Текст книги "Ложная память"

Автор книги: Дин Рей Кунц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Это просто трюк, образная память. Вещь совершенно бесполезная.

На крышу упали первые тяжелые капли дождя. Дасти не нужно было глядеть вниз, чтобы увидеть, как высохшие лишайники превращаются в тончайшую пленку слизи, потому что он обонял ее – тонкий, но отчетливый запах плесени. Еще он улавливал запах влажных глиняных черепиц.

В его сознании неотвязно мелькало одно видение, которое он тщетно пытался подавить: вот они со Скитом скатываются со скользкой крыши, потом, совершив несколько диких переворотов в воздухе, Скит падает на матрасы, не получив ни одного ушиба, а Дасти промахивается и ломает хребет о булыжники.

– Билли Кристал [8]8
  Фамилия Кристал созвучна с жаргонным наименованием наркотика фенициклидина (Kristal joint).


[Закрыть], – сказал Скит.

– Что? Ты говоришь о смерти? Ангел смерти похож на Билли Кристала?

– А что, что-нибудь не так?

– Ради бога, Скит, как ты можешь доверять ангелу смерти, если он похож на этого нахального плаксивого штукаря Билли Кристала!

– Он мне понравился! – ответил Скит и бросился к краю.

ГЛАВА 5

Вдоль всего обращенного на юг берега эхом отдавались мощные глухие разрывы, как если бы огромные корабельные орудия, прикрывая высаживающиеся войска, вели обстрел берега. Огромные волны ударялись о берег, а все усиливающийся ветер нес, как пули, капли воды, вздымавшиеся над волноломами, с грохотом врывался сквозь низкие дюны, покрытые редкой травой, в глубь материка.

Марти Родс торопливо шла по аллее вдоль мыса Бальбоа. Это, собственно, был широкий пешеходный тротуар, отделявший глядящий на океан ряд домов от просторных пляжей. Она надеялась, что дождь не начнется хотя бы в ближайшие полчаса.

Узкий трехэтажный дом Сьюзен Джэггер втиснулся между двумя такими же строениями. Здание с белыми ставнями, обшитое поседевшими от морских ветров кедровыми досками, несколько напоминало те дома, которые строились на суровом северном полуострове Кейп-код, хотя из-за тесноты своего положения и не могло полностью передать особенности этого архитектурного стиля.

Этот дом, так же как и его соседи, не имел ни дворика спереди, ни высокого крыльца – лишь узенький патио с несколькими растениями в кадках. Патио находился за белым забором и был вымощен кирпичом. Ворота в заборе были не заперты и со скрипом раскачивались на петлях.

Прежде, когда Сьюзен жила в этом доме со своим мужем Эриком, они занимали первый и второй этажи, а третий, с собственной ванной и кухней, Эрик использовал под домашнюю контору. Но теперь они разошлись. Эрик выехал год назад, а Сьюзен переехала наверх, сдав нижние два этажа тихой паре пенсионеров. У жильцов, казалось, не было никаких недостатков, если не считать привычки выпивать по два мартини перед обедом, а из домашних животных они держали лишь четырех попугаев.

На третий этаж вела крутая наружная лестница. Когда Марти поднялась на маленькое крытое крылечко, со стороны Тихого океана показалась стая чаек. Птицы с взволнованными воплями понеслись над полуостровом в сторону гавани, где им предстояло пережидать шторм в укрытых от непогоды гнездах.

Марти постучала в дверь, но сразу же после этого вошла, не дожидаясь ответа. Сьюзен обычно неохотно встречала посетителей, не желая сталкиваться с проявлениями внешнего мира, и поэтому почти год назад дала Марти ключ от своей квартиры.

Настроившись на предстоящее испытание, она вошла в кухню, освещенную единственной лампочкой, горевшей над мойкой. Шторы были плотно закрыты, и потому в комнате царил лиловый сумрак, сгущавшийся по углам в темно-фиолетовую мглу.

Здесь не было благоухания специй или остатков запаха готовившейся пищи. Вместо этого воздух был пропитан легкими, но терпкими ароматами дезинфекции, чистящих порошков и восковой мастики для пола.

– Это я, – сообщила Марти, но Сьюзен не ответила.

В столовой тоже было темно, падавший из приоткрытой двери луч света озарял лишь небольшой сервант, на стеклянных полках которого поблескивали старинные китайские фарфоровые статуэтки. Здесь пахло мебельной политурой.

Если бы вдруг загорелись все лампы, то, несомненно, можно было бы заметить, что квартира безупречно чиста, может быть, даже чище, чем хирургическая операционная. У Сьюзен Джэггер было много свободного времени, которое нужно было чем-то заполнить.

Судя по сложному букету запахов в гостиной, здесь недавно вымыли ковер, отполировали мебель, подвергли сухой чистке на месте обивку мягкой мебели, а в два небольших алых керамических сосуда, стоявших на столах в противоположных концах комнаты, насыпали свежую ароматическую смесь из цветов цитрусовых.

Большие окна, из которых должен был бы открываться волнующий вид на океан, были задернуты шторами. В их складках прятались густые тени.

Еще четыре месяца назад Сьюзен была способна, по крайней мере, с задумчивой тоской взирать на мир. А ведь она уже в течение шестнадцати месяцев испытывала непреодолимый страх перед похождениями на его просторах и выходила из дому лишь в обществе тех людей, у которых могла наверняка найти эмоциональную поддержку. Ну а теперь даже просто вид обширного открытого места, не защищенного стенами и крышей, мог вызвать у нее фобическую реакцию.

Все лампы сияли, и просторная гостиная была ярко освещена. Тем не менее благодаря затемненным окнам и неестественной тишине атмосфера в ней казалась траурной.

Согнувшись и свесив голову на грудь, Сьюзен ожидала, сидя в кресле. В черной юбке и черном свитере, она выглядела как участница похорон. Судя по ее внешности, книга в мягкой обложке, которую она держала в руках, должна была оказаться Библией, хотя на самом деле это был детективный роман.

– Это сделал дворецкий? – спросила Марти, присев на край дивана.

– Нет. Монахиня, – ответила Сьюзен, не поднимая взгляда.

– Яд?

Все так же не отрывая глаз от книги в мягкой обложке, Сьюзен сообщила:

– Двоих – топором. Одного – молотком. Одного – проволочной удавкой. Одного – ацетиленовой горелкой. И еще двоих – механическим шуруповертом.

– Ничего себе, монахиня – серийный убийца.

– Под этим одеянием можно спрятать много оружия.

– Детективные романы сильно изменились с тех пор, как мы читали их в юности, когда учились в школе.

– Не всегда к лучшему, – откликнулась Сьюзен, закрывая книгу.

Они были лучшими подругами с десяти лет, и за минувшие восемнадцать лет делили друг с дружкой куда больше, чем детективные романы, – надежды, страхи, счастье, горе, смех, слезы, сплетни, энтузиазм юности, с трудом достигнутое понимание. А в течение последних шестнадцати месяцев, начиная с необъяснимо возникшей у Сьюзен агорафобии, они делили не столько радости, сколько боль.

– Мне следовало, конечно, позвонить тебе, – сказала Сьюзен. – Прости меня, но я не смогу сегодня пойти на сеанс.

Это был ритуал, в котором Марти играла свою роль:

– Сьюзен, ну, конечно, ты сможешь. И пойдешь.

Отложив свою книжку, Сьюзен помотала головой.

– Нет, я позвоню доктору Ариману и сообщу ему, что сильно заболела. У меня начинается простуда, а может быть, грипп.

– Не похоже, чтобы у тебя был заложен нос.

Сьюзен скорчила рожу.

– Это, скорее всего, желудочный грипп.

– Где твой термометр? Давай измерим тебе температуру.

– О, Марти, ты только посмотри на меня. Я похожа на черта. Лицо опухло, волосы торчат, как солома. Я не могу выйти на улицу в таком виде.

– Не прикидывайся, Суз. Ты выглядишь ничуть не хуже, чем обычно.

– Я в полном беспорядке.

– Джулия Робертс, Сандра Баллок, Камерон Диас – все они с радостью согласились бы, чтобы им отрубили головы, лишь бы выглядеть так же хорошо, как и ты, даже если ты устанешь, как собака, или же тебя вырвет – а с тобой в этом отношении все в порядке.

– Я наркоманка.

– Ну да, конечно, ты женщина с хоботом. Мы наденем тебе на голову мешок и будем прогонять с дороги маленьких детей.

Если бы красота обладала массой и энергией, то квартира Сьюзен вполне могла бы разлететься на части. Миниатюрная зеленоглазая пепельная блондинка с изящными и четкими, как у классической скульптуры, чертами лица, с кожей, столь же безупречной, как у персика с дерева из Райского сада. Когда она проходила по улицам, все мужчины оборачивались, пренебрегая опасностью свернуть себе шеи.

– На мне лопается эта юбка. Я ужасно растолстела.

– Ты просто натуральный воздушный шар, – язвительно подхватила Марти. – Аэростат. Не женщина, а дирижабль.

Хотя полудобровольное заключение, которому подвергала себя Сьюзен, не оставляло ей возможности ни для каких физических упражнений, кроме уборки и длительных занятий на тренажере в спальне, она оставалась все такой же стройной.

– Я потолстела больше чем на фунт, – настаивала Сьюзен.

– Боже мой, тебе необходима срочная операция по удалению жира! – воскликнула Марти, вскакивая с дивана. – Я возьму твой плащ. Мы позвоним из автомобиля пластическому хирургу и скажем ему, чтобы он захватил с собой самый большой из своих насосов и откачал из тебя все твое сало.

В коротком коридоре, который вел в спальню, находился платяной шкаф, закрытый парой сдвижных зеркальных дверей. Подойдя к ним, Марти почувствовала напряжение и приостановилась, обеспокоенная, не одолеет ли ее вновь тот же самый необъяснимый страх, который она уже испытывала сегодня.

Ей нужно было сохранять контроль над собой. Сьюзен нуждалась в ней. Если она вновь впадет в лунатизм, то ее волнение усилит тревоги Сьюзен, а потом их с подругой страхи, взаимодействуя, могут начать подхлестывать друг друга.

Когда она подошла к зеркалу выше человеческого роста, в нем не оказалось ничего, что могло бы заставить ее сердце тревожно забиться. Она заставила себя улыбнуться, но улыбка получилась деланой. Потом она встретилась глазами со своим отражением и сразу же отвела взгляд в сторону и отодвинула высокую дверь.

Снимая плащ с вешалки, Марти впервые подумала, что ее недавние странные приступы страха могли быть следствием постоянного и длительного общения со Сьюзен в течение прошлого года. Нет ничего невозможного в том, чтобы перенять немного беспричинного беспокойства, когда ты постоянно общаешься с женщиной, страдающей от настоящей психической фобии.

От стыда лицо Марти покрылось легким румянцем. Даже простая мысль о такой возможности казалась жестоким суеверием и была совершенно несправедливой по отношению к бедной Сьюзен. Психические страхи не бывают заразными.

Отвернувшись от дверцы шкафа, а затем повернувшись обратно, чтобы закрыть ее, Марти подумала о том, какой физиологический термин можно было бы использовать для того, чтобы обозначить боязнь собственной тени. Боязнь открытого пространства, одолевавшая Сьюзен, называлась агорафобией. Но тень?… Зеркало?…

Марти уже вышла из коридора в гостиную и лишь тогда осознала, что закрыла дверцу шкафа, стоя к ней спиной, чтобы избежать необходимости снова взглянуть в зеркало. Пораженная тем, что ее поступками управляла такая неосознанная неприязнь к этому предмету, она даже мельком подумала о том, чтобы вернуться к шкафу и взглянуть в зеркало.

Сьюзен, сидя в кресле, смотрела на нее.

Зеркало могло и подождать.

Распахнув перед собой плащ, как это делают швейцары, когда подают одежду, Марти подошла к подруге.

– Вставай, одевайся, и двинемся.

Сьюзен с несчастным видом вцепилась в подлокотники кресла. Ей было чрезвычайно трудно расстаться со своим святилищем.

– Не могу.

– Вспомни, что если ты не отменяешь сеанс за сорок восемь часов, то должна его оплачивать.

– Я могу себе это позволить.

– Нет, не можешь. У тебя нет никаких доходов.

Единственным психическим заболеванием, которое могло бы погубить карьеру Сьюзен как агента по продаже недвижимости еще вернее, чем агорафобия, была бы, пожалуй, лишь неконтролируемая пиромания. Она с полным основанием чувствовала себя в безопасности, показывая клиентам любое строение изнутри, но, когда требовалось выйти наружу, чтобы перейти из одного здания в другое, ее охватывал такой парализующий ужас, что она была просто не в состоянии двигаться.

– Я получаю арендную плату, – возразила Сьюзен, имея в виду тот ежемесячный чек, который ей вручали обитавшие внизу пенсионеры, любители попугаев.

– Она вовсе не покрывает того, что ты платишь по закладной, налогов, коммунальных услуг и технического обслуживания дома.

– У меня есть акции…

«Которые могут в конечном счете оказаться для тебя единственным спасением от полной нищеты, если ты не одолеешь эту проклятую фобию». Марти подумала так, но не могла бы заставить себя произнести эти слова вслух, даже если бы была уверена, что эта страшная перспектива сможет заставить Сьюзен подняться из кресла.

Выпятив хрупкий подбородок с неубедительным выражением смелого вызова, Сьюзен продолжала:

– Кроме того, Эрик высылает мне чеки.

– Это совсем немного. Разве что на карманные расходы. И раз уж эта свинья разводится с тобой, то очень может быть, что вскоре ты уже ничего не будешь получать от него, при том что при вступлении в брак твоя доля в имуществе была гораздо больше, чем у него, а детей у вас нет.

– Эрик не свинья.

– Извини меня за то, что я не совсем слепая. Он – свинья!

– Марти, ну будь хорошей…

– Я лучше буду сама собой. Он – скунс.

Сьюзен явно была настроена на то, чтобы избежать жалости к себе и слез, хотя они и выглядели чрезвычайно привлекательно, но еще больше ей хотелось впасть в гнев, который был не столь очаровательным.

– Просто он был настолько расстроен, когда видел меня… в таком состоянии. Он не мог больше выдержать этого.

– Ах, бедная чувствительная деточка! – воскликнула Марти. – И полагаю, что он был слишком обеспокоен, чтобы помнить ту часть брачных обетов, где идет речь о болезни и здоровье.

Марти по-настоящему гневалась на Эрика, хотя ей и приходилось делать усилие для того, чтобы постоянно поддерживать в себе этот гнев, как костер. Он всегда был тихим, скромным и приятным в обращении, и, несмотря на то что он бросил жену, его было трудно ненавидеть. Но все же Марти слишком сильно любила Сьюзен, и хотя в душе не могла по-настоящему презирать Эрика, но была уверена в том, что гнев поможет Сьюзен настроиться и укрепиться в борьбе против агорафобии.

– Если бы у меня был рак или что-нибудь вроде того, то Эрик был бы здесь, – сказала Сьюзен. – Я ведь не по-настоящему больна, Марти. Я – сумасшедшая, вот я кто.

– Ты не сумасшедшая! – возмутилась Марти. – Фобии и приступы беспокойства вовсе не то же самое, что безумие.

– Я чувствую себя безумной. Я чувствую, что все это совершенный бред.

– Он не пробыл с тобой и четырех месяцев после того, как все это началось. Он свинья, скунс, хорек и даже еще хуже.

Эта тяжелая часть каждого визита, которую Марти называла про себя фазой извлечения, была трудна для Сьюзен, но для Марти она являлась самой настоящей пыткой. Чтобы вытащить свою упрямую подругу из дома, ей самой приходилось быть твердой и неуступчивой. И хотя эта твердость была порождением большой любви и сострадания, она чувствовала себя так, словно запугивала Сьюзен. Бычья настойчивость, даже и с самыми добрыми намерениями, вовсе не соответствовала характеру Марти, и по завершении этого ужасного четырех– или пятичасового испытания она возвращалась домой в Корону-дель-Мар в состоянии полнейшего физического и эмоционального истощения.

– Суз, ты красивая, добрая и достаточно сильная для того, чтобы прогнать эту пакость. – Марти помахала в воздухе плащом. – А теперь оторви свою попку от кресла.

– Почему доктор Ариман не может сам приходить ко мне на эти сеансы?

– Выходить из дома дважды в неделю – это часть лечения. Ты же знаешь теорию – погружение в ту самую обстановку, которой боишься. Вроде прививки.

– Это не помогает.

– Пойдем.

– Мне становится только хуже.

– Вставай, вставай.

– Это так жестоко, – продолжала протестовать Сьюзен. Отпустив подлокотники, она, сжав кулаки, уперлась руками в бедра. – Чертовски жестоко.

– Ты нытик.

Она уставилась в лицо Марти.

– Порой ты бываешь самой настоящей сукой.

– Да, я такая. Если бы Джоан Кроуфорд существовала на самом деле, я вызвала бы ее на бой на проволочных плечиках и просто растерзалабы ее.

Сьюзен рассмеялась, потом помотала головой и поднялась с кресла.

– Просто не могу поверить, что я сказала тебе такое. Прости меня, Марти. Я не знаю, что делала бы без тебя.

Держа плащ, пока Сьюзен продевала руки в рукава, Марти сказала:

– Будь хорошей девочкой, и, когда будем возвращаться от доктора, мы зайдем в большой китайский ресторан, возьмем с собой две бутылки «Циндао» к ленчу, а потом будем вдвоем играть в пинакль по пятьдесят центов за очко.

– Ты и так уже должна мне больше шестисот тысяч долларов.

– Так перебей мне ноги. Карточные долги нельзя востребовать по закону.

Сьюзен выключила все лампы, кроме одной, взяла с кофейного столика сумочку и пошла вместе с Марти к выходу из квартиры.

Когда они проходили через кухню, Марти обратила внимание на зловещий предмет, лежавший на разделочной доске рядом с раковиной. Это был нож-меццалуна, классический инструмент итальянской кухни, его лезвие из нержавеющей стали было изогнуто в форме полумесяца, а на каждом конце было по ручке, так что этот нож можно было быстро качать взад и вперед, нарезая продукты любым требующимся образом.

Свет лампы, казалось, шипел на сверкающем лезвии, словно электрический ток.

Марти не могла оторвать от ножа взгляд. Она даже не могла осознать, насколько сильно меццалуна загипнотизировала ее, пока не услышала удивленный вопрос Сьюзен:

– Что-нибудь случилось?

Горло Марти напряглось, язык во рту, казалось, распух. С заметным усилием она задала ответный вопрос, на который заранее знала ответ:

– Что это такое?

– А разве ты им никогда не пользовалась? Это великолепная штука. Им можно в один момент нарезать лук.

Вид ножа не вызвал у Марти такого всепоглощающего ужаса, как ее собственная тень и зеркало в ванной. Но, однако, она чувствовала сильное беспокойство, хотя и не была в состоянии объяснить свою странную реакцию на столь обычный кухонный предмет.

– Марти, с тобой все в порядке?

– Да, конечно. Пойдем.

Сьюзен повернула ручку замка, но не спешила открыть дверь кухни. Марти положила руку на руку подруги, и они вдвоем потянули дверь внутрь, впустив холодный серый свет и колючий ветер.

Перспектива выхода за порог, в мир без крыши, лишила лицо Сьюзен всех его красок.

– Мы уже делали это сотни раз, – успокаивала ее Марти. Сьюзен вцепилась в дверной косяк.

– Я не могу идти туда.

– Ты пойдешь, – настаивала Марти.

Сьюзен попыталась возвратиться на кухню, но Марти преградила ей дорогу.

– Пропусти меня, это слишком тяжело, это мучение.

– Для меня это тоже мучение, – твердо возразила Марти.

– Вот дерьмо! – Отчаяние лишило лицо Сьюзен изрядной части его красоты, а зеленые, как заросли джунглей после дождя, глаза потемнели от панического страха. – Ты ходишь туда, тебе это нравится… Ты сумасшедшая.

– Нет, я нормальная. – Марти уперлась в косяки обеими руками, не давая подруге вернуться в квартиру. – Я нормальная сука, а ты ненормальная сука.

Внезапно Сьюзен перестала толкать Марти и вцепилась в ее руку в поисках поддержки.

– Проклятье, я хочу в эту китайскую забегаловку.

Марти позавидовала Дасти: у него самым большим беспокойством по утрам было, насколько долго не будет дождя и успеет ли за это время его команда что-нибудь сделать.

Тяжелые крупные капли дождя – сначала отдельными редкими ударами, но с каждой секундой все настойчивее – загремели по крыше крыльца.

Наконец они вышли за порог, наружу. Марти потянула на себя дверь и заперла ее на ключ.

Фаза извлечения была позади. Правда, впереди ждало гораздо худшее, и Марти была не в состоянии предвидеть наступающее.

ГЛАВА 6

Скит неудержимо бежал вниз по крутой крыше к краю, стремясь попасть в точку, откуда он наверняка свалится на тротуар, о который можно раскроить череп, а не на матрасы. Он скакал по выпуклым оранжево-коричневым плиткам, напоминая при этом ребенка, который торопится по мощеной площадке к продавцу мороженого, а Дасти мрачно трусил за ним.

Тем, кто наблюдал за ними снизу, должно было показаться, что на крыше находятся два одинаково ненормальных человека, которые договорились вместе совершить самоубийство.

Уже преодолев полпути к краю крыши, Дасти нагнал Скита, вцепился в него, сворачивая с выбранной тем траектории, и уже вместе с ним стал спускаться по совсем другой диагонали. Несколько черепиц сдвинулось под ногами, и крошки известкового раствора с грохотом посыпались в водосточный желоб. Из-за этих перекатывавшихся под ногами мелких обломков передвигаться по крыше было еще труднее, чем ходить по отполированной мраморной плите, – а помимо крошек раствора удерживаться на крыше мешал ежесекундно усиливавшийся дождь, склизкий лишайник и энергичный Скит, который радостно сопротивлялся, размахивая руками, пихаясь локтями и непрерывно хихикая по-детски. Незримая партнерша Скита по танцу, Смерть, казалось, наделила его сверхъестественной грацией и чувством равновесия, но вскоре Дасти упал, увлек Скита вниз за собой, и они, переплетясь, прокатились последние десять футов, возможно, к матрасам, а возможно, и нет – Дасти потерял ориентировку, – а потом перевалились через медный желоб, который издал густой звук, подобно натянутой басовой струне.

Пролетая в воздухе, как свинцовое грузило, выпустив из своих объятий Скита, Дасти успел подумать о Марти, о запахе чистоты, исходившем от ее черных шелковистых волос, об озорном изгибе ее улыбки, ее честном взгляде.

Тридцать два фута – это небольшая высота, всего-навсего три этажа, но ее вполне достаточно для того, чтобы расколоть любую самую упрямую голову, чтобы сломать спинной хребет с такой же легкостью, с какой ребенок ломает хрустящую сладкую соломку… Поэтому, когда Дасти почувствовал спиной мягкое прикосновение заблаговременно постеленных матрасов и подскочил на них, то возблагодарил бога. А потом он понял, что во время падения, когда каждая промелькнувшая с быстротой молнии мысль могла стать для него последней, его сознание было заполнено образом Марти, а бог пришел ему на ум уже потом.

Соренсоны покупали первоклассные матрасы: после падения на них у Дасти даже не перехватило дыхание.

Скит тоже рухнул в подготовленную усилиями Мазервелла огромную подушку. Теперь он лежал в том же положении, как и приземлился, уткнувшись лицом в пеструю атласную обшивку, сложив руки на затылке, словно был настолько хрупок, что даже падение на многослойную подстилку из мягкого хлопкового ватина, каучуковой пены и пышного до воздушности пуха раздробило его кости как яичную скорлупу.

Верхний матрас быстро намокал, и Дасти встал на четвереньки, подполз к Скиту и перевернул его на спину.

На левой щеке у мальчишки была ссадина, а в ямочке на подбородке – небольшой порез. Обе царапины были получены, вероятно, пока он катился по черепицам крыши; заметного кровотечения не было.

– Где я? – негромко спросил Скит.

– Совсем не там, где рассчитывал очутиться.

В бронзовых глазах мальчишки стал заметен темный налет страдания, которого Дасти не видел в течение тех безумных минут, проведенных на крыше.

– Это небеса?

– Они покажутся тебе хуже ада, подонок! – заявил Мазервелл. Наклонившись над Скитом, он схватил его за свитер и вздернул на ноги. Если бы в этот момент в небе сверкнула ослепительная молния и раздался гулкий удар грома, то Мазервелл вполне сошел бы за Тора, скандинавского бога бури. – Прочь из моей бригады, не желаю больше тебя видеть, безнадежный наркоман!

– Полегче, полегче, – вмешался Дасти. Он поднялся на ноги и сошел с матраса.

Мазервелл, держа Скита примерно в футе над землей, уставился на Дасти.

– Босс, я говорю серьезно: или он уйдет, останется только как память, или же я не смогу больше работать с вами.

– Что ж, ладно. Но пока что поставь его на землю, Нед.

Однако Мазервелл, вместо того чтобы выпустить Скита, потряс его и, брызгая слюной, которой хватило бы для того, чтобы украсить рождественскую елку, крикнул ему в лицо:

– Почти весь наш заработок уйдет на то, чтобы купить новые матрасы, три новых дорогихматраса! Ты, кусок дерьма, хоть это можешь понять?!

Скит, обвисший в руках Мазервелла, даже не пытался сопротивляться. Он заявил:

– Я не просил тебя подкладывать матрасы.

– Я не собирался спасать тебя, говнюк.

– Ты всегда обзываешь меня, – обиженно сказал Скит. – Я ведь тебя никогда не обзываю.

– Ты – ходячий гнойник!

Мазервелл, как и все стрейт-эджеры, ограничивал себя во многом, но только не в проявлениях возмущения. Дасти восхищался теми усилиями, которые они прилагали, чтобы вести чистую жизнь в грязном мире, унаследованном ими, и он понимал их гнев, несмотря на то что порой уставал от него.

– Дружище, я люблю тебя, – сказал Скит Мазервеллу. – Я хотел бы, чтобы ты мог полюбить меня.

– Ты прыщ на заднице человечества, – прогремел Мазервелл, отбрасывая Скита в сторону, как мешок с мусором.

Скит чуть не врезался в проходившего мимо Фостера Ньютона. Когда парень шлепнулся на дорожку, Пустяк приостановился, поглядел на Дасти, сказал: «Увидимся утром, если не будет дождя», – переступил через Скита и направился к своему автомобилю, стоявшему у обочины. Он все так же с отсутствующим видом продолжал слушать через наушники какую-то радиопередачу, словно ему каждый день на работе приходилось видеть, как люди прыгают с крыш.

– Какой беспорядок, – сообщил Нед Мазервелл, хмуро глядя на промокшие матрасы.

– Я должен проследить за тем, чтобы он пришел в себя, – сказал Дасти Мазервеллу, помогая Скиту подняться на ноги.

– Я здесь все сделаю, – заверил его Мазервелл, – только убери с моих глаз эту чертову поганую мразную вонючку.

Пока они шли по омытой дождем огибавшей дом дорожке до улицы, Скит все сильнее опирался на Дасти. Недавняя лихорадочная энергия, порожденная то ли наркотиками, то ли перспективой успешного самоуничтожения, покинула его, и он был теперь разбитым от усталости и чуть не засыпал на ходу.

Когда они подошли к белому «Форду»-фургону Дасти, позади них возник охранник.

– Я должен буду подать рапорт обо всем этом.

– Да? И кому?

– Исполнительному правлению ассоциации домовладельцев. И копию – в компанию по управлению собственностью.

– Надеюсь, они не станут расстреливать мне коленные чашечки из дробовика, – предположил Дасти, подталкивая Скита к фургону.

– Нет, они никогда не следуют моим советам, – в тон ему откликнулся охранник, и Дасти был вынужден пересмотреть свою оценку этого человека.

Скит вдруг вышел из ступора и предупредил:

– Дасти, они захотят вынуть из тебя душу. Я знаю этих ублюдков.

Охранник сказал из-под водяной вуали, свисавшей с козырька его форменной фуражки:

– Они могут внести тебя в список тех нежелательных подрядчиков, с которыми они не хотели бы больше иметь дела в своем районе. Но, вероятнее всего, они ограничатся тем, что потребуют, чтобы ты никогда больше не вводил в их ворота этого парня. Кстати, как его полное имя?

– Брюс Уэйн, – сообщил Дасти, распахивая пассажирскую дверцу фургона.

– А мне показалось, что-то вроде «Скит».

– Это всего-навсего прозвище, – пояснил Дасти, подсаживая Скита в фургон; это была правда, но тем не менее не полная.

– Мне нужно будет посмотреть его удостоверение личности.

– Я привезу его позже, – пообещал Дасти, захлопывая дверь, – а сейчас я должен доставить его к доктору.

– Он получил травмы? – спросил охранник; он вслед за Дасти прошел вокруг фургона к водительской двери.

– С ним случилась авария, – ответил Дасти, устраиваясь за рулем, и закрыл дверь.

Охранник постучал в окно.

Держа правой рукой ключ зажигания, Дасти левой опустил окно и спросил:

– Ну, что?

– Вы, конечно, не можете называться «ударный отряд», но и «команда» для вас не подходит. Лучше назови все это «цирк» или «тарарам».

– А ведь верно, – согласился Дасти. – Ты мне нравишься.

Охранник улыбнулся и прикоснулся кончиками пальцев к козырьку своей промокшей фуражки.

Дасти поднял стекло в окне, включил «дворники» и покатил прочь от дома Соренсонов.