Текст книги "Ложная память"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

ГЛАВА 26

Даже падая с крыши, Дасти не был так испуган – ведь сейчас он боялся не за себя, а за Марти. В тот момент, когда она бросила фомку и убежала, лицо ее было застывшим, как густо накрашенный лик артиста японского театра «Кабуки». Бледная гладкая кожа, словно покрытая гримом. Глаза, форма которых подчеркнута не тушью, а болью. Глубокая красная рана рта.

Не подходи ко мне! Ради всего святого, не подходи! Со мной творится что-то страшное!

Даже сквозь густой гул мотора, работавшего на малых оборотах, он отчетливо расслышал ее предупреждение и почувствовал ужас, заставлявший голос срываться.

Разгром в гараже. Беспорядок на кухне. Мусорный бачок у черного хода, рядом с открытой дверью, наполнен чем угодно, но только не мусором. Он совершенно не мог понять, что же все это значит.

На первом этаже было холодно, так как кухонная дверь стояла открытой. Дасти вдруг пришло в голову, что этот холод говорит о присутствии в доме ледяного духа, который проник сюда через другую, невидимую дверь из места, бесконечно более чуждого, чем черный ход.

Серебряные подсвечники на столе в гостиной, казалось, были прозрачными, словно являлись собственными отражениями или же были вырезаны изо льда.

Гостиная была исполнена зимним блеском стеклянных безделушек, медных каминных принадлежностей, фарфоровых ламп. Время на старинных часах замерло на 11.00. Во время медового месяца они нашли эти часы в антикварном магазине и приобрели за сходную цену. Часы не были им нужны в своем основном качестве, и они не намеревались восстанавливать их механизм. Стрелки застыли, указывая на час их свадьбы, а это выглядело добрым предзнаменованием.

Успокоив Валета, Дасти решил пока что оставить собаку у парадного входа, а сам быстро поднялся по лестнице. Хотя с каждой ступенькой воздух в доме становился все теплее, холод шел по лестнице вместе с ним, тот самый холод, который пронизал его при виде искаженного мукой лица Марти.

Он нашел ее в большой спальне. Она стояла около кровати, держа в руках пистолет 45-го калибра, и, выдернув из него обойму, исступленно бормоча что-то вполголоса, выдергивала патроны.

Вынув патрон, она швырнула его через комнату. Он ударился о зеркало, но не разбил его, а отскочил на туалетный столик и упокоился среди декоративных гребней и расчесок.

Дасти сначала не мог понять, что она говорит, но тут разобрал: «…Благодатная Мария, Господь с Тобою; благословенна Ты в женах…»

Громким шепотом, повизгивая от напряжения, как испуганный ребенок, Марти читала молитву Пресвятой Марии, выковыривая при этом из обоймы патрон за патроном, словно то были бусинки четок и она с молитвою исполняла епитимью.

Дасти, стоя в дверях, глядел на Марти и чувствовал, как на сердце у него становится все тяжелее от страха за нее; тяжесть непрерывно нарастала до тех пор, пока не пронзила грудь острой болью.

Она отбросила еще один патрон, стукнувшийся о комод, и вдруг заметила стоявшего в дверях мужа. Ее лицо, и так достаточно белое для того, чтобы она могла выйти на сцену «Кабуки», побледнело еще сильнее, хотя, казалось, это уже было невозможно.

– Марти…

– Нет… – выдохнула она, когда Дасти шагнул через порог.

Она выпустила пистолет из рук, он со стуком упал на ковер, а Марти пнула его с такой силой, что он пролетел через всю комнату и громыхнул о дверцу шкафа.

– Марти, это же я.

– Уходи отсюда, уходи, уходи, уходи!

– Почему ты боишься меня?

– Я боюсь себя! – Ее тонкие белые пальцы ковыряли обойму пистолета с упорством голодной вороны, вытаскивая очередной патрон. – Ради бога, бегиотсюда!

– Марти, что…

– Не приближайся ко мне, не надо! Не доверяй мне. – Она говорила через силу, ее голос беспомощно дрожал и срывался, как канатоходец, потерявший равновесие. – Я спятила, совершенно спятила.

– Послушай, милая, я никуда не уйду, пока не выясню, что здесь случилось, какая стряслась беда, – ответил Дасти, делая еще один шаг в ее сторону.

С воплем отчаяния она отшвырнула патрон и полупустую обойму в разные стороны (подальше от Дасти) и кинулась в ванную.

Он бросился за нею.

–  Пожалуйста, – взмолилась Марти, решительно пытаясь закрыть дверь ванной перед его носом.

Всего лишь минуту назад Дасти и помыслить не мог о том, что могут возникнуть какие угодно обстоятельства, при которых он использует силу против Марти, и теперь, когда он сопротивлялся ее усилию, в его желудке возник противный комок. Просунув колено между дверью и косяком, он попытался протиснуться в ванную.

Вдруг Марти резко отпустила дверь и отступила в угол.

Дверь распахнулась настолько резко, что Дасти вздрогнул и споткнулся о порог.

А Марти отступала все дальше и дальше, пока не уперлась спиной в дверцу душевой кабины.

Придержав автоматическим движением дверь ванной, отскочившую от резинового упора, Дасти не отводил глаз от Марти. Он нашарил выключатель на стене и включил флуоресцентную панель над двойной раковиной умывальника.

Искусственный свет отражался от зеркал, фарфора, белого и зеленого кафеля. От никелированных сантехнических приборов, сияющих, как хирургические инструменты.

Марти стояла, прижавшись спиной к полупрозрачной душевой кабине. Глаза закрыты. Лицо искажено от напряжения. Кулаки прижаты к вискам.

Губы быстро шевелились, но не издавали ни звука, будто она онемела от ужаса.

Дасти подозревал, что она опять молилась. Он сделал три шага и коснулся ее руки.

Ее темно-синие и полные тревоги, как штормовое море, глаза широко распахнулись.

–  Уходи!

Потрясенный страстным напряжением, прозвучавшим в ее голосе, он сделал шаг назад.

Дверца душевой кабины со звонким щелчком раскрылась, и Марти скользнула внутрь.

– Ты даже не знаешь, что я могу сделать. Мой бог, ты даже представить себе не можешь, насколько это будет ужасно и жестоко.

Прежде чем она успела задвинуть дверцу кабинки, Дасти протянул руку и придержал створку.

– Марти, я не боюсь тебя.

– Ты должен бояться, должен.

– Скажи же мне, что произошло! – пораженный, потребовал он.

Прожилки в ее сделавшихся темными голубых глазах походили на трещины в толстом стекле, черные зрачки казались пулевыми пробоинами в мишени.

И вдруг, словно раскололась невидимая преграда, из нее осколками посыпались слова:

– Во мне есть что-то такое, чего ты не знаешь, где-то внутри сидит другая я, полная ненависти, готовая искалечить, зарезать, уничтожить, а может быть, это и не иная, а просто я, и, значит, я не тот человек, которым всегда себя считала, а что-то извращенное, ужасное, ужасное!

Даже в самых кошмарных своих сновидениях, в самые отчаянные моменты своей жизни наяву Дасти никогда не испытывал такого всепоглощающего испуга, и в сложившемся в мозгу представлении о себе как о человеке он никогда не допускал, что страх может настолько сокрушить его, как это было сейчас.

Он ощущал, что та Марти, которую он всегда знал, ускользает от него, необъяснимым образом, но неумолимо проваливается в какой-то психологический Мальстрем, более непостижимый, чем любая черная дыра в глубинах Вселенной, и что даже если какая-то ее часть останется здесь, после того как ужасный вихрь прекратится, то она окажется не менее загадочной, чем иноземная форма жизни.

И хотя до сих пор Дасти никогда не представлял себе, до какой степени им может овладеть ужас, он всегда понимал, насколько холодным станет для него этот мир, если в нем не будет Марти. Перспектива безрадостной и одинокой жизни без нее и являлась источником того страха, которым он сейчас терзался.

А Марти пыталась отступить подальше от стеклянной дверцы, пока не забилась в самый угол душевой кабины; она вся съежилась, обхватив грудь руками и засунув кулаки под мышки. Все ее кости, казалось, торчали наружу – колени, бедра, локти, лопатки, череп, – как будто скелет стремился разорвать свой союз с плотью.

Когда Дасти вслед за ней вступил в кабинку, Марти простонала:

– Прошу тебя, Дасти, не надо, пожалуйста, не надо. – Ее голос гулко отдавался от кафельных стен.

– Я могу помочь тебе.

Марти заплакала. Ее рот искривился, все черты лица исказились.

– Нет, милый, нет. Отойди. – Она тряслась всем телом.

– Неважно, что бы ни случилось, я смогу тебе помочь.

Когда Дасти приблизился, Марти соскользнула по стене и скорчилась на полу, так как ей было уже некуда отступать от него.

Он опустился рядом с нею на колени.

Когда же он положил ей руку на плечо, она забилась в конвульсиях, панически выкрикнула одно слово:

– Ключ!

– Что?

– Ключ, ключ! – Она оторвала сжатые кулаки от тела и поднесла их к лицу. Стиснутые пальцы судорожно разжались. Марти всмотрелась в пустую правую руку, затем в пустую левую. Она выглядела пораженной, как будто некий фокусник незаметно для нее заставил монету или скомканный шелковый шарф исчезнуть из ее ладони.

– Нет, он был у меня, он у меня, этот автомобильный ключ, он где-то здесь! – Она отчаянно ощупывала карманы джинсов.

Дасти вспомнил, что видел ключ от автомобиля на полу около тумбочки.

– Ты обронила его в спальне.

Она подняла на него недоверчивый взгляд, но потом, казалось, вспомнила.

– Прости меня. Что я могла сделать? Вонзить и повернуть. О, Иисус, бог мой! – Она продолжала дрожать всем телом. В ее глазах появилось выражение глубокого стыда, сразу же проявившегося чуть заметным румянцем на противоестественно меловой коже.

Когда Дасти попытался обнять ее, Марти принялась сопротивляться, нервно предупреждая его не доверять ей, беречь глаза, потому что, хотя у нее и не было автомобильного ключа, у нее были накладные акриловые ногти, достаточно острые для того, чтобы вонзиться в его глаза, потом она внезапно попыталась сорвать их, цепляясь ногтями одной руки за ногти другой; они громко щелкали – клик-клик-клик, – будто откуда-то сыпалась куча больших твердых жуков. Наконец Дасти перестал пытатьсяобнять ее и просто – черт возьми! – обнял, ошеломив Марти. Он сжал ее в своих любящих объятиях, с силой прижал к себе, как если бы его тело было громоотводом, через который могли бы уйти ее страхи, чтобы она могла вернуться к действительности. Она напряглась, пытаясь спрятаться в свой эмоциональный панцирь, и, хотя внешне уже становилась больше похожа на себя, еще сильнее сжалась в комочек, так что казалось, будто неимоверная сила ее страха стремилась стиснуть ее, пока Марти не станет такой же твердой, как камень, как алмаз, пока она не сколлапсирует в черную дыру своего собственного создания и не исчезнет в параллельной вселенной, куда, как ей на миг подумалось, скрылся автомобильный ключ, когда его не оказалось у нее ни в правой, ни в левой руке. Дасти, не поддававшийся страхам, продолжал обнимать ее. Он медленно баюкал ее, сидя на полу душевой кабины, и говорил, что он любит ее, что все будет хорошо, что она не злобный орк, а добрый хоббит [24]24
  Орк и, хоббиты – сказочные существа из «Властелина Колец» Дж. Р.Р. Толкиена.


[Закрыть]и что в этом можно легко убедиться, стоит лишь взглянуть на ее забавные, неженственные, но очаровательные пальчики на ногах, которые она унаследовала от Улыбчивого Боба, говорил ей все, что только приходило ему на ум, что могло бы вызвать у нее улыбку. Улыбалась она или нет, он не знал, так как ее голова была опущена и лица не было видно. Однако через некоторое время она прекратила сопротивление. Прошло еще немного времени – чуть побольше, – и ее тело расслабилось, и она сама обхватила мужа руками, сначала робко, потом смелее, и постепенно она повернулась к нему всем телом и прижалась так же, как он прижимался к ней, с беззаветной любовью, с острым ощущением наступивших в их жизни безвозвратных перемен и с тяжелым сознанием того, что теперь они существовали в гигантской тени надвигающегося неведомого.

ГЛАВА 27

Посмотрев по телевизору вечерние новости, Сьюзен Джэггер обошла квартиру, сверив все имевшиеся в ней часы со своими электронными наручными часами. Она занималась этим каждый вторник по вечерам в один и тот же час.

В кухне одни часы были встроены в духовку и микроволновую печь, а еще одни висели на стене. Элегантные декоративные часы, работавшие от батарейки, стояли на каминной полке в гостиной, а на тумбочке рядом с ее кроватью находились радиочасы.

Ни одни из этих часов не уходили вперед и не отставали за неделю больше чем на минуту, но Сьюзен доставляла удовольствие сама процедура их контроля и проверки хода с точностью до секунды.

После шестнадцати месяцев почти полной изоляции и хронического состояния тревожности она опиралась на ритуалы как на важные средства для сохранения рассудка.

Для каждого из домашних дел она выработала сложную систему процедур, которой следовала не менее строго, чем инженер с атомной электростанции – инструкции по эксплуатации оборудования, нарушение которой может привести к катастрофическому разогреву и плавлению ядерного горючего. Покрытие полов мастикой или полировка мебели превратились в длительные мероприятия, которые должны были заполнить время, дабы оно не оставалось пустым. Выполнение любой работы с высочайшим качеством, которое достигалось лишь благодаря скрупулезному следованию всем указаниям, имевшимся в руководствах для домашних хозяек, порождало в ней ощущение, что она в состоянии владеть собою, и это успокаивало ее, несмотря даже на то, что она отдавала себе отчет: это в значительной степени иллюзия.

После того как все часы были сверены, Сьюзен отправилась в кухню, чтобы приготовить обед. Салат из помидоров и эскариоля. Цыпленок в марсале.

Приготовление пищи было самым любимым из всех ее ежедневных занятий. Она следовала рецептам с научной точностью, отмеряла и соединяла все компоненты с такой же тщательностью, с какой пиротехник манипулирует со своими привередливыми взрывчатыми химикалиями. Кулинарные и религиозные ритуалы, как никакие другие, обладали способностью успокаивать сердце и привносить мир в сознание, возможно, потому, что одни направлены на питание плоти, а другие – души.

Однако этим вечером она не могла сконцентрироваться на аккуратной шинковке овощей, натирании, отмеривании, перемешивании. Ее внимание постоянно обращалось к молчащему телефону. Она с нетерпением ждала звонка Марти, особенно теперь, после того как она наконец-то набралась смелости, чтобы рассказать о своем таинственном ночном посетителе.

До недавних событий она была уверена, что может с легким сердцем говорить с Марти о чем угодно, не испытывая ни малейшей неловкости. Однако уже в течение шести месяцев она была не в силах рассказать о том сексуальном насилии, которому подвергалась во время сна.

Ее заставлял молчать стыд, но на самом деле стыд значил меньше, чем опасение, что ее могут принять за сумасшедшую. Ведь она сама считала, что трудно поверить в то, что можно было раздеть ее, изнасиловать и опять одеть, не разбудив; при том что таких случаев было много.

Эрик не был волшебником, способным проникать в квартиру и выбираться из нее – и овладевать ею, Сьюзен, – и оставаться при этом незамеченным.

Хотя Эрик действительно мог быть тем слабым и нравственно неразборчивым существом, каким его находила Марти, Сьюзен отказывалась соглашаться с тем, что он мог ненавидеть до такой степени, чтобы творить с ней такие вещи, а ведь за этой мерзостью, несомненно, скрывалась ненависть. Они действительно любили друг друга, и их разрыв был отмечен сожалением, а не гневом.

Если бы он захотел ее, она, скорее всего, пошла бы ему навстречу, даже несмотря на то что он оставил ее в трудное время. И поэтому у него не могло быть никаких причин для того, чтобы строить такие сложные и продуманные до мелочей планы и чтобы брать ее против ее желания.

И… если это не Эрик, то кто же?

Пусть эта мысль кажется невероятной, но Эрик, который жил вместе с нею в этом доме и использовал верхний этаж – этот самый, где она теперь жила, – мог знать, каким образом справиться с дверями и окнами. Ни у кого больше не было возможности так хорошо изучить этот дом, чтобы ходить туда-сюда, не оставляя следов.

Ее рука задрожала, и из мерной ложки просыпалась соль.

Оторвавшись от приготовления обеда, она вытерла свои внезапно вспотевшие руки о посудное полотенце.

Подойдя к входной двери квартиры, она внимательно осмотрела засовы. Оба были задвинуты. Цепочка на месте.

– Я в своем уме! – вслух произнесла она, опершись спиной на дверь.

Во время телефонного разговора Марти, казалось, поверила ей.

Но убедить других будет совсем не так легко.

Доказательства ее утверждения о том, что она подвергалась насилию, были недостаточно убедительными. Иногда она испытывала болезненные ощущения во влагалище, но это бывало не всегда. На ее бедрах и груди иногда появлялись синяки, соответствующие своими размерами кончикам человеческих пальцев, но она не могла доказать, что они возникали из-за грубых прикосновений насильника, а не являлись результатом каких-то случайностей в процессе обычной физической деятельности.

Сразу же по пробуждении она всегда безошибочно знала, если у нее побывал этот призрачный (хотя, увы, реальный) злоумышленник, даже если у нее не было болезненности между ног или новых синяков, даже не успев обнаружить пятно спермы на своем теле – она чувствовала себя грязной, вернее, оскверненной.

Но чувства, однако, не могли считаться доказательствами.

Единственным свидетельством того, что с нею был мужчина, являлась сперма, но она никак не подтверждала насилия.

Помимо всего прочего, предъявить властям испачканные трусики или же, что еще хуже, отправиться в больницу «Скорой помощи», чтобы там сделали соскоб из влагалища, потребовало бы от нее гораздо больших усилий, чем она сейчас была в состоянии выдержать.

Действительно, ее состояние, агорафобия, было главной причиной, из-за которой она так долго отказывалась довериться Марти, уже не говоря о полиции или других посторонних. Хотя достаточно просвещенные люди знали, что экстремальная фобия не является разновидностью безумия, большинство из них могли не помочь ей, а отнести ее слова к разряду странностей пограничного состояния. И если бы она принялась утверждать, что подвергается сексуальному насилию во сне, что это делает призрачный злоумышленник, которого она никогда не видела, человек, способный проходить сквозь запертые двери… Да услышав это, даже лучшая подруга, знающая ее почти всю жизнь, вполне может задаться вопросом: а не является ли агорафобия, которая сама по себе не есть психическое заболевание, предшественницей настоящего умственного расстройства?

И теперь, все же еще раз осмотрев засовы, Сьюзен нетерпеливо подошла к телефону. Она не могла больше ни минуты ждать обещанного звонка Марти. Ей было необходимо получить подтверждение того, что хотя бы ее лучшая подруга, пусть даже одна во всем белом свете, верит в призрачного насильника.

Сьюзен даже нажала на четыре кнопки, набрав первые цифры номера Марти, но повесила трубку. Если она слишком явно продемонстрирует свою слабость или нетерпение, то ее история может показаться менее правдоподобной.

Вернувшись к соусу из марсалы, она поняла, что слишком возбуждена для того, чтобы кулинарные ритуалы могли ее убаюкать. Да и голода она не испытывала.

Она откупорила бутылку «Мерло», налила полный бокал вина и присела за стол в кухне. В последнее время она пила больше, чем обычно. Отхлебнув вина, она посмотрела сквозь стакан на свет. Темно-рубиновая жидкость была прозрачной, без следа какой-либо мути.

В течение некоторого времени она была уверена в том, что кто-то каким-то образом дает ей наркотики. Такая возможность все еще продолжала тревожить ее, но уже не казалась столь вероятной, как некогда.

Рогипнол, который журналисты прозвали наркотиком для свиданий… Так, пожалуй, можно было бы объяснить, как получается, что она ничего не замечает или, по крайней мере, забывает, что ее грубо берет мужчина. Подмешайте рогипнол женщине в спиртное, и она окажется в начальной стадии опьянения: потеряет ориентацию, окажется уступчивой и беззащитной. Состояние, возникшее под действием наркотика, в конечном счете переходит в настоящий сон, а после пробуждения женщина ничего или почти ничего не помнит о том, что происходило ночью.

Но, однако, по утрам, после отвратительных визитов ее таинственного посетителя, Сьюзен ни разу не испытывала никаких признаков отравления рогипнолом. Ни тошноты, ни сухости во рту, ни ухудшения зрения, ни пульсирующей головной боли, ни вялости, ни нарушения чувства равновесия. Обычно она просыпалась в абсолютно здравом уме, даже освеженной, но с ощущением оскверненности.

К тому же она неоднократно меняла своих поставщиков. Порой продукты для Сьюзен покупала Марти, но, как правило, она заказывала их в небольших магазинчиках, которые занимались доставкой на дом. Сейчас немногие оказывают такие услуги, даже за дополнительную плату. Хотя Сьюзен, меняя продавцов, имела дело, пожалуй, со всеми такими торговцами в городе – чему способствовала ее параноидальная уверенность в том, что кто-то подсыпает наркотики ей в пищу, – это не помогло положить конец ночным вторжениям.

В отчаянии она попыталась найти ответ в сверхъестественном. Передвижная библиотека доставляла ей книги с сенсационными повествованиями о призраках, вампирах, демонах, об изгнании нечистой силы, о черной магии и похищении людей инопланетянами.

Библиотекарь, сказать к его чести, ни разу никак не прокомментировал ее выбор, даже бровью не повел в знак своего удивления жадным пристрастием Сьюзен к этому специфическому предмету. Возможно, ему казалось, что это более здоровое чтение, нежели современная политика или сплетни о знаменитостях.

Сьюзен была буквально очарована легендой об инкубе. Этот злой дух являлся к спящим женщинам и овладевал ими, когда они видели сны.

Но очарование так и не превратилось в убеждение. Она еще не дошла до суеверия и не считала, что должна спать, положив четыре экземпляра Библии по углам кровати, или же носить ожерелье из чеснока.

В конце концов она забросила исследования сверхъестественного, поскольку из-за копания в иррациональных сферах ее агорафобия стала усиливаться. Присутствуя на пиру безумия, она, похоже, питала больную часть своей души, в которой процветал ее необъяснимый страх.

«Мерло» в бокале осталось меньше половины. Сьюзен долила его доверху.

Держа бокал в руке, она отправилась в обход по квартире, чтобы удостовериться в том, что все возможные входы накрепко закрыты.

Оба окна столовой глядели на соседнее здание, возвышавшееся поблизости от дома Сьюзен. Они были заперты. В гостиной она выключила лампы и села в кресло, потягивая вино, пока ее глаза привыкали к темноте.

Ее фобия уже усилилась до такой степени, что ей было чрезвычайно трудно смотреть на мир, залитый дневным светом, пусть даже и через окно. Но пока что ей ничего не препятствовало рассматривать ночной мир при пасмурном небе, когда в лицо ей не смотрели с бездонного неба мириады звезд. При такой погоде, как сегодня, Сьюзен никогда не упускала случая проверить себя, поскольку опасалась, что если она совсем не будет упражнять свою хрупкую храбрость, то вскоре та совсем атрофируется.

Когда предметы перед Сьюзен приобрели четкие очертания, а слабенький двигатель силы духа в ее сердце под влиянием «Мерло» заработал ровнее, она подошла к середине большого трехстворчатого окна, обращенного к океану. После непродолжительного колебания она набрала полную грудь воздуха и приподняла плиссированную штору.

Прямо перед домом расстилался променад – приморская аллея. Мокрый асфальт сверкал ледяным блеском в свете далеко отстоявших один от другого уличных фонарей. Хотя было еще не поздно, вся аллея была почти пуста – мало кому хотелось гулять в прохладный и сырой январский день. Прокатили двое молодых людей на роликовых коньках. От одного островка тени к другому, задрав хвост, скачками перебежал кот.

Редкие пальмы и уличные фонари были связаны между собой тонкими ленточками туманных испарений. Стоял штиль, ветви висели неподвижно, и потому казалось, что плавно струившийся туман был живым и в его безмолвном продвижении ощущалась потаенная угроза.

Сьюзен могла разглядеть лишь небольшую часть окутанного ночной тьмой пляжа. Тихий океан ей не был виден вообще: его закрывал барьер плотного тумана, который сейчас отодвинулся к самому побережью и сам почти слился с темнотой. Лишь изредка при случайных отблесках света перед глазами мелькала высокая серая стена, при виде которой в голову приходила мысль о вздыбившейся над берегом волне цунами, озаренной внезапной вспышкой за момент до того, как она, сотрясая землю, разобьется о набережную. А ленты, оторвавшиеся от туманного барьера, напоминали о струйках пара, поднимающихся от куска сухого льда.

Когда звезды были скрыты низкими облаками, а тьма и туман делили мир на крохотные кусочки, Сьюзен могла смотреть в окно на протяжении нескольких часов. Она ощущала себя отгороженной от своих страхов, лишь сердце билось учащенно. И внезапно возникшее у нее предчувствие не было следствием агорафобии: она вдруг ощутила, что за ней наблюдают.

С тех пор, как начались ночные посягательства, Сьюзен все больше и больше досаждал этот новый страх. Скопофобия, боязнь подглядывания.

Но в данном случае это была не просто еще одна фобия, не просто необъяснимый страх, а совершенно рациональная реакция на происходящее. Если ее насильник-фантом был реален (а он был), ему следовало время от времени держать ее дом под наблюдением, чтобы убедиться в том, что, когда он нанесет визит, она будет в одиночестве.

Тем не менее ее беспокоило появление новых наслоений поверх агорафобии. Если так пойдет дальше, то она в конце концов окажется спеленута по рукам и ногам, как египетская мумия, закрыта саваном тревожности, парализована и прекрасно забальзамирована заживо.

Променад был пустынен. Стволы пальм были недостаточно толстыми для того, чтобы спрятать человека.

Он – там.

Уже три ночи подряд на Сьюзен не нападали. И этот слишком уж человекоподобный инкуб должен был объявиться. В своих проявлениях он демонстрировал образец аккуратности в подходе к удовлетворению потребности, его поведение было столь же размеренным, как и смена лунных фаз, управляющих током крови в жилах вервольфа [25]25
  Человек-оборотень, становящийся волком и по ночам нападающий на людей и скот, из германской мифологии.


[Закрыть].

Много раз она пыталась бодрствовать всю ночь, чтобы поймать его, когда он пробирается в квартиру. Когда она, измученная, с покрасневшими от бессонницы глазами, выдерживала до утра, он не показывался. Но в тех случаях, когда сила воли изменяла ей и она засыпала, он все же являлся. Однажды она заснула полностью одетой, сидя в кресле, а проснулась также полностью одетой, но в кровати с прилипшим к ней слабым запахом его пота и с ненавистным липким пятном его спермы в трусах. Он, казалось, каким-то шестым чувством знал, когда она спала и была беспомощна.

Он – там.

Там, где плоский пляж уходил в темноту и туман, плавно горбились несколько невысоких дюн. Наблюдатель мог скрываться за одной из них, хотя для того, чтобы остаться незамеченным, должен был лежать, вжавшись в песок.

Она чувствовала на себе его пристальный взгляд. Или ей казалось, что чувствует.

Сьюзен быстро опустила штору, закрыв окно.

Разгневанная собственной постыдной робостью, потрясенная скорее яростью и неверием в свои силы, чем страхом, уставшая от своего состояния беспомощной жертвы – состояния, которое так и не стало для нее привычным, ведь большую часть жизни она жертвой себя ни в коем случае не чувствовала, – она смертельно переживала из-за того, что не может преодолеть агорафобию и выйти наружу, промчаться по пляжу, пробежать по песчаным гребням дюн и встретиться лицом к лицу со своим мучителем или же доказать себе, что его там не было. Но у нее не хватало смелости на то, чтобы преследовать преследователя, и оставалось только прятаться в доме и ждать.

Она не могла даже надеяться на избавление, потому что надежда, которая так долго поддерживала ее, к настоящему времени сократилась настолько, что если бы она обладала физической сущностью, то ее вряд ли можно было бы рассмотреть в увеличительное стекло и даже в самый мощный микроскоп.

Увеличительное стекло!

Выпустив из рук шнур занавески, Сьюзен почти в буквальном смысле ухватилась за новую идею, мысленно осмотрела ее со всех сторон и осталась довольна своей находкой. Прикованная к дому агорафобией, она не могла преследовать своего противника, но, возможно, ей удастся рассмотреть его, пока он наблюдает за нею.

В шкафу, стоявшем в спальне, на полке над висящей одеждой лежала пластиковая сумка, в которой хранился мощный бинокль. В лучшие времена, когда она нисколько не расстраивалась при виде освещенного солнцем мира, широко раскинувшегося в своей необъятности, ей нравилось смотреть на парусные регаты, проходившие у побережья, и на большие океанские суда, направляющиеся в Южную Америку или Сан-Франциско.

Захватив из кухни двуногую складную скамеечку, она поспешила в спальню. Бинокль находился именно там, где она и ожидала его найти.

На той же самой полке, среди других вещей, лежал предмет, о котором она совершенно забыла. Видеокамера. Видеокамера была одним из многих непродолжительных увлечений Эрика. Интерес к съемке на пленку и монтажу домашнего кино он полностью утратил задолго до того, как они расстались.

Возможность использовать технику сразу же перевернула с ног на голову весь план Сьюзен о том, чтобы рассматривать дюны в поисках скрытого наблюдателя. Не прикоснувшись к биноклю, она извлекла твердый пластмассовый футляр, в котором находилась камера и всяческие принадлежности к ней, положила на кровать и раскрыла.

Помимо камеры, в футляре находились запасные аккумуляторы с зарядным устройством, две неиспользованные кассеты и толстая инструкция.

Ей никогда еще не приходилось пользоваться камерой. Все съемки проводил Эрик. И теперь она с жадным интересом читала инструкцию.

Как обычно, взявшись за новое хобби, Эрик не удовольствовался обычными инструментами. Ему обязательно требовалось самое лучшее, самое современное оборудование и все возможные приспособления к нему. Вот и эта ручная видеокамера выглядела компактной, но при этом была оснащена высококачественными линзами, позволяла получить практически безупречную видео– и звукозапись и при этом работала совершенно бесшумно, так, что ее собственный высокочувствительный встроенный микрофон не улавливал звука работающего мотора.

Кроме того, в ней использовались не только двадцати– или тридцатиминутные ленты, а можно было поставить и двухчасовую кассету. Но этим возможности увеличения объема сделанной записи не исчерпывались. Снизив скорость движения ленты, можно было на двухчасовой кассете вести съемку в течение трех часов, хотя, как утверждала инструкция, при этом четкость изображения и точность воспроизведения цветов оказались бы на десять процентов ниже, чем при стандартной скорости.