено.

У меня замерло сердце.

Старейшина молчал.

– На них вышли Незримые, вы понимаете, что это означает? – Вежливый раздражался все больше. – Нам нужно многое обсудить.

– Постойте, – горько произнес Старейшина. – Их тела все еще там?

– Отчасти, – помедлив, сказал Вежливый. – Там неплохо тряхнуло землю. Бомба была сделана на совесть, импортный экземпляр, не то, что местные дымовухи. Слушайте, милейший, у вас тонкое восприятие мира, я прекрасно осведомлен об этом, но это были войны. Войнам свойственно погибать, это немаловажная часть их профессии.

– Это я понимаю, – ровно ответил Старейшина. – Но среди них было совершенно невинное дитя. Это ужасно, что ему пришлось принять такую смерть. Девочка.

– Девочка? – задумался Вежливый. – Ах, девочка. Так она ваша? Собственно, она жива. Ваши увальни прихватили ее с собой. Я решил, что для утех.

– Где же она?

– Она в своих покоях, – ответил кто-то с готовностью. – Лекарь уже у нее.

– Хоть малая радость, – проговорил Старейшина с благодарностью. – А это…

– Это мой трофей, – быстро сказал Вежливый.

– Это Незримый, – рявкнул кто-то. – Это он ответственен за смерть группы и взрыв бомбы. Со всем моим уважением к вам господин Вельд, я считаю, что это не ваш трофей. Мастер Ритор, я ждал вашего решения по этому вопросу. Я смиренно полагаю, что щенка нужно оставить у нас и казнить за смерть наших братьев.

– Господин Вельд, – сказал Старейшина озадаченно, – что вы хотите сделать с этим вороном? Желание моих сыновей вполне справедливо. Отдайте его нам, зачем вам лишняя обуза?

– Это мое дело, – сказал Вежливый гладким как лезвие кинжала голосом. – Я понимаю ваши чувства, но не дам напрасно расходовать такой материал. Это совершенно ни к чему. Я неглупый человек и давно научился называть смертям цену. Этот малыш вам не по карману Ритор, даже если вы перетрясете все ваши сундуки. Это я заявляю вам официально и единственный раз. Если вы продолжите настаивать, я вынужден буду пойти на крайние и очень нежелательные для всех нас меры. Считайте, что компенсируете часть моих неоправданных затрат. Весьма значительную часть.

Некоторое время держалась тишина неприятных впечатлений, словно каждый пытался оценить мою смерть. Похоже, у Вежливого здесь тоже были свои люди, потому что я ощутил слабую, но сосредоточенную атмосферу пересеченных взглядов и ползущих к рукоятям пальцев.

Мне снова становилось дурно. Ребра жгло мерзкой лихорадочной болью, которая означала воспаление. Вообще у меня было интересное положение, которое уже перерастало трагико-романтические метафоры с капканом и волком отгрызающим себе ногу, чтобы уйти от заливистых гончих. В лучшем случае я мог быть трофеем, чья суть украшать стену или пол. В худшем – меня банально придавали смерти в запале братской скорби. Это опять же ущемляло мое самолюбие, и я вдруг, неожиданно для самого себя, настолько рассвирепел, что у меня из носа брызнула кровь. Я не выдержал и открыл глаза.

Я лежал на низком ложе, видимо на скамье, и видел только черную гладь его плаща, движимую матовыми колыхающимися волнами. Капюшон был отброшен назад. Каштановая грива плотных здоровых волос застилала складки воротника и наполняла мешок капюшона.

– Парню тоже нужен лекарь, – сказал Вежливый в деловом порядке кому-то из своих. – Перевяжите ему все, что кровоточит... Ритор, Ритор, друг мой, – он уже брал инициативу в свои руки, возлагая их на плечи неожиданно могучего мужчины в свободных серых одеждах, которые поглощали фигуру человека и оставляли дорожный камень с округлой светлой головой покрытой черным ежиком волос. – Стоит ли искать препоны нашему сотрудничеству? Ах, молодо-зелено, мы с вами оба изумительно некомпетентны в действительно интересных делах. Насолить Авторитету, кое-что взять, кое-что подвергнуть сомнению – это нам более-менее еще удается. А вот бомбы… Эти наши смешные системы стенографии, наши нелепые позывные, неуклюжая конспирация, провальные явки. Помилуй Первый, разве я смею обвинить вас? Мы еще очень мало знаем о дне завтрашнем, чтобы быть неуязвимыми в дне сегодняшнем. Как и этот малыш. О-хо-хо, Ритор, когда я был молод, как этот мальчишка и мне нужно было самоутвердиться, я тоже совершал неожиданные поступки. Бросьте, зачем он вам? А вот у меня есть план. Жестокий и изощренный, Ритор. Религия Зверя, – не при вас будет сказано, – еще содрогнется от ударов этого парня.

– Верно ли это? – спросила скала, слегка шевельнувшись.

– А как же! – воскликнул Вежливый умеренным тоном. – Это глина, дорогой Ритор. До этого из нее лепили нечистые пальцы Гротеска, и вот к чему это привело: парень убил хороших людей, сам на последнем издыхании и ради чего? Ради того, чтобы кто-то в этой проклятой гробнице мог сказать Автору, что Незримым удалось разгадать очередной зловещий заговор, подтачивающий его власть? Чушь, разве стал бы я расходовать бомбу на этих проходимцев? И так постоянно: смерть, отчаянье, страх, разрушения. И все от извращенного властолюбия и бюрократической непроходимости. Парень был куклой, но я обрежу нити кукловода.

– Что ж, – вымолвила скала глубокомысленно, и со свистом втянула воздух через квадратные ноздри. – Если следовать подобной логике, можно было бы миловать многих смертников. Но я все же виноват перед вами и считаю ваше желание если не справедливым, то оправданным. Вороненок ваш.

– Мастер Ритор! – вперед подался громила, который первым оспорил мою судьбу. На него тут же, как арбалетные гвозди нацелились глаза невыразительных личностей, тонущих в тенях. Кто-то в высоких сапогах заслонил мне картину и накинул на голову край плаща, которым я был укрыт. – Я не могу позволить Незримому уйти! После того как погибла Саша… А Меф, вспомните Мефа! Вегаса! Они не встают у вас перед глазами?! Вы хоть знаете, что я сейчас чувствую?! Прекрасно знаете! И идете на поводу у этого льстивого подонка, этого сладкоголосого короля уличной нечисти! Я убью вороненка сам… – заскрипели ножны.

Что-то коротко и остро свистнуло. Тело упало не сразу, перевалившись через подкосившиеся колени. Кто-то попятился назад, шаркая подошвами.

– Теперь, – сказал Вежливый, искаженным от ярости голосом, напоминающим шкворчание быстро испаряющейся воды, – вы не должны мне ничего, дорогой Ритор. Как торговец я мог бы сдержаться, но не как джентльмен: честь дороже денег.

– Я понимаю, – мгновенно откликнулась скала, на которую явно попали кровавые брызги. – Прошу прощения за этот бессмысленный выпад. Пойдемте… Пойдемте. Нам все же нужно многое обсудить.

– С радостью, – Вежливый уже улыбался заново отполированным голосом. – Выпьем немного вашего коллекционного, с плесенью на бутылках. Никак не могу заставить собственные запасы заплесневеть. А ведь, похоже, именно в плесени секрет этого забытого человечеством вкуса. Иначе я даже не знаю…

Они ушли. В коридоре еще некоторое время держалась напряженная тишина, потом что-то угрожающе было сказано сквозь зубы и послышались отяжеленные ношей шаги.

Кто-то подхватил меня на руки, и я снова получил двумя пальцами ниже затылка.

Очнулся я на мягком.

Прошелся пальцами по ранам, – все было туго перетянуто свежими бинтами и намазано какой-то остро пахнущей гадостью. Комната была небольшая, светлая, но без окон, похожая на рабочую каморку. Стены покрывали обои из холстов бумаги, разрисованных какими-то ленивыми аллегорическими образами. От них рябило в глазах. На полу лежали тяжелые черные ковры из шкур некуморка, приспанные свежими лепестками кукагавы отпугивающей моль и жуков-пухоедов. Мое бледное полупрозрачное лицо отражалось в дверцах стеклянного книжного шкафа, на котором томно дремал белый мот, нервно подергивающий ушами.

Рядом с кроватью ненавязчиво поблескивал золоченый стол с полным прозрачным графином. Это была вода. Я оскалился как вурдалак и алчно потянул к нему левую руку. Остановился и посмотрел на нее. Рука была товарного вида. Я постучал по кости и поморщился. Все-таки боль еще не ушла.

Что-то вдруг зашуршало, и я стиснул зубы, уставившись на деревянную лаковую дверь с печатным орнаментом. Потом посмотрел на истинный источник звука. Мот ожесточенно потягивался, бесшумно открывая зубастую пасть. Потом без всякого интереса поглядел на меня и легко спрыгнул со шкафа. На ковре он некоторое время в случайном порядке вылизывал лапы, а потом весом тела выдавил дверь и скрылся в неведомом мире.

Я положил голову на подушку и стал думать. Во-первых, рука свидетельствовала, что прошло не менее цикла Светозверя. Я не помнил решительно ничего из этого цикла, кроме мучительного жара и спасительных холодных капель некоего необъяснимого дождя. Это было интересно. Во-вторых, для трофея меня слишком трепетно выхаживали: честное слово я не понимал, зачем нужны пленнику бинты, вонючая мазь и чистая вода в графине. Даже если они хотят использовать меня как языка, это более чем роскошно. Наоборот, меня следовало бы держать в черном теле, и тогда я раскололся бы и за эти тугие бинты и за мазь и, тем паче, за графин с водой.

Стало быть, поэтика выигрывала у прозы.

Но поэтика так многолика. Чересчур. Личико у меня смазливое. И волосы отросли. И фигурка что надо. Светозверь побери, где-то ведь люди знают, что такое безвозмездная добродетель. Продадут в рабство какой-нибудь похотливой карге, и буду я… Да-а. Или так. «Приветствую вас толпа!!! (ответный восторженный рев Почти Легальной Арены). Вы знаете куда пришли, и вы знаете, что Первый вас не простит! (Почти Легальная Арена взрывается хохотом и улюлюканьем) Но буду ли я лжецом, если скажу, что Арена худший идол поклонению?! (Да-а-а!!!) Так я и знал. Тогда готовьтесь! Сегодня у нас знаковый бой! Бой знаковый, но отнюдь не символический! Итак, наш прославленный гладиатор Гладиатор, сегодня сойдется в битве с проявлением тирании и цепких когтей Актов Авторитета! (яростный рев, треск раздираемых рубах). С каким, спросите вы? С одним из кровавых клинков в рукаве нашего достопочтенного Автора. С безжалостным койотом разведки и убийства. Настоящим Нееезрииимыыым!!!».

Примерно так.

А потом мои ошметки будут продавать на выходе за два профиля.

Нужно было что-то предпринять. Выскользнув из-под одеяла, я убедился, что нуждаюсь в одежде. Хотя бы в набедренной повязке. Я обошел комнату и в изголовье кровати увидел табуретку, на которой лежал мой чистый отутюженный костюм, тщательно заштопанный тонкими прозрачными нитями, чтобы швы не портили общий вид. Я принялся торопливо облачаться, поглядывая на дверь. От одежды пахло ароматизирующей смолой. Лицо мгновенно свело судорогой, и я отчаянно чихнул, едва не потеряв равновесие.

– Будьте здоровы.

Я замер. Но потом спокойно закончил одеваться, тщательно зашнуровал половинки кожаного доспеха, подтянул мокасины до колен и… интуитивно швырнул табуретку ножками вперед. Он чуть склонил голову влево, и табурет лишь слегка всколыхнул густую каштановую прядь.

И только тут я понял, что мои пазухи для метательных ножей заполнены именно тем, для чего они предназначены.

– Превосходно, – довольно сказал Вежливый. Он словно провоцируя меня, отошел от двери и на мгновенье повернулся ко мне спиной, чтобы развернуть к себе полужесткое кресло. Потом сел в него, скрипнув кожаной обивкой, и поправил сбитую табуретом прядь. – Вы куда-то собрались? Туалет по коридору направо, а потом ныряйте под бордовые портьеры и все увидите. Я подожду вас здесь.

– Вы ставите меня в неловкое положение, сударь, – сказал я, пытаясь перебороть его спокойный взгляд цвета мореной древесины.

– Вельд, если вам будет угодно, – мгновенно подхватил он, на удивление искренне улыбнувшись. Это неплохо ему удавалось. У него была гладкое блестящее лицо послушного домоседа, или мэра какого-нибудь крохотного курортного городка. Располагающе шевелились маленькие лисьи усики под красивым прямым носом, и уютно подрагивала длинная тонкая бородка, завивающаяся в кольцо.

– Прежде всего, – продолжал я, начиная осторожно жестикулировать, чтобы незаметно добраться до ножа, – мне непонятны ваши намеренья. Считаю необходимым донести до вашего сведенья, что относительно вас я имею самые скверные подозрения. Думаю, вам следует объясниться.

– Объясниться? – переспросил он добродушно. – Извольте. Но для начала: могу ли я узнать ваше имя, молодой человек?

– Родас, – сказал я, не задумываясь.

– Так вот, господин Престон Имара от’Крипп, – сказал он, не моргнув глазом. – Я начну с самого начала, чтобы создать нужную мне атмосферу. Итак, представьте себе кабинет вашего наставника, Иордана Магутуса. Он сидит за своим столом в своей страдающей от геморроя позе, быстро просматривая документы. Его левый глаз чуть прищурен. Он уже в третий раз набивает трубку свежим табаком, но каждый раз откладывает ее в сторону. Он в некотором затруднении. Ему неприятно давать поблажки, да никто от него этого и не требует. Но сын Председателя. Великий Первый, стоит ли рисковать, если последствия неизбежны? Притом самые неприятные. Пусть уж мальчик для начала совершит небольшой марш-бросок, а потом пристрелит пару бродяг-сектантов во имя Авторитета. А что б наверняка уберечь его от пьяной драки в каком-нибудь трактире и случайных связей с женщинами легкого поведения, которые его непременно соблазнят, вместе с ним отправляют «старшего брата». Задание почти постановочное. Не интереснее обычных тренировок.

И вот они маршируют до Терепа, находят связного, который указывает пальцем в карту. Ему заранее сказано куда указывать, ибо, как я уже сообщал: задание фактически постановочное. Так все думали. Ну что может быть за товарец у этих жалких диссидентов? Карикатуры на Автора и значки запрещенной религии? Оказывается, нет, не карикатуры и даже не значки. Импортная, десятикилограммовая маггическая бомба наложенным платежом из Империи. Тридцать тысяч профилей, господин Престон. Эта цена самой бомбы, не считая дорожных и кадровых расходов. В итоге тридцать две тысячи золотых профилей Авторитета. Нелепое стечение обстоятельств. Везение или невезение, но невероятное. Кто-то из вас двоих, вероятнее ваш братец, не понимая, что именно перед ним находиться, подрывает и себя и несчастных сектантов (милейшие люди, кстати, за мелкими исключениями), которые здесь выступали невинными посредниками. Я справедливо не мог даже предположить, что на них кто-то обратит внимание. Но нет, Гротеск, похоже, действительно видит дальше, чем может осмыслить.

Но вернемся к вам, господин Престон. Вам в этот момент нехорошо. Вы понимаете, что случилось непоправимое, и не знаете, что предпринять. К тому же у вас вдруг просыпается совесть. Это приводит вас в идеологический ступор. Что делать? Вы больше не хотите убивать без собственного мотива. Чужие мотивы вызывают у вас справедливое осуждение. Но вы больше ничего не можете. Вас не научили многому, как ни странно это звучит. Почти ничему, что могло бы пригодиться в жизни, не требующей смертей для поддержания собственного существования. Разве что…

– Ну, – сказал я, низким от злости голосом. – Продолжайте! Я, кажется, понял кто вы. Хватило обрывков информации и общей харизмы. Правда, у нас вы проходите под другим именем.

– Не я, – возразил Вельд снисходительно. – Все это были абсолютно незнакомые мне люди, которых хватали, сажали и вешали вместо меня. Мое дело переписывалась больше тридцати раз, а вы молодой человек, видели один из вариантов. Представляю какое отвращение от этого спектакля испытывает старина Магутус. Но что ему бедняге делать, если тэны брызжут, тэны сучат ногами, тэнам подавай освеженного меня, маринованного в жетовском рассоле. Вот и приходиться актерствовать… А впрочем, это нетрудно. У него так много политзаключенных на примете. Вы ведь знаете, что находиться в катакомбах вашего крыла? «Вот Железная Дева: столь прекрасны резные очи из белого холодного металла, и перси, подобные совершенству, если искать его в этом мире, и столь же прекрасна и чувственна боль сотен шипов со страстью терзающих тело». Это не я придумал, упаси Первый. Просто щажу ваше незнание мягким слогом.

– Вы настолько глубоко проникли в нашу систему? – спросил я с отвращением.

– О, «систему», – с непонятной интонацией повторил Вельд. – Все-таки в вас есть червоточины патриотизма. Ничего, заживут. Ваша «система», это просто древняя, придуманная еще черти знает кем номенклатура, которую Гротеск до сих пор эксплуатирует. Любой достаточно грамотный человек с доступом к информации разбирается в вашей «системе» не хуже Магутуса. Я грамотный человек и у меня есть доступ к информации. Вот и все. Никаких лазутчиков, никаких подглядываний в ночные горшки, никакого промышленного шпионажа. Я сам пользуюсь похожей системой с поправкой на демократичность. То есть никакой пропаганды, никаких Зверей и кодексов под подушками. И Железных Дев у нас нет. Есть прогрессивная фармацевтика, на которую скупиться Гротеск.

– Да ну? – изумился я желчно. – То, что вы мне сейчас говорите, очень смахивает на пропаганду. Просто не отличить. Не вижу только поправки на демократичность.

– Ну как же, – всплеснул руками Вельд. – Извините. Для чего нужна была вся моя вступительная речь? Мы, Гильдия Воров, имеем фиксированное требование ко всем членам клуба: не убивать на работе без крайней необходимости. Если говорить конкретно – только в порядке самозащиты. Да и то, есть целая подборка других способов отбиться. Прогресс доступен для всех. У нас есть богатый арсенал вспомогательных средств… Но я рано заговорил о деталях, хотя это помогло бы мне в искушении. Господин Престон, вы очень проницательный молодой человек, и мне кажется, вы уже догадались, что я хочу вам предложить. И все-таки: я хотел бы сделать вас почетным членом нашего клуба.

Я догадался. И все равно был шокирован.

– Я не сомневаюсь в глубине ваших моральных принципов, – продолжал Вельд, глядя в мои остановившиеся глаза. – Никто не заставляет вас обворовывать людей, которым не под силу помогать нашему клубу. Мы этим не занимаемся, потому что это бессмысленно. Нищие находятся под нашим протекторатом, мы регулярно помогаем им, чем можем, потому что только так можем оправдать свое существование. Вы сможете сделать большой вклад в это праведное дело. Дорогие особняки заскучавших толстосумов, с вашим талантом и навыками – это не составит вам труда. И никто, между прочим, не заставляет вас брать лишнее. Кто посмотрит на ваши моральные принципы в Гротеске – это другой вопрос. Вы уже в этом убедились. Там вы инструмент, здесь – джентльмен удачи, полноправный и свободный.

– У вас хороший слух, – сказал я, пытаясь не выдать свою заинтересованность. – А я много говорю. Вы правы, мне не нравиться убивать людей. Обворовывать их? Эта игра некогда доставляла мне удовольствие. Но эти люди знали, что я рядом, не знали только, когда произойдет действие. И это была игра. Мне не нравиться ваше предложение.

– Вы в праве отказаться, – немедленно откликнулся король воров. – Вам завяжут глаза и выведут отсюда. А после этого можете отправляться куда пожелаете. Можете вернуться в Гротеск и медленно сходить с ума в конфликте с самим собой. Или вернуться домой. К отцу. Или пойти бродяжничать. Но учтите, просто так, без лицензии, на территории столицы вам воровать никто не даст. А работать за гроши и спать на соломе, я уверен, вы не станете. Вас погубят амбиции. Рано или поздно, вы замахнетесь на истинные блага наших территорий и тогда вам несдобровать. Это не угроза, всего лишь деловое предупреждение. Лично я испытываю к вам необъяснимую симпатию. И не только как к специалисту. Как к человеку. И мне бы очень не хотелось давить свою симпатию. Мне и так постоянно приходиться это делать.