Текст книги "Скажи смерти «нет!»"

Автор книги: Димфна Кьюсак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

III

Когда Магда открыла дверь, она показалась ему еще красивей, чем он помнил ее. Она удивленно глядела на него, и на какое-то мгновение ему показалось, что сейчас она захлопнет дверь у него перед носом. Тогда Барт выставил ногу, чтобы не дать ей закрыть дверь.

– Магда, ради бога!

Она молча отступила, и он вошел в прихожую. Магда закрыла дверь, и он, откинувшись, привалился спиной к двери.

– Ты пьян, – резко произнесла Магда. Она враждебно выпятила нижнюю губу, и глаза ее зло сузились.

Он покачал головой. Она взглянула на свои оправленные бриллиантами ручные часики.

– Тогда лучше выкладывай, что тебе надо, чтоб не тянуть зря! А то я через несколько минут должна уходить.

Он только смотрел на нее, не говоря ни слова.

– Ну так что с тобой, бога ради? – раздраженно спросила она. – У тебя будто язык отнялся.

И вдруг совсем неожиданно колени у него подогнулись, и он покачнулся Невольно она протянула руку, чтоб поддержать его.

– Заходи, присядь!

Он опустился в кресло и, будто сквозь пелену тумана, увидел, как Магда наливает и подносит ему стакан неразбавленного виски.

– Вот выпей-ка!

Барт послушно проглотил виски. Спиртное обожгло пустой желудок, но в голове сразу прояснилось. Некоторое время он сидел молча, пытаясь собраться с мыслями.

Магда села против него на ручку кресла, всем своим видом выражая презрение.

– Прости, Магда, – выговорил он наконец. – Я вовсе не собирался к тебе приходить в таком виде.

– Ну вот, это уже лучше. Ради бога, что с тобой стряслось? Вид у тебя такой, будто ты дрых с похмелья где-то под кустом.

Барт оглядел себя, и только теперь, когда он понял, как он выглядит, ему вдруг стало стыдно за свой растерзанный вид, за военные брюки, измазанные травой, за мокрую измятую рубаху.

– Да, я немного не в порядке, – сказал он, извиняясь. – Я ничего этого не заметил. Я ведь только… только о том думал, как бы мне сюда добраться.

Оба долго молчали. Магда снова налила ему виски. Налив себе, она вернулась на свое место, на ручку кресла, и взглянула на него из-под нахмуренных бровей.

– Тебе здорово повезло, что мужа дома нет, – произнесла она наконец. – Придумал же, явиться вот так ни с того ни с сего. Что бы муж подумал – это ты соображаешь?

Барт только покачал головой.

– Ты уж прости! – снова пробормотал он.

Он долго молчал, подыскивая слова, огненное виски растекалось у него по жилам, голова была ясная, пустая.

– Я не мог не прийти, – начал он.

Магда пожала плечами.

– Послушай, мне в гости пора, так что тебе лучше поторопиться.

Он склонился еще ниже, сжав стакан между ладоней и стараясь сосредоточиться на своей просьбе.

– Дело вот в чем, – с трудом выдавил он. – Я хотел одолжить у тебя машину!

Магда резко вскинула голову.

– Ну и наглец же ты, Барт Темплтон, просто пробы негде ставить! Вспомни, как ты со мной обошелся, а теперь еще у меня же хочешь машину одолжить!

Барт провел рукой по лицу, словно пытаясь прогнать дурной сон.

– Послушай, Магда. Тут совсем другое дело. И я бы не просил, если бы это не было… – Он сбился и замолчал, подыскивая слова, которые показались бы ей наиболее убедительными. – Не было вопросом… – Он снова запнулся, согнувшись над стаканом, и свет лампы падал на его запавшие щеки и резко выступающие скулы.

– Без сомнения, вопросом жизни и смерти, – презрительно закончила за него Магда.

– Нет… – он медленно покачал головой. – Нет, смерти!

Она встала и направилась через всю комнату к столику, где лежали сигареты. Барт слышал, как шелестела ее тяжелая атласная юбка, краем глаза увидел, как сверкнули кольца на ее пальцах и браслет у запястья. Магда зажгла сигарету и глубоко затянулась. Она стояла сейчас у стола, высоко подняв голову в пышной короне темных вьющихся волос, в которых сверкала алмазная звезда. Потом она вернулась к Барту, протянула ему сигарету, прикурив ее от своей, и уселась против него в кресле.

– Ну, а теперь, бога ради, давай все-таки выясним, в чем же дело, и, пожалуйста, без мелодрамы. Во-первых, отчего ты примчался в таком растерзанном виде и, во-вторых, для чего тебе нужна моя машина?

Он поставил стакан рядом с собой. Голос его дрожал:

– Джэн умирает. Мне врач сказал сегодня вечером. Ей всего месяц-полтора жить осталось. И она просила меня отвезти ее снова в лачугу, где мы с ней раньше бывали. А доктор против, и он сказал, что сделает все, чтоб мне помешать. Он не закажет нам скорую помощь, и он сказал, что помешает мне нанять машину там, в окрестностях, хотя мы бы могли нанять: мы деньги выиграли. И я подумал, что ты мне, может, свою одолжишь. Опасаться инфекции не придется.

Магда молча смотрела на него. Потом глубоко выдохнула.

– Да ты рехнулся совсем! – отрезала она. – Просто рехнулся. Перевозить девочку, которая… – Она запнулась. – Которая так больна, в какую-то там развалившуюся лачугу. А кто за ней ухаживать будет?

– Я.

– Да умеешь ли ты ухаживать за… – Она снова запнулась, и Барт закончил за нее.

– За умирающим?.. Последние два с половиной месяца, что Джэн лежала в Спрингвейле, я там работал санитаром, так что я многому научился.

Он видел изумление на лице Магды, видел, как она невольно открыла рот.

– Кем, кем?

– Кем слышишь. Санитаром в мужской палате, и если я научился за чужими людьми ухаживать, то уж за своей женой небось как-нибудь присмотрю.

– Так вы женаты!

– Да. Перед рождеством поженились.

Магда взглянула на него, и он не смог бы сказать, что означает этот взгляд.

– Но раз доктор сказал, что было бы неразумно…

– Они не знают, что это для Джэн значит.

– А ей они тоже сказали?.. – она запнулась.

– Нет. Но вчера женщины их палаты выиграли по лотерейному билету. Каждой достанется по две сотни фунтов, и вот, когда я спросил у Джэн, что она собирается со своими деньгами делать, она сказала, что хочет в лачугу. Она уверена, что там она поправится.

Магда глубоко затянулась и медленно выпустила дым. Барт никогда еще не видел у нее такого лица.

– Ладно, парень! Можешь взять машину. Скажи мне только, когда она тебе нужна, и я все устрою.

Барт поднялся, нетвердо держась на ногах.

– Ты молодчина, Магда, спасибо тебе. И будь спокойна, машина будет в полной сохранности. Ее Чилла Райэн, дружок мой, поведет, а он шофер замечательный. Даже и не знаю, как мне тебя благодарить.

Магда тоже встала.

– Да тебе меня не за что благодарить. По совести говоря, хочешь – верь, хочешь – нет, но я это не для тебя делаю, – губы у нее дрогнули, – я это для Джэн делаю. Она, наверно, какая-нибудь особенная, если смогла из такого подонка, как ты, что-то путное сделать.

– Это так. Она и правда особенная.

– Во сколько тебе на работу завтра?

– В половине седьмого утра.

– Поездом успеешь добраться?

– Да, в пять утра есть поезд.

– Отлично. Тогда забирайся в мою постель. Вид у тебя совсем заезженный. Нет, нет! – Видя, что он собирается возражать, она тихонько тронула его за руку. – Нет, тебе беспокоиться нечего. Ты меня больше не интересуешь.

– Спасибо тебе за все.

– Да оставь ты это! Прыгай-ка в постель, а я уж позабочусь, чтоб тебя к поезду разбудить.

Барт побрел в знакомую комнату, чувствуя себя совсем обессиленным от усталости и выпитого виски. Он стянул ботинки и носки, сбросил одежду и повалился на постель. Подошла Магда со стаканом в руке. Ни о чем не спрашивая, он молча проглотил протянутую ему таблетку. Она склонилась над ним, чтоб натянуть на него одеяло, и он ощутил запах знакомых духов. Потом она выключила свет.

Глава 50

I

Мир, проносившийся перед Джэн во время их долгого путешествия, казался ей прекрасным, как сон. Безоблачно чистый купол апрельского неба широко раскинулся над холмами, округлые склоны которых зеленели в лучах осеннего солнца. Разбросанные там и сям мелкие фермы и беспорядочно застроенные поселки, возникавшие за окном машины, представлялись плоскими и какими-то не настоящими, словно картонные домики; и даже их тени, застывшие на земле, казались неизменными и недвижными. Воздух был прозрачный, искристый. Сочные и яркие луга казались еще сочнее и ярче, чем в обычные дни; поблескивала листва деревьев, а на поверхности бурлящих рек и ручьев, над которыми они проезжали, играли сверкающие зайчики.

Она с равнодушием смотрела на кипевшую вокруг жизнь, больше всего радуясь сейчас открывшейся перед ней красоте природы. В последний момент доктор Хейг предложил им машину скорой помощи, но Джэн предпочла ехать в этой серой машине, и тогда они пристроили для нее матрац на заднем сиденье, а сестра Конрик уложила подушки так, чтобы Джэн, лежа на них, могла смотреть по сторонам.

Барт сказал ей, что они взяли автомобиль у друга Чиллы, но Джэн сразу узнала эту машину по ее серебристо-серому корпусу и красной обшивке. На мгновение ей стало так же больно, как и тогда, когда она увидела, что Барт целует темноволосую девушку, сидевшую в этой самой машине. Но теперь все это осталось далеко-далеко позади – так далеко, что боль утихла. Что бы там ни было, Барт принадлежал ей. И главное, что она на свободе и снова едет в лачугу. Барт забрал ее из этой тюрьмы и вернул ее к жизни.

Чилла осторожно вел машину. Иногда, подняв глаза, она встречала его взгляд в зеркальце над ветровым стеклом, и тогда Чилла улыбался и ободряюще подмигивал ей. Барт сидел рядом с Чиллой, полуобернувшись к Джэн и озабоченно следя за каждым ее движением. Чувство любви и благодарности к Барту переполняло ее душу. Право же, никогда, кажется, она не любила его так сильно, так полно, как сейчас.

Когда они подъехали к Сиднею, Чилла стал тщательнее следить за маршрутом, выбирая тихие улицы. Они собирались перебраться в северную часть города, переехать по одному из мостов через реку, минуя центр города, но Джэн попросила провезти ее хоть разок по знакомым улицам, где ей так часто приходилось бродить. Они проехали по Колледж-стрит, мимо Гайд-парка и выехали туда, где Уильям-стрит спускается к низине Вулумулу. В парке, облетая, кружила золотая листва тополей; вот такая же листва кружила у ворот Локлина, и воспоминание о прохладном прикосновении желтого листа к ладони вдруг согрело ее нежностью, какую испытываешь, видя что-нибудь близкое, давно знакомое.

И, поддавшись внезапному порыву, она попросила Барта провезти ее через Вулумулу. Она заметила, как мужчины с сомнением переглянулись, а потом Барт кивнул. Машина свернула вниз по крутому спуску позади собора Сейнт-Мери и окунулась в толчею путаных улочек за пристанями. Перед ней мелькнула спокойная гладь залива, где сгрудились серые корабельные корпуса и стройные мачты. Прошлое возвращалось к ней. Вот утро, когда Барт вернулся из Японии. Джэн протянула руку, и Барт, перегнувшись через спинку, взял ее руку в свои руки, и при этом он тоже увидел ее такой, какой видел в то утро, – ее фигурку, обтянутую платьем, трепетавшим на ветру, ее поблескивающие на солнце волосы. Воспоминание наполнило его душу горечью. Сейчас лицо ее светилось улыбкой; она будто снова расцвела, на мгновение он встретился с ее глазами и не увидел там боли и страданий, омрачавших прежде ее взгляд. Глаза ее сияли, и красивый блеск этот пугал его. Он понял, что, протянув ему руку, она будто снова отдавала ему этим немым жестом все, что отдала тогда, в то летнее утро. Он видел в этом жесте подтверждение того, что она вернулась к жизни, и, когда их руки сомкнулись в крепком пожатии, он ощутил уже не просто надежду, а уверенность в будущем.

Они снова мчались через зеленый тоннель темных мортонбейских фиг, через парк Домейн и дальше по Мэкуори-стрит, где пальмы качали ветвями, купаясь в лучах солнца. Потом перед ними возник сиднейский мост, и Джэн показалось, что на какое-то мгновение они повисли между морем и небом. И она смотрела, смотрела вниз на сверкающие воды залива, на изрезанный берег бухты, пока настоящее и прошлое не слились в ее сознании и она почти перестала различать, что же с ней действительно происходит сейчас.

II

В лачуге, выполняя ее просьбу, ее положили на веранде; она не хотела упускать ни одной из тех чудесных перемен, что вечно свершаются в безднах неба и моря. Она была так измучена дорогой, что они даже не стали раздевать ее. Опершись спиной на подушку, она смотрела на лесистый берег на той стороне озера, на вечернее солнце, отражавшееся в воде ослепительным каскадом огней; долго слушала она, как волны плещут о сваи лачуги, как мерно хлюпает на приколе старая лодка, вдыхала сырой сладковатый запах прибрежного тростника – пока и свет, и звуки, и ароматы не перемешались в ее сознании и она не уснула; и ветер, прилетавший с озера, теребил ее волосы, а на губах ее была блаженная улыбка.

В первые дни Барту казалось, что путешествие вопреки их опасениям не только не истощило ее, но, наоборот, придало ей сил. За утренним чаем он смотрел на ее сияющее лицо и чувствовал, как в нем укрепляется надежда. Невозможно было не поддаться ее спокойной уверенности.

Она улыбалась, глядя на озерную гладь, на которой играли золотые блестки солнечных зайчиков, на легкие дымки, поднимавшиеся над водой, – остатки утреннего тумана. Утро сверкало каплями росы, на деревьях шумно ссорились птицы, где-то верещала сорока, и утиный выводок крякал в камышах. Когда вокруг так бурлит и ликует жизнь, невозможно думать о смерти.

А все-таки, может, врачи ошибаются. Случаются ведь самые неожиданные вещи. Врачи и сами это признают. Он перебирал в памяти все слышанные им в санатории рассказы, рассказы о людях, которые должны были вот-вот умереть, а потом в результате какой-то странной перемены снова уцепились за жизнь и выжили. Может, и в Джэн уже началась эта перемена к лучшему.

Он щупал ей пульс: пульс был сильнее и четче. Он принес ей термометр, но она, улыбнувшись, только покачала головой, и он отложил его.

– Давай забудем об этом, – сказала она. На ощупь ему казалось, что руки у нее стали не такие горячие. Она ложку за ложкой, не спеша проглатывала легкую пищу, которую перед отъездом научила его готовить сестра Конрик.

Горло у Джэн больше не болело. Даже кашель у нее стал слабее, и приступы мучили ее реже. И она больше не смотрела на мир тем потухшим взглядом, что появился у нее в последнее время. Она была весела, они вместе смеялись и вместе вспоминали дни, когда впервые поселились в лачуге. А потом она замолкала и лежала, глядя куда-то вдаль, за озеро, уйдя в свои счастливые мечты. И он смотрел на нее, с удивлением думая о том, что страдания сделали ее лицо еще прекрасней.

В эти дни Джэн для него заполняла собой весь мир, и, постоянно думая и заботясь только о ней, он жил теперь в каком-то особом, совершенно новом мире, в котором обостренные чувства его чутко откликались на каждое ее движение, каждую мысль.

Оттого, что это была Джэн, все, что он делал, казалось ему нетрудным: он мыл ее исхудавшее тело, оказывал ей другие, самые интимные услуги, от которых когда-то он отвернулся бы с отвращением.

Стерилизуя иглы и шприц, набирая в него бледную янтарную жидкость, он думал только о наставлениях, которые давали ему в санатории. И когда он стоял с поднятым шприцем, прежде чем ввести иглу в тело Джэн, и она шарила руками, ища еще не исколотый бесчисленными уколами кусочек тела, он старался ни о чем не думать. А если и думал, то думал не о боли, которую ей причиняет теперь, а о муках, от которых он ее избавляет. Рука его оставалась твердой, хотя во рту у него пересыхало и все будто обрывалось внутри; когда же он нажимал на поршень шприца, ему казалось, что игла вонзалась в его собственное тело.

Для Джэн эти дни были полны восторгов. Безвозвратно исчез страх, владевший ею там, в палате, где она лежала целый день под табличкой с надписью «Молчание», глядя на медленно умиравшую от удушья миссис Майерс, горло которой неумолимо разъедала болезнь. Болезненная слабость, владевшая ее телом, перешла в какое-то совсем иное качество. Джэн жила теперь в состоянии подъема, и это уносило ее за пределы боли и страха, сознание ее не туманилось больше, оно вновь обрело ясность, которая, как ей часто думалось в последнее время, начинала покидать ее. Часами она следила за облаками, плывшими в небе, за солнечными бликами, игравшими на озерной глади, за тенями, пробегающими по ее постели; прислушивалась к бесчисленным звукам мира – к стрекоту сверчка в траве, к треску трещотки-трясогузки в низкорослых кустах лилли-пилли, к шепоту сучьев шиоки и всплеску и всхлипам волн, лизавших сваи.

Иногда Барт брал ее на руки, она клала голову ему на плечо, и тогда счастье переполняло ее, слишком глубокое, чтоб выразить его словами. Любовь и благодарность к нему вспыхивали в ней ярким пламенем. И при виде его постаревшего, осунувшегося лица, седины на висках, его усталой походки, становившейся день ото дня тяжелее, слезы начинали душить ее. «Что я сделала с ним?» – думала она.

– Милый, ты столько дал мне, – говорила она ему. – Когда я поправлюсь, я отплачу тебе за все.

Она нежно касалась рукой его рта, и он на мгновение прижимал ее пальцы к губам.

Глава 51

I

После нескольких тихих дней бешеный ураган вдруг прилетел с юга. Дикие порывы ветра швыряли дождь в окно, словно пригоршню камней, хлестали по кронам деревьев и нещадно секли озерную гладь, покрывая ее мутною пеной.

С переменой погоды кончился и краткий период начавшегося улучшения в здоровье Джэн. Началось то, о чем предупреждал его доктор Хейг, – начались разнообразные нарушения функций организма, к которым он уже привык, работая в палате. Но ни предостережения доктора, ни работа в палате не могли подготовить его к перемене, происходившей сейчас в Джэн.

Он наблюдал страдания мужчин в двадцать первой палате со стороны, сейчас же ему казалось, будто страдает его собственная плоть, словно у него самого ломит кости, словно это его пульс вдруг учащается, пропадает и снова начинает бешено стучать, словно это его легким не хватает воздуха, словно это у него сдавливает и болит горло. И, прижимая к себе Джэн, раздираемую приступом кашля, он словно терзался от собственной муки.

Иногда ее сердце, трепыхавшееся слабо-слабо, как у птицы, вдруг останавливалось совсем, и тогда у него тоже на мгновение замирало дыхание; но потом сердце ее начинало биться снова. Ночи и дни слились, он уже не различал их. Словно все свелось к одной нескончаемой процедуре умывания – он обмывал хрупкое тело Джэн, и казалось, что плоть ее таяла с каждым часом у него на глазах, и остались только кости да обтягивавшая их кожа. Благословенное облегчение давал им обоим лишь укол. С неистово колотившимся сердцем он ждал, когда кусочки таблетки разойдутся в кипяченой воде и он сможет наконец наполнить раствором шприц. Потом он сжимал пальцами ее мягкое нежное предплечье и с горечью думал, что ни любовь, ни забота – ничто в мире не может облегчить сейчас ее муки: только лекарство.

Вначале Джэн не разрешала ему забрать себя с веранды в дом. Но когда южный ветер сменился юго-западным и порывы его, обратившие озеро в миниатюрное подобие бурного моря, стали залетать на веранду, Барт перенес ее в спальню, и она больше не возражала. В жизни ей оставалась теперь лишь отчаянная борьба с удушьем, но в минуты, когда, успокоенная лекарством, но не усыпленная им, Джэн затихала, Барт брал ее руку в свои, и оба ощущали, как поток чувства устремляется от сердца к сердцу, и чувство это было гораздо сильнее того, что испытывали они в пору, когда, беззаботные юные любовники, они приехали сюда впервые.

Большую часть времени она молчала, ей было тяжело говорить. Она лежала молча, и Барт рассказывал ей об эпизодах его и их жизни, начиная с того дня, когда он впервые встретил ее.

– Я любил тебя тогда, – говорил он, и действительно, оглядываясь назад, он не мог припомнить времени, когда он не любил бы Джэн. – Я полюбил тебя еще больше в то утро, когда «Канимбла» пришла в порт и я вдруг увидел тебя на пристани, словно солнечный лучик проглянул. И все, что происходило потом, только усиливало мою любовь. Я не знал, что смогу так любить, а теперь вот… – он замолчал. Слишком горьки, слишком грустны были воспоминания о днях любви, слишком мучительной была мысль о том, что скоро всему придет конец. Она тихонько сжала его руку, словно желая утешить, подбодрить его. Он склонился к ней, чтоб она могла слышать каждое слово. Голос его звучал твердо и сильно:

– Я любил тебя тогда, любил в тот день, когда просил стать моей женой, но никогда я еще не любил тебя так, как сегодня.

И, словно у заслушавшегося ребенка, губы у нее полураскрылись и глаза расширились, выделяясь на исхудавшем лице, а когда он замолчал, она прошептала:

– Когда поправлюсь, я за все отплачу тебе, Барт.

II

Она просила не сообщать Дорин, что она решила покинуть Спрингвейл. Дорин не должна ничего знать: это расстроит ее, а она ведь так успешно поправляется. Однако когда погода наконец прояснилась, она вдруг сказала ему:

– Ты знаешь, хорошо бы повидать Дорин. Как ты думаешь, не смог бы Чилла привезти ее?

Барта охватили сомнения. Он боялся и за них обеих, боялся, что Джэн слишком сильно взволнует встреча с Дорин. Он боялся и за Дорин тоже. В конце концов он все же позвонил Чилле. Чилла заверил его, что он может не волноваться – все будет сделано.

Через два дня Чилла подкатил к заднему крыльцу их лачуги в какой-то новой машине, которой Барт до сих пор никогда у него не видел.

Дорин выглядела хорошо, лучше, чем до болезни.

– Ну как Джэн? – спросила она.

Барт пожал плечами.

– Можешь сказать мне откровенно, Барт! – Она взяла его за руку и часто заморгала, борясь со слезами. Губы у нее дрожали. – И обо мне не беспокойся. Я и виду не подам, когда войду. Мне еле удалось уговорить их там в госпитале, чтоб меня отпустили, и они только тогда согласились, когда я пригрозила, что все равно убегу. Но я обещала, что сегодня же вечером вернусь, и я хочу, чтоб этот единственный день остался у меня в памяти на всю жизнь!

Джэн ждала сестру в постели, снова установленной на веранде. На ней была надета ее лучшая пижамная куртка, в косички были вплетены свежевыглаженные голубые ленточки. Слова были лишними при этой встрече. Дорин не отрываясь смотрела на сестру. Сидя у ее постели, она держала ее за руки и с трудом пыталась скрыть охватившие ее чувства. В этом незнакомом женском лице, с обтянутыми кожей скулами, с глубоко запавшими и оттого казавшимися еще больше глазами, с незнакомым ей рисунком рта, которому страдание придало новую красоту, трудно было узнать веселое девичье личико прежней Джэн.

Но это была Джэн, и сейчас в ней вдруг пробудилась прежняя веселая девчушка – она радостно смеялась и требовала, чтобы Дорин со всеми подробностями рассказывала о себе. Когда же Барт подошел к ней со шприцем, она не захотела делать укол.

– Не нужно, – сказала она. – Пока Дорин здесь, у меня не будет кашля, и я не хочу спать. Я хочу все время быть с Дорин в этот раз. А то они могут еще долго ее ко мне не отпустить.

И Дорин с трудом верилось, что «этот раз» – последний, что больше они не увидятся. И все же она знала, что это так, и Барт тоже знал, и только Джэн переживала сейчас какой-то радостный подъем.

– Так ты действительно будешь совсем здорова, Дор?

Джэн запнулась, произнося это слово, которое они уже столько раз произносили с надеждой.

– Да, вроде бы, это уже точно. Врач сказал, что если я буду поправляться так же быстро, как теперь, то я вполне смогу к концу года выписаться из Конкорда.

– Побожись.

– Вот те крест, – Дорин с серьезностью выполнила ритуал их детской клятвы.

Лицо у Джэн просияло от радости.

– Ох, Дор! Я так рада! Когда тебя выпишут, ты к нам сюда приедешь. Вот уж где поправиться можно, правда, Барт?

– Лучшее место в мире, – Барт заставил себя улыбнуться.

Дорин взяла сестру за руку и прижалась щекой к ее руке. Барт и Чилла тихонько вышли из комнаты.

Джэн снова и снова расспрашивала Дорин о подробностях ее жизни, о лечении, о госпитале, пока, наконец, не задремала.

Кошмар удушья пробудил ее ото сна. Глаза у нее были полны ужаса, новые и новые приступы удушливого кашля терзали ее тело, и казалось непостижимым, как может человеческий организм вынести все это и сохранить жизнь. Барт сделал ей укол.

Наконец она успокоилась и теперь лежала тихо-тихо, словно не дыша. Неровно вздымалось и опускалось одеяло на ее груди, иногда замирая на месте, когда она вдруг переставала дышать. Они сидели подле нее в ожидании, в страхе…

Она открыла глаза в тот момент, когда солнце проглянуло сквозь гряду облаков над холмами на том берегу и косой луч, пробившись через листву у веранды, засветился мягким, слабым светом, как светились взгляд и затухающая улыбка самой Джэн.

– Ох, Дор! Как хорошо, что ты приехала! Теперь я увидела, как ты поправилась, и сама тоже постараюсь выздороветь как можно скорей.

Джэн говорила так убежденно, что на мгновение они всей измученной душою поверили ее словам.

– Я скоро поправлюсь, – проговорила она, протягивая к ним руки. – А завтра Барт сможет взять меня к озеру, и мы поплывем в лодке, правда, Барт?

Барт кивнул.

– А ты найдешь мои брючки, Дор? Ведь глупо, если я буду грести в халате.

– Ну, конечно, найду, Джэн! Я знаю, где они лежат.

– Вот и замечательно! – Она смотрела куда-то вдаль, мимо них, за сияющую гладь озера – туда, где темнели лесистые склоны и облака плыли над холмами. Потом перевела взгляд на Дорин. – А когда я поправлюсь, как нам весело будет всем вместе. Здесь так хорошо!

Она пристально глянула в лицо сестры, и что-то в поведении Дорин вдруг охладило ее восторженный порыв.

– Ты ведь веришь, что я поправлюсь, правда же, Дор?

– Ну, конечно, родная!

Джэн обернулась к Барту.

– И ты тоже веришь, да, Барт?

– Да я просто убежден в этом!

Джэн торжествующе улыбнулась.

– Вот видишь!

Джэн подняла руки, и резная тень листвы запрыгала на ее прозрачных ладонях.

– Видите? А вы не верили. Вот вам и подтверждение – солнце в моих руках.

Незаметно она погрузилась в сон. С трудом ему удалось наконец проводить плачущую Дорин. В машине она цеплялась за руки Барта.

– Ты приедешь, когда кончится, и расскажешь мне обо всем… Обещай мне.

– Обещаю. Да и куда еще мне тогда ехать?

III

А Джэн все спала, прижавшись щекой к подушке и полураскрыв губы, спала каким-то необычно крепким сном. И Барт всю ночь сидел подле ее постели, держа ее руку в своих руках, как будто пытаясь силой удержать ее здесь. В ее худеньком запястье легко и часто бился пульс, вдруг становясь порой почти неразличимым; дышала она теперь тяжело, неровно, порой дыхание ее и вовсе прерывалось. Барт сидел у постели и смотрел на ее лицо, на котором дрожали тени, отбрасываемые лампой. Следы недавних страданий исчезли с ее лица – оно было спокойным и отрешенным, и в этой отрешенности Барту чудилось предвестие предстоящего ему одиночества.

Пока она дышала, она принадлежала ему, и он жадно прислушивался к ее хриплому дыханию и старался нащупать ее учащенный слабый пульс с отчаянием человека, который был выброшен на пустынный остров и теперь смотрит, как спадает прибой и уходит волна, оставляя его на песке…

Под утро Барт задремал. Он проснулся от испуга, с которым просыпался иногда в кишевших врагами джунглях, нервы были напряжены до предела, в ушах стучало.

Над холмами на том берегу занимался бледный восход, и озеро в утренних сумерках отливало сероватой сталью.

Но для Джэн это утро уже никогда не наступит.