Текст книги "Ложная память"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Валет, усевшийся перед Марти, принялся чесаться, и она чуть не закричала.

Когда она открыла глаза, то увидела, что собака глядит на нее с тем одновременно умоляющим и обеспокоенным выражением, благодаря которому золотистые ретриверы считаются чуть ли не совершенством среди собак.

Хотя Марти вовсе не была уверена, что сможет стоять самостоятельно, если перестанет опираться на раковину, она все же заставила себя отцепить одну руку. Дрожа всем телом, она дотянулась до Валета.

И, как будто собака была громоотводом, часть парализовавшего женщину страха мгновенно вытекла из нее, словно потрескивающий электрический ток в высоковольтных проводах. Она вновь ощутила себя прочно стоящей на земле, а кромешный ужас сменился простым опасением.

Ведь нежный, ласковый и прекрасный Валет был робким существом. Если он ничего не испугался в этой маленькой комнатке, то никакой опасности там просто не существовало. Пес лизнул ей руку.

Набравшись храбрости от собаки, Марти наконец подняла голову. Медленно. Превозмогая зловещие предчувствия. В зеркале не было никакого чудовищного лика, никакого потустороннего пейзажа, никакого призрака – только ее собственное совершенно бледное лицо и знакомая ванная комната позади.

Когда она всмотрелась в отражение своих синих глаз, ее сердце заколотилось снова, поскольку в каком-то очень существенном смысле она стала незнакомкой сама для себя. Эта трясущаяся женщина, пугающаяся собственной тени, охваченная паникой из-за того, что нужно было взглянуть в зеркало… Это была не Мартина Родс, дочь Улыбчивого Боба, которая всегда крепко держала в руках уздечку жизни, твердо сидела в седле и с воодушевлением ехала своим путем.

– Что со мной происходит? – спросила она у женщины в зеркале, но ни отражение, ни собака не могли дать ей ответа.

Зазвонил телефон. Она вошла в кухню, чтобы ответить. Валет шел за ней следом. Он смотрел на нее с удивлением; хвост вильнул было один раз, а потом замер в неподвижности.

– К сожалению, вы ошиблись номером, – сказала Марти и положила трубку. Тут она обратила внимание на то, что собака глядит на нее совсем не так, как обычно. – Ну, а что не так с тобой?

Валет продолжал разглядывать ее; шерсть у него на загривке слегка взъерошилась.

– Клянусь, это была не соседская девочка-пуделиха, и спрашивали не тебя.

Когда она возвратилась в ванную, к зеркалу, ей по-прежнему не понравилось то, что она видела, но теперь она знала, как ей поступить.

ГЛАВА 4

Дасти прошел под ветвями финиковой пальмы, мягко шелестящими от порывов ветра, и завернул за угол дома. Здесь он обнаружил третьего участника команды, Фостера Ньютона по прозвищу Пустяк.

На поясе Пустяка болтался его неизменный радиоприемник. Пара наушников вдувала радиоразговоры ему в уши.

Он не слушал программы, в которых обсуждались политические новости или проблемы современной жизни. В любой час, днем или ночью, Пустяк знал, где на шкале настройки находятся передачи, повествующие об НЛО, похищениях людей инопланетянами, телефонных звонках покойников с того света, существах из четвертого измерения и снежном человеке.

– Привет, Пустяк.

– Привет.

Пустяк старательно оттирал пемзой оконную раму. Его пальцы, покрытые мозолистой кожей, были белыми от содранной краски.

– Ты знаешь про Скита? – спросил Дасти, проходя мимо него по вымощенной черным сланцем дорожке.

Тот кивнул.

– На крыше.

– Притворяется, будто собирается спрыгнуть.

– Может, и прыгнет.

От удивления Дасти остановился и обернулся всем телом.

– Ты и впрямь так думаешь?

Ньютон был обычно настолько молчалив, что Дасти ожидал, что в ответ на вопрос тот разве что пожмет плечами. Но Пустяк против своего обыкновения высказался:

– Скит не верит.

– Во что? – несколько оторопев, спросил Дасти.

– Ни в какие слова.

– Но ведь на самом деле он неплохой мальчишка.

Ответная реплика Пустяка могла, вероятно, равняться застольному спичу для иного человека:

– Проблема в том, что в нем мало что есть.

Благодаря своему округлому, как пирог, лицу, подбородку, похожему на сливу, толстогубому рту, вишнево-красному носу с круглым, как та же вишня, кончиком и ярко красным щекам Ньютон Фостер вполне мог бы сойти за беспутного гедониста. Но карикатурность облика сразу же отходила на второй план, стоило лишь взглянуть в его ясные серые глаза, увеличенные толстыми стеклами сильных очков. Глаза были полны печали. Это не была печаль, связанная с какой-то определенной причиной, например, в данный момент с самоубийственным порывом Скита, нет, это была вечная печаль, с которой Пустяк, казалось, воспринимал всех и вся.

– Пустота, – добавил он.

– Скит? – переспросил Дасти.

– Он пуст.

– Он найдет себя.

– Он бросил поиски.

– Это пессимизм, – отрезал Дасти, поневоле подстраиваясь под лаконичный разговорный стиль Пустяка.

– Реализм.

Пустяк поднял голову. Его внимание переключилось на дискуссию, которую передавали по радио. Дасти слышал только слабый жестяной звук невнятного шепота, чуть доносившийся из одного наушника. Пустяк стоял, склонившись над подоконником, с куском шлифовальной пемзы в руке, его глаза были наводнены еще большей печалью, которая, скорее всего, возникла под влиянием того сверхъестественного, чему он внимал, неподвижный, будто пораженный паралитическим лучом из оружия инопланетянина.

Взволнованный мрачным предсказанием Пустяка, Дасти поспешил к длинной алюминиевой раздвижной лестнице, по которой раньше поднялся на крышу Скит. После краткого размышления он решил переставить ее к фасаду дома. Скит мог слишком взволноваться из-за чересчур прямого подхода и спрыгнуть вниз прежде, чем его удалось бы уговорить спуститься по лестнице. Дасти торопливо полез вверх, ступеньки грохотали под его ногами.

Вступив с вершины лестницы на крышу, Дасти оказался над задним фасадом дома. Скит Колфилд находился над передним фасадом, его не было видно за круто вздымавшимися рядами оранжевых плиток-черепиц из обожженной глины, которые делали крышу похожей на чешуйчатый бок спящего дракона.

Этот дом располагался на холме, и в паре миль к западу от него, за перенаселенной низиной Ньюпорт-Бич и его укромной гаванью, лежал Тихий океан. Обычная синева воды, словно осадок, опустилась на океанское дно, и изменчивые волны были окрашены во множество оттенков серого, смешанного с черным: отражение неприветливых небес. На горизонте море и небо, казалось, вставали дыбом, образовав колоссальную темную волну, которая, если дойдет до дела, может помчаться на берег с такой силой, что перевалит за Скалистые горы более чем на шесть сотен миль к востоку.

Позади дома, на сорок футов ниже, чем Дасти, находился вымощенный сланцем патио, который представлял собою более серьезную опасность, чем море и приближающийся шторм. И Дасти было гораздо легче представить себе, как его кровь разбрызжется по сланцевым плиткам, чем увидеть мысленным взором залитые наводнением почти до самых вершин Скалистые горы.

Повернувшись спиной к океану и к угрожающей пустоте за краем крыши, пригнувшись и вытянув руки вперед и чуть в стороны, чтобы они служили противовесом такой опасной силе земного притяжения, Дасти принялся карабкаться вверх по крыше. С берега пока что дул просто сильный бриз, еще не превратившийся в полноценный ветер, но Дасти был благодарен за то, что он дует ему в спину и прижимает к крыше, вместо того чтобы отдирать от нее. Достигнув стыка с длинным уклоном, он, расставив для устойчивости ноги, утвердился на гребне и бросил взгляд в сторону переднего фасада дома, через ломаные грани сложной крыши.

Скит балансировал на другом коньке, проходившем параллельно этому, около двухтрубного дымохода, замаскированного под приземистую звонницу. Оштукатуренную башню поддерживали палладиевские [6]6
  Палладио, Андреа (1508-1580) – итальянский зодчий, один из основоположников архитектуры Возрождения.


[Закрыть]арки, колонны из фальшивого известняка подпирали обшитый медью купол в испанском колониальном стиле, но наверху купол был урезан, причем венчавший его декоративный готический шпиль казался здесь не более уместным, чем была бы гигантская неоновая реклама пива «Будвайзер».

Скит сидел спиной к Дасти, поджав к груди колени, и глядел на ворон, которые все так же кружили над ним. Его руки были воздеты к птицам в любовном жесте, приглашавшем их сесть ему на голову и плечи, как если бы он был не маляром, а святым Франциском Ассизским в обществе его крылатых друзей.

Все так же балансируя на гребне крыши, как пингвин, Дасти поплелся к северу и добрался до места, где крыша, на которой он находился, нависала карнизом над другой крышей, снижавшейся с запада к востоку. Он сошел с конька и принялся сползать по закругленным черепицам, как можно сильнее откидываясь назад, так как теперь земля всей силой своей гравитации непреклонно тащила его вперед. Присев на корточки, он после секундного колебания перепрыгнул через водосточный желоб и оказался на три фута ниже, приземлившись на три точки на покатой поверхности; каждая из ног, обутых в тапочки на резиновой подошве, оказалась по обе стороны гребня, на противоположных скатах.

Дасти не смог хорошо сбалансировать свой вес в момент приземления, и его резко качнуло вправо. Он попытался удержать равновесие, но мгновенно осознал, что не сможет устоять. И поэтому, не дожидаясь, пока его тело выйдет из-под контроля и покатится навстречу смерти, он сам бросился ничком и растянулся на черепичном гребне, упираясь изо всей силы правой рукой и ногой в южный скат и пытаясь левой рукой и ногой зацепиться за северный. Ему вдруг пришло в голову, что он ведет себя как перепуганный неумелый ковбой, усевшийся на родео на разъяренного быка.

Так он полежал некоторое время, рассматривая оранжево-коричневую черепицу, покрытую чуть заметной патиной мертвых лишайников. Это напомнило ему картины Джексона Поллока [7]7
  Поллок, Джексон (1912-1956) – американский живописец, один из основоположников абстракционизма в американской живописи.


[Закрыть], хотя естественная картина была тоньше, привлекательнее для глаз и исполнена большего значения.

Когда начнется дождь, пленка мертвого лишайника сразу же станет скользкой, и удержаться на обожженной в печи черепице будет труднее, чем на ледяном склоне. Он должен был добраться до Скита и спуститься вместе с ним с крыши до того, как на город обрушится шторм. Наконец он пополз вперед к еще одной колоколенке, поменьше. На этой купола не было, она представляла собой миниатюрную версию мечети и была облицована изразцами с каноническим исламским изображением Райского древа. Владельцы дома не были мусульманами и, вероятно, включили эту деталь в отделку потому, что сочли ее привлекательной на вид, хотя ею не мог любоваться никто, кроме кровельщиков, маляров и трубочистов.

Прислонясь к шестифутовой башне, Дасти поднялся на ноги. Цепляясь руками за вентиляционные отверстия, он обполз вокруг строения и добрался до следующего открытого отрезка крыши.

И снова он, балансируя на коньке, заторопился на полусогнутых ногах к другой проклятой псевдоколокольне с таким же Райским древом. Он казался себе похожим на Квазимодо, горбуна, жившего некогда на колокольне собора Парижской Богоматери; правда, он был, пожалуй, не так уродлив, как тот бедняга, но и не так ловок.

Таким же образом он обошел следующую башню и направился к концу кровли, протянувшейся с запада на восток, над которой нависал карниз кровли, ориентированной с севера на юг, что венчала переднее крыло дома. Скит оставил короткую алюминиевую лестницу, по которой поднимался с нижней части крыши на более высокую, и Дасти воспользовался ею, встав, как обезьяна, на четвереньки, когда переползал с последней ступеньки на очередной скат.

Когда Дасти наконец покорил последнюю вершину, Скит встретил его без всякого удивления или тревоги.

– С добрым утром, Дасти.

– Привет, Малыш.

Дасти было двадцать девять лет, всего на пять лет больше, чем Скиту, тем не менее он всегда воспринимал его как ребенка.

– Ты не будешь возражать, если я присяду?

– Уверен, что твое общество будет мне приятно, – с улыбкой отозвался Скит.

Дасти угнездился рядом с ним на гребень крыши, сжав колени и плотно упершись подошвами ботинок в черепичные плитки.

Далеко на востоке, за дрожащими от ветра верхушками деревьев и множеством крыш, за автострадами и кварталами массовой застройки, за холмами Сан-Хоакин возвышались бурые иссохшие горы Санта-Аны. Сейчас, перед сезоном дождей их вековечные пики обвивали густые тучи, словно грязные тюрбаны.

Внизу, на дороге, Мазервелл разворачивал большой кусок брезента, правда, его самого видно не было.

Охранник хмуро посмотрел на них, а потом демонстративно поднял руку и перевел взгляд на часы. Действительно, он дал Дасти десять минут на то, чтобы уговорить Скита спуститься.

– Извини, – сказал Скит устрашающе спокойным голосом.

– За что?

– За прыжки на работе.

– Ты мог бы оставить это занятие на свободное время, – согласился Дасти.

– Да, но мне хочется спрыгнуть, когда я счастлив, а не когда я несчастен, а на работе я чувствую себя самым счастливым.

– Что ж, я стараюсь делать так, чтобы работать было приятно.

Скит негромко рассмеялся и вытер рукавом сопливый нос.

Скит всегда был худощав, но прежде он был крепким и стройным, а теперь он был тощим, даже изможденным, но при этом казался каким-то чересчур мягким, как будто потерянный им вес приходился целиком на кости и мускулы. Он был к тому же очень бледен, хотя часто работал на солнце; призрачная бледность проглядывала сквозь его загар, который был сейчас скорее серым, чем коричневым. В дешевых тапочках из черного брезента на белой резиновой подошве, красных носках, белых штанах и драном бледно-желтом свитере с потертыми манжетами, которые свободно болтались вокруг его костистых запястий, он был похож на мальчика, потерявшегося ребенка, скитавшегося в пустыне без пищи и воды.

Скит снова вытер нос рукавом свитера и пояснил:

– Похоже, я простудился.

– А может быть, насморк – это просто побочный эффект.

Обычно глаза Скита были медно-карего цвета и сильно блестели, но сейчас они оказались настолько водянистыми, что часть цвета, казалось, вымылась из них, и взгляд стал тускло-желтоватым.

– Ты думаешь, что я подвел тебя, да?

– Нет.

– Именно так ты и думаешь. И думаешь правильно. Да я и не собираюсь спорить.

– Ты не можешь подвести, – заверил его Дасти.

– Но я все же это сделал. Мы оба знали, что так и будет.

– Ты можешь подвести только себя.

– Расслабься, братец. – Скит, успокаивая, ласково пожал колено Дасти и улыбнулся. – Я не собираюсь упрекать тебя в том, что ты слишком много ожидал от меня, и не собираюсь рвать на себе волосы из-за того, что все испортил. Я уже прошел все это.

На сорок футов ниже из дома вышел Мазервелл. Он легко нес огромный матрас от двуспальной кровати.

Отбывшие в отпуск владельцы дома оставили Дасти ключи, так как несколько внутренних стен в проходных помещениях тоже нуждались в окраске. Эта часть работы уже была закончена.

Мазервелл бросил матрас на расстеленный брезент, поглядел на Дасти и Скита и вернулся в дом.

Даже с высоты в сорок футов Дасти мог ясно разглядеть, что охранник не одобрил набег на дом, который совершил Мазервелл, чтобы устроить посадочную площадку для сидевших на крыше.

– Что ты принимал? – спросил он.

Скит пожал плечами и, вскинув лицо к кружащимся воронам, уставился на них с такой глупой улыбкой и с таким умилением, что можно было принять его за одного из тех любителей природы, которые начинают день со стакана сока, собственноручно выжатого из пары свежих апельсинов, горячей булки из отрубей без сахара, омлета из соевого протеина и девятимильной пробежки.

– Ты наверняка помнишь, что принимал, – настаивал Дасти.

– Коктейль, – ответил Скит, – пилюли и порошки.

– Возбуждающие или успокоительные?

– Наверно, и те, и другие. И много. Но я чувствую себя совсем неплохо. – Он отвел взгляд от птиц и положил правую руку на плечо Дасти. – Я больше не чувствую себя дерьмом. Я пребываю в мире, Дасти.

– И все же мне хотелось бы знать, что ты принимал.

– Зачем? Может быть, это самый вкусный из моих рецептов, а ты так и не испробуешь его. – Скит улыбнулся и нежно ущипнул Дасти за щеку. – Только не ты. Ты не такой, как я.

Мазервелл вышел из дома со вторым матрасом от другой двуспальной кровати и положил его вплотную к первому.

– Какая глупость, – сказал Скит, указав пальцем с высоты на матрасы. – Я просто прыгну с другой стороны.

– Послушай, ты же не собираешься разбить башку о дорожку Соренсона? – твердо сказал Дасти.

– Им до этого не будет дела. Они находятся в Париже.

– В Лондоне.

– Все равно.

– Им будет еще какое дело. Они мочой изойдут.

Мигая своими мутными глазами, Скит поинтересовался:

– И что, они на самом деле будут волноваться или так, для проформы?

Мазервелл внизу спорил с охранником. Дасти слышал их голоса, но не мог разобрать слов. Скит все так же держал руку на плече Дасти.

– Тебе холодно.

– Нет, – возразил Дасти, – со мной все в порядке.

– Ты дрожишь.

– Это не от холода, просто мне страшно.

– Тебе? – Скит от недоверия попытался сфокусировать косые глаза. – Страшно? И чего же ты боишься?

– Высоты.

Мазервелл и охранник направились в дом. Сверху казалось, что Мазервелл обхватил парня рукой за спину под плечами, как будто пытался приподнять его над землей и поскорее унести прочь.

– Высоты? – Скит продолжал таращиться на него. – Да ты же всякий раз, когда нужно красить крышу, хочешь делать это сам.

– А при этом у меня все кишки сводит.

– Слушай, кончай шутить. Ты ничего не боишься.

– Нет, боюсь.

– Только не ты.

– Я.

–  Нет, не ты! – выкрикнул Скит с неожиданной яростью.

– Именно я.

В том состоянии, в котором пребывал сейчас Скит, его настроения могли мгновенно меняться от расслабленной удовлетворенности к крайнему неудовольствию. Он отдернул руку от плеча Дасти, обхватил себя за плечи и принялся медленно раскачиваться взад-вперед на узком насесте, образованном всего-навсего одним коньковым рядом черепицы. Его голос был исполнен муки, как если бы Дасти не просто сознался в боязни высоты, а объявил бы, что его тело изъедено смертельным раком: «Не ты, не ты, не ты, не ты…»

В таком состоянии Скит мог бы с пользой проглотить несколько ложек приязненного отношения. Но если бы он решил, что с ним нянчатся, то мог стать угрюмым, неприступным, даже враждебным. В обычных условиях это просто раздражало, но на высоте в сорок футов над мощенной камнем площадкой могло оказаться очень опасным. Вообще-то он лучше реагировал на сдержанную приязнь, юмор и холодную правду.

Дасти решил прервать это бесконечное «не ты», которое уже начало превращаться в песню.

– Ты такой кретин, – сказал он.

– Это тыкретин.

– Ничего подобного. Кретин – ты.

– Это ты самый настоящий, натуральнейший кретин, – убежденно заявил Скит.

Дасти помотал головой.

– Нет, я – психологический прогерик.

– Кто-кто?

– Слово «психологический» означает нечто, связанное с сознанием или влияющее на него. А прогерик – это кто-то, страдающий прогерией, врожденной ненормальностью, выражающейся в том, что человек преждевременно и быстро стареет. Прогерики уже в детстве кажутся стариками.

Скит понимающе качнул головой:

– Эй, да ведь я же видел историю об этом в «Шестидесяти минутах».

– Так вот, психологический прогерик – это тот, кто даже еще ребенком мысленно стар. Психологический прогерик. Мой папаша частенько называл меня так. Иногда он сокращал это прозвище – ПП. Он говорил: «Мой маленький пи-пи». «Как сегодня поживает мой маленький пи-пи?» Или же: «Маленький пи-пи, раз ты не хочешь смотреть, как я выпью еще немного виски, то почему бы тебе не выволочь свою задницу в сад и не поиграть там немного со спичками?»

Гнев и мучительное состояние оставили Скита так же внезапно, как и овладели им. Теперь в его голосе ясно слышалось сочувствие.

– Ничего себе. Это не слишком-то похоже на ласковое обращение, правда?

– Нет. Но и на обращение к кретинутоже.

– А кем был твой отец? – хмуро спросил Скит.

– Доктор Тревор Пенн Родс, профессор литературы, специалист в области деконструктивизма.

– Ах, да. Доктор Декон.

Уставившись на темневшие вдали горы Санта-Ана, Дасти процитировал доктора Декона: «Язык не в состоянии описать действительность. Литература не имеет никакого однозначного смысла, никакого реального значения. Интерпретация произведения, сделанная каждым из читателей, равносильна и куда важнее, чем намерения автора. На самом деле, ничего в жизни не имеет значения. Действительность субъективна. Ценности и правда субъективны. Сама жизнь – это иллюзорное пространство. Бла-бла-бла, давайте-ка еще выпьем».

Отдаленные горы совершенно точно выглядели реальными. Крыша под его ягодицами также ощущалась настоящей, а если бы он упал головой вперед на дорогу, то или умер бы, или же оказался покалеченным настолько, что жизнь стала бы в тягость. Это ни в чем не убедило бы несговорчивого доктора Декона, но для самого Дасти было бы вполне очевидно.

– Это из-за него ты боишься высоты? – спросил Скит. – Из-за каких-то его поступков?

– Чьих? Доктора Декона? Нет. Высота просто нервирует меня, только и всего.

Скит, производивший трогательное впечатление в своем беспокойстве, сказал:

– Ты мог бы выяснить причину. Поговорить с психиатром.

– Думаю, что мне будет лучше пойти домой и поговорить с моей собакой.

– Я много лечился…

– И это оказало на тебя чудесное воздействие, не так ли?

Скит так расхохотался, что из носу у него вытекла длинная струя.

– Извини.

Дасти вытащил из кармана пачку салфеток «Клинекс» и предложил ему одну. Скит утер нос и сказал:

– Ну, а что касается меня… у меня совсем другая история. Я всего боялся, с тех времен, которые даже и вспомнить не могу.

– Я знаю.

– Боялся, просыпаясь, боялся, когда ложился спать, и все время от постели до постели. Но теперь я не боюсь. – Он закончил возиться с «Клинексом» и протянул пачку Дасти.

– Оставь себе, – сказал тот.

– Благодарю. Эй, но ты знаешь, почему я больше не боюсь?

– Потому что набрался по самое некуда?

Скит расхохотался так, что все его тело затряслось, и, отсмеявшись, кивнул.

– Еще и потому, что я видел Другую Сторону.

– Другую сторону чего?

– Заглавного Д, заглавного С. Меня навестил ангел смерти и показал мне, что нас ожидает.

– Ты же атеист, – напомнил ему Дасти.

– Уже нет. Я прошел через все это. Братец, что может сделать тебя счастливым, а?

– Как это у тебя легко. Проглотил пилюлю и нашел бога.

Скит усмехнулся, при этом на его изможденном лице с пугающей отчетливостью обрисовались кости, словно под кожей совсем не осталось мяса.

– Покой, так ведь. Так вот, ангел проинструктировал меня: «Прыгай» – и поэтому я прыгну.

Внезапно налетел порыв ветра. Он был холоднее, чем прежде, и хлестнул по крыше, принеся с собой соленый аромат отдаленного моря, а следом за этим порывом, как дурное знамение, подступил гнилой запах разлагающихся морских водорослей.

Продолжать переговоры на этой крутой крыше под усиливающимся ветром означало бросить вызов природе. Дасти вовсе не хотел этого делать и поэтому молился про себя, чтобы ветер поскорее стих.

Предположив, что тяга Скита к самоубийству основывалась, как тот настаивал, на его вновь обретенном бесстрашии, и в надежде на то, что хорошая доза испуга сможет заставить мальчишку пожелать вновь уцепиться за жизнь, Дасти решил рискнуть:

– Мы находимся всего лишь в сорока футах над землей, а от края крыши до тротуара не больше тридцати-тридцати двух футов. Прыгнуть отсюда было бы как раз классическим поступком кретина. Посуди сам, то, что ты собираешься сделать, скорее всего, не закончится смертью. Ты не погибнешь, но окажешься парализован и проживешь ближайшие сорок лет беспомощным, привязанным множеством трубок к различным механизмам.

– Нет, я умру, – с почти веселой дерзостью огрызнулся Скит.

– Разве можно быть в этом уверенным?

– Не спорь со мной, Дасти.

– Я не спорю.

– Раз ты говоришь, что не споришь, значит, споришь.

– Значит, я спорил.

– Вот видишь!

Дасти глубоко вздохнул, чтобы немного успокоить нервы.

– Это настолько неопределенно. Давай спустимся отсюда. Я отвезу тебя на Фэшион-Айленд, в отель «Фор Сизонз». Мы сможем там подняться на крышу, на четырнадцатый, пятнадцатый этаж, сколько их там есть, и ты сможешь спрыгнуть оттуда, чтобы быть уверенным, что все пройдет так, как надо.

– Ты этого не сделаешь.

– Будь уверен. Раз уж ты решил это сделать, то сделай так, как надо, чтобы не напортачить еще и здесь.

– Дасти, я хоть и под кайфом, но не дурак.

Мазервелл и охранник вышли из дома с огромным матрасом. С этим страшно неудобным предметом они казались похожими на Лаурела и Харди в какой-то из комедий, и это было забавно, но смех Скита прозвучал для Дасти совершенно безрадостно.

Там, внизу, эти двое сгрузили свою ношу прямо поверх пары меньших матрасов, которые уже были уложены на брезент.

Мазервелл посмотрел на Дасти и воздел к небу руки, словно хотел спросить: «Чего же ты ждешь?»

Одна из круживших в небе ворон вообразила себя военным самолетом и произвела бомбежку с точностью, которая должна была вызвать жгучую зависть у представителя любых военно-воздушных сил, оснащенных по самому последнему слову техники. Грязно-белая капля разбрызгалась на левом башмаке Скита.

Скит поглядел на несдержанную ворону и перевел взгляд на свою оскверненную тапку. Его настроение менялось так быстро и резко, что казалось, у него не могла не закружиться голова. Его жуткая улыбка исчезла, будто склон, разрушенный оползнем, и лицо перекосилось в отчаянии.

– Вот она, моя жизнь, – громко произнес он несчастным голосом и, наклонившись, ткнул пальцем в массу на носке тапки, – моя жизнь.

– Не смеши людей, – прервал его Дасти. – Ты не настолько образован, чтобы мыслить метафорами. – Но на сей раз он не смог заставить Скита рассмеяться.

– Я так устал, – заявил Скит (он почти пропел эти слова на мотив «Битлз»), растирая птичье дерьмо большим и указательным пальцами. – Пора в постель.

Говоря про постель, он не имел в виду кровать. Его слова не означали также, что он собирается подремать на груде матрасов. Он хотел сказать, что намеревается устроиться на долгий сон, который он будет делить с червями под одеялом из грязи.

Скит поднялся на ноги. Хотя он казался не прочнее струйки дыма, но тем не менее стоял во весь рост и выглядел ничуть не встревоженным. Казалось, что негромко завывавший ветер ничуть не беспокоил его.

Когда же Дасти осторожно поднялся на полусогнутых ногах, береговой ветер хлестнул его с силой бури, заставив покачнуться всем корпусом. Ему пришлось несколько мгновений бороться за равновесие, прежде чем он, присев как можно ниже, наконец занял устойчивое положение.

Может быть, этот ветер представлял собой идеал деконструктивиста, и его воздействие на различных людей находилось в прямой зависимости от интерпретации каждого – простой бриз для меня, тайфун для тебя, – а может быть, Дасти из-за боязни высоты преувеличенно воспринимал силу каждого порыва. Но так как он давно отказался от странной философии своего старика, то полагал, что если Скит может стоять вертикально, не рискуя при этом улететь по какой-нибудь невероятной траектории, как летающая тарелка «фрисби», то и он вполне может устоять.

– Это все только к лучшему, Дасти, – сказал, повысив голос, Скит.

– Откуда ты можешь знать, что будет к лучшему?

– Не пытайся остановить меня.

– Ну, посмотрим… Я должен попробовать.

– Меня не уговоришь.

– Я, кажется, это понял.

Они глядели друг на друга, как два атлета, собирающиеся принять участие в странном новом спортивном состязании на наклонном корте. Скит стоял выпрямившись и напоминал баскетболиста, открывшегося в ожидании паса. Пригнувшийся Дасти был похож на борца сумо легчайшего веса, высматривающего возможность для атаки.

– Я не хочу причинять тебе вреда, – сказал Скит.

– Я тоже не хочу, чтобы ты причинил мне вред.

Если Скит действительно настроился на то, чтобы спрыгнуть с крыши дома Соренсонов, то ему невозможно было бы помешать сделать это. Крутой уклон крыши, выпуклая гладкая черепица, ветер, закон всемирного тяготения – все было на его стороне. Единственное, на что Дасти мог надеяться, так это убедиться в том, что этот несчастный балбес упадет с крыши именно там, где надо, и попадет на матрасы.

– Ты мой друг, Дасти. Мой единственный настоящий друг.

– Благодарю за вотум доверия, детка.

– Который утверждает тебя моим лучшим другом.

– За мое бездействие.

– Лучший друг парня не должен преграждать ему путь к славе.

– К славе?

– Именно это я и видел на Другой Стороне. Славу.

Единственный способ удостовериться в том, что Скит упадет с крыши точно на приготовленную ему посадочную площадку, состоял в том, чтобы в нужное мгновение схватить его и подвести или подтолкнуть в нужное место на краю. А это значило спуститься по крыше на край вместе с ним.

Ветер взметнул длинные белокурые волосы Скита и принялся играть ими. Они были последним оставшимся у него привлекательным физическим качеством. Не так давно он был красивым мальчишкой, девушки липли к нему, как к магниту. Теперь его тело стало изможденным, лицо – серым и измученным, а глаза были тусклыми, словно закопченными, как жерла дымовых труб. Его густые чуть вьющиеся золотистые волосы составляли такой контраст со всем его обликом, что можно было подумать, что на голове у него парик.

Скит стоял совершенно неподвижно, лишь волосы вились на ветру. Хотя он внешне казался окаменевшим, как салемская ведьма, внутренне он был собран и осторожен. Он решал про себя, как ему лучше улизнуть от Дасти и наилучшим способом исполнить свое намерение нырнуть вниз головой на камни.

Вновь пытаясь отвлечь мальчишку или по крайней мере выиграть еще немного времени, Дасти задумчиво сказал:

– Об этом я не раз задумывался… Как выглядит ангел смерти?

– Что?

– Но ведь ты же видел его, правда?

– Да, в общем-то, он нормально выглядел, – нахмурившись, проговорил Скит.

Сильный порыв ветра сорвал с головы Дасти белую кепку и унес ее куда-то, наверно, в Изумрудный город, но это нисколько не отвлекло его внимания от Скита.

– Он что, был похож на Брэда Питта?

– С какой стати он будет похож на Брэда Питта? – сварливо спросил Скит. Он искоса посмотрел в сторону, надеясь, что Дасти этого не заметит, и быстро обратил свой взгляд от края крыши на собеседника.

– Брэд Питт играл его в том кинофильме, «Познакомьтесь с Джо Блэком».

– Я не видел его.

С нарастающим отчаянием Дасти продолжал:

– Может быть, он походил на Джека Бенни?

– Что ты такое говоришь?

– Джек Бенни сыграл его когда-то в одном очень старом фильме. Помнишь? Мы смотрели его вместе.

– Я мало что помню. Это у тебя фотографическая память.

– Образная, а не фотографическая. Образная и слуховая память.

– Смотри ты! А я не могу даже вспомнить его названия. Ты помнишь даже, что ел на обед пять лет назад. А я не помню, что было вчера.