Текст книги "Скажи смерти «нет!»"

Автор книги: Димфна Кьюсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Глава 25

I

«Никогда еще не было такого чудного дня», – думала Джэн, идя по веранде навстречу Дорин. Она теперь каждый день вставала с постели, а в последние две недели даже на целых два часа в день. И ей больше не казалось, что ноги у нее, как шланги от пылесоса, могут подогнуться при каждом шаге. И доктор обещал, что сегодня он разрешит ей дойти до скамеечки в саду.

Дорин ждала ее внизу у крылечка, на три ступеньки ниже, и обе они смеялись так, будто принимали участие в увлекательном приключении.

– Ты выглядишь просто замечательно, – сказала Дорин. – А халатик у тебя первоклассный.

Джэн любовно погладила мягкую шерсть халатика. Барт прислал его ей после воскресного посещения. Конечно, это была недопустимая роскошь, но халат так шел ей, и у него был такой красивый цвет.

– Барт говорит, что это мой альпинистский костюм. Вы еще, наверно, увидите, как я в нем взберусь на вершину Трех Сестер. Ох! Подумать только, что я снова смогу ходить, смогу плавать.

Джэн медленно пошла вниз по ступенькам, взяв под руку Дорин, и от непривычных движений воздух перекатывался у нее в груди, как футбольный мяч.

– Раз, два, три, – торжествующе считала Дорин.

Когда они спустились на тропинку, послышались возгласы. Это Леонард и Рода, наблюдавшие за ними, приветствовали их с другого конца веранды.

– А денек сегодня просто фантастический! – Леонард спустился с веранды и пошел им навстречу. – Конечно, уж достаточно фантастично и то, что я вижу вас снова на ногах, но это, признаться, уж совсем сверх программы. И воздух сегодня такой прозрачный, что видно все до самого побережья. Даже мост видно – посмотрите!

Джэн посмотрела в направлении, в котором указывал его палец. Там вдали, где на горизонте темнел дымным пятном Сидней, над заливом вздымались знакомые очертания сиднейского моста.

– О Дор, подумай только! Еще три месяца – и я снова буду с тобой, и мы никогда больше не расстанемся.

– А я бы могла остаться здесь навсегда, —сказала Дорин.

Джэн содрогнулась.

– А мне один вид этого моста кажется сущим раем, и чего бы я сейчас ни отдала, чтобы только снова сидеть в своей конторе и снова слышать стук своей машинки. Иногда вспоминаю и понять не могу, чего мне тогда недоставало.

– И все же это мерзкая, грязная контора, – Дорин не могла сдержать гнева. – И если бы ты не торчала всю зиму в этой конуре без всякого отопления, не видя белого света, ты бы ни за что не заболела плевритом в прошлом году, и этого тоже бы с тобой никогда не случилось.

– Может, ты и права, – вздохнула Джэн.

Они медленно подошли к скамеечке, на которой Джэн сидела с Бартом в день своего приезда в Пайн Ридж, и молча опустились на нее. Дорин вынула вязанье, и ее быстрые пальчики замелькали в петлях джемпера, который она вязала для Джэн.

Голые ветви вязов и тополей были словно выгравированы на светло-голубом фоне неба. Еще ничего не цвело в саду, но кое-где уже показались над землей зеленые стрелки молодой поросли. Вялая прошлогодняя гроздь рябины еще шелестела в вышине, а края красновато-рыжих листьев розового куста потемнели от мороза. В укромном уголке сада росла акация, ее листва казалась серебристой на фоне темно-оливковых кустов и деревьев, а цветы уже отливали золотом.

– Ой, Дор! – воскликнула Джэн, не веря своим глазам. – Акация зацвела! Значит, весна близко.

– Еще два месяца до весны, – строго сказала Дорин, – а этой акации еще прихватит нос морозом, чтобы не совала его раньше времени куда не следует. И ты тоже не забывай об этом.

Джэн, не отрываясь, смотрела на акацию. Что бы там ни говорила Дорин, цветы были вестником того, что зима почти прошла и что наступает весна, а весной…

Дорин взглянула на часы.

– Хозяйка сказала, что тебе можно оставаться здесь не больше получаса. И скоро уже время отдыхать, так что нам пора двигаться обратно.

Слова эти прервали мысли Джэн. На какое-то мгновение воображение перенесло ее через расстояние этих месяцев, но теперь она вернулась к действительности и нужно было вновь подчинять свою жизнь бесконечно томительному процессу выздоровления. Прошла только половина срока. Акация лгала ей.

– Хорошо. Но только, Дор, милочка, прежде чем возвращаться, сорви для меня несколько веточек акации. Одну я подарю миссис Карлтон, а другую поставлю в вазу к себе на тумбочку и буду смотреть на нее и думать…

– Ну, ты все такая же фантазерка, как и раньше!

Дорин отложила вязанье и пошла по дорожке к нижней веранде, где в воздухе слышался легкий аромат акации и роями носились пчелы. Она собрала небольшой букет и прижалась щекой к его мягким нежным цветам.

II

Теперь, когда она обрела и возможность и способность двигаться, время снова стало вещью вполне нормальной и измеримой. Оно больше не тянулось между редкими посещениями, словно звенья в разболтавшейся цепи, оно сжалось до вполне терпимых размеров дней и часов. С каждым разом ей разрешалось гулять все больше, разрешалось делать большее количество шагов, и каждый раз это казалось настоящим событием после бесконечной монотонности недель и месяцев, проведенных в постели.

И, словно приветствуя ее возвращение к нормальной жизни, сад тоже возрождался после зимы. Между стрелками нарциссов показались почки. Гиацинт, который подарил ей Барт, распрямился, вытолкнув наружу крепкий стебелек, на котором калачиком свернулся бутон.

На вязах проглянули сережки, дубы оделись прозрачным зеленым покровом, нежно зарозовела молодая листва японских кленов. Гуляя по саду и наблюдая, как весна, подобно ей самой, набирает силу, Джэн будто заново открывала для себя мир.

Шли недели. А в то утро, когда ей разрешили обойти вокруг Пайн Риджа, незаметная белогрудая птичка канарейкой заливалась на ветвях седого кедра.

В тот день, когда она совершила первую прогулку к шоссе, нарциссы выбросили золотистые флаги соцветий. Воздух был полон пьянящего восторга, и весь мир находился в радостном возбуждении. Смех непрестанно срывался с ее губ.

Она собиралась на прогулку, и миссис Карлтон бросила на нее нежный взгляд.

– Ну, в этом зеленом шарфике и желтом свитере ты словно весна.

Она радостно улыбалась.

«Можно подумать, будто это не я собираюсь на прогулку, а она», – мелькнуло в голове Джэн, и острая, как удар ножа, боль пронзила ее радость.

«А если б я лежала без всякой надежды хоть когда-нибудь встать снова, смогла бы я быть такой великодушной?»

Она увидела свое отражение в зеркале и поразилась. Она так давно не видела себя в обычной одежде, что ей казалось, будто она заново знакомится с собой. Она оглянулась на миссис Карлтон и в первый раз заметила, что лицо у нее стало еще изможденнее, чем четыре месяца назад, и что она сильно исхудала. Джэн разрывалась между жалостью к женщине, на которую болезнь наложила такую глубокую печать, и непреодолимым отчаянным желанием бежать прочь от нее, прочь отсюда – на свежий воздух, к жизни. Улыбнувшись и помахав рукой миссис Карлтон, она пошла по веранде, где ее уже ждал Леонард, и хотя она шла медленным, осторожным шагом, к которому ее постепенно приучили здесь, ей казалось, что она бежит.

Когда она подошла к Леонарду, он вынул трубку изо рта и медленно поклонился.

– Приветствую вас, Примавера.

– Я забыла, кто это такая, но уверена, что вы хотели сказать мне приятное.

– Так и есть. Примавера была богиня весны.

– Миссис Карлтон сказала, что я как весна.

– Вот видите, как сходно мы мыслим.

– Я и чувствую себя весной.

Она остановилась на мгновение, любуясь садом, невыразимой тишиной сапфировых долин и лесистыми склонами холмов, простором прибрежной равнины, зажатой, словно огромное озеро, между берегом океана и кряжами гор и уходившей далеко-далеко – туда, где неясным пятном маячил Сидней. И впервые со дня приезда покой, царивший здесь, не пугал ее, пустынность этих мест не угнетала. Они больше не были враждебным миром, жаждавшим поглотить ее, они были лишь окружением, в котором жила она, радостная, торжествующая, вновь ставшая самою собой.

– Хозяйка сказала, что вам можно только до поворота, – напомнил ей Леонард, когда они вышли из ворот и направились по бурой лесной дорожке.

– Все равно, куда идти, лишь бы подальше отсюда.

Леонард усмехнулся.

– Вы сейчас, как узник, выходящий из тюрьмы, верно? Я-то вас понимаю, но никто из тех, кто не жил здесь, не поймет. Вы по горло сыты покоем. Сейчас вот эта Скамья Сочувствия для вас самое подходящее место. Здесь вы будете сидеть у поворота и смотреть, как вверх и вниз по этой горной дороге мчатся машины. Вас присыплет пылью, обдаст дымом паровоза, и вы впервые хотя бы как наблюдатель приобщитесь к дорогому вашему сердцу, прекрасному, грязному, жестокому, отвратительному и горячо желанному миру.

– Мне хотелось бы дойти пешком до Катумбы.

Леонард улыбнулся.

Они медленно шли по дороге среди густых зарослей горного кустарника, молодые побеги эвкалиптов отливали на солнце гранатовым и рубиновым цветом. Из земли пробивались полевые цветы, маленькие туфельки орхидей, какие-то долговязые веретенообразные цветы, бахромчатые фиалки, борония.

Трава пестрела цветами, воздух был напоен их ароматом. Джэн, осторожно нагибаясь, рвала цветы, и резкий освежающий запах обломанных стеблей оставался у нее на руках.

Она с удовольствием опустилась на скамью у поворота дороги, и Леонард сел рядом с ней.

– Не огорчайтесь. Все мы, выходя на прогулку в первый день, чувствуем, что могли бы дойти до Катумбы, а к тому времени, как добираемся до этой скамьи, она кажется даром небес.

Со скамейки открывался вид на Западное шоссе, по которому непрерывным потоком проносились легковые и грузовые автомобили. Зрелище повседневной жизни зачаровывало ее. Два мощных паровоза, часто пыхтя и заполняя прозрачный воздух клубами дыма, тянули товарный состав по крутому склону. Горбатая вершина горы на горизонте, белоснежные облака, плывущие в ясном небе, залитые солнцем аметистовые долины, протянувшиеся на север без конца и края, – все это было только фоном, декорацией; бурное движение на дороге, символ жизни, к которой она возвращалась, было реальной действительностью.

– Великолепный вид, – заметил Леонард, обводя вокруг себя рукой.

– В жизни больше не буду смотреть ни на какие виды, – горячо отозвалась Джэн. – Хочу смотреть на людей, машины, многолюдные улицы.

Леонард попыхивал трубкой, глядя на сплетение горных гряд и долин, уходящих далеко на юг и на север, где они терялись в нависавших низко над землей облаках.

– Я знаю, что вы сейчас переживаете. Когда-то у меня были точь-в-точь такие же ощущения. Но с каждым разом, что я возвращаюсь сюда, мне легче. Не знаю, может, это потому, что я старею и становлюсь ленивее, а может, оттого, что привыкаю философски смотреть на вещи. А может быть, просто трусость. Но каждый раз, когда я возвращаюсь вот к этому, – он указал трубкой на склон шумной дороги, – я делаю это все менее охотно. Может, это и жизнь, но трудная это наука.

– Ничего нет труднее, чем просто лежать в постели день за днем.

– Правда?

– Правда! Я не хочу спокойствия. И наплевать мне на то, что жизнь трудна. Другой я и не хочу. У меня такое чувство, что все эти последние месяцы моей жизни пропали даром, и я постараюсь забыть их, как только выберусь отсюда. Я постараюсь забыть, что была больна.

Морщины на лице Леонарда, казалось, стали грубее. У рта легла горькая складка.

– ТБЦ – совсем не болезнь, малютка Джэн, ТБЦ – это наша жизнь. И всем нам раньше или позже приходится признать это.

От ее сознания эта мысль отскакивала, как плевок отскакивает от раскаленного железа. Джэн вскочила на ноги так быстро, что воздух перекатился у нее в груди, и ей пришлось ухватиться за спинку скамьи, чтобы удержаться на ногах.

– Я не позволю, чтобы это стало моей жизнью. Когда я поправлюсь…

Она вдруг замолчала, вспомнив, что здесь, в Пайн Ридже, не говорят: «когда я поправлюсь». Употребляют всевозможные слова вроде: «когда мой процесс стабилизируется» или «приостановится», но никогда не говорят: «когда я поправлюсь». Она похолодела, вдруг поняв, что это значит. Она прогнала страх, подкравшийся вслед за этой мыслью, и резко ткнула рукой в сторону спокойного, застывшего пейзажа.

– Нет, я уверена, что, когда я уеду, мне никогда-никогда не захочется снова вернуться сюда. Слитком уж здесь пусто, одиноко.

Водворилось молчание. В ее мозгу бурлило много мучительных вопросов. Ей хотелось о многом спросить Леонарда, но она боялась, что он будет давать вовсе не те ответы, какие бы ей хотелось услышать. Ей хотелось просить Леонарда, чтобы он успокоил, утешил ее, а этого он сделать не мог. Ей хотелось выбежать на дорогу и остановить там машину, грузовик, что угодно, лишь бы ее довезли до дому.

Леонард взглянул на часы.

– Пожалуй, нам пора.

– О Леонард! – в голосе ее звучало страдание.

Он поднялся и протянул ей руку.

– Пойдемте, дитя мое. Не нужно переутомляться. Хозяйка будет ругать меня, если вы опоздаете к отдыху.

Она неохотно повернула назад. Сидя на скамье, там, над шумной дорогой, она снова чувствовала себя участницей жизни. Возвращаясь назад, она словно признавала тем самым, что Леонард был прав.

Глава 26

I

Подошло воскресенье. Джэн с трепетом следила за погодой. Если погода будет солнечная, она снова пойдет к Скамье Сочувствия и будет ждать там Барта.

– Я не буду его предупреждать, – говорила она миссис Карлтон. – Пусть это будет для него сюрпризом. Он знает, что я хожу по саду, но не знает еще, что у меня такие успехи. Когда он покажется из-за поворота, я просто встану, пойду ему навстречу и скажу как ни в чем не бывало: «Привет!»

В среду долины заволокло туманом. В четверг весь мир утонул в тумане, в густой серой пелене которого деревья маячили, словно призраки. В соснах за домом жалобно кричали куравонги. В пятницу волны тумана пришли с юга и заползли к ним в комнату. Все окружающие предметы стали влажными на ощупь, и Джэн все больше поддавалась унынию. Для нее было очень важно, она и сама не смогла бы объяснить почему, но для нее было очень важно дождаться Барта на Скамье Сочувствия и небрежно, как ни в чем ни бывало поздороваться с ним, когда он покажется из-за поворота на дороге, ведущей к Пайн Риджу. Это будет как бы подтверждением того, что она снова стала полноценным человеком, снова стала участником этой жизни, а не выброшенным из нее чужаком. Джэн не могла дождаться мгновения, когда Барт снова увидит ее здоровой – увидит нормальную, прежнюю Джэн, такую, как раньше. Не больную в халате, а девушку в юбке и джемпере, которые ему нравились. И она пойдет с ним рядом по дороге, живя в его мире, в их общем мире.

В субботу ветер разогнал туман и подсушил пропитанную влагой землю. И когда Джэн проснулась спозаранку в воскресенье, она увидела мир, сверкающий и чистый, будто он только что народился заново. Рассветные лучи коснулись горных вершин, в долинах залегли темно-синие тени. Солнце вышло из-за дальней гряды облаков, скрывавшей Сидней, и залило светом комнату. И в его лучах молодая листва на деревьях казалась символом надежды, а бледно-желтые нарциссы – провозвестниками весны.

Когда подошло время его приезда, Джэн отправилась по лесной дороге к Скамье Сочувствия. Она опустилась на скамью: отсюда она могла видеть поезд, когда он выходит на насыпь. Она увидела белый дымок, вырывавшийся из ущелья, и она знала, что это поезд отошел от Вудфорда. Она видела, как он медленно-медленно полз на подъеме от Лоусона. Когда же он прогрохотал вдоль путей, пролегавших под самой ее скалой, сердце у нее забилось так часто, что стало трудно дышать. С ее скамьи не было видно станции, но она слышала, как свистнул и запыхтел паровоз, когда поезд тронулся дальше. Ждать осталось всего пять минут!

Она, не отрываясь, смотрела на дорогу, на которой должен был появиться Барт. До поворота всего пять минут – так он обычно говорил. Она взглянула на стрелки часов и подумала, что они, наверно, стоят на месте. Она снова взглянула на дорогу, но никого не было видно. Потом какая-то фигура появилась над гребнем, и сердце ее бешено заколотилось. Но человек свернул на другую дорогу, и она поняла, что это не Барт. Время тянулось медленно. Она была в таком напряжении, что не могла спокойно сидеть.

Она немножко прошла по дороге. Стрелки часов показывали, что прошло пять, десять, пятнадцать минут. Она вернулась на скамью и села, пытаясь успокоиться. Двадцать минут. Она вспомнила, что однажды он задержался из-за того, что встретил на платформе товарища и остановился поболтать с ним. Полчаса. Она так отчаянно вцепилась в спинку скамьи, что на ладони у нее остался рубец. Полчаса! Если бы он встретил товарища, он бы не задержался так долго. Наверно, он не приехал. Но ведь он должен был приехать. Он должен приехать. Иначе он позвонил бы ей. Было достаточно времени, чтобы позвонить ей, если он опоздал на поезд.

Сорок минут… Ей нужно возвращаться, чтобы успеть к часу отдыха. Но она не может уйти. Во всяком случае, сейчас, пока еще есть надежда, что Барт придет. Через полчаса придет еще один поезд. Она дождется. Хозяйка будет рвать и метать, если узнает. В Пайн Ридже вы можете делать что угодно, но часы отдыха соблюдать вы должны. Сейчас все улягутся в свои кровати и шезлонги, и поднимется страшный шум, если обнаружат, что ее еще нет. Скоро снова будет поезд, на нем и приедет Барт. Если б он не собирался приехать, он бы ей позвонил.

Подул холодный ветер, и Джэн пожалела, что вышла без пальто, но пальто у нее было потрепанное, старомодное, и без него она выглядела лучше. Ветер насквозь продувал ее шерстяной джемперок. Все же надо было надеть пальто.

Она перестала смотреть на часы. Каждую минуту ее могли окликнуть.

Если они придут за ней раньше, чем прибудет поезд, решила Джэн, она не пойдет с ними. Никто не заставит ее уйти. Почему же Барт не позвонил ей и не сказал, что он опоздал на поезд? Потом она стала успокаивать себя: если он прибежал в последнюю минуту и опоздал, ему было неоткуда заказать междугородный разговор.

«Ну, конечно же, – говорила она себе, – ты просто дурочка. Так оно и случилось. Он опоздал на первый поезд и теперь околачивается в Сиднее на платформе».

Сердце ее переполнилось жалостью, когда она представила себе, как он там меряет шагами платформу. Это при его-то теперешней нетерпеливости и раздражительности.

«Не нужно расстраиваться, – думала она. – Это глупо. Только нагоню себе температуру, и завтра они не разрешат мне встать. В конце концов скоро уже будет следующий поезд».

Время тянулось невыносимо медленно. Наконец она увидела белый дымок, вырывавшийся из-за гряды гор, – приближался второй поезд. Он шел с медлительностью, сводившей ее с ума, медленнее, чем когда-либо, целую вечность простаивая на всех остановках. Через ущелье он шел так медленно, что казалось, будто он не движется вообще. Потом она увидела состав внизу, под собою.

Прогрохотали и скрылись вагоны. Потом она услышала пронзительный свисток – поезд отошел от станции. «Чук-чук, чук-чук», – пыхтели паровозы, набирая скорость. Сердце у нее учащенно билось, в ушах стучало. Мимо проносились машины. Она напряженно вглядывалась туда, где на дороге из-за холма должен был появиться Барт, пока желтая полоса, разделявшая дорогу пополам, не заплясала у нее в глазах.

Она знала, что он появится из-за бугра. Пять минут – самое большее до поворота. Пять минут. Желтые полосы горели у нее в мозгу. Деревья, смыкаясь вокруг дороги, сужали поле ее зрения. Десять минут, пятнадцать, полчаса. Она с трудом оторвалась от скамьи и побрела по дороге к Пайн Риджу.

II

Барт повернулся на спину и бессмысленно уставился в потолок. Потом вытянул руки над головой и уперся в выстеганное атласом изголовье. Во рту у него точно полк солдат ночевал от выпитого накануне грога. Боже, что это была за ночь! Магда еще крепко спала, положив под голову руки, волосы ее разметались по подушке. Свет пробивался сквозь жалюзи. Чувствовал он себя отвратно. Ого, одиннадцать часов! Надо двигаться, чтобы добраться в горы, прежде чем пройдет этот чертов поезд. Когда в голове у него окончательно прояснилось, он понял, что им надо мчаться сломя голову, чтобы подоспеть туда хоть ко времени прихода второго поезда.

Мерзостный день сегодня. Единственное, чего бы ему хотелось сейчас, – так это как следует отдохнуть и побездельничать. Он уже много месяцев не отдыхал как следует. Он смотрел на разметавшиеся волосы Магды, на тень от черных ресниц на ее щеках, на изгиб плеча, и ему еще больше не захотелось вставать. Что за женщина! Ну, да ладно, придется все же будить. Надо сматываться. Он протянул руку и нежно потряс ее за плечо. Она лениво пошевелилась и открыла глаза.

– Нам надо сматываться.

– Правда?

Она обхватила его за шею рукой и, плотнее прильнув к нему, прижалась губами к его губам.

– А я думала, мы еще…

– О черт! – Барт вырвался из ее объятий. – Времени ж нет для этого.

Она закрыла ему рот своими мягкими полураскрытыми губами.

– Неужели нет?

Ее тихий шепот стоял у него в ушах. И он невольно ослабил руку, отталкивавшую ее. Его уже затягивало в этот водоворот.

Он застонал. Ох, боже, ведь времени нет!..

Потом Магда сама вернула его к мысли о времени.

– Тебе лучше бы заказать междугородный разговор, – сказала она рассудительно, – нам уже ни за что не успеть.

Барт молчал. Нет, конечно, им не успеть, а если он и приедет на машине после полудня, то придется многое объяснять.

– И все равно день такой слякотный сегодня, – нежно шептала ему в ухо Магда. – Небо все обложено тучами, я уверена, что в горах льет как из ведра. Позвони туда. Объясни ей, что тебя задержали в казарме. В конце концов одно воскресенье ничего не значит. Ты ведь еще не пропускал ни одного воскресенья.

Одно воскресенье ничего не значит. Может, она и права, может, он просто ненормальный, что ездит каждое воскресенье.

– Ну, так заказать разговор?

– Да, пожалуйста.

Магда потянулась к телефону, стоявшему у кровати на столике. Он слышал, как она назвала номер телефонистке.

– Обещают дать в течение двадцати минут.

Она прикорнула у его плеча.

– А я что-то устала. Нам обоим полезно будет провести день в постели.

Она опустила голову ему на плечо, и он машинально обнял ее. Подложив свободную руку под голову, он смотрел в потолок. Жизнь его раздваивалась: одна часть ее была с Джэн, и Джэн нужна была ему в этой жизни, он любил ее, строил планы их совместной жизни; другая теперь была связана с Магдой. Полтора месяца назад он и представить бы себе не мог, что Магда займет такое место в его жизни: она была для него как наркотик, он уже не мог без нее обходиться. Сейчас, успокоившись, он с удивлением думал о том, на какие безумства толкают его взрывы ее страсти. Еще больше удивляло его то, что, хотя он чувствовал пресыщение и даже отвращение каждый раз, когда покидал ее, желание снова приводило его сюда.

Зазвонил телефон, и Магда молча передала ему трубку. Он ждал, слушая сухой, казенный голос телефонистки. Потом послышался голос кого-то из персонала Пайн Риджа. В долгие секунды, прошедшие, пока они звали Джэн, он перебирал в уме всевозможные причины своего отсутствия и, нервно глотая, молил бога, чтобы эти причины показались ей убедительными. И когда она подошла, наконец, к телефону, ее голос прозвучал так близко, что он даже вздрогнул из-за глупого опасения, что она каким-то шестым чувством вдруг узнает всю правду.

– О милый! – Голос ее дрожал, словно она готова была вот-вот расплакаться. – А я подумала, что с тобой что-то случилось.

Он осторожно изложил ей выдуманную им причину. Увольнения отменили в последний момент. Специальное задание. До сих пор никак не мог вырваться ей позвонить. Очень жалко. Он надеется, она не будет слишком сильно расстраиваться.

В горле у него пересохло. Он казался себе таким нечистоплотным. Никогда раньше он не лгал Джэн.

– О, у меня все в порядке, – успокоила его Джэн, – все просто замечательно.

– Как там у вас погода? У нас слякоть.

– Здесь тоже слякоть. Я все понимаю, милый. Я знаю, как тебе трудно ездить каждое воскресенье. Ты не беспокойся. Я все понимаю.

Он положил трубку.

– Все в порядке?

– В полном порядке.

– Я знала, что она поймет. В конце концов ты так чудесно к ней относишься, и она не будет ворчать, если ты один раз проведешь выходной в Сиднее, вместо того чтобы таскаться в поездах да еще стоять полдороги.

Он резко поднялся с постели, и голова Магды упала на подушку.

– Джэн никогда и ни за что меня не осудит. В этом-то все дело.

Взгляд Магды вдруг стал настороженным.

– Конечно, нет. Да, кроме того, я и не отнимаю у нее ничего из того, что ей принадлежит.

– Нет.

–Ведь я не ищу себе мужа. Я неплохо устроена в своем гнездышке. Ты же знаешь это, правда?

– Знаю.

Барт свесил ноги с кровати и встал. Нет, Магда ничего не отнимала у Джэн, ни его любви, ни верности. Эта мысль утешила его, когда он побрел в ванную. То, что произошло у них с Магдой, не имело никакого отношения к Джэн. Как будто Джэн жила в одном мире, а это происходило в другом.

Ему повезло, что у него есть Магда. Они давали друг другу что могли, брали что могли и были этим довольны. Никаких уз, никаких обязательств. Ничего. Да, им чертовски повезло обоим. Ее муж большую часть времени отсутствовал, и они делали что хотели. Всякий раз, когда он думал об этом, он приходил к выводу, что Магда все же удивительная женщина. На любую женщину, особенно такую шикарную, как Магда, ему пришлось бы кучу денег истратить, а он сейчас не имел права тратить деньги ни на кого, кроме Джэн. Для всех них так гораздо лучше – он приходит сюда каждый вечер, вот как в этот раз, вместо того чтобы тратить деньги на выпивку с ребятами или проигрывать в покер. И когда он отправлялся к Джэн, он больше не бывал взвинченным и раздражительным, а по-настоящему радовался часам, проведенным вместе, и Магда, оставаясь где-то на втором плане, убаюкивала его чувства, притупляя и смягчая их, как опиум.

«И не нужно делать из этого мелодрамы, – говорил он себе, яростно растирая тело полотенцем после холодного душа. – Магда чертовски порядочная девчонка. Вспомнить только, как она облазила весь город в поисках хорошего халатика для Джэн, а потом даже деньги с него взять отказалась и заявила, что хочет послать халатик в подарок Джэн, хотя Джэн никогда и не узнает, что это от нее. Немногие женщины поступили бы так».

Он слышал, как она гремела чашками в кухне, готовя кофе. Нет, такую, как Магда, еще поискать.