Текст книги "Славный парень"

Я поделюсь с вами великим секретом, друг мой.

Не ждите Судного дня, каждый приходящий день – судный.

Альберт Камю

Часть первая

В ПОДХОДЯЩЕМ МЕСТЕ, НО НЕ ВОВРЕМЯ

Глава 1

Иногда подёнка, муха-однодневка, может пролететь над поверхностью пруда, не привлекая внимания тех птиц и летучих мышей, которые на лету схватывают добычу.

При росте в шесть футов и три дюйма и весе в двести десять фунтов, с огромными руками и здоровенными ножищами, Тимоти Кэрриер не мог оставаться таким же незаметным, как летящая над самой поверхностью воды подёнка, но пытался.

В тяжёлых рабочих сапогах, походкой Джона Уэйна, которую ему подарила природа, он тем не менее сумел войти в таверну «Зажжённая лампа» и прошествовать в дальний конец зала, не привлекая к себе внимания. Трое мужчин, сидящих за короткой перекладиной L-образного бара, нацеленной на дверь, не повернулись, чтобы взглянуть на него. Так же, как и пары в двух кабинках. Сев на самый дальний стул, в тени, которую уже не разгонял свет ближайшей из ламп, висевших над стойкой полированного красного дерева, Тимоти удовлетворённо вздохнул. Для любого, кто переступал порог таверны и оглядывал зал, он бросался в глаза меньше всех.

Если та часть таверны, что находилась у входной двери, могла считаться кабиной локомотива, то дальний конец стойки тянул разве что на камбуз. Так что в понедельник вечером, когда посетителей в баре было меньше, чем в любой другой день недели, тут усаживались только те, кто хотел избежать шумной компании.

Лайм Руни, владелец и по понедельникам единственный бармен заведения, налил из-под крана стакан пива и поставил перед Тимоти.

– Когда-нибудь ты придёшь сюда с девушкой, и я умру от шока.

– С чего мне приводить девушку в эту дыру?

– А где ещё ты бываешь, кроме этой дыры?

– У меня есть любимый магазин пончиков.

– Да-да, и после того как вы умнёте дюжину, ты поведёшь её к самому дорогому ресторану в Нью-порт-Бич, вы сядете на бордюрный камень и будете наблюдать, как паркуются роскошные автомобили.

Тим маленькими глотками пил пиво, Руни вытирал и без того чистую поверхность стойки.

– Тебе повезло, и ты нашёл Мишель, – наконец нарушил паузу Тим. – Таких, как Мишель, больше не делают.

– Мишель двадцать восемь, она на два года моложе нас. Если таких больше не делают, откуда она взялась?

– Это загадка.

– Чтобы стать победителем, нужно поучаствовать в игре.

– Я в игре.

– Бросать кольца на колышек – не такая игра.

– Не волнуйся обо мне. Женщины постоянно стучатся в мою дверь.

– Да, но они ходят парами и хотят рассказать тебе об Иисусе.

– Ничего плохого в этом нет. Они заботятся о моей душе. Тебе говорили, что ты – саркастический сукин сын?

– Ты говорил. Тысячу раз. Слушаю с удовольствием, знаешь ли. Тут приходил один парень, ему сорок, никогда не женился, а теперь ему отрезали яйца.

– Кто отрезал ему яйца?

– Врачи.

– Перепиши для меня их фамилии, – попросил Тим. – Не хочу случайно попасть к одному из них.

– У этого парня обнаружили рак. Дело в том, что теперь он не сможет иметь детей.

– Какой смысл заводить детей? Или ты не видишь, куда катится мир?

Руни напоминал поклонника карате, который, не взяв ни одного урока, не раз и не два пытался расколоть кирпич лицом. Однако его синие глаза светились теплом, а сердце наполняла доброта.

– Об этом и речь. Человеку нужны жена, дети, дом, чтобы держаться за них, даже если мир разваливается у него на глазах.

– Мафусаил прожил девятьсот лет и до самой смерти рожал детей.

– Рожал?

– Именно это они делали в те дни. Рожалидетей.

– И что ты собираешься делать? Тянуть с созданием семьи, пока тебе не стукнет шестьсот лет?

– У тебя с Мишель детей нет.

– Мы пытаемся это исправить, – Руни наклонился вперёд, едва не ткнулся в лицо Тима своим. – Так что ты сегодня делал, Вышибала?

Тим нахмурился.

– Не называй меня так.

– Так что ты сегодня делал?

– Как обычно. Клал какую-то стену.

– И что будешь делать завтра?

– Класть другую стену.

– Для кого?

– Для того, кто мне платит.

– Я работаю здесь семьдесят часов в неделю, иногда больше, но не для посетителей.

– Посетители твоей таверны это знают.

– Так кто у нас саркастичный сукин сын?

– Ты у нас мастер, а я только учусь.

– Я работаю для Мишель и детей, которые у нас будут. Тебе нужен кто-то, для кого ты работаешь, помимо человека, который тебе платит, кто-то особенный. С кем ты можешь что-то построить, можешь разделить будущее.

– Лайм, у тебя такие красивые глаза.

– Я и Мишель... мы тревожимся о тебе, брат.

Тим сжал губы.

– В одиночку ни у кого ничего не выходило.

Губы Тима двинулись, издав звук поцелуя.

Руни ещё ближе наклонился к нему.

– Хочешь меня поцеловать?

– Ты же так заботишься обо мне.

– Я готов развернуться и выставить на стойку голую задницу. Можешь поцеловать её.

– Нет, благодарю. Не хочу, чтобы мне откусили губы.

– Знаешь, в чём твоя проблема, Вышибала?

– Опять ты за своё.

– Аутофобия.

– Нет. Я не боюсь автомобилей.

– Ты боишься себя. Нет, не так. Ты боишься своего потенциала.

– Из тебя получился бы отличный школьный психолог, – буркнул Тим. – Я думал, здесь подают бесплатные претцели. Где мои претцели?

– Какой-то пьяница наблевал в них. Я почти закончил их оттирать.

– Понял тебя. Но я люблю их сухими.

Руни взял с длинного столика за стойкой вазочку с претцелями, поставил рядом со стаканом Тима.

– У Мишель есть кузина, Шейдра. Очень милая девушка.

– Что это за имя, Шейдра? Неужели больше никого не называют Мэри?

– Я хочу устроить тебе свидание с Шейдрой.

– Бессмысленно. Завтра мне отрезают яйца.

– Положи их в банку с наворачивающейся крышкой и приноси на свидание. Они помогут снять первоначальную неловкость. – И Руни вернулся к другому концу стойки, где трое посетителей вносили свою лепту в оплату обучения в колледже ещё не родившихся детей бармена.

Несколько минут Тим убеждал себя, что, кроме пива и претцелей, ему ничего не нужно. Для этого пришлось нарисовать Шейдру слоноподобной дамой с одной бровью и торчащими из носа волосами.

Как обычно, таверна его успокаивала. Для того чтобы снять накопившееся за день напряжение, ему даже не требовалось пиво: хватало только присутствия в этом зале, хотя Тим и не мог объяснить, почему так происходит.

В воздухе стояли запахи свежего пива, сосисок, полировочного воска. Из маленькой кухни тянуло ароматом жарящихся гамбургеров и лука.

Смесь приятных запахов, подсвеченный циферблат настенных часов с логотипом «Бадвайзера», мягкие тени, окутывавшие его, шёпот пар в кабинках за его спиной, бессмертный голос Пэтси Клайн льющийся из музыкального автомата, были столь знакомы и близки, что в сравнении с таверной его собственный дом казался чужой страной.

Возможно, таверна нравилась ему больше дома ещё и потому, что являла собой островок незыблемости, постоянства. В этом быстро и непрерывно трансформирующемся мире «Зажжённая лампа» сопротивлялась мельчайшим переменам.

Тим ожидал, что уж здесь-то его не будут поджидать никакие сюрпризы, да и не хотел их. Значение новых впечатлений сильно преувеличивается. Попасть под автобус тоже относится к новым впечатлениям.

Он предпочитал знакомое, обыденное. Не стал бы подвергать себя риску свалиться с горы, потому что никогда бы на неё не полез.

Некоторые говорили, что ему не хватает тяги к приключениям. Тим не видел смысла объяснять им, что отважные экспедиции в экзотические земли и далёкие моря – сущая ерунда в сравнении с приключениями, которые дожидались в тех восьми дюймах, что разделяли его левое и правое ухо.

Скажи он такое, его посчитали бы дураком. Он был всего лишь каменщиком, клал кирпич на кирпич. И никто не ждал от него глубоких мыслей.

В эти дни большинство людей избегали думать, особенно думать о будущем. Мыслям они предпочитали слепые убеждения.

Другие обвиняли его в старомодности. В этом он с ними полностью соглашался.

Прошлое сияло созданной человечеством красотой, и тот, кто оглядывался, не оставался без награды. Тим уважал надежду, но слабо верил, что красоту можно будет найти и в неведомом будущем.

Тут в таверну вошёл мужчина, который сразу его заинтересовал. Высокий, пусть и не такой высокий, как Тим, крепко сложенный, но уступающий Тиму шириной плеч.

Заинтересовала Тима не внешность мужчины, а манера поведения. Вошёл он, как животное, по следу которого крадётся хищник, смотрел на дверь, пока она не закрылась, потом подозрительно оглядел зал, словно не веря, что таверна станет ему надёжным убежищем.

Когда незнакомец приблизился и сел за стойку, Тим уже смотрел на свой стакан с пивом, словно перед ним – священный сосуд, а он размышляет над тайным значением его содержимого. Такая поза демонстрировала, что он, в принципе, открыт для разговора, но не стремится к общению.

Если бы первые слова незнакомца предполагали, что тот – религиозный фанатик, человек, помешавшийся на политике или просто дурак, выражение лица Тима переменилось бы. Читаемое на нём раздумье уступило бы место едва подавляемому стремлению пустить в ход кулаки. В такой ситуации редко кто из его случайных соседей по барной стойке пытался второй раз наладить контакт.

– Тим предпочитал посидеть в этом храме в тишине, но и не отказывался от приятного разговора. И нужно отметить: достойные собеседники попадались довольно часто.

Если человек сам инициирует разговор, ему всегда сложно поставить последнюю точку. Но когда первым заговаривает другой, возможностей для окончания разговора куда как больше.

Тут подошёл и ещё не зачавший детей Руни.

– Что будем пить?

Незнакомец положил на стойку толстый конверт из плотной коричневой бумаги и накрыл его левой рукой.

– Может... пиво.

Руни ждал, вскинув брови.

– Да. Хорошо. Пиво.

– Из бочкового могу предложить «Бадвайзер», «Миллер-лайт» и «Хайнекен».

– Ясно. Что ж... тогда... полагаю... «Хайнекен».

Голос у незнакомца был тонкий и напряжённый,

как натянутая струна, слова слетали, как птицы с провода, с неровными интервалами.

К тому времени, когда Руни вернулся с пивом, незнакомец уже положил деньги на стойку.

– Сдачи не нужно.

Сие предполагало, что второго стакана не будет.

Руни прозвал Тима сосунком за его способность просидеть долгий вечер за двумя стаканами пива. Иногда Тим даже просил несколько кубиков льда, чтобы охладить содержимое стакана.

И пусть пил Тим мало, он знал, что первый глоток нужно делать сразу, когда пиво самое холодное, только что вылившееся из крана.

Как снайпер, обнаруживший цель, Тим сосредоточился на своём стакане с «Бадвайзером», но, как и всякого хорошего снайпера, его отличало хорошее периферийное зрение. И он видел, что незнакомец

так и не прикоснулся к поставленному перед ним стакану с «Хайнекеном».

Этот парень, похоже, не был завсегдатаем таверн и, несомненно, не хотел оказаться и в «Зажжённой лампе» в этот вечер, в этот час.

– Я пришёл раньше, – наконец выдавил тот из себя.

Тим не мог сразу сказать, нравится ли ему такое начало разговора.

– Наверное, каждому хочется прийти первым, чтобы оценить обстановку.

Вот это Тиму уже определённо не понравилось. От незнакомца шли нехорошие флюиды. Нет, ощущение, что рядом с ним оборотень, Тима не возникало, но появилось подозрение, что этот парень его утомит.

– Я выпрыгнул из самолёта с моим псом.

С другой стороны, наилучшие воспоминания оставляли разговоры за стойкой с эксцентричными людьми.

Настроение Тима улучшилось. Он повернулся к парашютисту.

– И как его звали?

– Кого?

– Пса.

– Ларри.

– Странное имя для собаки.

– Я назвал его в честь брата.

– И что подумал по этому поводу брат?

– Мой брат мёртв.

– Печально.

– Он умер давным-давно.

– Ларри понравилось спускаться с неба на парашюте?

– Ему не довелось. Он умер в шестнадцать лет.

– Я про пса Ларри.

– Да. Вроде бы да. Я заговорил об этом только потому, что желудок у меня скрутило в узлы, как и в момент нашего прыжка.

– Так у вас выдался плохой день? – Незнакомец нахмурился.

– А как вы думаете?

Тим кивнул:

– Плохой день.

– Вы – это он, не так ли? – продолжая хмуриться, спросил незнакомец.

Искусство разговора за барной стойкой – не исполнение на рояле произведения Моцарта. Это свободный стиль, джем-сейшн. Все построено на интуиции.

– Вы – это он? – вновь спросил незнакомец.

– Кем ещё я могу быть?

– Внешность у вас такая...ординарная.

– Я над этим работаю, – заверил его Тим.

Парашютист какие-то секунды пристально

всматривался в него. Потом отвёл глаза.

– Не могу представить себя на вашем месте.

– Это не кусок торта, – ответил Тим уже менее игриво и нахмурился, уловив нотку искренности в собственном голосе.

Незнакомец наконец-то взялся за стакан. Поднося ко рту, плесканул пиво на стойку, потом одним глотком ополовинил стакан.

– И потом, сейчас у меня такая фаза, – Тим объяснял это скорее себе, чем незнакомцу.

Со временем парашютист, конечно же, понял бы, что принял Тима не за того, кем он был на самом деле. А пока Тим решил и дальше дурить собеседнику голову. Хоть какое, но развлечение.

Незнакомец пододвинул конверт к Тиму.

– Половина здесь. Десять тысяч. Остальное – когда она уйдёт.

Произнеся последнее слово, незнакомец развернулся, соскользнул со стула и направился к двери.

Когда Тим собирался позвать его, чтобы остановить, до него дошёл ужасный смысл тех восьми слов, которые он услышал: «Половина здесь. Десять тысяч. Остальное – когда она уйдёт».

И сначала удивление, а потом непривычный Тиму страх перехватили горло.

Парашютист в таверне задерживаться не собирался. Быстрым шагом пересёк зал, открыл дверь и ушёл в ночь.

– Эй, подождите, – позвал Тим, слишком тихо и запоздало. – Подождите.

Тому, кто привык не высовываться, держаться тише воды ниже травы, трудно вдруг закричать или броситься следом за незнакомцем, замыслившим убийство.

К тому времени, когда Тим осознал, что незнакомца надо бы догнать, и поднялся со стула, надежда на успешное преследование стала чересчур эфемерной. Парашютист успел уйти слишком далеко.

Тим вновь сел, одним долгим глотком выпил пиво.

Пивная пена прилипла к стенкам. Раньше эти разводы никогда не казались ему загадочными. Теперь он вглядывался в них, как будто они несли в себе некое важное послание свыше.

С опаской посмотрел на конверт из плотной коричневой бумаги, словно в нём лежала бомба.

Лайм Руни отнёс две тарелки с чизбургерами и картофелем-фри в кабинку, где сидела молодая пара. По понедельникам официантка в таверне не работала.

Тим поднял руку, подзывая Руни. Хозяин таверны сигнала не заметил: вернулся за стойку к её дальнему от Тима концу.

Конверт выглядел не менее зловеще, но Тим уже начал сомневаться, а правильно ли он истолковал разговор между ним и незнакомцем. Возможно, этот парень с прыгающим с неба псом по кличке Ларри и не собирался никого заказывать. Возможно, он, Тим, все не так понял.

«Остальное – когда она уйдёт». Толкований могло быть много. Необязательно: когда она умрёт.

Решив выяснить все до конца, Тим откинул клапан конверта и сунул руку внутрь. Достал толстую пачку сотенных, стянутых резинкой.

Может, деньги и не были грязными, но Тим в этом сильно сомневался. Он тут же вернул пачку в конверт.

Помимо денег, в конверте лежала маленькая фотография, которую сделали для паспорта или водительского удостоверения. Красивая женщина, которой, похоже, ещё не исполнилось и тридцати.

На обратной стороне напечатали имя и фамилию, Линда Пейкуэтт, и указали адрес в Лагуна-Бич.

Хотя Тим только что выпил пиво, во рту у него пересохло. Сердце билось медленно, но очень уж гулко: удары отдавались в ушах.

Безо всякой на то причины он, глядя на фото, чувствовал себя виноватым, словно каким-то образом участвовал в подготовке насильственной смерти женщины. Вернул фотографию в конверт, отодвинул его.

В таверну вошёл ещё один мужчина. Габаритами не уступающий Тиму. С коротко стриженными каштановыми волосами, как у Тима.

Руни принёс полный стакан. Поставил перед Тимом.

– Если будешь пить так быстро, тебя больше не примут за предмет обстановки. Ты станешь настоящим клиентом.

Ощущение, что из реального мира он перенёсся в сон, замедлило мысленные процессы Тима. Он хотел рассказать Руни, что произошло, но язык вдруг раздулся и не желал шевелиться.

Вновь пришедший приблизился, сел на тот самый стул, который так недавно занимал парашютист. От Тима его отделял один стул.

– «Бадвайзер», – заказал он.

Когда Руни отошёл, чтобы налить пиво, незнакомец посмотрел на конверт из плотной коричневой бумаги, а уж потом встретился взглядом с Тимом. Глаза у него были карие, как у Тима.

– Вы пришли рано, – прокомментировал киллер.

Глава 2

Жизнь человека может перемениться в мгновение ока, повернуться на крошечной петле времени. Каждая минута несёт в себе потенциал опасности, а тиканье часов – это голос судьбы, шепчущий обещание или предупреждение.

Когда киллер говорил: «Вы пришли рано», Тим Кэрриер заметил, что на часах с логотипом «Бадвайзера» минутная стрелка как раз достигла цифры 11, и нашёлся с логичным ответом: «Вы тоже».

Жизнь повернулась, чтобы более не вернуться в прежнее состояние.

– Я уже не уверен, хочу ли нанимать вас, – добавил Тим.

Руни принёс пиво киллеру, и тут же его позвали на другой конец стойки.

 Незнакомец облизнул губы и выпил. Судя по всему, его мучила жажда.

А поставив стакан, добродушно ответил:

– Вы не можете меня нанять. Я никому не служу.

Тим подумал о том, чтобы отлучиться в туалет.

Оттуда он мог вызвать полицию по мобильнику.

Но испугался, что его отлучку киллер может воспринять как приглашение взять конверт из плотной коричневой бумаги и ретироваться.

Брать конверт с собой тоже не хотелось. Киллер мог последовать за ним, подумав, что Тим решил передать деньги без лишних свидетелей.

– Меня нельзя нанять, и я ничего не продаю, – добавил киллер. – Вы продаёте мне, а не наоборот.

– Да? И что я продаю?

– Идею. Идею, что ваш мир может быть полностью перестроен одним... маленьким изменением.

Перед мысленным взглядом Тима возникло лицо женщины на фотографии.

Он не очень-то понимал, как себя вести. Ему требовалось время, чтобы подумать, вот он и сказал:

– Продавец назначает цену. Её назначили вы – двадцать тысяч.

– Это не цена. Это пожертвование.

Разговор становился таким же бессмысленным, как и любой другой за барной стойкой, и Тим уловил его ритм.

– Но за моё пожертвование я получаю вашу... услугу.

– Нет. Я не продаю никаких услуг. Вы получаете моё благоволение.

– Ваше благоволение?

– Да. Я принимаю идею, которую вы продаёте, ваш мир кардинально перестроится моим благоволением.

Карие глаза киллера гипнотизировали, подчиняли.

Когда он садился за стойку бара, Тим решил, что лицо у него суровое, словно высеченное из камня. Теперь видел, что первое впечатление оказалось обманчивым. Ямочка на круглом подбородке. Гладкие, розовые щеки. Никаких морщин на лбу.

А обаятельная улыбка говорила о том, что он помнит любимую сказку о феях, которую читали ему в далёком детстве. Конечно же, человек с такой улыбкой не мог вести речь о смерти.

– Это не деловая сделка, – продолжил улыбающийся киллер. – Вы обратились ко мне, и я – ответ на ваши молитвы.

Слова, которые он использовал, говоря о своей работе, могли свидетельствовать об осторожности. Возможно, он всего лишь не хотел, чтобы запись их разговора стала бы изобличающей уликой. Но от сочетания этих эвфемизмов с играющей на губах улыбкой по коже бежали мурашки.

Когда Тим открыл клапан конверта, киллер предупредил:

– Не здесь.

– Не волнуйтесь. – Тим достал фотографию из конверта, сложил пополам, сунул в нагрудный карман. – Я передумал.

– Меня это не радует. Я рассчитывал на вас.

Тим передвинул конверт на уровень стула, который стоял между ними.

– Половина, как мы и договаривались. За ничегонеделание. Считайте, что это гонорар за неубийство.

– Вас никогда бы не связали со случившимся, – заявил киллер.

– Я понимаю. Вы знаете, как это делается. Я уверен, что знаете. Лучше вас с этим никто бы не справился. Просто я этого не хочу.

По-прежнему улыбаясь, киллер покачал головой:

– Но вы этого хотели.

– Теперь – нет.

– Вы этого хотели. И не зашли бы так далеко, если хотели, а потом вдруг расхотели. Человеческий мозг устроен иначе.

– Новые соображения.

– В данном конкретном случае новые соображения всегда появляются только после того, как мужчина получает желаемое. Он позволяет себе испытать некие угрызения совести, чтобы повысить самоуважение. Он получил, что хотел, он доволен собой, и уже через короткое время это становится всего лишь печальным событием, которое произошло.

Карие глаза нервировали, но Тим не решался отвести взгляд. Опасался, как бы у киллера не зародились подозрения.

Зато появилось объяснение гипнотической силы этих глаз. Зрачки были расширены, как это бывает в полной темноте.

И голод, стоящий в этих глазах, страсть к свету, притягивали, как чёрная дыра в глубоком космосе.

Такие постоянно расширенные зрачки могли быть у слепца. Но киллер различал свет и тень, даже если и был слепцом во всём остальном.

– Берите деньги, – гнул своё Тим.

Эта улыбка.

– Здесь только половина денег.

– За ничегонеделание.

– Что-то я, однако, сделал.

Тим нахмурился.

– И что вы сделали?

– Показал вам, какой вы на самом деле.

– Да? И какой я?

– Человек с душой убийцы, но сердцем труса.

Киллер взял конверт, поднялся со стула и зашагал к двери.

Успешно выдав себя за мужчину с псом по кличке Ларри, сохранив на какое-то время жизнь женщины, чья фотография лежала теперь в нагрудном кармане, избежав стычки с киллером, которая могла бы произойти, если бы тот заподозрил неладное, Тиму следовало бы испытывать облегчение. А на деле у него перехватило горло, а сердце так раздулось, что он не мог вдохнуть полной грудью.

Возникло ощущение, что он медленно вращается на стуле. Головокружение грозило перейти в тошноту.

Тим осознал, что облегчение не пришло по очень простой причине: точка в этом инциденте ещё не поставлена. Ему не требовалась кофейная гуща, чтобы узнать своё будущее. На горизонте маячила беда.

Обычно он с первого взгляда на выложенный камнем двор или подъездную дорожку определял рисунок кладки: ложковая перевязка, диагональная, фламандская или какая другая. Дорогу, которая теперь открывалась перед ним, выложили хаосом. И он не мог сказать, куда она его приведёт.

Киллер уходил лёгкой походкой, какая могла быть у человека, которого не придавливала к земле совесть. Несколько мгновений, и он шагнул в объятия ночи.

Тим поспешил к двери, приоткрыл её, выглянул наружу.

Улыбающийся мужчина, чуть прикрытый солнцезащитным щитком, отражающим синюю неоновую вывеску таверны, сидел за рулём белого седана, припаркованного под углом к тротуару, и тасовал «колоду» сотенных.

Тим достал из нагрудного кармана мобильник.

Киллер опустил стекло, что-то положил на него, поднял, зажимая предмет между стеклом и рамкой.

Не отрывая взгляда от седана, Тим вслепую начал набирать 911.

Предметом, зажатым между стеклом и оконной рамкой, оказался съёмный маячок, который замигал, как только автомобиль задним ходом начал отъезжать от тротуара.

– Коп, – прошептал Тим и не стал второй раз нажимать на клавишу с цифрой 1.

Рискнул выйти из таверны, когда седан, встав параллельно тротуару, резко набрал скорость. Прочитал номерной знак над задним бампером быстро удаляющегося автомобиля.

Бетон тротуара вдруг превратился для Тима в поверхность пруда, которая не держала его веса.

Иногда подёнка, счастливо ускользнув от птиц и летучих мышей, становится добычей голодного окуня, поднявшегося из глубины.

Глава 3

Свет фонаря-дракона падал на металлический поручень и бетонные ступени. Бетон, когда он засыхал, выровняли рейкой, так что кое-где остались острые края, которые могли и поранить кожу, и порвать одежду.

Бетон, как и многое другое в жизни, не прощал слишком уж вольного обращения с собой.

Сработали дракона из меди, бока его по-прежнему сверкали, хотя кое-где появилась зелень. Свет выходил через четыре лакированные слюдяные панели.

В этом красноватом свете алюминиевая сетчатая дверь тоже приобретала цвет меди. За ней открытая внутренняя дверь вела на кухню, благоухающую ароматами корицы и крепкого кофе.

Мишель Руни, сидевшая за столом, подняла голову, повернулась к Тиму.

– Ты такой бесшумный, что я лишь почувствовала твой приход.

Он закрыл за собой сетчатую дверь.

– Я понимаю, о чём ты.

– Ночь снаружи затихла вокруг тебя, как затихают джунгли, когда по ним проходит человек.

– Никаких крокодилов я не видел, – ответил Тим и тут же подумал о мужчине, которому передал десять тысяч долларов.

Он сел напротив Мишель за стол из светло-синей пластмассы, всмотрелся в рисунок, над которым она работала.

Из музыкального автомата, расположенного неподалёку бара, доносился приглушённый, но всё равно прекрасный голос Мартины Макбрайд.

Поскольку рисунок Тим видел перевёрнутым, он не сразу понял, что это панорама силуэтов деревьев.

– И что из этого выйдет?

– Настольная лампа. Бронзовая, с цветным стеклом.

– Со временем ты станешь знаменитой, Мишель.

– Если бы я так думала, давно бы все бросила.

Он посмотрел на её левую кисть, лежащую ладонью вверх на столике у холодильника.

– Хочешь кофе? – спросила Мишель, указывая на кофеварку у плиты. – Только что заварила.

– Очень уж чёрный.

– Да кто в здравом уме хочет спать в такой час? Он налил себе кружку, вернулся к столу.

Как было и со многими другими стульями, ему показалось, что этот – из набора игрушечной мебели. Для миниатюрной Мишель точно такой же стул был даже великоват, а вот Тим чувствовал себя великаном, играющим на детской кухне.

Впрочем, таким восприятием он был обязан скорее не стульям, а самой Мишель. В её присутствии он казался себе большим, неуклюжим мальчуганом.

Она затачивала карандаш правой рукой, культёй левой прижимая к столу наждачную бумагу.

– Кофейный торт будет готов через десять минут. – Мишель мотнула головой в сторону духовки.

– Пахнет вкусно, но остаться я не могу.

– Только не притворяйся, будто у тебя появилась личная жизнь.

Тень заскользила по столу. Тим вскинул глаза. Жёлтая бабочка летала под бронзовыми газелями маленькой люстры работы Мишель.

– Залетела в дом, когда я держала дверь открытой, – объяснила Мишель. – Я пыталась её выгнать, но, похоже, она чувствует себя здесь как дома.

– А почему нет?

Под карандашом на листе бумаги появилась ветвь дерева.

– Как ты смог подняться по ступеням со всем этим? – спросила Мишель.

– С чем этим?

– Уж не знаю, что там тебя гнетёт.

Стол цветом напоминал бледное небо, и тень, казалось, скользила под поверхностью, дразня своей загадочностью.

– Какое-то время меня не будет.

– В каком смысле?

– Несколько недель, может, месяц.

– Не поняла.

– Есть одно дело, которым мне придётся заняться.

Бабочка нашла шесток и сложила крылья. Тень,

напоминающая подрагивающее тёмное отражение горящей свечи, разом исчезла, словно кто-то задул фитиль.

– Одно дело, – повторила Мишель, и карандаш застыл над бумагой.

Когда его взгляд переместился со стола на лицо женщины, он обнаружил, что она смотрит на него. Одинаково синими глазами.

– Если придёт человек с моим описанием, чтобы узнать имя и фамилию, просто скажи, что не знаешь мужчину с такими приметами.

– Какой человек?

– Любой. Кто бы ни пришёл. Лайм скажет: «Крупный парень на последнем стуле? Никогда раньше его не видел. Какой-то остряк. Сразу мне не понравился».

– Лайм знает, что все это значит?

Тим пожал плечами. Он сказал Лайму не больше того, что собирался сказать Мишель.

– Не так чтобы много. Дело касается женщины, вот и все.

– Этот человек, который придёт в таверну, почему он должен прийти и сюда?

– Может, не придёт. Но он, возможно, дотошный. Да и ты можешь оказаться в таверне, когда он заявится туда.

Левый глаз, искусственный, слепой, буравил его взглядом посильнее правого.

– Дело не в женщине.

– В женщине, уверяю тебя.

– Я думаю, у тебя беда.

– Не беда. Небольшое затруднение.

– Раньше никаких затруднений у тебя не возникало

Он посмотрел на бабочку и увидел, что она сидит на цепи, с которой свешивалась люстра, и её крылышки чуть подрагивают под потоками тёплого воздуха, поднимающегося от горящих ламп.

– У тебя нет права лезть в это одному, что бы это ни было.

– Ты раздуваешь из мухи слона, – заверил он её – У меня небольшие затруднения личного характера. Я с этим разберусь.

Они посидели в тишине: карандаш не шуршал по бумаге, из расположенного неподалёку бара не доносилась музыка, ни один звук ночи не проникал сквозь сетчатую дверь.

– Теперь ты у нас лепидотерист?

– Даже не знаю, что означает это слово.

– Коллекционер бабочек. Постарайся смотреть на меня.

Он оторвал взгляд от бабочки.

– Я делаю лампу для тебя, – добавила Мишель.

Он посмотрел на нарисованные деревья.

– Не эту. Другую. Она уже в работе.

– И на что она похожа?

– Будет готова в конце месяца. Тогда и увидишь.

– Хорошо.

– Возвращайся и увидишь её.

– Я вернусь. Вернусь, чтобы ты мне её подарила.

– Возвращайся. – Она коснулась его культёй левой руки.

Казалось, крепко схватила несуществующими пальцами, поцеловала тыльную сторону ладони.

– Спасибо тебе за Лайма.

– Бог дал тебе Лайма – не я.

– Спасибо тебе за Лайма, – настаивала она.

Тим поцеловал её в макушку склонённой головы.

– Хотелось бы, чтобы у меня была сестра, хотелось бы, чтобы моей сестрой была ты. Но насчёт беды ты ошибаешься.