Текст книги "Ложная память"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Видеокамера была очень экономной в потреблении энергии, а сменные аккумуляторы – очень емкими, так что можно было снимать эти два или три часа без перерыва; помешать могло разве что чрезмерно активное использование монитора для просмотра полученного изображения и других энергопотребляющих приспособлений.

Согласно встроенному индикатору установленный аккумулятор сдох до конца. Сьюзен проверила запасной источник питания, и оказалось, что он разрядился далеко не полностью.

Не уверенная в том, что разряженный аккумулятор можно реанимировать, Сьюзен взяла второй источник, вставила его в зарядное устройство и включила в розетку в ванной, чтобы привести аккумулятор в полную готовность.

Бокал «Мерло» стоял на краю стола в гостиной. Она подняла его, словно произносила про себя тост, и на сей раз пила не для того, чтобы утешиться, а чтобы отпраздновать.

Впервые за много месяцев она искренне чувствовала, что в состоянии управлять своей жизнью. И, хотя Сьюзен знала, что на деле сделала только один-единственный маленький шажок для решения всего лишь одной из множества печальных проблем, которые мучили ее, знала, что до подлинного управления своей жизнью ей еще очень далеко, она не сдерживала своей радости. По крайней мере, она наконец что-то делалаи отчаянно нуждалась в бодрости, порождаемой этим приливом оптимизма.

В кухне, убирая так и не приготовленного цыпленка и доставая из морозильника пиццу с пепперони [26]26
  Сорт колбасы.


[Закрыть], она задавала себе вопрос: почему она не подумала о видеокамере несколько недель или месяцев тому назад? Она действительно начала понимать, что была на удивление пассивна, учитывая, какие ужасы и унижения ей пришлось вынести.

О да, она искала излечения. Два раза в неделю, уже почти шестнадцать месяцев. Эти ее поступки не представляли собой никаких достижений, между сеансами она не вела никакой борьбы, не проявляла настойчивости при виде чрезвычайно незначительных результатов, но подчиниться лечению было, пожалуй, единственным, на что она оказалась способна, когда вся ее жизнь стала разваливаться. И ключевым словом было «подчиниться», потому что она действительно подчинялась лечебной стратегии Аримана и следовала его советам с нетипичным для нее послушанием. Ведь нужно было учесть, что в прошлом она относилась к врачам с тем же скептицизмом, что и к напористым торговцам автомобилями, перепроверяя их слова своими собственными исследованиями и дублируя заключение каждого специалиста у другого специалиста.

Засовывая пиццу в микроволновую печь, Сьюзен была счастлива от того, что избавилась от необходимости готовить сложный обед. Она поняла с ясностью прозрения, что, отвергнув ритуал ради действия, она сделала быстрый шаг к здравомыслию. Ритуал заменял обезболивание, благодаря ему то жалкое состояние, в котором она пребывала, казалось терпимым, но он ни в коей мере не подводил ее к преодолению ее проблем, он не исцелял.

Она наполнила бокал. Вино тоже не исцеляло, и ей нужно было соблюдать осторожность, чтобы не опьянеть и не испортить предстоящую ей работу. Но она пребывала в состоянии такого возбуждения, в ее крови было столько адреналина, что она могла, вероятно, выпить целую бутылку и с ее повышенной активностью в нынешнем состоянии полностью сжечь в организме алкоголь к тому времени, когда нужно будет ложиться спать.

За то время, что Сьюзен вышагивала по кухне, дожидаясь, пока пицца будет готова, возникшее в ней ощущение озадаченности своей столь длительной пассивностью превратилось в глубокое изумление. Посмотрев на минувший год под новым углом зрения, она готова была поверить, что прожила его под заклятием злого колдуна, которое помрачило ее разум, иссушило ее силу воли, оковало ее душу черным волшебством.

Что ж, теперь заклинание разбито. Она превращалась в прежнюю Сьюзен Джэггер, энергичную, с ясной головой и готовую использовать свой гнев для того, чтобы изменить свою жизнь.

Он был там. Возможно, в эту самую минуту он смотрел с дюн на ее окна. Возможно, он время от времени катался перед ее домом на роликовых коньках, или пробегал, или проезжал на велосипеде и выглядел при этом одним из бесчисленных любителей спорта или развлечений, обитавших в Калифорнии. Но он наверняка был там.

Мерзкий пролаза не посещал ее в течение трех последних ночей, но он в своих действиях руководствовался одним и тем же расписанием, и она была почти уверена в том, что он явится сегодня перед рассветом. Даже если она не сможет удержаться ото сна, даже если она каким-то образом одурманена и опять не будет помнить, что он с ней делает, утром она все узнает о нем, поскольку при малейшей доле везения скрытая видеокамера застигнет его на месте преступления.

Если на ленте окажется Эрик, то она будет лупить его по мерзкой заднице до тех пор, пока не потребуется хирургическим путем удалять обломки каблуков ее туфель из его ягодиц. И потом навсегда вышвырнет его из своей жизни.

Если это окажется незнакомец, что ей казалось крайне маловероятно, то у нее будет доказательство для полиции. Пусть ей будет неимоверно тяжело передать в полицию фильм о насилии над собою, но она сделает то, что должна.

Вернувшись к столу за бокалом с вином, она продолжала гадать: что, если?… Что, если?…

Что, если после пробуждения она будет ощущать себя изнасилованной и оскверненной, почувствует омерзительную теплоту спермы и все же лента покажет, что она находилась в кровати одна, бьющаяся в экстазе или в ужасе, как душевнобольная в припадке? Что, если ее посетитель окажется потусторонним существом – допустим, инкубом, – которое не отражается в зеркалах и не оставляет своего изображения на видеозаписи?

Чушь.

Истина находилась за пределами ее квартиры, но в ней не было ничего сверхъестественного.

Она подняла бокал «Мерло» и одним большим глотком выпила сразу половину.

ГЛАВА 28

Эта комната казалась святилищем Марти Стюарт, богини современного американского дома. Два торшера с отделанными бахромой шелковыми абажурами. Два больших кресла со скамеечками для ног по сторонам чайного столика. Кружевные подушечки на стульях. Камин.

Это было самое любимое Марти место в доме. Множество вечеров за последние три года они с Дасти сидели здесь с книгами и молча читали, каждый углублен в свою книгу, и при этом оставались так же близки, как если бы держались за руки и внимательно глядели в глаза друг другу.

А теперь она сидела с ногами в кресле, слегка наклонившись влево, без книги. Она сидела очень спокойно и со стороны, вероятно, могла бы показаться воплощением безмятежности, хотя на самом деле это было не спокойствие, а предельное изнеможение.

Дасти пытался устроиться в другом кресле, в тщетной попытке спокойно обдумать и проанализировать случившееся, но каждый раз напряженно сдвигался на край сиденья.

Марти рассказывала о перенесенных ею испытаниях. Она часто умолкала от смущения, хотя чаще эти паузы были вызваны тем, что рассказчица не переставала поражаться невероятным деталям своего собственного сумасшедшего поведения. Когда повествование прерывалось, Дасти мягко направлял ее вопросами.

Самый вид Дасти успокаивал ее и придавал надежду, но Марти иногда не могла глядеть ему в глаза. Она пристально глядела в холодный камин, как будто керамические бревна облизывали гипнотические языки пламени.

Как ни странно, декоративный набор бронзовых каминных принадлежностей не встревожил ее. Маленький совок. Острые клещи. Кочерга. Совсем недавно от одного лишь вида кочерги ее нервы, натянутые, как струны арфы, сыграли бы убийственное арпеджио ужаса.

В ней все еще продолжали сверкать тлеющие угольки беспокойства, но в данный момент она больше боялась еще одного приступа парализующей паники, чем порыва совершить акт насилия.

Хотя Марти рассказывала о том, что с нею происходило, со всеми яркими деталями, но все же не могла передать, что чувствовала в это время. Действительно, ей было трудно воспроизвести в памяти всю силу того ужаса перед той сущностью, которая ненадолго поднялась с грязного дна ее души, а теперь снова скрылась в глубине. Казалось, что все это происходило с совсем другой Марти Родс.

Время от времени Дасти шумно встряхивал лед в своем стакане виски, чтобы привлечь внимание Марти, а когда она смотрела на него, то приподнимал стакан, напоминая о том, что ей тоже стоит выпить. Сначала Марти отказалась было от виски, опасаясь снова утратить контроль над собою. Однако, унция за унцией, «Джонни Уокер» с красным ярлыком доказал, что является отличным лекарством.

Славный Валет лежал рядом с ее креслом и время от времени поднимался, чтобы положить голову на ее колени и напомнить о том, что его нужно погладить по голове; в его проницательных глазах светилось сочувствие.

Пару раз Марти давала псу маленькие кубики льда из своего стакана. Он грыз их с видом странно торжественного удовольствия.

– И что же дальше? – спросил Дасти, когда Марти закончила свой рассказ.

– Утром отправлюсь к доктору Клостерману. Я договорилась о приеме сегодня, когда возвращалась от Сьюзен, даже до того, как мне стало по-настоящему плохо.

– Я пойду с тобой.

– Я хочу пройти серьезное обследование. Полный анализ крови. Снимок мозга – вдруг у меня опухоль.

– У тебя нет никакой опухоли, – уверенно сказал Дасти, хотя основой для такой уверенности была одна лишь надежда. – У тебя нет никаких серьезных отклонений.

– Кое-что есть.

– Нет. – Мысль о том, что она могла заболеть, возможно, даже смертельно, вызвала у Дасти такой ужас, что он не смог скрыть его.

Марти уловила каждую черточку боли, появившуюся на его лице, потому что это выражение больше, чем все разговоры о любви, происходящие в мире, показывало, насколько он дорожит ею.

– Я согласилась бы на мозговую опухоль, – сказала она.

– Согласилась?

– Если это альтернатива психическому заболеванию. Опухоль можно удалить, и тогда остается шанс, что я останусь сама собою.

– Нет, это не так, – ответил он, и морщины, прорезавшие его лицо, углубились. – Это не психическое расстройство.

– Но что-то все же есть, – настаивала она.

* * *

Сидя в кровати, Сьюзен ела пиццу с пепперони и попивала «Мерло». Это был самый восхитительный обед из всех, которые ей когда-либо доводилось есть.

Она была достаточно проницательна и полностью сознавала, что компоненты ее простой пиши не имеют никакого отношения к той сочности и аромату, которыми она сейчас наслаждалась. Вкус пицце придавали не колбаса, сыр и поджаристая корочка, а перспектива выяснить истину.

Освободившись от заклятия, сковавшего ее цепями робости и беспомощности, она жаждала не столько истины и правосудия, сколько мести. Она, конечно, не питала никаких иллюзий по поводу того, что ей удастся отомстить так, чтобы это принесло достаточное удовлетворение. В конце концов в числе ее зубов, как и у каждого человека, имелись четыре клыка и четыре резца – чтобы рвать и откусывать.

Припомнив, как она защищала Эрика от нападок Марти, Сьюзен откусила огромный кусок пиццы и принялась с жестоким удовольствием жевать его.

Если ее агорафобия развилась как следствие болезненных переживаний после измены Эрика, то, возможно, он заслуживал какого-то наказания. Но если он был ее призрачным ночным посетителем, беспощадно издевающимся над ее мозгом и телом, значит, он совсем не тот человек, за которого Сьюзен принимала его, когда выходила за него замуж. Вообще не человек, а некое существо, ненавистное создание. Змея. Наверняка она без колебаний использовала бы закон, чтобы покончить с ним, как лесоруб не раздумывая пускает в ход топор, чтобы зарубить гремучую змею.

Во время еды Сьюзен изучала спальню в поисках наилучшего места для того, чтобы спрятать видеокамеру.

* * *

Марти, сидя за кухонным столом, следила за тем, как Дасти устраняет учиненный ею беспорядок.

Когда он втаскивал мусорный бачок с лестницы в кухню, его содержимое грохотало и позвякивало, как инструменты в мешке живодера. Марти, которая в этот момент подносила к губам второй стакан виски, понадобилось вцепиться в него обеими руками. Закрыв дверь, Дасти загрузил ножи, вилки и прочую посуду в посудомоечную машину.

Вид острых лезвий и вздымающихся зубьев, их стальной звон и скрежет друг о друга на сей раз почти не встревожили Марти. Лишь ее горло слегка перехватило, и согревающая струйка сильно разбавленного «Джонни Уокера» сочилась в ее желудок медленно, словно путь ей преграждал внезапно возникший в пищеводе комок.

Дасти вернул «Шардоннэ» и «Шабли» в холодильник. Бутылки не потеряли своей пригодности для того, чтобы рассечь скальп и раздробить кости черепа, но Марти больше не испытывала назойливого искушения взять бутылку за горлышко, широко размахнуться и с силой опустить…

Задвинув пустые ящики на место и убрав те предметы, которые можно было не мыть, Дасти сказал:

– А то, что в гараже, может подождать до утра.

Марти кивнула, но ничего не сказала в ответ. Она не настолько доверяла себе, чтобы заговорить здесь, где разворачивалась значительная часть действия ее поразительного припадка. Воздух тут, казалось, был насыщен миазмами безумия, как ядовитыми спорами, и она почти сознательно ожидала, что стоит ей открыть рот, как она вновь отравится ими и примется творить разные ужасные глупости.

Когда Дасти предложил пообедать, Марти не чувствовала никакого аппетита, но он настоял на том, чтобы она поела.

В холодильнике нашлась кастрюля с остатками лазаньи [27]27
  Печеное блюдо итальянской кухни, состоящее из нескольких слоев теста, макарон, сыра, томатного соуса и обычно мяса.


[Закрыть]. Их было вполне достаточно на двоих, и Дасти согрел их в микроволновой печи. Потом он почистил и нарезал немного свежих грибов.

Нож в его руках выглядел совершенно безопасным.

Пока Дасти обжаривал грибы в масле и шинковал лук, а затем смешивал их в горшке с пакетом стручкового сладкого горошка, Валет сидел перед микроволновой печью и мечтательно взирал на нее, глубоко вдыхая аромат разогревавшейся лазаньи.

В свете того, что Марти совсем недавно натворила здесь, этот домашний уют поразил ее своей ирреальностью. Ощущение было почти таким же, словно она вернулась после скитаний по бескрайним адским полям горящей серы.

Пока Дасти накрывал на стол, Марти пыталась угадать, не могла ли она раньше отравить остатки лазаньи. Она не могла припомнить, чтобы совершила подобное предательство. Но она все еще подозревала, что перенесла одно, а то и несколько выпадений памяти, судорог времени, в течение которых могла действовать вроде бы и сознательно, хотя в памяти ничего не оставалось.

Уверенная в том, что Дасти стал бы есть лазанью хотя бы только для того, чтобы показать, насколько доверяет ей, Марти сдержалась и не стала предостерегать его. Но чтобы наверняка избежать мрачной перспективы выжить после этого обеда в одиночку, она, превозмогая отсутствие аппетита, съела большую часть того, что муж положил ей на тарелку.

Но все же она отказалась от вилки и ела ложкой.

* * *

В углу спальни Сьюзен Джэггер стояла высокая тумба в стиле «бидермейер» [28]28
  Бидермейер – стилевое направление, развивавшееся главным образом в немецком и австрийском искусстве первой половины XIX века. Название получило по имени вымышленного поэта, якобы автора стихов, принадлежавших на самом деле различным авторам.


[Закрыть]. Наверху ее венчала бронзовая шарообразная ваза, в которой росло миниатюрное деревце-бонсаи. Растение, конечно, совсем не видело дневного света, так как окна были всегда закрыты, но его выручала установленная сзади, у стены, специальная лампа для домашних растений.

Вместе с бонсаи рос пышный плющ с маленькими звездообразными листьями. Его побеги свешивались из вазы, почти полностью прикрывая ее. Прикинув, как установить видеокамеру, чтобы кровать наилучшим образом оказалась в поле зрения, она поместила аппарат в контейнер и искусно задрапировала его фестонами плюща.

Потом она выключила лампу, освещавшую растения, но зажгла ночник. Для того чтобы на пленке осталось изображение, которое можно было бы рассмотреть, в комнате должен быть свет.

Чтобы оправдать зажженную лампу, должно сложиться впечатление, что она заснула во время чтения. Полупустой бокал вина на тумбочке, на одеяле раскрытая книга, будто выпавшая у нее из рук, – вполне убедительная декорация.

Сьюзен прошлась по комнате, внимательно рассматривая бронзовый шар. Видеокамера была скрыта отлично. Лишь при взгляде с одного острого угла можно было увидеть янтарный отблеск лампы, сверкавший в глубине темного стекла линзы, словно из ветвей плюща выглядывала одноглазая ящерица. Но эта искорка была настолько мала, что наверняка не могла привлечь внимание ни инкуба, ни простого смертного.

Сьюзен подошла к видеокамере, просунула палец между листьями и после секундного поиска нажала кнопку. Отступила на два шага. Замерла, вскинув голову и затаив дыхание. Внимательно прислушалась.

Хотя отопление было выключено, не работал ни один вентилятор, хотя стихший ветер не шептал под карнизом или в окнах, тишина в спальне была совершенно полной, даже невероятной в век вездесущих механизмов. Похоже, что изготовители не бросались словами: Сьюзен не слышала ни малейшего отзвука, который выдавал бы работу двигателя видеокамеры, а легчайший шелест движущейся в кассете ленты полностью заглушался окутывавшим камеру плющом.

Зная, что причуды архитектуры могли заставить звук распространяться в самых неожиданных направлениях, она медленно прошлась по комнате. Пять раз она останавливалась и замирала, прислушиваясь, но так и не уловила ничего подозрительного.

Сьюзен, удовлетворенная обследованием, возвратилась к тумбе, извлекла видеокамеру из плюща и рассмотрела запись на встроенном мониторе камеры.

Кровать целиком оказалась в центре кадра. У левой кромки изображения была видна входная дверь.

Сьюзен смотрела, как сама входит в кадр и выходит из него. Останавливается в тщетных попытках услышать звук от работы камеры. К своему большому удивлению, она казалась очень молодой и привлекательной.

В эти дни, глядя в зеркала, она не могла как следует рассмотреть себя. В стекле она видела скорее собственное психологическое восприятие отражения, нежели реальное изображение. Ей представлялась Сьюзен Джэггер, постаревшая от хронического беспокойства, со стертыми и искаженными от шестнадцати месяцев бесплодной рефлексии чертами лица, серая от скуки и изможденная от волнения.

А женщина на видеопленке была изящной и хорошенькой, и, что важнее всего, у нее была важная цель. Это была женщина с надеждой – и будущим.

Довольная первым результатом, Сьюзен еще раз просмотрела запись. И снова она возникла из железно-окисной памяти видеокамеры, целеустремленно передвигаясь по спальне, входя и покидая кадр, делая паузы, чтобы прислушаться: женщина, у которой был план.

* * *

Даже ложка может стать оружием, если зажать ее черпак в кулаке и нанести удар ручкой. Конечно, она не такая острая, как нож, но ею можно ткнуть, ослепить.

Приступ дрожи навалился на Марти, заставляя ложку трястись в ее пальцах. Дважды она громыхала по тарелке, словно призывала к вниманию перед тем, как провозгласить тост.

Ей отчаянно хотелось отбросить ложку подальше, чтобы нельзя было до нее дотянуться, и есть руками. Но из страха показаться в глазах Дасти даже более сумасшедшей, чем она уже выглядела, она упорно продолжала борьбу со столовым прибором.

Беседа за обедом протекала очень неуклюже. Даже после того, как Марти в гостиной подробно рассказала о своих припадках паники, у Дасти было много вопросов. Она же со все большей неохотой говорила на эту тему.

С одной стороны, сам предмет разговора угнетал ее. Вспоминая о своем чрезвычайно странном поведении, она чувствовала себя беспомощной, как если бы ее отбросило назад, в бессильное и зависимое состояние раннего детства.

Кроме того, она была обеспокоена необъяснимым, но тем не менее твердым убеждением в том, что разговоры о припадках паники могут вызвать новые приступы. Она чувствовала себя так, будто сидит на закрытой крышке люка, и чем дольше говорит, тем больше становится вероятность того, что она произнесет кодовое слово, сработает секретный механизм, откроется замок, и она рухнет вниз, в пропасть.

Она спросила Дасти, как тот провел день, и он перечислил ей множество дел, которыми обычно занимался, когда погода не благоприятствовала малярным работам.

Хотя Дасти никогда не лгал, Марти почувствовала, что он рассказывал ей не все. Правда, в ее нынешнем состоянии она была слишком мнительной для того, чтобы доверять своим ощущениям.

– Ты продолжаешь отводить от меня глаза, – заметил Дасти, отодвинув тарелку.

Она и не отрицала этого.

– Мне ужасно противно, что ты видишь меня такой.

– Какой же?

– Слабой.

– Ты не слабая.

– В этой лазанье больше костей, чем во мне.

– Ей уже два дня. Для лазаньи… Черт возьми, да ей по человеческому счету уже восемьдесят пять лет.

– Я тоже чувствую себя на восемьдесят пять.

– Что ж, я должен засвидетельствовать, что для такого возраста ты сохранилась куда лучше, чем эта проклятая лазанья.

– Знаете что, мистер: вы наверняка можете вскружить голову девчонке.

– А знаешь, что говорят о малярах?

– И что же?

– Мы умеем густо закатать.

Она взглянула ему в глаза.

Дасти улыбнулся и сказал:

– Все будет хорошо, Марти.

– Нет, если ты не научишься шутить получше.

– Язык мой – враг мой.

* * *

Обойдя бастионы своей четырехкомнатной крепости, Сьюзен Джэггер удостоверилась в том, что все окна были заперты.

Единственная дверь квартиры, открывающаяся во внешний мир, находилась в кухне. Она была заперта на два мощных засова и крепкую цепочку.

Закончив проверку замков, Сьюзен взяла кухонный стул и, уперев его в пол задними ножками, подсунула спинку под дверную ручку. Даже если Эрик так или иначе добыл ключ, стул не позволит ему отворить дверь. Конечно, она уже пробовала эту уловку со стулом, но и это не предотвратило вторжения.

Найдя место для видеокамеры и проверив угол съемки, Сьюзен вынула источник питания, чтобы еще раз подзарядить его в ванной. Теперь он был полностью заряжен.

Она поставила аккумулятор на место и спрятала видеокамеру в плюще под карликовым деревцем. Она включит ее перед тем, как лечь в постель, а потом у нее будет три часа – в режиме экономного расходования пленки – для того, чтобы поймать Эрика на месте преступления.

Все сверенные часы единодушно указывали 9:40 вечера. Марти обещала позвонить до одиннадцати.

Сьюзен не терпелось услышать, к какому же выводу пришла ее подруга, какой она могла дать совет, но она не собиралась сообщать Марти о своем изобретении с видеокамерой. Ведь вполне возможно, ее телефон прослушивался. Может быть, Эрик слушал все ее разговоры.

О, как же прекрасно было здесь, в котильоне паранойи скользить и кружиться в омерзительных объятиях злокозненного незнакомца под оркестр, играющий погребальные плачи… Сьюзен, мрачно стиснув зубы, набиралась смелости для того, чтобы взглянуть в лицо танцору, который вел ее в этом ужасном танце.