Текст книги "Скажи смерти «нет!»"

Автор книги: Димфна Кьюсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Глава 34

I

Назавтра в обеденный перерыв Дорин снова была в кабинете врача. Она сидела, неловко выпрямившись, на краешке стула и собиралась с силами, чтоб выслушать все, что он ей скажет. Он поднял на нее взгляд, и его морщинистое лицо скривилось в дружелюбной улыбке.

– Ну, ну, не нужно так волноваться!

Она нервно глотнула.

– Я больна, да? У меня…

– Да, есть небольшое туберкулезное поражение в нижней доле правого легкого.

Дорин стукнула по столу кулаком.

– Так почему же мне раньше ничего не сказали? Почему другие врачи меня на рентген не отправили? Я гинею за гинеей тратила, когда ходила на приемы к доктору Мёрчисону Лейду, чтобы с ним о Джэн поговорить. Почему же он мне не сказал, что мне тоже следует снимок сделать? Это подлость – вот это что! Подлость!

Резкий окрик врача остановил начинавшуюся истерику.

– Выслушайте меня, мисс Блейкли, – сказал он спокойно и твердо, – выслушайте и не впадайте в панику. У вас нет причин впадать в панику.

– Вам хорошо говорить: нет причин, – голос ее снова зазвенел. – Сначала Джэн. Теперь я. Нам не на что больше надеяться?

– Есть, и очень много, – голос врача звучал сухо, бесстрастно.

Она резко встала и пошла к дверям. Когда она взялась за дверную ручку, он остановил ее.

– Вернитесь, сядьте сюда и выслушайте.

Она остановилась, борясь с душившими ее рыданиями, потом овладела собой, медленно вернулась и села на место.

– Простите… Со мной обычно этого не бывает. Но такое потрясение, и я так о Джэн беспокоюсь.

– Надо разок побеспокоиться и о себе для разнообразия, дитя мое. Вы, кажется, говорили мне, что служили в армии, так ведь?

– Да, я была в женской вспомогательной службе – ABAC.

– Ну, тогда вам повезло.

– Не вижу, что тут можно назвать везением.

– И все-таки вам повезло, – подтвердил он, – если принять во внимание ваши обстоятельства. Государство в двадцать четыре часа поместит вас в госпиталь Конкорд, и вы получите бесплатно самое лучшее лечение.

– О! – Ее нервно напрягшееся тело чуть расслабилось. – Вы хотите сказать, что мне не придется месяцами ждать места?

– Вам даже пару недель ждать не придется или хотя бы несколько дней. Идите домой, собирайте вещи и отправляйтесь туда, а через шесть месяцев…

– Нет! – Дорин протестующе подняла руку. – Не говорите мне про шесть месяцев. Я слишком часто о них слышала, и я уже знаю, что это ложь, которой утешают больных.

– Но это не ложь. На вашей стороне все, плюс еще, если не ошибаюсь, довольно решительный и твердый дух в сочетании с таким характером, как ваш.

Он улыбнулся, желая подбодрить ее.

– Так всегда говорят, а посмотрите на Джэн.

– У вашей сестры совсем другое дело. У нее болезнь не захватили на ранней стадии, и, насколько я понял из того, что говорил мне ее жених, у нее с первого дня болезни были одни только огорчения! У вас же лечение будет начато вовремя, и вам не придется беспокоиться о финансовой стороне дела.

– Вас послушать, так все очень просто получается.

Врач покачал головой.

– Один знаменитый специалист по туберкулезу сказал как-то, что успешное лечение этой болезни зависит от двух факторов: от характера человека и его чековой книжки. Насколько я могу судить, первое у вас есть, а вашей чековой книжкой, пока это нужно, будет служить благодарное отечество.

Дорин почувствовала, что слезы щиплют ей глаза. Ей стало легче, словно кто-то снял тяжесть с ее плеч. Если то, что он говорит, правда, ей не о чем беспокоиться. Но тут на нее снова нахлынули мысли о Джэн.

– А что будет с Джэн?

– О ней вы не беспокойтесь. Мы уж тут сами что-нибудь придумаем. Она сейчас шестая по списку, и ей недолго еще придется ждать места. А вы окажете ей добрую услугу, если отправитесь в госпиталь как можно скорее, желательно на этой же неделе.

II

Закончив все приготовления, Дорин позвонила Барту.

Он долго оторопело молчал, потом она услышала только одно слово: «Боже!» Разглядывая каракули на грязных стенах телефонной будки и ожидая, что он скажет ей, она подумала, что он испугался не только за нее. И с горечью она стала размышлять, насколько он беспокоится сейчас о ней, а насколько – о Джэн и о самом себе.

– Ты уже сказала Джэн?

– Еще нет, но придется сказать, как только вернусь домой.

– Для нее это будет настоящим ударом. А ты никак не могла бы подождать, пока она в санаторий уедет? Раз она шестая на очереди, теперь уже недолго.

– Да, теперь недолго. Я и предложила подождать, но врач сказал, что ехать нужно сейчас же, к тому же следует подумать о пенсии и прочем.

– Да, конечно. Я все понимаю, Дорин. Сейчас пора подумать и о тебе.

Она холодно улыбнулась про себя. Он говорил громко, с деланной сердечностью.

– Собирай вещи и не беспокойся. Я, как освобожусь, сразу же зайду к вам, и к тому времени я постараюсь придумать что-нибудь.

Дорин безрассудно истратила пять фунтов, которые выдали ей в дополнение к жалованью в конторе, когда она заявила об уходе. Она купила хорошенькую ночную рубаху на лето для Джэн, кое-какие самые необходимые вещи для себя и вскоре заметила, что деньги на исходе. Врач сказал, что как только она ляжет в госпиталь, она начнет получать пенсию. Ей даже не верилось, что она будет получать четыре фунта десять шиллингов в неделю, в то время как Джэн приходилось довольствоваться такой мизерной суммой: как бы там ни было, оказывается, в ее службе в армии была хоть какая-то светлая сторона.

Наконец Дорин отправилась домой, поднялась по ступенькам, направилась к двери через вестибюль, и свертки в ее руках, казалось, с каждым шагом становились все тяжелее.

В двери она ворвалась с шумным возгласом:

– А ну-ка взгляни на Санта Клауса!

Джэн от изумления широко открыла глаза.

– Так рано, Дор!

– Ты посмотри, что я купила тебе!

Дорин присела на краешек постели и стала разворачивать ночную рубаху, купленную для Джэн.

– Ой, Дор! Зачем же? – Джэн любовно перебирала рубаху в пальцах. – Такая красивая! У меня такой никогда не было, но ведь она дорогая, Дор. А что у тебя еще?

Джэн показала на второй, большой пакет.

– Да тут кое-что для меня, – медленно проговорила Дорин.

– Вот это правильно. Я давно говорила, что тебе нужно сделать что-нибудь новое. Но дай-ка я погляжу.

– Не нужно.

Дорин смотрела на свою крепкую смуглую руку, темневшую на прозрачной ручке Джэн, на которой видна была каждая косточка, каждая синяя жилка просвечивала сквозь кожу.

– В чем дело? – Джэн взглянула на сестру, и в глазах у нее появился страх. – Ты ведь никуда не собираешься уезжать, ведь нет же, Дор?

– Собираюсь. О нет, я вовсе не собираюсь бросать тебя, глупышка!

Дорин замолчала, ободряюще похлопала Джэн по руке и продолжала:

– Джэн, обещай мне, что не будешь расстраиваться. Мне необходимо уехать, Джэн, детка милая! И ради нас обеих не нужно расстраиваться!

Джэн смотрела на сестру, и в глазах ее все ясней проступало страшное подозрение.

– Куда ты едешь?

– Я еду в Конкорд, в военный госпиталь. Понимаешь…

Выражение ужаса проступило на лице Джэн.

– Неужели и у тебя…

Дорин кивнула.

Джэн обхватила ее руками.

– Нет! Нет! Только не это, Дор!

Сестры плакали, тесно прижавшись друг к другу.

III

Барт закрыл за собой дверь и остановился в темноте, глядя на две плачущие фигуры. Он включил свет.

– Привет, девчонки! О чем весь этот шум?

Сестры смущенно разжали объятия и взглянули на него покрасневшими от слез глазами. Джэн протянула ему руку.

– О Барт!

– Да, я знаю об этом. – Он нагнулся и поцеловал Джэн. – Дорин звонила мне, вот я и освободился пораньше. И хорошо сделал, а то бы вы тут плакали и плакали без конца. Ты что же, не знаешь, что тебе вредно плакать?

Они молча утерли глаза. Барт прикрыл дверь и, подойдя к ним ближе, приподнял их головы.

– Хорошенькая парочка, нечего сказать! Нельзя на пять минут вас одних оставить, чтобы вы не нарушили указаний врача.

– Барт, Дорин уезжает в Конкорд.

– Конечно, она поедет в Конкорд, и ей чертовски повезло, что у нее все так просто обошлось. – Барт повернулся к Дорин. – Когда ты едешь?

– Они хотели, чтоб я поехала завтра, но я просила, чтоб подождали хотя бы до понедельника.

– Хорошо, – Барт улыбнулся, но взгляд его стал еще мрачнее. – Тогда у нас есть время, чтобы все подготовить к свадьбе.

– К свадьбе?

Джэн непонимающим взглядом смотрела на него.

– Конечно, к свадьбе. Не думаешь же ты, что я смогу въехать сюда и принять на себя обязанности Дорин по дому, прежде чем сделаю тебя замужней женщиной, как положено по закону. Да эта старая волчица, твоя хозяйка, напустит на нас целую свору сыщиков из полиции нравов.

– Нет, Барт! Я не могу допустить, чтоб ты на это пошел!

– Но ты ведь не можешь запретить мне этого. Я на тебя в суд подам за нарушение обещания. Поэтому утрите-ка лучше глазки, высморкайтесь, и приступим к делу по-быстрому. Я принес отбивные и бутылочку пива, так что начнем с предсвадебного ужина.

IV

Невесту обряжала сестра Даггин. Она принесла кусок домотканого кружева изумительной красоты на фату и украсила всю комнату розами, явно сорванными где-то в загородном саду. Она одела невесту в новую рубашку, купленную Дорин, и изящную кофточку, подаренную Джэн миссис Карлтон перед отъездом из Пайн Риджа. Накануне она помогла Джэн вымыть голову и велела Дорин уложить ей волосы, заявив, что для невесты просто недопустимо носить косички. Сейчас волосы у Джэн рассыпались по плечам, сверкая сквозь прозрачную вуаль. И, глядя на блестящие глаза Джэн, на яркий цвет ее лица, невозможно было поверить, что она болеет или вообще когда-нибудь болела.

Обряд совершал батальонный священник. Вообще-то Барт нравился ему, но как священник он его не одобрял. Он всегда язвительно отзывался о людях, которые прибегают к церкви, когда приходит время вступать в брак или умирать, но, выслушав историю Барта, он пришел без всяких возражений, нарушив для этого распорядок своего до отказа заполненного делами дня. Это был низенький человечек, наделенный от природы языком хлестким, как удар бича, обескураживающим чувством юмора и подвижническим жаром – хоть крестоносцу впору, – с которым он убеждал паству своего прихода, расположенного в городских трущобах, в том, что война еще не была выиграна в тот день, когда прозвучал последний выстрел. За три года, что он провел с войсками во время войны в джунглях и во время кампании по прочесыванию островов, ему пришлось видеть немало тяжелых зрелищ, но сейчас даже у него запершило в горле, и ему пришлось несколько раз откашляться прежде, чем он начал службу.

Они отодвинули кровать Джэн от стены, и Дорин стояла возле нее наготове, чтобы принять букетик из крошечных пунцовых роз и папоротника, приготовленный сестрой Даггин. Для Дорин, печально стоявшей рядом в своем прошлогоднем платьице, во всей этой церемонии было только страдание, только нескончаемая мука от мысли о том, что предстоит еще пережить этим двум самым дорогим для нее в мире существам.

Сестра Даггин стояла подле Дорин. Ее высокая, полная достоинства фигура застыла в белой накрахмаленной сестринской форме, в длинном коричневом плаще и круглом сестринском чепце, прямо стоявшем на ее голове.

Чилла настаивал на том, что он будет шафером жениха, и вот теперь он тоже стоял рядом с Бартом, нервничая и чувствуя себя неловко в летней солдатской форме, которую до блеска нагладила ему мать, в ремнях и крагах, на которые младшие Райэны навели невероятный лоск. Ему было не по себе, язык его отчего-то словно прилип к гортани, и каждый раз, когда он поднимал взгляд на Джэн, у него комок застревал в горле.

Священник испытующе взглянул на Барта, застывшего у постели по стойке «смирно» в своей защитной рубашке и военных брюках. «Ты постарел на десять лет, – подумал священник, – и хотя я не скажу тебе этого, Темплтон, но то, что ты делаешь сегодня, требует больше мужества, чем атака, что ты вел на дот в Финшафене. Тут тебе понадобилось мужество иного рода, и, да простит мне господь, я никогда не думал, что оно у тебя есть». Вслух он произнес только: «Все готово?» – и начал свадебный обряд.

И, повторяя знакомые слова молитвы, он думал про себя: «О боже, в милости и сострадании своем, вознагради этих двух молодых людей за их любовь и верность. Не допусти, чтобы мучения их оказались напрасными».

Сестра Даггин сложила покрасневшие от работы руки: «О пресвятая матерь божия, дай этим детям благословение свое. И если будет на то святая воля господня, верни здоровье этой милой девочке, чтоб они могли узнать и изведать всю полноту любви своей».

Подружка невесты взяла букет. Чилла широким жестом вынул кольцо и с облегчением расплылся в улыбке оттого, что эта ужасная ответственность свалилась, наконец, с его плеч.

Барт поднял худенькую руку Джэн и надел ей на палец свадебное кольцо рядом с единственным бриллиантиком ее обручального колечка. Джэн взглянула на него, и лицо ее преобразилось. Их взгляды встретились, и они долго смотрели друг на друга. Барт поднял ее руку и крепко прижал к губам. Священник прокашлялся, служба продолжалась.

Священник не помнил такого веселого свадебного обеда.

Миссис Райэн прислала торт, который она чуть не до утра держала на льду. Папаша Райэн, услыхав, что обед будет «сухой», прислал бутылку сидра и на всякий случай, чтоб не ошибиться, вторую бутылку – пива. Священник согласился, что жалко будет, если пиво пропадет зря. Они пили за счастье друг друга, и когда провозгласили тост за жениха и невесту, Барт сел на край постели Джэн и, обхватив ее за плечи, прижал к себе.

В порыве воодушевления Чилла, который теперь был и душой и телом предан Джэн, протянул к ней стакан и сказал:

– Ваше здоровье, миссис Темплтон!

Наступило неловкое молчание, потом все разу поспешно заговорили. Чилла был так смущен, что ретировался в кухню, и только когда Дорин пришла за ним и стала грозить ему всевозможными карами, если он и впредь будет вести себя так по-идиотски, его удалось выманить из кухни. И Чилла тут же влюбился в подружку невесты, что всегда происходило с ним на свадьбах.

Наконец сестра Даггин взглянула на часы и воскликнула:

– Ну, мне действительно пора бежать! У меня еще столько дел.

Священник взглянул на часы и обнаружил, что он уже опоздал на следующее деловое свидание.

Они вместе вышли по ступенькам на узкую грязную улочку, где в просвете меж высокими стенами нещадно палило полуденное солнце.

– Какая трагедия! – не выдержал священник. – Какая трагедия, когда молодая красивая девушка лежит вот так…

– Она очень счастлива, – голос сестры Даггин звучал тихо, глаза ее затуманились слезами.

– А есть у нее надежда поправиться?

Сестра в отчаянии махнула рукой, обтянутой перчаткой.

– Если бы она была в санатории, я могла бы сказать «да». Когда она только вернулась домой, вполне можно было надеяться на выздоровление, даже после того обострения, что у нее было, но с тех пор она уже много недель как лежит взаперти в тесной, плохо проветриваемой комнатке, почти весь день одна и все время терзается из-за того, что нет денег, что она в тягость своим… – сестра глубоко вздохнула.

– Это не только трагедия, это преступление. – Священник сурово сжал губы. – В такой стране, как наша, где солнца и свежего воздуха больше, чем где бы то ни было, девушка умирает от плохого ухода – от того, на что, кажется, последняя тварь божия имеет право!

Сестра Даггин медленно кивнула.

– А деньги идут на войну! – В голосе священника зазвучала горечь. Он протянул руку сестре:

– Рад, что познакомился с вами, сестра.

– Я тоже. Да благословит вас господь!

Он глядел вслед ее высокой худощавой фигуре, поднимавшейся по узкой улочке, и сердце у него изнывало от гнева при мысли о бесконечности этой борьбы, борьбы против страданий и бесчеловечности.

Глава 35

I

Только когда Дорин уехала, Джэн смогла по-настоящему оценить, как беспомощна стала она сама и как сильно зависела она от сестры. Барт обнимал Джэн, шептал ей на ушко всякие милые и нежные глупости, обещая заменить ей Дорин. Первым делом ему предстояло приготовить чай. Он появился облаченный в фартук с оборочками, принадлежащий Дорин, и разыграл комедию приготовления завтрака. Но приготовленный им чай, о котором она мечтала с самого утра, был тепловатый и безвкусный, тосты – рыхлые, яйца – сварены вкрутую. Под пристальным взглядом Барта Джэн давилась этим малоаппетитным завтраком и уверяла его, что он просто замечательный повар. Вздохнув с явным облегчением, Барт поцеловал ее и отвел у ней со лба взмокшие волосы.

– А сейчас я приоткрою дверь, чтобы сквознячок тебя охладил немного, пока я себе поесть приготовлю.

Она встревоженно взглянула на него.

– А хозяйка, Барт? Она сказала, что мы ни в коем случае не должны дверь открывать.

– О ней не беспокойся! Она будет иметь дело со мной.

И Барт снова ушел на кухню готовить себе завтрак.

Звук шагов в вестибюле испугал Джэн. Послышался громкий стук в дверь.

Барт вышел из кухоньки. Он выглядел очень смешно в фартуке Дорин с хлебным ножом в руке.

– Я ведь, кажется, говорила, чтоб вы держали дверь закрытой! – послышался пронзительный голос хозяйки.

– Мне вы ничего подобного не говорили.

– Ну, значит, я говорила мисс Блейкли – этого достаточно! Сейчас же закройте дверь и держите ее закрытой. Слышите вы?

– А что, если я не захочу держать ее закрытой?

– Пока вы здесь, вы будете делать то, что я вам говорю. Если бы в департаменте здравоохранения работали как следует, они бы давно вас отсюда вышвырнули! Но в наше время у домохозяев никаких прав не осталось!

– Неужели так и не осталось?

– Нет. Но если мне не дают вас отсюда вышвырнуть, то заставить вас держать дверь запертой я могу. Я вовсе не хочу, чтобы все мои жильцы заразились этой мерзкой болезнью.

– Ах, так вы не хотите, никак не хотите? – Барт двинулся навстречу толстой седой даме, нелепо взгромоздившейся на высокие каблуки. Он поднял руку с хлебным ножом и угрожающе помахал им перед хозяйкиным лицом.

– Знаете ли вы, миссис Смит, что ваши жильцы скорей всего могут подцепить какую-нибудь мерзкую болезнь в одной из ваших вонючих помоек, которые вам следовало бы держать в чистоте.

– Да как вы смеете! – Она отступила на шаг.

– И разрешите мне сказать вам также, если вы сами так невежественны, что не знаете этого, разрешите мне сказать вам, что нельзя заразиться этой, как вы называете ее, мерзкой болезнью через микробы, находящиеся в воздухе! Вам ведь сказали это, когда вы бегали в департамент здравоохранения, сказали ведь?

Она отступила еще на шаг и огляделась.

Барт спустился к ней, направив нож, словно штык, прямо в ее пышную грудь.

– Они ведь сказали вам также, что вы не можете нас выгнать, правда? Но вы решили, что сможете нас запугать. Что ж, вы, может, и смогли бы запугать двух беззащитных девушек, но меня вам не запугать, ясно?

Он поднес нож ближе к ее колышущейся груди.

Коротенькими перебежками она отступала к лестнице, выставив перед собой унизанные кольцами руки.

Барт шел за ней следом по вестибюлю. Его громкий голос разносился по всему дому, до самого четвертого этажа, и Барт получал от этого истинное удовольствие. Хозяйка облизнула губы, в ужасе оглядывая вестибюль.

– Может, вам никто не говорил еще, кто вы такая на самом деле, так вот я собираюсь вам это сказать. Вы трусливая старая стерва и обдирала! Вы здесь спекулировали всю войну и сейчас продолжаете спекулировать, вы здесь со всех дерете втридорога. Вы их всех запугали, и они вас боятся. Но я-то вас не боюсь. Нисколечко! И отныне жена моя тоже не будет вас бояться. И смотрите же, если она скажет мне когда-нибудь, что вы свой нос к нам сунули, я, когда вернусь домой, приду сюда, в вашу контору, и тогда…

Он многозначительно провел ножом по воздуху на уровне ее горла. Она схватилась руками за шею, повернулась и, бросившись в контору, захлопнула за собой дверь.

Барт пошел обратно через вестибюль и тихо усмехнулся про себя, когда услышал, как она тщательно запирает двери конторы. Он вернулся в комнату и еще шире открыл дверь.

– Отныне, миссис Темплтон, – сказал он громко, – мы будем держать дверь распахнутой, и храни господь того, кому это не понравится!

Его раздражение и гнев улеглись, и он обернулся к Джэн, ожидая, что она посмеется вместе с ним и похвалит его. Но она рыдала, зарывшись лицом в подушку и заткнув уши руками.

II

В первые дни Барт удивленно думал, как, оказывается, много работы, когда присматриваешь за больным в маленькой однокомнатной квартирке. А к концу недели он только диву давался, как Дорин ухитрялась справляться со всем этим да еще и работать. Ему пришлось научиться оказывать Джэн очень интимные услуги, оскорбляющие ее стыдливость. В первое время она плакала после его неуклюжих попыток помочь ей в этом, плакала из-за горькой беспомощности своего состояния, и его добродушные шуточки не могли сделать все это менее унизительным.

Когда он поступил работать шофером в парк автомашин, сдаваемых напрокат частным лицам, он стал уходить на работу рано утром, и ему еще нужно было до ухода приготовить завтрак для себя и для Джэн, постелить постель, погладить рубашку и оставить Джэн что-нибудь поесть на день. Покончив со всем этим, он чувствовал себя, как после дневного перехода в армии, и когда он, наконец, запирал за собой дверь и заносил ключ в дворницкую для сестры Даггин, он виновато ловил себя на том, что испытывает облегчение.

Сама по себе его новая работа ему нравилась, и ему вовсе не казалось утомительным водить свою большую машину по городу. Ему доставляли наслаждение часы, проведенные на чистом воздухе, но ему претило, что многие клиенты, берущие машины напрокат, ожидали от него какого-то подобострастного прислужничества. Он презирал себя, когда ему приходилось выпрыгивать из машины и распахивать дверцу для человека, который и сам отлично мог бы это сделать. Ему приходилось стискивать зубы, когда они небрежно совали ему в руку чаевые, и сдерживаться, чтобы не сказать, куда они могут отправляться вместе со своими чаевыми. Ему нужны были эти чаевые, нужны были все деньги, которые только можно было заработать. Он и не представлял себе, как быстро расходятся деньги, когда нужно кормить двух человек, платить за квартиру и покупать лекарства. Много было трудностей в мирной жизни, которых он и не предвидел.

III

Как-то под вечер, вскоре после их женитьбы, он вернулся домой, совершенно вымотанный за день тяжелой сменой, целой вереницей привередливых пассажиров и собственными попытками успеть сделать закупки между ездками. Хотя солнце уже село, жара тяжко нависала над узкой улочкой. В вестибюле их дома воздух оказался еще более душным и спертым. Когда же он открыл двери их квартирки, в лицо ему так и ударили смешанные кислые запахи испарений, дезинфицирующих средств и стряпни. В свете маленькой лампочки, горевшей у кровати, Джэн выглядела бледной, измученной. Он почувствовал, как в нем поднимается волна раздражения и протеста против того, что она вынуждена лежать вот так день за днем, не видя солнечного света, не вдыхая свежего воздуха.

– Здравствуй, детка. – Он старался, чтобы в голосе его не слышалось раздражения. – Хорошо провела день?

Она кивнула. Она обманывала его, и он знал это. Он наклонился, чтоб поцеловать ее, но она оттолкнула его и обвиняюще помахала у него перед носом каким-то письмом.

– Ты знал об этом, да? – настойчиво спросила она.

– А что это? – Он взял у нее письмо.

– Мне перестали выплачивать пенсию.

– Ах это? Ну конечно! Они прекращают платить, как только выходишь замуж. Это обычная вещь.

– Так я бы не выходила за тебя, если бы знала, что они перестанут платить мне. – Она заплакала и отвернулась от него, стараясь справиться со слезами.

– А что б на это та добродетельная мегера, что в конторе под лестницей сидит, сказала?

– Ей и не обязательно было б знать. Мы бы сделали вид, что поженились, а я сохранила бы пенсию.

– А тебе не кажется, детка, что муж стоит тридцати двух шиллингов в неделю?

– Ох, Барт! – Она прижала его руку к своей щеке. – Я никогда не сумею объяснить тебе, что значило для меня то, когда ты захотел на мне жениться. Но я и так всю свою жизнь до самого конца была бы твоя, если б ты только захотел, и без того, чтобы ты связывал себя.

– А если я хотел быть связанным?

Он погладил влажные пряди волос у нее на лбу.

– Ты не мог предвидеть, как это тяжко будет, и мне бы нужно было тебя удержать от этого, но только все было так неожиданно, а мне так отчаянно хотелось этого. Если бы это было не так сразу, я остановила бы тебя.

– Значит, мужем я оказался неподходящим, так?

– Ты самый замечательный муж на свете, Барт, но ведь ты мне даешь все, а я ничего не могу дать тебе взамен.

Барт опустился на колени у постели и обхватил Джэн руками. Он прижался щекой к ее щеке, и сердце его разрывалось от желания и от сострадания к ней.

– Не говори так, Джэн! Никогда больше не говори этого! Я знаю, что я неуклюжий малый и что я не могу так хозяйничать, как Дорин, но я научусь. И с каждым мгновением, что мы проводим вместе, что я ухаживаю за тобой, ты становишься только дороже для меня. Веришь?

Она молчала, нежно проводя пальцами по его лицу. А внутри у нее все бушевало от боли и исступленной радости.

– Никто меня не торопил, и я давно уже хотел на тебе жениться, но только в этом тогда было бы мало толку, потому что мы все равно не смогли бы вместе жить. А теперь мы вместе. Разве этого недостаточно?

Она покачала головой.

– Нет. Сейчас, когда я ничего не могу дать тебе взамен, – нет.

Он крепче прижал ее к себе.

– Ты даешь мне все на свете. Только то, что дала мне ты, и стоило иметь – из всего, что у меня в жизни было. У меня среди приятелей бывали раньше и настоящие друзья, теперь ты мой дружище, Джэн. Я всегда, в сущности, был довольно одинокий парень, а теперь я нашел тебя – нашел половинку себя, которой мне не хватало все время. И с тобой я стал целым человеком. Ты единственная смогла дать мне спокойствие. Разве этого недостаточно?

Джэн тихо плакала. «Нет, нет, – твердила она про себя, – этого недостаточно, ты же знаешь, что этого недостаточно. Брак не должен быть таким. Ты ведь только и знаешь, что ухаживать за мной все время. Брак – это как тогда в лачуге и так, как сейчас – вместе: когда дают и берут, когда страсть и уверенность друг в друге – вот каким должен быть брак». Рыдания душили ее.

Барт принес две снотворные таблетки, которые прописал ей доктор, и заставил ее принять их. Он долго стоял у постели на коленях, держа ее в объятиях, пока она не уснула. Руки у него затекли, а колени, казалось, вот-вот треснут от усталости. Наконец он разжал объятия и бережно опустил ее на подушки. Потом выключил свет и лег в свою постель. Он лежал без сна, глядя в темноту широко открытыми глазами, и ему казалось, будто зловонный воздух квартирки давит ему на грудь. Ему тоже вспомнились дни, проведенные в лачуге. И ему казалось, что через просвет двери, выходившей в световой колодец, он видит небо над прерывистой линией скал на противоположном берегу.

Воспоминания о лачуге причиняли боль. Они были достаточно мучительными и тогда, когда они находились в разлуке, но сейчас лежать вот так в темноте и слышать, как она хрипло дышит здесь же рядом, – это было адскою мукой. Каждый день бывать с девушкой, которую любишь, лежать каждую ночь в одной комнате с нею и не касаться ее – это настоящая пытка. Если бы его хотели наказать за то, что было у него с Магдой, трудно было придумать пытку изощреннее этой.

Конечно, Джэн понимала все. Иногда, глядя на выражение ее лица, он думал, что она переживает то же самое. Но он знал, что это невозможно. И он метался без сна на узкой постели. Он слишком сильно уставал и не мог заснуть.

Лежа без сна каждую ночь, усталый, отчаявшийся, вновь и вновь возвращаясь в мыслях к тому же самому и не находя выхода из этого положения, он спрашивал себя, сколько же это может продолжаться. Он гадал, скоро ли, наконец, они получат место для Джэн в санатории, и он сам ненавидел себя за то, что гадает об этом.

…Наконец он погрузился в тяжелый сон и неохотно, с трудом вышел из забытья, услышав, что она зовет его. Она хотела пить. Он забыл поставить стакан воды рядом с ней на ночь. Он поднялся, шаря по стене в поисках выключателя и опрокидывая стулья, потом, почти не видя в полусне, отправился в кухню. Он принес ей попить, но каждый нерв его протестовал против того, что его тревожат, и раздражение бередило его мозг, как обломанный ноготь царапает шелковую ткань. Наконец он снова повалился на постель измученный и раздраженный, чувствуя, как, преодолевая усталое недовольство его тела, в нем поднимается презрение к самому себе за эту раздражительность.

IV

От Дорин с самого начала приходили бодрые письма. Ей отвели в госпитале уютную комнатку. Ей уже сделали многочисленные анализы, и доктора уверены, что она быстро пойдет на поправку. Сестры здесь замечательные, питание хорошее. Она будет высылать Джэн какую-то часть своей военной пенсии. Ее бодрость помогала Джэн переносить жару и одиночество.

Тянулись недели. Дни становились жарче. А вызов из департамента здравоохранения все не прибывал. Каждый раз, когда приходила сестра Даггин, Джэн спрашивала ее, не передавал ли ей чего-нибудь врач. И каждый вечер Джэн спрашивала, нет ли от него писем. Но ничего не было.

Джэн становилась все подавленнее. Она устала от себя самой, устала от жизни. Собственная беспомощность и необходимость зависеть во всем от других еще больше изматывали ей нервы.

Порой у нее появлялось страшное ощущение, будто она сходит с ума. Целый день она лежала одна в раскаленной комнате, блуждая где-то между сном и бодрствованием, пока обычные предметы не начинали терять свои нормальные размеры и пропорции.

Она беспокоилась о Дорин. Если она не получала письма от сестры, она начинала сходить с ума от беспокойства. Когда же она получила письмо от Дорин, рассказывавшее, как успешно идет лечение, как хорошо за ней ухаживают, как удобно и благоустроенно все в Конкорде, сердце ее разрывалось от противоречивых чувств: она испытывала и облегчение и зависть. С одной стороны, она радовалась при вести о том, что Дорин успешно поправляется: в первый же месяц она прибавила полтора фунта. И в то же время ей становилось еще труднее мириться со своими невзгодами, когда она слышала о тех больных, кому приходится только бороться с болезнью, и больше ничего. Она, казалось, не способна была думать ни о чем, кроме болезни. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы говорить с Бартом о чем-нибудь другом.

Чтение утомляло ее, она не могла сосредоточиться на чтении. Она даже не могла слушать музыку по радио, а раньше это доставляло ей столько радости. Но что пользы вспоминать о былых радостях, если жизнь твоя сейчас совсем съежилась, если она загнана в тесную скорлупу.