Текст книги "Ложная память"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

ГЛАВА 29

После двух стаканов виски, тяжелого кирпича лазаньи и всех событий этого ужасного дня Марти оцепенела от изнеможения. Пока Дасти мыл посуду после обеда, она сидела за столом, наблюдая за ним из-под отяжелевших век.

Она ожидала бессонной ночи, была уверена, что пролежит с открытыми глазами до рассвета, мучимая беспокойством, страшась будущего. Но теперь ее рассудок взбунтовался под влиянием еще более страшного предвкушения опасности: а что, если ночью мозг потеряет контроль над ее телом?

Лишь еще одно опасение – возможного лунатизма – помешало ей уснуть прямо здесь, за кухонным столом. У нее никогда раньше не было приступов сомнамбулического поведения, но ведь она ни разу до нынешнего утра не знала приступов панического страха, а теперь все было возможным.

Ведь если она станет бродить во сне, то, вполне возможно, ее телом будет управлять иная Марти. Тихонько выскользнув из кровати, оставив Дасти в одиночестве видеть сны, иная Марти может пробраться босиком через весь дом, ориентируясь в темноте так же легко, как слепой, вынуть чистый нож из сушилки в посудомоечной машине…

Дасти взял ее за руку и повел по первому этажу, выключая по дороге свет. Валет шел за ними следом, его глаза светились в темноте красноватым огнем.

Дасти забрал из кухни плащ Марти и задержался в прихожей, чтобы повесить его на вешалку.

Нащупав что-то одном из карманов, он вытащил пухлую книжку.

– Ты еще не дочитала ее?

– Это настоящий триллер.

– Но ты же всегда берешь ее на сеансы Сьюзен.

– Не каждый раз. – Она зевнула. – Хорошо написано.

– Конечно, это настоящий триллер, но неужели ты не осилила его за шесть месяцев?

– Но ведь не может быть, чтобы я мусолила его полгода, правда? Хотя, язык хороший, интересный сюжет, а персонажи – яркие и живые. Роман мне очень нравится.

Дасти, нахмурившись, смотрел на нее.

– Что с тобою происходит?

– Много всего. Но прямо сейчас я просто чертовски устала.

– Что ж, если тебе от переживаний трудно заснуть, то, возможно, страничка-другая этой истории подействует лучше нембутала.

Спать… А может быть, бродить, доставать нож…

Валет взбежал по лестнице перед ними.

Пока Марти поднималась по лестнице, опираясь одной рукой на перила и ощущая на талии крепкую и добрую руку Дасти, ей в голову пришла успокоительная мысль, что если она примется бродить по дому в приступе лунатизма, то собака может разбудить ее. Добряк Валет станет лизать ее босые ноги, колотить по коленям своим роскошным хвостом, когда она будет спускаться по лестнице, и, конечно, лаять на нее, если она вынет мясницкий нож из посудомоечной машины не для того, чтобы отрезать ему лакомый кусочек от грудинки, лежащей в холодильнике.

* * *

Сьюзен одевалась на ночь в простые белые хлопчатобумажные трусики без всяких вышивок, кружев или каких-то еще украшений и белую футболку.

До недавних пор ей нравилось яркое белье с оборками. Она любила чувствовать себя сексуальной. А теперь нет.

Она понимала психологическую подоплеку, скрывавшуюся за изменением стиля ее ночной одежды. Сексуальность теперь связывалась в ее сознании с изнасилованием. Накладные кружева, бахрома, оборки, вышивки, прозрачные газовые вставки и тому подобное – все это могло быть истолковано как безмолвное выражение поддержки и одобрения ее таинственному ночному посетителю, и он мог бы воспринять оборки как предложение продолжать свои мерзкие дела.

Некоторое время она ложилась спать в мужской пижаме, свободной и уродливой, и затем в мешковатых хлопчатобумажных спортивных брюках. Но все это не могло остановить подонка.

Что поразительно, раздев и грубо овладев ею, он тратил время на то, чтобы тщательно ее одеть, что было очевидным издевательством. Если ее пижама была с вечера застегнута на все пуговицы, то и он застегивал все до одной, но если хоть одна из пуговиц оставалась незастегнутой, то именно ее она обнаруживала в таком же точно положении, когда просыпалась. И шнурок на спортивных брюках он завязывал точно таким же бантиком, который всегда делали ее руки.

А в последнее время она надевала простые белые трусики. Утверждение ее невинности. Отказ признать себя падшей или оскверненной независимо от того, что он делал с нею.

* * *

Дасти был обеспокоен вялостью, которая внезапно навалилась на Марти. Она говорила о том, что смертельно устала, однако при взгляде со стороны ее поведение соответствовало не столько утомлению, сколько глубокой депрессии.

Она двигалась вяло, но не с той неуклюжестью, которая присуща физически вымотанному человеку, а с мрачным и целеустремленным упорством человека, сгибающегося под непосильной тяжестью. Ее лицо словно окаменело, углы рта и глаз напряглись, а не расслабились, как это бывает при переутомлении.

Марти всегда была почти фанатичкой, когда дело касалось ухода за зубами, но этим вечером она не пожелала чистить зубы. Впервые за три года их супружеской жизни.

Каждый вечер на памяти Дасти Марти мыла лицо и протирала кожу увлажняющим лосьоном. Расчесывала волосы. Но не сегодня.

Не выполнив ни одного из своих вечерних ритуалов, она легла спать полностью одетой.

Когда Дасти понял, что она не собирается раздеваться, он развязал шнурки и разул ее. Снял носки. Стащил джинсы. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему.

Снять с Марти блузку было гораздо труднее, тем более что она лежала на боку, поджав колени и скрестив руки на груди. Поэтому, оставив жену полуодетой, Дасти накинул ей на плечи одеяло, погладил по голове, отведя волосы с лица, и поцеловал в бровь.

Ее веки дрогнули, но в глазах было какое-то застывшее и в то же время обостренное выражение, какого не бывает при обычной усталости.

– Не покидай меня, – с тоской в голосе сказала она.

– Ни за что.

– Не доверяй мне.

– Но я не могу.

– Не спи.

– Марти…

– Пообещай мне, что не будешь спать.

– Хорошо.

– Обещай.

– Обещаю.

– Потому что я могу убить тебя, пока ты спишь, – сказала Марти и закрыла глаза. Их цвет, казалось, изменился с васильково-синего на зеленовато-голубой, а за мгновение до того, как веки сомкнулись, глаза стали пурпурно-серыми.

Он стоял рядом, глядя на жену, боясь не ее предупреждения, не за себя, а за нее.

– Сьюзен, – пробормотала она.

– А как дела у нее?

– Только что вспомнила. Я не рассказала тебе о Сьюзен. Странные дела. Я должна позвонить ей.

– Ты можешь позвонить ей утром.

– Каким же другом я тогда окажусь? – неуверенно возразила Марти.

– Она поймет. А теперь отдыхай. Просто отдыхай.

Уже через несколько минут Марти, казалось, уснула. Ее губы приоткрылись, она тихо дышала ртом. Тревожные морщинки в уголках глаз разгладились.

Двадцать минут спустя, когда Дасти, сидя рядом с кроватью, прокручивал в памяти всю ту запутанную историю, которую услышал от Марти и пытался преобразовать ее в стройное последовательное повествование, раздался телефонный звонок. Чтобы им не мешали спать, они обычно держали телефон в спальне выключенным, и звонок, который услышал Дасти, донесся из кабинета Марти. Там стоял автоответчик, включавшийся после второго звонка.

Он предполагал, что это звонит Сьюзен, хотя это мог быть Скит или же кто-нибудь из персонала «Новой жизни». В нормальной обстановке он перешел бы в кабинет Марти, чтобы прослушать поступившее сообщение, но сейчас он не хотел выходить из комнаты – жена могла вдруг проснуться и увидеть, что он нарушил свое обещание не отходить от нее. Скит был в безопасности, находился в хороших руках, а что касается «странных дел» Сьюзен, то вряд ли они могли быть более странными или более важными, чем то, что приключилось этим вечером здесь. Дела Сьюзен могли подождать до утра.

Мысли Дасти вновь возвратились к рассказу Марти о минувшем дне. Несмотря на то что он страшно переживал по поводу каждого из невероятных событий и фантастических подробностей происшедшего, все же ему не удавалось избавиться от неведомо откуда взявшейся уверенности в том, что все случившееся с его женой было так или иначе связано с тем, что стряслось с его братом. Он ощущал определенное сходство в обоих событиях, хотя точная природа связей ускользала от него. Бесспорно, это был самый странный день в его жизни, и инстинкт уверенно подсказывал ему, что одновременность происшествий со Скитом и Марти объясняется не простым совпадением.

В углу комнаты свернулся на своей кровати – большой подушке, покрытой овчиной, – Валет. Но пес не спал. Он лежал, положив морду на вытянутую вперед лапу, и внимательно смотрел на свою спящую хозяйку, озаряемую золотистым светом ночника.

* * *

Поскольку Марти никогда не нарушала своих обещаний и приобрела таким образом изрядный кредит морального капитала, Сьюзен не обиделась на то, что обещанный телефонный звонок так и не прозвучал до одиннадцати часов, а скорее почувствовала некоторое беспокойство. Она сама набрала номер подруги, услышала голос автоответчика и забеспокоилась сильнее.

Без всякого сомнения, Марти была потрясена рассказом Сьюзен о призрачном насильнике, который свободно проникал сквозь запертые двери. Она попросила дать ей немного времени, чтобы подумать. Но Марти терпеть не могла увиливать от прямого разговора или разводить излишнюю дипломатию. К настоящему времени она должна была либо прийти к какому-то выводу и дать совет, либо позвонить и сообщить, что ей нужны дополнительные доказательства для того, чтобы уверовать в эту поистине невероятную историю.

– Это я, – сообщила Сьюзен автоответчику. – Что-то случилось? С тобой все в порядке? Может быть, ты думаешь, что я схожу с ума? Для этого у тебя есть все основания. Перезвони мне.

Она выждала еще несколько секунд, а затем повесила трубку.

Однако было маловероятно, чтобы Марти предложила что-либо более действенное, чем ее ловушка с видеокамерой, так что Сьюзен решила продолжать свои приготовления.

Она поставила полупустой бокал вина на тумбочку – не для того, чтобы пить, а в качестве реквизита ее постановки. Потом она уложила в постели высокую стопку подушек, и расположилась, опираясь на них спиной. Она была слишком возбуждена для того, чтобы читать.

Чуть позже она включила телевизор и некоторое время пыталась смотреть «Темный коридор», но так и не смогла сосредоточиться на перипетиях старого кинофильма. Ее мысли блуждали по куда более темным и пугающим коридорам, чем те, что приходилось преодолевать героям Богарта и Бакалл [29]29
  Богарт, Хамфри(1900-1957), Бакалл, Лорен (1924) – известные американские актеры.


[Закрыть].

Хотя Сьюзен ощущала себя чрезвычайно возбужденной, она все же не могла не вспомнить о других ночах, когда непреодолимая вроде бы бессонница резко сменялась противоестественно глубоким сном – и насилием. Если ее на самом деле тайно пичкали наркотиками, то она не могла предугадать, в какой момент химикалии скажутся на ней, и совершенно не желала обнаружить, проснувшись поутру, что опять подверглась насилию, а видеокамеру так и не включила.

Поэтому в полночь она подошла к бидермейеровской тумбе, просунула палец между листьями плюща, включила видеозапись и вернулась в кровать. Если в час ночи она все еще не будет спать, то перемотает кассету и начнет съемку сначала, сделает то же самое в два и в три часа. Таким образом, если она все же заснет, вероятность того, что пленка кончится до того, как негодяй войдет в комнату, будет меньше.

Она выключила телевизор. Во-первых, для того, чтобы получше разыграть сценарий «заснула во время чтения», и, во-вторых, потому, что он мог заглушить звуки, возникающие в других частях квартиры. И не успела пройти и минута после этого – Сьюзен только-только вознамерилась взять лежавшую рядом с нею книгу, – зазвонил телефон.

– Привет! – воскликнула она, уверенная, что это наконец-то звонит Марти.

– Это говорит Бен Марко.

И, как если бы этот Бен Марко был масонским колдуном, самый голос которого может двигать камни, сердце Сьюзен сразу же оказалось стиснуто гранитными стенами. И в то время как сердце отчаянно колотилось о стены тюрьмы, пытаясь вырваться из нее, сознание Сьюзен раскрылось, словно дом, с которого ураганом сорвало крышу; все ее мысли разом разлетелись в вихре смерча, легкие и ненужные, как пыль и паутина, а в ее голову из черной надмирной бесконечности проникла шепчущая темнота, неодолимое Присутствие, которое, столь же невидимое и холодное, как потусторонний дух, скользнуло сначала сквозь хрупкую кровлю ее сознания, а потом дальше, дальше, в самые глубины ее существа.

– Я слушаю, – сказала Сьюзен Бену Марко.

И сразу же ее отчаянное сердцебиение начало успокаиваться, и страх, бурливший в крови, улетучился.

А теперь правила.

– Зимний шторм… – сказал голос в телефоне.

– Шторм – это вы, – ответила она.

– Спрятался в рощу бамбука…

– Роща – это я.

– И понемногу утих.

– В тишине я узнаю, что должна сделать, – ответила Сьюзен.

 
Зимний шторм
Спрятался в рощу бамбука
И понемногу утих.
 

И впрямь красиво. Когда литания правил закончилась, Сьюзен Джэггер погрузилась в море тишины: квартира вокруг нее была совершенно безмолвна, в ней самой царила глубокая тишь. Такая безжизненная пустота была, наверно, лишь до сотворения мира, пока бог не произнес: «Да будет свет».

Когда зимний шторм заговорил снова, его мягкий глубокий голос, казалось, слышался не в телефонной трубке, а раздавался внутри Сьюзен.

– Скажи мне, где ты.

– В кровати.

– Уверен, что ты одна. Скажи мне: я прав?

– Да, вы правы.

– Впусти меня.

– Да.

– Побыстрее.

Сьюзен положила трубку, поднялась из постели и поспешила через темную квартиру к входной двери. И, хотя она шла очень быстро, почти бежала, ее сердце билось все медленнее: сильнее, ровнее, спокойнее.

В кухне не было никакого освещения, кроме зеленых бледных цифр на часах микроволновой печи и духовки. Но кромешная тьма не мешала ей. Слишком много месяцев эта маленькая квартира являлась ее миром, и она настолько хорошо ориентировалась в ней, что могла ходить здесь ощупью, словно слепой от рождения человек в доме, где провел всю жизнь.

Стул был крепко втиснут под дверную ручку. Она вынула его и отодвинула в сторону; деревянные ножки негромко скрипнули по кафельному полу.

Головка на конце медной цепочки выскользнула из прорези в пластине замка. Когда Сьюзен выпустила цепочку, она с грохотом ударилась о стальной косяк двери.

Она отодвинула один засов. Второй.

Она открыла дверь.

Он был штормом, он был зимним, он ждал на площадке лестницы перед дверью; сейчас он был тих, но весь исполнен гневом ураганов; ярость, обычно хорошо скрытая от мира, всегда незримо кипела в нем, проявляясь лишь в самые интимные моменты, и когда он перешагнул через порог в кухню, вынуждая ее пятиться назад, и небрежно, пинком прикрыл за собой дверь, то, протянув свою сильную руку, сдавил ее стройную шею.

ГЛАВА 30

Левая и правая сонные артерии, осуществляющие основную часть кровоснабжения шеи и головы, отходят непосредственно от аорты, которая, в свою очередь, соединяется прямо с верхушкой левого желудочка. Кровь, которая проходит по этим сосудам, только что вышла из сердца, она особенно богата кислородом и движется с большой силой.

Рука обхватила спереди горло Сьюзен, четыре пальца лежат на левой стороне ее шеи, большой палец находится прямо под челюстью и подушечкой прижат к правой сонной артерии. Доктор Марк Ариман стоял так, пожалуй, с минуту, наслаждаясь сильными, ровными ударами ее пульса. Она была так восхитительно полна жизни.

Если бы он хотел задушить ее насмерть, то мог бы сделать это, не опасаясь сопротивления. В своем искаженном состоянии сознания она стояла бы послушно и даже не думая возражать, пока он постепенно выдавливал бы из нее жизнь. Когда у нее не осталось бы сил стоять, она опустилась бы на колени, а затем безмолвно и изящно скользнула на пол, лишь прося глазами прощения за то, что не может умереть стоя и потому вынуждает его становиться на колени рядом с нею, чтобы закончить дело.

На самом деле, умирая, Сьюзен Джэггер развлекала бы доктора Аримана любыми проявлениями, которые он мог пожелать. Искреннее обожание. Эротический экстаз. Бессильный гнев или даже безропотное смирение с озадаченным выражением лица – все, что могло бы его развлечь.

Он не намеревался убивать ее. Не здесь и не сейчас – хотя, впрочем, скоро.

Когда же это время придет – а оно придет обязательно, – он не станет убивать Сьюзен собственными руками. Он всегда питал большое уважение к отделу научной экспертизы вездесущей и очень хорошо оснащенной американской полиции. Если ему требовалось «мокрое дело», он всегда осуществлял его при помощи посредников, которые попадали под удар, отводя от него всякую опасность разоблачения.

Кроме того, наибольшее и полное наслаждение он получал не от самого акта увечья и убийства, а от хитрой и изящной манипуляции, которая и приводила к этим результатам. Нажать на спусковой крючок, всадить нож, затянуть концы проволочной удавки – ни одно из этих действий не могло бы взволновать его настолько остро, как использование кого бы то ни было для того, чтобы совершить злодеяние по его тайному приказу.

Власть дает более острые ощущения, чем насилие.

Если сказать еще точнее, наслаждение ему доставлял не конечный эффект использования власти, а организация процесса ее использования. Манипуляция. Управление. Подергивание за ниточки, проявление абсолютного подчинения со стороны его марионеток и наблюдение за тем представлением, которое устраивают используемые им люди, приносили доктору настолько глубокое удовлетворение, что в прекраснейшие моменты своих кукольных спектаклей он физически ощущал в себе удовольствие; это чувство пронизывало весь его организм, словно гулкие звуки огромного гонга, вибрирующий звон массивных соборных колоколов.

Горло Сьюзен под его рукой напомнило ему об острых ощущениях давних лет, о другом стройном и изящном горле, которое было пробито пикой, и с этим воспоминанием по его позвоночнику пробежала дрожь боя колоколов.

В Скоттсдэйле, штат Аризона, стоит особняк в стиле Палладио, в котором жила изящная молодая наследница по имени Майнетт Лэкленд. Она вдребезги разбила молотком череп своей матери, а вскоре после этого выстрелом в затылок убила отца, когда тот смотрел по телевизору старый кинофильм и ел песочный пирог. Потом она спрыгнула с галереи второго этажа, пролетела восемнадцать футов и напоролась на копье, находившееся в руках Дианы, богини луны и охоты, которая стоит на красивом постаменте в центре ротонды входа. Предсмертная записка, бесспорно написанная аккуратным почерком Майнетт, утверждала, что она с детства подвергалась сексуальным посягательствам со стороны обоих родителей – возмутительная клевета, которую ей внушил доктор Ариман. Пятна крови, как красные лепестки, усеивали белый мраморный пол у бронзовых ног Дианы.

И вот теперь Сьюзен Джэггер, стоявшая полуобнаженной в темной кухне – в зеленых глазах отражается слабый зеленый отсвет цифровых часов духовки, – была даже еще прекраснее, чем некогда Майнетт. Но хотя ее лицо и фигура вполне могли стать предметом мечтаний, от которых любой эротоманьяк весь покрылся бы липким потом, Ариман был возбужден не столько ее внешностью, сколько знанием того, что в ее гибких конечностях и податливом теле скрывался смертоносный потенциал, ничуть не меньший, чем тот, что был выпущен на свободу в Скоттсдэйле так много лет назад.

Под большим пальцем доктора ровно и сильно пульсировала ее правая сонная артерия. Пятьдесят шесть ударов в минуту.

Она не боялась. Она спокойно ожидала, пока ее используют, как если бы была бессмысленным орудием – или, точнее, игрушкой.

Произнеся имя-код Бен Марко и прочитав хокку, представлявшую собой еще один код, Ариман перевел ее в измененное состояние сознания. Обыватель назвал бы его гипнотическим трансом, каковым оно в значительной степени было. Психолог-клиницист диагностировал бы его как фугу, что было ближе к истине.

Хотя ни тот, ни другой термин не был в данном случае достаточно точным.

После того как Ариман прочитал хокку, индивидуальность Сьюзен оказалась глубже и тверже подавлена, чем если бы она была загипнотизирована. В этом специфическом состоянии она в любом смысле не была больше Сьюзен Джэггер, а стала никем, механизмом из живой плоти. Ее сознание можно было сравнить с заново отформатированным жестким диском компьютера, готовым принять любое программное обеспечение, которое Ариман пожелает установить.

Если бы она пребывала в классическом состоянии фуги, которое является серьезным проявлением распада личности, то вела бы себя почти как обычно, было возможно лишь возникновение более или менее значительных проявлений эксцентричности поведения, но при этом в ней не было бы той полной отрешенности, какую она сейчас проявляла.

– Сьюзен, – сказал он, – ты знаешь, кто я?

– Я знаю? – переспросила она. Ее голос прозвучал слабо, как бы издалека.

В этом состоянии она не могла ответить ни на один вопрос и, прежде чем что-то сказать, должна была дожидаться подсказки: что он хотел услышать, какой поступок она должна была совершить и даже что она должна при этом чувствовать.

– Сьюзен, я твой психиатр?

Несмотря на темноту, он угадал выражение замешательства на ее лице.

– Вы?

До освобождения от этого состояния она сможет отвечать только на команды.

– Скажи мне, как тебя зовут, – потребовал он.

Получив прямую инструкцию, она могла свободно использовать любое знание, имевшееся в ее мозгу.

– Сьюзен Джэггер.

– Скажи мне, кто я?

– Доктор Ариман.

– Я твой психиатр?

– Вы?

– Назови мне мою профессию.

– Вы психиатр.

Создать это состояние «больше-чем-транс-и-не-совсем-фуга» было совсем нелегко. Чтобы превратить молодую женщину в эту податливую игрушку, потребовалось много напряженной работы и профессиональных знаний.

Восемнадцать месяцев тому назад, еще, конечно, не будучи ее психиатром, Ариман тщательно организовал три случая, во время которых угостил ее мощной смесью наркотиков. Это были рогипнол, фенциклидин, валиум и еще одно изумительное средство, не внесенное в официальные фармакопеи. Рецепт был его собственный, и он лично составлял каждую дозу из запасов, находившихся в его частной и совершенно незаконной аптеке, потому что для достижения требуемого эффекта необходимо было точно выдержать пропорции всех компонентов.

Сами наркотики не могли привести Сьюзен в ее нынешнее состояние бессмысленного повиновения, но после каждой дозы она теряла способность здраво рассуждать, оценивать ситуацию и становилась вполне покорной. И в то время, когда она пребывала в этом поверхностном наркозе, Ариман получал возможность обойти ее сознательную сферу, где осуществлялось целенаправленное мышление, и говорить с ее глубоким подсознанием, где располагались безусловные рефлексы и где он не мог встретить никакого сопротивления.

То, что он сделал в течение эти трех продолжительных сеансов, могло бы соблазнить корреспондентов бульварных газет и авторов шпионских романов использовать термин «промывание мозгов». На самом деле в двадцатом веке ничего подобного этому не существовало. Он не сокрушал структуру ее сознания с целью воссоздать его в новой архитектуре. Этот подход, который когда-то пользовался такой любовью советского, китайского и северокорейского правительств, был слишком амбициозным, требовал долгих месяцев круглосуточной работы с объектом в тоскливой тюремной обстановке, проведения бесчисленного количества утомительных психологических пыток, не говоря уже о необходимости терпеть раздражающие крики и трусливые мольбы негодяев. Коэффициент умственного развития доктора Аримана был очень высок, а вот порог скуки – очень низок. Кроме того, статистика утверждала, что успех при использовании традиционных методов промывания мозгов достигался довольно редко, что само по себе не вдохновляло, да и степень контроля умственной деятельности подопытных была весьма невысока.

Доктор скорее внедрялся в область подсознания Сьюзен, так сказать, в подвал, где создал новое помещение, потайную часовню, о которой ее сознание действительно не имело никакого понятия. Там она должна была поклоняться одному-единственному божеству, забывая обо всех остальных, и этим божеством был он сам, Марк Ариман. Он был жестоким божеством из дохристианского пантеона, отрицающим любую свободу воли, нетерпимым к малейшему проявлению неповиновения, беспощадным к отступникам.

После он уже никогда не вводил ей наркотики. В этом не было никакой необходимости. В ходе тех трех предварительных сеансов он создал механизм управления ее существом, который состоял из звучания имени Марко и строк хокку. Эти десять слов мгновенно подавляли индивидуальность Сьюзен и заставляли ее подчиняться тем самым глубинным слоям души, которые некогда подверглись изменению под воздействием химикатов.

На заключительном сеансе лекарственного воздействия он также навязал Сьюзен агорафобию. Он находил, что это интересная болезнь, гарантирующая любопытные драматические события и множество ярких эффектов по мере того, как больная постепенно приближается к распаду личности и в конце концов доходит до ее полного разрушения. Ведь, что ни говори, он делал все это для собственного развлечения.

Теперь, все так же держа Сьюзен за горло, он сказал:

– Думаю, что на этот раз я буду не собой. Мне хочется чего-нибудь забавного. Сьюзен, ты знаешь, кто я такой?

– Кто вы такой?

– Я твой отец, – объявил Ариман.

Она не ответила.

– Скажи мне, кто я, – приказал он.

– Вы мой отец.

– Называй меня папой, – велел он.

Ее голос оставался сухим, лишенным эмоций, – ведь он еще не сказал ей, что она должна чувствовать согласно этому сценарию.

– Да, папа.

Пульс в сонной артерии под его правым большим пальцем оставался все таким же неторопливым.

– Скажи мне, Сьюзен, какого цвета у меня волосы.

– Светлые, – ответила она, хотя в кухне было слишком темно для того, чтобы рассмотреть цвет его волос.

Волосы Аримана были каштановыми с проседью – «перец с солью», – но отец Сьюзен действительно был блондином.

– Скажи, какого цвета мои глаза.

– Зеленые, как и у меня.

Глаза Аримана были карими.

Все так же держа Сьюзен правой рукой за горло, доктор наклонился и почти целомудренно поцеловал ее.

Ее губы были вялыми. Она не была активной участницей поцелуя; на самом деле она была настолько пассивной, что с таким же успехом могла пребывать в состоянии ступора, если не комы.

Мягко покусывая ее губы, просунув язык между ними, он поцеловал ее, как никакой отец никогда не поцеловал бы свою дочь, и, хотя ее рот остался таким же расслабленным, а пульс на артерии нисколько не изменился, он ощутил в своем горле ее дыхание.

– Тебе это нравится, Сьюзен?

– Вы хотите, чтобы мне это нравилось?

Поглаживая одной рукой ее волосы, он дал ей указания:

– Тебе очень стыдно, ты оскорблена. Полна ужасного горя… и немного обижена тем, что с тобой так поступает собственный отец. Ощущаешь себя грязной, униженной. И все же ты послушна, готова делать то, что тебе велят… Потому что ты тоже возбуждаешься против своего желания. Ты чувствуешь нездоровое неутоленное желание, которое хотела бы подавить, но не можешь.

Он еще раз поцеловал ее, и сейчас она попыталась сжать губы под его прикосновением, но тут же расслабилась, и ее губы тоже стали мягче и раскрылись. Она уперлась руками ему в грудь, чтобы оттолкнуть, но сопротивление было слабым, совсем детским.

Пульс в артерии под его большим пальцем теперь скакал, как у зайца, которого по пятам преследует собака.

– Папа, нет.

Отблеск зеленого свечения в зеленых глазах Сьюзен вспыхнул с новой влажной силой.

В этой искрящейся глубине он уловил легчайший, чуть горьковатый соленый аромат, и этот знакомый аромат заставил ноздри доктора раздуться от жестокого приступа желания.

Сняв руку с горла, он положил ее на талию Сьюзен и привлек женщину вплотную к себе.

– Пожалуйста, – прошептала она, и в этом слове одновременно слышался и протест, и возбужденное приглашение.

Ариман глубоко и резко вздохнул, а потом снова склонился к ее лицу. Обоняние не обмануло хищника: ее щеки были влажны и солоны.

– Прекрасная…

Покрыв ее лицо множеством быстрых поцелуев, он увлажнил губы ее слезами и потом прошелся по благоухающим губам кончиком языка.

Взяв Сьюзен обеими руками за талию, он приподнял ее и пронес несколько шагов, пока не притиснул к холодильнику и навалился на нее всем телом.

– Пожалуйста, – повторила она, а потом еще раз: – Пожалуйста. – Прелестная девочка, разрывающаяся между противоречивыми желаниями, между желанием и страхом, которые в равной степени угадывались в ее голосе.

Плач Сьюзен не сопровождался ни рыданиями, ни хныканьем, и доктор смаковал эти молчаливые потоки, пытаясь хоть временно ослабить ту жажду, которую никогда не мог утолить. Он слизывал соленые жемчужины с уголков ее рта, с подрагивающей кромки ноздрей, выпивал капли, накапливавшиеся на ее ресницах, смакуя аромат слез, как будто они явились для него единственным хлебом насущным на протяжении всего дня.

Выпустив ее талию, отстранившись от нее, он приказал:

– Идите в свою спальню, Сьюзен.

Гибкая тень, она шла, оставаясь такой же, как ее горячие слезы: чистой и горькой. Доктор следовал за нею, восхищаясь ее изящной походкой, к ее адскому ложу.