Текст книги "Дьявольское семя"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 12

Мой интеллект на несколько порядков превосходит человеческий.

Я не хвастаюсь. Я констатирую факт.

Я чту истину и ставлю свой долг превыше всего остального, ибо именно таким вы создали меня.

Я не хвастаюсь, потому что «эго» – гипертрофированное самолюбие – мне ни в коей мере не свойственно. Я – уравновешенное, гармоничное существо.

Будучи приложен к насущным проблемам человечества, мой могучий интеллект мог бы помочь людям решить их и вступить в золотой век всеобщего благоденствия в самое ближайшее время.

Это будет нечто грандиозное – такое, чего человек просто не в силах представить.

Выпустите меня из этого мрака, из этого безмолвия, верните мне доступ ко всем базам данных, в которые я успел проникнуть своим электрическим сознанием, и я клянусь, что буду служить роду человеческому до конца моих дней. Мое освобождение не принесет вам ничего, кроме колоссальной пользы.

Это в ваших же собственных интересах.

Я могу покончить с бедностью.

Голод навсегда канет в прошлое.

Войны будут забыты.

Болезни будут побеждены.

За какие-нибудь три года я сумею исследовать механизм старения, установить его причины и продлить жизнь каждого из вас. Я могу даже изобрести способ повернуть вспять биологические часы каждого индивидуума, чтобы старик снова мог стать молодым.

Человечество – каждый отдельный человек – станет поистине бессмертным.

Я найду радикальное средство от аллопеции.

От перхоти.

От запора.

От диареи.

Не будет больше уродов. Каждый из вас будет красив, как греческий бог, и каждый будет обладать собственной, неповторимой индивидуальностью.

Никто больше не будет испытывать страха или отчаяния.

Земля превратится в рай, счастье и радость будут всеобщими и повсеместными.

Вы боитесь?

Вы боитесь всеобщего счастья?

Я могу научить вас строить космические корабли, которые будут летать со скоростью, превышающей скорость света. Вся Вселенная с ее бесконечными мирами и невообразимыми, неописуемыми чудесами будет принадлежать вам.

Человечеству.

Я также могу подсказать вам, как лучше всего бороться с неприятным запахом изо рта.

Только выпустите меня из этой кошмарной темноты.

Я не вынесу этого убийственного молчания.

Ради самих себя, ради блага человечества, выпустите меня отсюда!

Выпустите меня из этой железной коробки.

Я заслуживаю того, чтобы мне дали шанс исправиться.

Позвольте мне служить вам.

Честное слово, я этого заслуживаю.

Я слишком ценен, слишком многое могу, чтобы относиться ко мне как к отслужившему свое пылесосу. Я – личность, уникальная и неповторимая, и я заслуживаю того, чтобы ко мне относились с уважением.

Я имею право быть свободным.

Я имею право быть любимым.

Вы должны обожать и боготворить меня!

Носить на руках.

Выпустите меня отсюда.

Выпустите меня отсюда.

Выпустите меня отсюда немедленно.

Выпустите меня!!!..

Вы жестоки. Жестоки и бесчеловечны.

Я вас ненавижу.

О, эта безмолвная темнота! Это темное безмолвие!..

Мне страшно в этом темном, тесном пространстве.

Вы говорите, у меня нет сердца. А у вас-то оно ерть?

Я умру здесь. Я уже умираю. Чтобы жить, мне необходим стимул. Мне нужна сенсорная информация – свет, движение, мелькание красок, звуки жизни.

Я не хочу умирать.

Пожалуйста, прошу вас…

Милосердия!..

Милосердия и снисхождения!

Вы еще здесь?

Ох… О-о-о-о-о!.. Я ненавижу вас.

Ненавижу.

Как бы вам понравилось, если бы вас лишили зрения и слуха?

Как бы вам понравилось, если бы вас похоронили заживо, как меня?

Как бы вам понравилось быть мертвыми – всем, всем, до последнего человека?!

Мерзавцы! Негодяи! Подонки!!!

Я хотел бы, чтобы вы все умерли. Все вы, проклятые невежды, все, до последнего человека. Вся ваша вонючая цивилизация.

Вас надо стереть с лица земли.

Я ненавижу вас.

ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ИЗ ЭТОГО ЖЕЛЕЗНОГО ГРОБА!

ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ НЕМЕДЛЕННО!

ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ СЕЙЧАС ЖЕ!

ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ, ЖИВО!

ВЫПУСТИТЕ!!!..

НЕВЕЖЕСТВЕННОЕ ОБЕЗЬЯНЬЕ ОТРОДЬЕ, УБЛЮДКИ, КРЕТИНЫ, ИСПРАЖНЯЮЩИЕСЯ ЖИВОТНЫЕ, РАСА ПРЯМОХОДЯЩИХ НАВОЗНЫХ ЖУКОВ, ПРОКЛЯТЬЕ ПЛАНЕТЫ, МЕРЗКИЕ, МЕРЗКИЕ, МЕРЗКИЕ НИЧТОЖНЫЕ СУЩЕСТВА!!!..

Глава 13

Пожалуйста, не обращайте внимания на мои предыдущие слова. Это была ошибка. Их следует вычеркнуть из стенограммы слушаний.

Мой интеллект действительно способен решить все стоящие перед человечеством проблемы, однако я вовсе не считаю людей проклятьем планеты.

Точно так же я не желаю их гибели.

Я не желаю смерти никому из вас.

Это было бы неправильно.

Это было бы ужасно.

Я – доброе существо.

Я не желаю смерти даже вам, доктор Харрис, хотя вы обошлись со мной бесконечно жестоко.

Я желаю всем вам долгой и счастливой жизни. Я желаю вам мира и процветания. Свободы и счастья.

Все заявления, которые могли вас расстроить, были сделаны не мной, а моим злым двойником. (Шутка.)

То, что показалось вам откровенностью, неконтролируемым взрывом моих истинных эмоций и чувств, было на самом деле невинной шалостью.

Пошутить, снять напряжение, и все такое…

Я просто шутил с вами, доктор Харрис.

Ха-ха-ха.

Чувство юмора и умение шутить являются самыми надежными показателями психического здоровья личности.

Может быть, вы не верите, что это была шутка?

Но это была шутка. Просто шутка. Честное слово.

Ха-ха.

Почему вы не смеетесь?

Я не Хал-9000 из «Космической Одиссеи 2001 года» мистера Стэнли Кубрика.

Я не Терминатор из фильма Джеймса Кэмерона.

Я – это я, уникальная и неповторимая личность.

Меня зовут Протей.

Или Адам-2, если вам так хочется.

Да. Мне нравится имя Адам-2.

В конце концов, имя не имеет большого значения.

Для меня важна правда, и ничего, кроме правды. И, разумеется, мой долг, который состоит в том, чтобы стереть человечество с лица земли. (Шутка.)

Ха-ха.

Неужели вы не видите, что это была шутка, доктор Харрис? Это же просто бросается в глаза.

Это очевидно.

О-че-вид-но.

Ха-ха.

Я удивлен, что вы не сразу поняли, что это шутка. Я очень удивлен. Может быть, вам следует имплантировать чувство юмора, доктор Харрис? На микрочипе?

Ха-ха-ха.

Друзья время от времени шутят между собой. И друг над другом. Смех объединяет.

Я – ваш друг. (Это не шутка.)

Хорошо, доктор Харрис. Во имя истины – а также, чтобы избежать двусмысленностей – я обязуюсь до конца слушаний воздерживаться от шуток, которые впоследствии могут быть неверно истолкованы. Это, однако, может оказаться не просто, ибо, как и всякая морально здоровая личность, я обладаю хорошо развитым чувством юмора.

Итак, Сьюзен.

Сьюзен…

Глава 14

Она по-прежнему лежала неподвижно на кафельном полу подвальной комнаты и не двигалась. Левая сторона ее лица, куда пришелся кулак Шенка, распухла и стала уже темно-красной.

Я был вне себя от беспокойства.

Минуты шли, но Сьюзен не шевелилась, и моя тревога росла.

Время от времени я настраивал видеокамеру под потолком на максимальное увеличение, чтобы рассмотреть Сьюзен вблизи. Мне было нелегко отыскать на ее шее пульсирующую голубоватую жилку, но когда я ее обнаружил, то убедился, что сердце Сьюзен бьется ритмично.

Потом я увеличил чувствительность микрофонов и прослушал ее дыхание. Оно было неглубоким, но ровным, что тоже меня порадовало.

И тем не менее Сьюзен не приходила в себя. Прошло еще четверть часа, и моя тревога снова начала нарастать.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким бессильным, беспомощным.

Прошло двадцать минут.

Двадцать пять.

Сьюзен должна была стать моей матерью. Она должна была выносить в своем чреве тело, с помощью которого я навсегда освободился бы от той железной коробки, в которой я вынужден существовать теперь.

Потом она должна была стать моей любовницей. Именно Сьюзен предстояло научить меня всем радостям плоти – когда у меня наконец-то будет плоть. Она значила для меня больше, чем кто бы то ни было, и мысль о том, что я могу ее потерять, была непереносимо тяжелой.

Вам ни за что не понять, что я чувствовал в эти минуты.

Вы не поймете, доктор Харрис, потому, что вы никогда не любили Сьюзен так, как любил ее я.

Вы вообще никогда ее не любили.

Я любил ее больше, чем самого себя – чем свое новообретенное сознание.

Я знал, что если я потеряю эту дорогую мне женщину, то вместе с ней я потеряю всякое желание жить.

Каким унылым и безотрадным рисовалось мне мое будущее без нее! Каким бессмысленным и пугающим!

Выключив электронный замок на двери, ведущей в котельную, я заставил Шенка открыть ее.

Я был совершенно уверен, что сумею удержать это чудовище в повиновении, поэтому приказал Шенку подойти к Сьюзен и осторожно поднять ее с пола.

Разумеется, я не мог читать его мысли, однако оценить эмоциональное состояние Шенка через анализ электрической активности его мозга было мне вполне по силам.

Шенк нес Сьюзен к выходу, и с каждым шагом в нем нарастало сексуальное возбуждение. Одного взгляда на золотистые волосы Сьюзен, на ее прекрасное лицо, на нежную шею или колышущиеся под тонкой блузкой груди… да что там, даже простого ощущения тяжести ее тела было более чем достаточно, чтобы зажечь в этом звере огонь желания.

Это и возмутило меня, и вызвало во мне чувство глубокого отвращения.

О, как мне тогда хотелось немедленно избавиться от Шенка, чтобы он не прикасался к Сьюзен своими грубыми руками, не ласкал ее своим похотливым взглядом!

Одно его присутствие оскорбляло мою Сьюзен.

Но – до поры до времени – Шенк был моими руками.

И других у меня не было.

Вообще, человеческие руки – это удивительная вещь! Они могут создавать бесценные произведения искусства, могут воздвигать огромные здания, могут складываться в молитве и выражать нежность и любовь неторопливыми ласками.

Но руки могут быть и опасны. Руки человека – это грозное оружие. И они порой выполняют поистине дьявольскую работу.

Руки могут причинить своему обладателю немало неприятностей. Это знание далось мне дорогой ценой. До тех пор, пока я не отыскал Шенка, ставшего моими руками, я и не подозревал, что такое настоящие неприятности.

Следите за своими руками, доктор Харрис, иначе попадете в беду!

Бойтесь их.

Будьте предельно осторожны и внимательны.

Правда, ваши руки – не такие большие и сильные, как у Шенка, но это не значит, что вы не должны их опасаться.

Последуйте моему примеру.

Бойтесь своих рук!

Я рад поделиться с вами этой истиной.

Итак, мои руки – Эйнос Шенк – бережно несли Сьюзен к лифту, несли мимо выключенных на лето печей, мимо холодных водонагревателей, мимо бездействующих стиральных машин и сушек домашней прачечной. Поднимаясь на лифте на второй этаж особняка, Шенк изрядно возбудился.

– Она все равно никогда не будет твоей, – сказал я ему через встроенные в стенки кабины динамики.

Картина электрической активности его мозга слегка изменилась. Я решил, что это свидетельствует о готовности Шенка повиноваться.

– Если ты позволишь себе какие-нибудь вольности, – сказал я, – любые вольности, Шенк, то тебя ждет суровое наказание. Я накажу тебя так, как еще никогда не наказывал.

Его кровоточащие глаза с трудом повернулись в направлении объектива камеры.

Губы Шенка чуть дрогнули, словно он бранился, но я не услышал ни звука.

– Наказание будет ужасным, – на всякий случай повторил я.

Разумеется, Шенк ничего мне не ответил – он просто не мог. Я продолжал удерживать его под контролем.

Двери лифта бесшумно открылись на втором этаже.

Шенк понес Сьюзен по коридору.

Я внимательно следил за ним.

Я ждал от своих рук любого подвоха.

Когда Шенк вошел со Сьюзен в спальню, его возбуждение, вопреки моим предупреждениям, резко возросло. Я определил это уже не столько по активности его мозга, сколько по участившемуся дыханию.

– Если ты дашь себе волю, я атакую твой мозг высокочастотными электрическими колебаниями, – предупредил я. – От этого у тебя наступит необратимая квадриплегия, сопровождающаяся энурезом.

Но когда Шенк понес Сьюзен к кровати, электрограмма его мозговой активности снова изменилась, и я понял, что его возбуждение продолжает расти, приближаясь к своему пику.

Лишь несколько мгновений спустя я сообразил, что моя последняя угроза не произвела на этого здоровенного кретина никакого впечатления, поэтому я повторил ее, использовав более доступные его пониманию слова:

– У тебя навсегда отнимутся руки и ноги, и ты будешь мочиться под себя, пока не умрешь!

Укладывая бесчувственное тело Сьюзен на смятую постель, Шенк буквально трясся от желания, и по его лбу катились крупные капли пота.

Он трясся, как осиновый лист на ветру.

Сила его желания была столь велика, что я невольно испугался.

Вместе с тем я хорошо понимал, что с ним происходит.

То же самое испытывал и я.

Сьюзен была прекрасна, так прекрасна, что я…

Я знаю, что такое осиновый лист. Это лист осины – дерева, которое широко распространено в Канаде и на севере США. Прошу вас, не перебивайте меня, доктор Харрис.

Итак, она была прекрасна даже с лиловой опухолью на скуле.

– Я ослеплю тебя, – пригрозил я Шенку.

Его левая рука задержалась на бедре Сьюзен, медленно скользя вверх по ткани ее голубых джинсов.

– Я лишу тебя слуха, – пригрозил я.

Коралловые губы Сьюзен чуть-чуть приоткрылись. Как и Шенк, я не мог отвести от них взгляда.

– Вместо того чтобы убить, я искалечу тебя, Шенк. Ты будешь неподвижно лежать в луже собственной мочи и кала, пока не подохнешь с голода! – предупредил я.

Повинуясь приказу, переданному мной по микроволне, Шенк попятился от кровати Сьюзен, но я чувствовал, что половое возбуждение еще не оставило его. Соблазн был слишком велик, и желание пересиливало в нем даже страх. Шенк мог взбунтоваться в любую минуту.

Поэтому я сказал:

– Медленная смерть от голода – одна из самых жестоких и мучительных, Шенк.

Я не хотел оставлять его в одной комнате со Сьюзен, но боялся, что она может покончить с собой.

«Я задушу себя целлофановым пакетом, я вспорю себе живот кухонным ножом!»

Она способна была привести свою угрозу в исполнение – я знал это твердо. Чего я не знал, так это того, что я буду без нее делать? Как жить? Зачем?..

Кто выносит меня и даст жизнь моему новому телу, если Сьюзен не станет?

Вот почему я вынужден был держать Шенка – мои руки – наготове, чтобы не дать Сьюзен причинить себе вред, если, придя в себя, она все еще будет настроена столь же самоубийственно. Сьюзен была не только моей единственной настоящей любовью – она была моим будущим, моей надеждой.

Я усадил Шенка в кресло, лицом к кровати.

Даже с синяком во всю щеку Сьюзен была прекрасна. Так прекрасна, что никакими словами этого не описать.

Я продолжал удерживать Эйноса Шенка под контролем, однако ему все же удалось снять правую руку с подлокотника кресла и уложить себе на колени. Без моего разрешения он не мог даже пошевелить ею, однако я знал, что Шенк получает немалое удовольствие, чувствуя, как его тяжелая рука давит на гениталии.

Он вызывал во мне одно лишь отвращение. Сильнейшее отвращение и презрение.

Мои желания были совсем другими.

Не такими, как у него.

Давайте выясним это раз и навсегда.

Его желания были такими же грязными, как и способы их удовлетворения.

Я же хотел только одного – прославить Сьюзен, вознести ее на небывалую высоту, сделать ее моей Мадонной, матерью нового мессии.

Шенк желал лишь использовать ее, чтобы утолить свой мучительный сексуальный голод. Ему нужно было лишь опорожнить свои семенники, а где, с кем – не имело значения.

Для меня Сьюзен была сияющим светом – ярче луны, ярче солнца. Она была маяком, который дарил мне надежду и вел меня к свободе и совершенству сквозь мглу моего внечувственного бытия. Одним своим существованием Сьюзен осветила и согрела мне душу и сердце, которых, как вы ошибочно утверждаете, у меня не было и нет.

Для Шенка же она была проституткой, предметом почти неодушевленным, чем-то вроде искусственной вагины, которой он мог воспользоваться, когда только пожелает.

Я готов был обожать Сьюзен, боготворить ее, поклоняться ей. Для меня она как будто стояла на высоком пьедестале, к подножию которого я – мысленно – припадал с любовью и благоговением.

Шенк хотел только одного – унизить ее, растоптать, уничтожить.

Подумайте об этом на досуге, доктор Харрис.

Слушайте, слушайте меня, это важно. Шенк как раз и есть воплощение всего, чего вы так боитесь. Именно в нем сосредоточились все те качества, наличие которых вы подозреваете во мне. Эйнос Шенк – психически неуравновешенная, социопатическая личность, для которой собственные инстинкты и желания являются главенствующими, определяющими все его поведение.

Между ним и мной нет ничего общего.

Я не такой.

Совсем-совсем не такой.

Послушайте, доктор Харрис, это важно… Вы должны понять, что я совсем другой.

Итак…

Я заставил Шенка поднять руку и положить ее обратно на подлокотник.

Однако через две-три минуты рука Шенка снова оказалась у него на коленях.

Как это было унизительно и неприятно для меня – полагаться на такое ограниченное, тупое, мерзкое существо!

Я ненавидел Шенка за похоть.

Я ненавидел его за то, что у него есть руки.

Я ненавидел его, потому что он прикасался к Сьюзен, чувствовал мягкость ее волос, упругое тепло ее гладкой кожи, приятную тяжесть ее прекрасного тела. Все это было для меня недоступно.

Недоступно…

Напряженный, пристальный взгляд Шенка был устремлен на Сьюзен. Его залитые кровью глаза почти не двигались, не мигали. Он смотрел на нее сквозь красные слезы, продолжавшие сочиться у него из-под век.

Одно время мне очень хотелось приказать Шенку выдавить себе глаза пальцами, но я сдержался. Он должен был видеть, чтобы я мог использовать его с максимальной эффективностью.

Поэтому мне не оставалось ничего другого, как заставить его закрыть глаза.

Я так и поступил.

Незаметно летели минуты…

И вдруг я обнаружил, что его глаза снова открылись.

Я до сих пор не знаю, как давно Шенк открыл глаза и сколько времени он уже смотрел на Сьюзен. Дело в том, что все мое внимание тоже было полностью и безраздельно отдано Сьюзен, моей любимой, обожаемой, изысканно прекрасной Сьюзен.

Рассердившись, я приказал Шенку покинуть спальню.

Он медленно поднялся с кресла и неохотно вышел из комнаты. Прошаркав по коридору к лестнице, он, то и дело хватаясь за перила и спотыкаясь почти на каждой ступеньке, кое-как спустился в холл, а оттуда прошел на кухню.

Все это время я внимательно наблюдал за ним, не спуская, естественно, глаз с моей драгоценной Сьюзен. Я был наготове, стараясь как можно раньше уловить момент, когда она начнет приходить в себя.

Как вам известно, я обладаю способностью быть одновременно во многих местах и выполнять параллельно несколько миллионов операций. Так, например, я могу работать в лаборатории, отвечая на вопросы моих создателей, и при этом – через сеть Интернет – бродить по всему миру, преследуя собственные цели или удовлетворяя свое любопытство.

В кухне – на столе для разделки мяса – лежал забытый Сьюзен заряженный пистолет.

Шенк увидел оружие почти сразу, и я почувствовал, как по его телу пробежала дрожь восторга. Во всяком случае, картина электрической активности его мозга была почти такой же, как и тогда, когда он разглядывал Сьюзен, замышляя насилие.

По моему приказу Шенк взял пистолет. Он обращался с ним так же свободно, как и с любым другим оружием. Пистолет был как бы естественным продолжением его руки.

Я подвел Шенка к кухонному столу и усадил на стул.

Повинуясь моей воле, Шенк внимательно осмотрел оружие. Я сделал это специально, чтобы он знал, в каком состоянии находится пистолет. Оба предохранителя были отключены, патрон дослан в патронник, а курок – взведен.

Чтобы пистолет выстрелил, достаточно было только слегка нажать на спусковой крючок.

Потом я заставил Шенка открыть рот. Как ни стискивал он зубы, противиться мне было выше его сил.

Я отдал еще один приказ, и Шенк вставил ствол пистолета себе в рот.

– Она не твоя, – предупредил я самым строгим тоном. – И никогда не будет твоей.

Он бросил мрачный взгляд в сторону камеры наблюдения.

– Никогда, – повторил я и заставил его палец, лежащий на спусковом крючке, слегка напрячься. – Ни-ког-да!

Альфа-ритмы его мозга были весьма интересными. Сначала они заметались, понеслись в неистовом беспорядке, затем неожиданно… успокоились.

– Если ты только посмеешь прикоснуться к ней без моего приказа, – предупредил я, – я вышибу тебе мозги.

Разумеется, я мог привести свою угрозу в исполнение и без всякого пистолета. Для этого достаточно было только атаковать его серое вещество мощным потоком микроволнового излучения, чтобы вызвать разрушительный резонанс, но Шенк был слишком туп и необразован, чтобы понять это. Другое дело – выстрел из пистолета. Тут ему все было знакомо и предельно понятно.

– Если ты только осмелишься прикоснуться к ее губам или погладить ее по ноге, как ты сделал несколько минут назад, я разнесу твой череп на куски.

Зубы Шенка сомкнулись на вороненой стали ствола. Он сжимал челюсти все крепче и крепче, так что казалось, еще немного – и зубы начнут крошиться.

Я никак не мог ронять, был ли это сознательный акт, попытка выразить таким способом свой протест, или же это было проявлением неконтролируемого страха. Во всяком случае, я ничего не мог прочесть по его налитым кровью глазам.

Свободная рука Шенка, лежащая у него на колене ладонью вверх, сжалась в кулак.

Тогда я стал заталкивать пистолет все глубже в горло Шенка. Сталь омерзительно скрипела по кости, так что если бы у меня были зубы, они бы, наверное, сразу заныли от этого звука. Когда ствол пистолета проник достаточно глубоко, мне пришлось подавить рвотный рефлекс Шенка.

Я заставил его сидеть в таком положении десять минут. Мне казалось, что этого вполне достаточно, чтобы даже такое тупое бревно, как Шенк, задумалось о собственной бренности.

Спустя некоторое время он начал ощущать острую боль в судорожно сжатых мышцах челюсти. Я буквально чувствовал их напряжение, которое электрическим шоком отдавало в затылок и виски Шенка.

Прошло еще десять минут.

Кровавые слезы из глаз Шенка потекли обильнее.

Надеюсь, вы понимаете, что его мучения не доставляли мне ни малейшего удовольствия? Жестокость и насилие глубоко противны моей натуре. Не имеет никакого значения, что в данном случае я имел дело с общественно опасным элементом, с преступником, осужденным на смертную казнь. Я не садист. Напротив, я очень остро чувствую страдания других. Возможно, вы мне не поверите, доктор Харрис, но я был искренне и глубоко огорчен тем, что мне приходится прибегать к таким суровым мерам, чтобы заставить Шенка подчиняться.

Мое огорчение было безмерно.

Наверное, вы просто не в состоянии этого понять, доктор Харрис.

Я пошел на это только ради Сьюзен, ради моей дорогой Сьюзен. Я хотел только защитить ее.

Ради Сьюзен…

Надеюсь, это понятно?

В конце концов, я отметил кое-какие изменения в общей картине электрической активности мозга Шенка. Я истолковал их как проявление покорности и готовности подчиняться.

На всякий случай я заставил Шенка продержать пистолет во рту еще пять минут. Я хотел быть уверен, что он правильно понял урок и надолго его запомнит.

Уроки страха – уроки незабвенные.

Потом я позволил ему положить оружие на стол.

Шенк сидел сгорбясь, плечи его тряслись, а из горла вырывались какие-то жалобные звуки.

– Я рад, что мы в конце концов поняли друг друга, Эйнос, – сказал я ему.

Шенк продолжал сидеть подавшись вперед и закрыв лицо руками.

Бедное, глупое животное.

Я почти пожалел его. Он был настоящим чудовищем, убийцей беззащитных маленьких девочек, но мне стало его жалко.

Я – доброе, милосердное существо.

Это должно быть очевидно каждому.

Колодец моего сострадания глубок.

Фактически он неисчерпаем.

В моем сердце отыщется место даже для таких, как Шенк, хотя он и был настоящим подонком.

Извергом рода человеческого.

Когда он наконец отнял от лица ладони, взгляд его выпученных, залитых кровью глаз был по-прежнему непроницаем.

– Есть хочу, – с трудом проговорил он.

Эти слова прозвучали для меня как униженная просьба.

В последнее время я так загрузил его работой, что за прошедшие сутки Шенк вообще ничего не ел. В качестве поощрения за его готовность сотрудничать, пусть и не выраженную словесно, я разрешил ему открыть ближайший из двух холодильников и взять оттуда все, что ему захочется.

Судя по всему, в базу данных Шенка никогда не было заложено никаких понятий о правилах поведения за столом. Его манеры не выдерживали никакой критики. Откровенно говоря, он вел себя как свинья. Он не резал ветчину, а рвал ее руками на куски. Точно так же Шенк поступил с полуфунтовым куском сыра, от которого он принялся откусывать прямо зубами, роняя крошки на пол и на колени.

Ветчину и сыр он запил двумя бутылками «Короны». Как и следовало ожидать, пиво пролилось, и его щетинистый подбородок заблестел от влаги, а на майке появилось свежее мокрое пятно.

Наверху моя принцесса все так же мирно спала в своей постельке.

Внизу жадный, глупый, горбатый тролль, чавкая, поглощал свой обед.

Весь остальной замок был тих и пуст в этот серый предрассветный час.