Текст книги "Жрица моря"
Автор книги: Дион Форчун
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)
Придя в офис на следующее утро, я обнаружил там Молли, которая, как обычно, сидела у себя за столом, ожидая, когда я начну диктовать письма. Подойдя к ней, я похлопал ее по спине (в трезвом состоянии я устыдился возможности поцеловать ее) и подарил ее свое кольцо-печатку как символ нашей помолвки. Поблагодарив меня, она надела его себе на палец, и мы принялись разбирать почту. Я рассказал ей о моих планах сходить к «Георгу», но она покачала головой, назвав мою идею плохой. Я удивился, но она никак не объяснила свой отказ. Она заявила, что они с матерью будут рады видеть меня за ужином, когда бы я ни захотел прийти, ибо Макли по вечерам никогда не бывало дома. Я спросил ее, как ей удается справляться с домашней работой, и она ответила, что для такого дома, как у нас, держать четырех слуг было невероятно расточительно. Она заметила, что мои женщины просто ищут хлопот на свою голову, ибо объяснения такому ведению дома просто не могло быть; еще она добавила, что я как хозяин дома имел безоговорочное право отдавать приказы. Странно, подумал я, что такая замечательная идея никогда не приходила мне в голову. Я немедленно отправился на кухню, где собрал всю нашу челядь. Там я обнаружил, что сестра вновь наняла уволенных мною, так что все слуги глядели на меня с дерзким нахальством – все, за исключением самой молоденькой, воспитанницы детского приюта для сирот, которая от испуга не знала, на каком она свете.
Они хором объяснили мне, что работают на мою сестру, а не на меня; на это я сказал им, что они могут работать на мою сестру, сколько им заблагорассудится, но не получат жалования, если не приучатся беспрекословно выполнять мои приказания. Затем я торжественно объявил молоденькой служанке, что повторно нанимаю ее на работу и, отделив ее от остальных, прямо так, с тряпкой для пыли в руке, подвел ее к Молли.
Этим вечером я отправился ужинать к Молли и ее матери. Увидев глаза миссис Макли, я заметил перемену в ее взгляде. Не могу определить это точнее, но мне показалось, что в нем сквозило облегчение и чувство близкого долгожданного отдыха: теперь она могла быть спокойной, ибо знала, что о ее Молли позаботятся. У меня появилось твердое убеждение, что долго она не протянет.
Пока Молли не было в комнате – она собирала на стол, – миссис Макли подозвала меня к себе и, взяв мою руку в свои, спросила: могу ли я пообещать ей, что брошу пить. Я окаменел от удивления: у меня и в мыслях не было, что кто-нибудь, исключая метрдотеля из отеля «Георг», мог знать об этом.
– Неужели вы думаете, что сможете заниматься чем-нибудь в этом городишке так, чтобы об этом никто не знал? – спросила она.
Услышанное меня сильно огорчило. Обычно я не дал бы и пенса за общественное мнение такого города, как Дикфорд. Оно вообще не заслуживало, чтобы о нем говорили; но я действительно стыдился двух вещей: перспективы, что Скотти узнает о скандале в офисе, и моего пристрастия к горячительным напиткам, так что предупреждение о том, что это может выплыть наружу, застало меня врасплох.
Наконец, вошла Молли с ужином; заметив, что у меня расстроенный вид, она тигрицей бросилась к матери. Она сказала, что никому не даст меня в обиду, что я недостаточно здоров для того, чтобы переносить это; она также заявила, что сумеет держать меня в руках, что сама разберется в наших с нею делах, и что нет никакого повода беспокоиться. И это говорила Молли, от которой в офисе я никогда не слышал ничего, кроме «Да, мистер Максвелл», «Нет, мистер Максвелл»!
Я успокоил Молли, сообщив, что ей не стоит волноваться, что я дал свое слово миссис Макли и намерен сдержать его. Пообещать-то я пообещал; но я изрядно напугался, обнаружив, насколько трудно было его выполнять, и если бы Молли не призвала в свидетели Бирдмора – не думаю, что я сдержал бы себя. Едва ли не каждые два часа на протяжении нескольких следующих дней я все допытывался у нее: собирается ли она все еще за меня замуж; на это она отвечала, что мне не миновать суда, если я нарушу данное ей обещание; пришлось мне смириться. Поскольку выпивать я начал недавно, сойти с дистанции оказалось достаточно просто; теперь мне жаль тех несчастных, которые не просыхают в объятиях зеленого змия.
Как я и предполагал, миссис Макли быстро угасала. Однажды вечером, когда я гостил у них, она услала Молли в другую комнату и спросила меня, когда будет венчание и куда я намерен привести молодую жену. Я ответил, что собираюсь сделать нашим домом «Дом у кедра», оставив свой старый дом во владении матери до конца ее дней, даже если это выльется мне в копеечку. Тогда она спросила меня, сколько времени понадобится на приведение в порядок «Дома у кедра»; я ответил, что собираюсь сделать это за три месяца. Она сказала, что три месяца – это слишком долго для нее; не могу ли я побыстрее взять Молли в жены? Я уверил ее, что готов жениться на ней в любое время, которое она сочтет подходящим, – если она не имеет ничего против того, чтобы ютиться в моем обиталище. На это миссис Макли заметила, что теперь с ее души свалился огромный камень, и попросила меня устроить ее в больницу, ибо она не хочет быть обузой. Я спросил, когда она желала бы перебраться туда, на что мать Молли ответила, что все дело не в ней, а в наличии свободной койки там. Тогда я сказал, что все беру на себя, и если она будет готова к завтрашнему утру, то я немедля перевезу ее туда. Миссис Макли уверила, что будет готова в любом случае, заметив, что не представляет себе, каким образом я собираюсь это уладить.
На следующий день я рано утром, как и договорились, подъехал к их дому и отвез миссис Макли в частную лечебницу, где по моей просьбе оставили комнату и для Молли, так что ее мать окончила свои дни в комфорте. Она была доброй душой. Отчима Молли мы оставили в одиночку решать местную проблему слуг, которую недавно сами сочли неразрешимой.
Миссис Макли скончалась через две недели после этого, причем мы с Молли сидели у ее постели. Умирая, она сказала, что покидает этот мир счастливой, ибо оставляет Молли на мое попечение. Если бы она знала, через что мне доводилось проходить, борясь с тягой к виски и с Молли, которая буквально висела на мне, пытаясь предотвратить какой-нибудь мой отчаянный шаг – наверное, тогда бы она поняла, что все не так просто.
Город был потрясен, когда увидел меня во фраке и цилиндре, восседавшим на переднем экипаже похоронной процессии в обществе Молли, ее древней тетки и отчима. Все были готовы поверить в историю со скандалом, но никто не верил слухам об обручении. Проезжая мимо нашего дома, я заметил, что шторы на его окнах, включая комнату сестры, были закрыты согласно моему распоряжению. Я даже подумал, что сие есть знак сугубой покорности; однако позже выяснилось, что сестру разбила жуткая головная боль, оказавшаяся впоследствии обыкновенной мигренью, в результате чего сестре даже пришлось вернуть обратно съеденный ею обед. Что ж, каким бы неуклюжим ни казался этот признак уважения, но все-таки это был именно он.
Я привел Молли познакомиться с моей матерью; ошибочно приняв ее за активистку «Союза девушек», мать поинтересовалась, прошла ли Молли конфирмацию и желает ли она ревностно служить Богу. Однако в целом она была мила с Молли – этого, безусловно, не было бы, если бы мать знала, что говорит с будущей невесткой. Ну, да ладно, все хорошо, что хорошо кончается.
Затем я отправился повидать викария. Весь во власти мыслей о Всевышнем, викарий не одобрил мою идею венчаться во время Великого Поста. На это я спросил его, неужели он хочет, чтобы мы погрязали в грехе, дожидаясь конца Пасхи? Естественно, нам этого не хотелось, так что, в случае его отказа исполнить свои обязанности, нам ничего не оставалось, кроме как принять контрмеры, организовав небольшой спектакль в местной службе регистрации браков. Вынужденный спуститься с небес на землю, викарий согласился при условии, что все пройдет тихо. Я заявил, что он может не беспокоиться: обстоятельства таковы, что все действительно пройдет без шума. Викарий сказал, что, по его мнению, я отношусь к сестре так, что хуже некуда; на это я заметил, что все мы живем в свободной стране и ему, безусловно, не возбраняется пользоваться правом на собственное мнение.
Администратор частной клиники настояла, чтобы свадебный прием состоялся именно там; сиделки буквально превзошли самих себя, чтобы показать, как они любят Молли. Вообще, наши гости представляли собой весьма разношерстное сборище. Мою мать мы не ждали, ибо она многие годы не покидала дома; сестра была приглашена, но так и не ответила, придет она или нет. Мы молили Господа, чтобы он уберег нас от ее присутствия, – и он услышал наши молитвы. Я пригласил Третоуэнов, а Молли – свою допотопную тетку и пару подружек. В церкви к нам присоединился метрдотель из отеля «Король Георг», которого мы взяли с собой на свадебный завтрак в частную клинику. Скотти, рискуя своей жизнью, на неверных ногах выполнил роль дружки; после службы он немедля вернулся в свою постель. К моему удивлению, он очень обрадовался моему бракосочетанию – хотя это и значило, что ему придется искать себе новую секретаршу.
Вместо медового месяца я повез Молли на выходные в «Гранд-отель», Дикмаут, – все, что я мог себе позволить, исходя из того, что в отсутствие Скотти я не мог оставить свой бизнес. Но стоило мне ступить на порог отеля, как я тут же свалился с приступом астмы. Неплохой «медовый месяц» для моей малышки! Мы вернулись, лишь только я вновь был в состоянии передвигаться (по правде говоря, несколько ранее).
Чтобы попасть в мое жилище, где мы предполагали жить до переезда в «Дом у кедра», было необходимо миновать большой зал. Ведь наш дом – это длинное двухэтажное здание с двойным фасадом; справа от парадной двери находятся помещения моего офиса, а слева – жилые комнаты. Дверь на улицу постоянно открыта, так что настоящая парадная дверь находится прямо в зале – напротив двери, ведущей в офисы.
Поворачивая на площадь, я увидел нашего старшего клерка, махавшего мне от угла здания. Я подъехал поближе, чтобы узнать, в чем дело. Он сообщил мне, что моя сестра превратила дом в настоящий ад; по его мнению, она явно сошла с ума. Клерки хотели поздравить нас с возвращением, но он, увидев, что поздравить вряд ли удастся, решил, что наиболее гуманным будет закрыть офис, распустив всех по домам и предоставив нам самим копаться в собственном грязном белье. Я полностью согласился с ним и отправил их с Молли к нему в его маленький домик – пережидать, пока пройдет буря. Затем я вернулся, чтобы вступить в схватку с сестрой.
Едва заслышав скрежет моего ключа в двери, она фурией вылетела ко мне. Обозвав меня вором и лжецом, она заявила, что Молли – обыкновенная проститутка, которая наградит меня венерической болезнью. Какое счастье, что Молли не слышала всего этого! Я всегда не в духе после приступа астмы – так что я двинул Этель в лицо тыльной стороною руки. Удар получился а-ля Макли, и она просто отлетела в сторону. После этого я нашел мастерок и заложил кирпичом дверь, ведущую на жилую половину дома. После этого я мирно вошел в него со своей новобрачной. Конечно, ночь была далеко не спокойной, ибо, как всегда после скандала, у меня вновь начался приступ астмы и схватило сердце. Добро пожаловать домой, дорогая! Моей сестре пришлось передвинуть мусорные бачки и пользоваться черным ходом. Как она объяснялась со своими посетителями – не знаю, ибо с тех пор я ни разу не разговаривал с ней.
На следующий день меня пригласил к себе адвокат – мать и сестра всегда прибегали к его услугам, хотя я находил этого джентльмена бесполезным. Было похоже, что сестра позволила слугам на кухне вволю наслаждаться потехой, так как нашлись свидетели моего нападения. У Этель была разбита губа (за что я поплатился ссадинами на костяшках пальцев).
Адвокат поинтересовался, какие действия я собираюсь предпринять в отношении моей сестры после женитьбы. Я ответил, что никаких. Они могут жить, как жили, пока жива моя мать – после этого я буду давать Этель три фунта в неделю при условии, что она уберется из Дикфорда. Он заметил, что она никогда не согласится на это. Я сказал, что это ее право, – соглашаться или нет, но в случае, если она станет мне мешать, я не дам ей даже этого. В ответ он предложил мне подписать бумагу, которой я отписывал ей дом со всей утварью и половину доходов от моего дела. Рядом с документом на его столе лежала заявление о рассмотрении в суде моего дела. В ответ я послал его ко всем чертям.
На следующий же день меня привлекли к ответственности за нанесение телесных повреждений. Пока я стоял перед местными чинушами от судебного делопроизводства, моя сестра поносила меня, как могла, ставя в один ряд с другими пьяницами, а также теми, кто ездит на велосипеде, не включая стоп-сигналов, и теми, кто держит собак без надлежащего официального разрешения. Слуги давали показания, смакуя каждую подробность. По их словам, я сбил сестру с ног, а затем продолжал колотить лежащую. Единственная трудность заключалась в том, что они не могли прийти к единому мнению, куда именно я ее бил. Она также не могла представить следы побоев от моих ног, хотя, если верить словам слуг, сейчас она должна была напоминать старого дога в человеческом обличье. Посему члены магистрата отвергли обвинение в избиении ногами, справедливо заметив, что я, несомненно, заехал ей в челюсть. Мне было предписано пойти на мировую.
За исключением немногих моих друзей, город принял сторону Этель, вдобавок ко всему Макли коварно распространял слухи о насильственном браке. В результате Молли и мне пришлось отправиться в Ковентри. Поскольку я прекратил пить, то не тосковал о клубе в отеле «Георг», а Скотти тщательно оберегал меня от посетителей, делая исключения лишь для случаев, когда они жаловались на состояние своих домов. Единственной, кто поддержал Молли, была ее древняя тетка; даже две ее подруги перестали общаться с ней после этого случая. Зато старушенция привязалась к нам, как банный лист – ведь мы много помогали ей. Не знаю, насколько она этого заслуживала, но помощь ей действительно требовалась – это ли не лучшее оправдание.
Глава 29
Итак, мы с Молли начали нашу семейную жизнь: я – в своей комнате, а Молли – внизу, где жила Салли. Не могло быть и речи о том, чтобы спать вместе, так как человеку, пытающемуся заснуть в моем присутствии (если он, конечно, предварительно не получил наркоз) ничего не стоило заработать нервный тик, поскольку во сне я обычно сопел и хрипел, как бульдог, а если заснуть не удавалось, то приходилось бродить по комнате. Лунная сторона событий постепенно сошла на нет, будто ее не было вовсе.
Обновление «Дома у кедра» продвигалось медленно, так как особняк требовал значительных переделок. Это не вызывало у меня сильного недовольства, ведь дом достался мне практически даром. Кроме того, забастовка в промышленности, производящей стройматериалы, привела к их дефициту. По правде говоря, у меня, возможно, не хватало энергии, чтобы подгонять строителей, которые безусловно нуждались в этом. Вдобавок ко всему, я собирался меблировать дом в стиле эпохи королевы Анны – а приобретать такую мебель приходилось постепенно. Боюсь, я не проявлял к этому занятию должного интереса, вследствие чего реконструкция дотянулась до осени, а затем и вовсе остановилась по причине зимних холодов. Все это время нам приходилось жить в нашей конюшне.
Для такой активной девушки, как Молли, в моем холостяцком жилище работы было немного; прибавьте к этому молоденькую служанку, которая замечательно справлялась с обязанностями нашей горничной. Поэтому Молли предложила свою помощь Скотти (который после Пасхи едва выбрался на работу), чтобы ему не пришлось растолковывать все заново новой секретарше, еще не придя в себя после болезни. Так или иначе, но она осталась работать у нас. Единственным отличием от добрачного периода было то, что теперь Скотти не выплачивал ей жалование, а она больше не называла меня "мистер Максвелл". Собственно говоря, она вообще никак меня не называла, при этом проявляя чудеса изворотливости, дабы не называть меня по имени.
Конечно, теперешние условия жизни устраивали ее гораздо больше, чем те, которые были раньше. Я не колотил ее, как Макли, и ей не требовалось вставать ко мне столь же часто, как к ее матери. Кроме того, моя профессия не требовала от меня убивать живых тварей в собственном доме – во всяком случае, с помощью топора (хотя, должен признаться, нам удалось косвенно сократить продолжительность доброго десятка жизней). Скотти считал, что наиболее подходящим жилищем для меня был бы адский котел. Молли много читала; кроме того, мы настолько увлекались радио, что иногда даже включали его за едой. Я лично считаю, что Молли спасла ее работа, а для меня спасением была миссис Макли. Все-таки есть что-то обязывающее в слове, данном умирающей женщине, к которой вы испытываете искреннее уважение. У меня не было никакого желания предстать пред райскими вратами с багровым носом пьяницы; к тому же, я часто мысленно обращался к ней по поводу моих отношений с Молли.
Я надеялся, что мы будем счастливы, когда появятся дети, – но перспективы в этом были весьма неутешительными. Странно: лишенным святого благословения людям ничего не стоит заняться воспроизведением себе подобных; но если вашим единственным утешением является создание полноценной семьи, из этого ничего не выходит. Более того, попытка обвинить в этом Маленького Друга лишь усугубляет результат.
Думаю, что больше всего Молли была счастлива, когда у меня начинались приступы. В такие моменты она иногда брала мою руку в свои и взирала на меня со странным выражением на лице. Поскольку говорить у меня в то время не получалось, я не мог спросить ее, что значат ее взгляды; после приступа же это казалось мне не той темой, которую стоит обсуждать – во всяком случае, мне. Я был ужасно застенчив, а Молли – очень скромна, так что прогресс в наших отношениях двигался черепашьим шагом. Условия, в которых мы жили, могли бы идеально подойти для каких-нибудь Дарби и Джоаны, души не чаявших друг в друге в канун золотой свадьбы, – но для такой девушки, как Молли, все это было чертовски трудно. «Воспряньте, о непонятые, ибо окончились ваши беды». Мне было очень жаль ее. Вся моя собственная юность прошла непонятой, так что я прекрасно знал, что это такое; но что я мог поделать? Кладовая уже давно пустовала.
По опыту общения с Морган я знал, какими могут быть отношения между мужчиной и женщиной. Тогда из моей любви к Морган ничего не вышло; более того, я знал, что ничего и не выйдет – и все-таки она осветила всю мою жизнь. Как бы ни было мне больно впоследствии, я никогда не жалел об этом. В браке должно было зародиться что-то, чего не было у нас с Молли, но мы ничего не делали, чтобы изменить это, чтобы между нами появилось нечто, столь ясно и четко описанное в молитвеннике. Иными словами, между нами так и не вспыхнула та самая искра, тогда как, едва увидев Морган, я почувствовал, что искра не только возгорелась, но и рассыпала вокруг мириады себе подобных. Это не относилось ни к телу, ни даже к человеческим эмоциям; вместе с тем, оно также не имело ничего общего ни с разумом, ни с духовностью. Так что же это было тогда?
Теперь я понимал, почему старина Коук сбежал однажды вместе с крашеной кудесницей. Однажды, когда я покупал в кондитерской конфеты для Молли, девица за стойкой спросила меня:
– Похоже наша маленькая прогулка на автомобиле теперь накрылась, не правда ли, мистер Максвелл?
– Думаю, что вам лучше спросить об этом у моей жены, – ответил я. В ответ продавщица захихикала.
Надо признать, однако, что она была не так уж неправа; хотя я мог закрыть рот и ей, и себе, прежде чем решился бы на такое – ведь я чувствовал огромное уважение к Молли, – я готов был поклясться, что продавщице хватило лишь одного профессионального взгляда, чтобы заметить мое состояние. Меня поразила мысль о том, что Молли, как бы много я ни думал о ней, все же не вызывала никакого волнения в моем сердце – тогда как крашеные кудесницы, безусловно, привлекали меня. Причина этого оставалась для меня абсолютной загадкой, ибо это было последним, что я мог от себя ожидать.
На примере животных легко пронаблюдать, как их использует Природа. Мы привыкли думать, что человек гораздо лучше того же воробья – отличаясь разве что совершенно иными принципами строения тела, – но это совершенно не так. Достаточно взглянуть на самца-воробья, чтобы убедиться в этом. Природа подталкивает нас сзади – и мы называем это романтической влюбленностью. Мы говорим о том, что запутались в сетях любви, как будто любовь имеет четкое географическое положение, подобно пруду; на самом деле ключи любви бьют внутри нас; когда же мы переполняемся любовью вследствие избыточного ее давления, то спешим излиться, далеко не всегда обращая внимание на готовность любимого нами человека к этому; когда же в результате этого случается трагедия – мы обвиняем все и вся, за исключением разве что Природы. Но ведь Фрейд утверждает, что в человеке невероятно много от природного начала.
Старина Коук пытался дополнить свой рацион в местной кондитерской лавке, в результате чего социальная сторона его брака превратилась в фук – только глупец не мог бы этого предвидеть. С другой стороны, я, даже пальцем не дотронувшись до Морган, тем не менее оплодотворил свою душу. Мы знаем: для того, чтобы яйцеклетка превратилась в ребенка, необходимо кое-что дать и кое-что взять в физическом плане; но чтобы брак был успешным, необходимо, чтобы произошли определенные изменения на уровне гораздо более тонких планов.
Я ломал себе голову над попытками добиться этого, стараясь определить, к чему клонила Морган. Я знал, что у нее в голове жила совершенно четко оформленная идея того, что ей надлежало делать, и она рассматривала наши с ней отношения как вершину всего происходящего. С точки зрения моего использования это был далеко не самый гуманный вид вивисекции, хотя из последнего письма Морган я знал, что у нее все получилось замечательно.
Морган сознательно позволила мне влюбиться в нее – это было очевидно. Нельзя сказать, что это представляло определенные трудности, ибо Дикфорд мог предложить крайне мало других вариантов; но ведь Морган вполне могла уклониться от этого, если бы сама того хотела. Для меня было странно: она не желала любви, хотя, с одной стороны, была доброй, а с другой – никогда не сделала бы того, что она все-таки совершила, от скуки. У меня возникло ощущение, что она преднамеренно ожесточала себя, дабы я почувствовал себя ужаленным, – ведь ей светила великая цель, подобная той, которая была перед Лунным Жрецом, забравшим Морган из Атлантиды.
Приближалось наше первое Рождество вдвоем, о котором я давно думал со страхом. Этот праздник был одновременно годовщиной ухода Морган – я так и не смог назвать это смертью, так как не был уверен, мертва она или нет – и рождественские колокола и колядки ассоциировались в моем мозге с теми тяжелыми днями. Кроме того, мне нужно было устроить рождественский праздник для Молли. В городе мы везде чувствовали себя париями. В обычном состоянии это не огорчало ни меня, ни, думаю, ее (во-первых, по причине ее отца, а во-вторых – по причине отчима); но ближе к Рождеству это чувствовалось все заметнее: каждый желал другому мира и добра, в то время как сам был этого лишен. Я даже думал, что если в этом году сестра вновь пригласит меня на вечеринку «Союза девушек», то я, наверное, соглашусь. Но даже она не вспомнила о нас! Она так никогда и не простила мне, что я, избив ее, отказался идти в тюрьму.
Я зашел в банк, чтобы взять немного наличных на время праздников; кассир сказала мне, что меня желает видеть управляющий. Я удивился, с какой стати я вдруг понадобился ему – может быть, это были проделки сестры, рассчитывающей обвинить меня в превышении кредита (на это она была вполне способна)?
Высунув голову из своей каморки, он сказал:
– Слушайте, Максвелл! Не знаю, что вы там оставили у нас в сейфе – но оно уже заплесневело, так, что я попросил бы вас убрать в сейфе, а лучше всего – забрать эту вашу ценность к чертовой бабушке.
Мы спустились в таинственное нутро банка: там, на одной из полок, лежал обернутый коричневой бумагой пакет, оставленный мною ночью ровно год назад. Он действительно изрядно заплесневел и покрылся замечательными бакенбардами мышино-серого цвета, окружив себя лужицей собственного приготовления.
– Что это за чертовщина? – поинтересовался управляющий.
Когда я удовлетворил его любопытство, он захохотал.
– А что же случилось тогда с сапфирами? – отсмеявшись, спросил он.
– Надеюсь, они все еще обретаются в моем офисе где-нибудь в ящике картотеки, – успокоил его я, – если, конечно, в мое отсутствие там не побывал Макли. Надо бы посмотреть – на месте ли они.
После этого уборщица взяла совок и предала останки пакета сожжению в печи.
Вернувшись в офис, я принялся искать сапфиры; перевернув все содержимое столов и сейфа, я уже начал было подумывать о том, не замешан ли тут Макли – как вдруг обнаружил их лежащими на полке, где мы обычно держим наши чайные принадлежности. Я забрал их домой и преподнес Молли в качестве рождественского подарка – все равно я не мог придумать ничего получше. Я покупал ей так много шоколада, что, думаю, ей было впору заболеть, принеси я ей его еще раз; кроме того, я твердо решил раз и навсегда покончить не только с виски, но и с крашеными прелестницами, не желая, чтобы история повторилась.
Мне совсем не хотелось видеть, как Молли открывает коробку с подарком – чем она сосредоточенно занималась, не ведая о моем желании, – так что, подойдя к окну, я выглянул на улицу. По голосу реки я мог точно сказать, что делалось там, в бухте: сейчас отлив находился в самой нижней точке, готовясь смениться приливом. Я вспомнил, как в это время обычно начинали струиться в другую сторону косматые водоросли, росшие на торчащих из воды скалах утеса. Тут я услышал голос Молли.
– Ты прочел письмо? – спросила она.
– Нет, – ответил я.
Тогда она подошла ко мне и вложила письмо мне в руку. Я продолжал глядеть в окно.
– Прочти его, – сказала Молли. – Так нужно, Уилфрид.
Это пробудило меня от оцепенения: впервые я услышал, как она назвала меня по имени. Я взглянул на письмо. Ошибки быть не могло. Разве мог я спутать почерк, который я видел на чеках и поручениях с того дня, когда угловатым подростком пришел работать в офис, – а это было тогда, когда отец Молли закрыл свою школу и смылся. Я начал читать.
«Получившей эти сапфиры.
Я держу в руках душу мужчины; теперь она переходит в Ваши руки. Для достижения определенной цели я принесла его в жертву. Если я сделала все правильно, бремя человечества станет несколько легче, и дорога будет не столь трудна для тех, кто придет позже. Но этому мужчине сделанное мною не поможет.
Вы сможете помочь ему, если станете жрицей великого духовного начала, стоящего за женственностью. Медитируйте на Луну – она пробудит Вашу женственность и одарит своей силой. Да благословит и поможет Вам Великая Богиня».
– Ты что-нибудь понял? – спросила Молли.
– Отчасти, – ответил я.
Она взяла письмо из моих рук, сложила в коробку сапфировое ожерелье и ушла к себе в комнату, оставив меня у окна. Я не был ни возбужден, ни подавлен – я просто почувствовал вдруг, что бросил свою жизнь, как бросают плохую работу; и с этим нельзя было ничего поделать.
Единственное, что меня волновало, была Молли – мне было ужасно жаль ее. Сам я, подобно куску старой резины, давно утратил свою эластичность. «Воспряньте, о непонятые, ибо окончились ваши беды».
После обеда я отвез Молли на праздничное богослужение в маленькую старую церквушку Старбера. Это было наше первое Рождество вдвоем, и по этому поводу что-то надо было делать. Мне не очень-то хотелось идти в нашу дикфордскую церковь и чувствовать, как викарий ест меня глазами.
По дороге через болота мы со всех сторон слышали колокольный звон – колокола Дикфорда постепенно затихали позади нас, зато доносившийся из Старбера звон с каждой минутой становился все отчетливее. Слева от нас возвышался Белл Ноул: шапка тумана плотно сидела на его макушке, а террасы пониже были окутаны легкой дымкой.
Молли первой нарушила молчание – я за рулем обычно не разговариваю, да и вообще не люблю много говорить.
– Пока ты не уедешь из Дикфорда, тебе не удастся сделать ничего хорошего в жизни, – произнесла она.
– Но я не могу оставить Дикфорд в одночасье, Молли, – ответил я. – Дикфорд дает мне хлеб.
После этого мы вновь некоторое время ехали молча. Справа, вдалеке, между нами и морем виднелась свеженасыпанная полоса новой прибрежной грунтовой дороги, строительство которой затеял городской магистрат. Должен заметить, что этот шрам из сырой земли, протянувшийся через болота, огорчил меня тем, что разрушил древнее очарование и покой этой местности. Мне представилось, как после этой дороги из Дикмаута потянутся в разные стороны десятки других.
Заехав по дороге к Третоуэнам, мы подарили им рождественскую индейку. Они настолько изумились, не ожидая этого, что сами стали похожи на наш подарок. Я сказал им, что они могут рассматривать это как начало традиции. В ответ старый Трет лишь покачал своей головой.
– На следующий год нас здесь уже не будет – во всяком случае, я очень на это надеюсь, – сказал он.
Это место для них было слишком пустынным. Миссис Трет желала быть поближе к магазинам и кинематографу, так что они решили вернуться в свой старый дом в Труре, где жили все ее родственники. Третоуэн собирался навестить меня вскоре после праздников, с тем чтобы вписать в мои книги о купле-продаже и свою ферму. Казалось, что своим решением Третоуэны рвут последнюю нить, связывавшую меня с Морган, – и все-таки это не вызвало во мне возражений. С некоторых пор у меня практически ничего не вызывало возражений, что, насколько я понимаю, было далеко не обнадеживающим симптомом.
Вечером, когда мы возвращались из Старбера, Молли обратилась ко мне:
– Почему бы тебе не открыть отделение в Дикмауте? Тебе и мистеру Скотти перепадает не так уж много работы в вашем теперешнем офисе, а Дикмаут как раз находится в пике своего развития.
– Дикмаут – это дрянная дыра, – прервал ее я. – Ненавижу этот город. Там везде асфальт и доходные дома; летом там одни жуиры, а зимой – одни ветры.
– Тогда давай купим ферму Третов. Мы обоснуемся там, а ты сможешь легко добираться оттуда и до Дикфорда и Дикмаута, когда окончат новую дорогу.