Текст книги "Двойник Президента"

Автор книги: Дима Клейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Братья-близнецы

В строгом ортодоксально-советском семействе Ступиных многие хотели прибавления семейства. Вот только глава семьи Андрей Аристархович Ступин, потомственный работник академии общественного питания и воспитания кадров при ВЦСПС, долго не мог решить, кого ему больше хочется – мальчика или девочку? Или вообще никого? Он рассуждал так: «Мальчик может вырасти и выйти, например, в люди. Стать заведующим закрытой спецстоловой для хозактива или начальником спецраспределителя праздничных наборов при районной партшколе. А то и дорастёт до замдиректора по холодным закускам ресторана «Прага», что на Арбате. Не слабже! Девочка же легко сможет выучиться на инструктора горкома комсомола или, наоборот, если повезет, то станет женой какого-нибудь теневого цеховика-барыги. Будет хоть у кого на старости лет денег подзанять. А если никого не рожать, то и совсем неплохо. Можно когда хочешь ездить на любимой старенькой «Победе» под Ржев и, обходя ржавые противопехотные мины, собирать белые грибы, немецкие трофейные железные кресты, землянику и ловить рыбу. И никто тебе не указ». Супруга же Андрея Аристарховича хотела девочку. И всё. Поэтому, через определенный срок, как и планировали родители, в роддоме имени товарищей Розы Люксембург и Карла Либкнехта у них родилась двойня – Андрей и Фёдор. Как и положено близнецам, сначала они были похожи, как два новеньких октябрятских значка.

Первые расхождения между братьями были замечены в детском саду. Андрей был активнее и веселее многих других членов коллектива детсада. Он легко находил язык с одногруппниками и воспитательницами. Рисовал грибы-мухоморы краснее и крупнее всех. На «пять» заправлял свою кроватку на веранде и вытягивал байковое одеяло по стрелке. Уже в шесть лет он пытался заигрывать с девочками из соседней группы и не встречал на этом фронте особого сопротивления.

Фёдора же частенько видели задумчиво сидящим в песочнице и строящим воздушные замки с крышами из еловых веточек. В обязательных поездках на природу он ловил несознательных ящериц и учил их разговорному русскому языку. Там же он дружил со случайными ежами и мимо пробегающими муравьями. В детском саду он сторонился воспитательниц и дольше всех доедал свою детскую пайку за столом – потрясающе невкусные мясные лепешки из говяжьей печенки. В редкую минуту отдыха Федя барабанил во все доступные ему барабаны, дудел в подходящие дудки и виртуозно играл «Во саду ли, в огороде» на детском рояле с десятком нарисованных клавиш, хотя и совсем без чёрных бемолей и диезов.

Таким образом, личные характеристики братьев Ступиных, выданные детским садом номер тысяча сто пятьдесят пять Хамовнического района Москвы, отмечали явную склонность Андрея к дисциплине и лидерству и не менее очевидную склонность Фёдора к чему-то абсолютно противоположному.

Малознакомые соседи по зеленому и пыльному московскому двору, приезжие туда же люди с Кавказа и чужие дальние родственники частенько путали Андрея и Фёдора. Например, когда нужно было отвечать за разбитое футбольным мячом стекло, то за ухо обычно таскали Федю. А виноватый Андрюша в это время секретно сидел за углом и готовился страшно отомстить гражданину за-ухо-таскающему. Когда же нужно было похвалить кого-то за чисто убранную детскую площадку на дворовом субботнике, то в ЖЭК вызвали обычно Андрея. И старший дворник торжественно вручал ему в качестве приза маленькую пачку солдатской махорки с просьбой тут же передарить её обратно по причине малолетства победителя соцсоревнования. А Фёдор в это время молчаливо собирал пустые молочные бутылки на ближайшей свалке, чтобы их сдать и купить моркови, лука и сахара для дома, для семьи. Хотя это было лишнее.

Братья дружили, и их никогда не видели дерущимися из-за игрушечного пластмассового бронетранспортера за три рубля. Или ссорящимися дома из-за того, кто ближе сядет к телевизору «Север» хохотать над Тарапунькой и Штепселем. Когда Андрей не по-детски разбил себе голову качелями, то Фёдор первый догадался добежать до доброй тети Симы из семнадцатой, чтобы вызвать врача по их домашнему телефону. Не то, чтобы он спас этим Андрею жизнь, но шрам на голове брата в противном случае мог бы быть намного глубже.

Родители нарочно отдали их в разные школы, чтобы братья стали самостоятельными и ещё более непохожими. И они оправдали оказанное им высокое доверие. Андрей закончил школу на «четыре» и «три», зато с первым разрядом по боксу и со взрослой медалью за спасение утопающих. Будучи старшеклассником, он как-то зимой вытащил сильно нетрезвого гражданина из бурно проточной водопроводной лужи-западни на соседней стройке. Гражданин впоследствии оказался анонимным родственником начальника райотдела милиции, поэтому медаль Андрею вручали на общей торжественной линейке перед всей школой.

Фёдор закончил школу почти на одни пятерки, за исключением физкультуры, от которой он был почему-то освобожден. Из-за этого ему не досталось никакой подходящей медали. Зато все знали, что один его самый ранний детский стишок, посвященный дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву, был опубликован не где-нибудь, а в ордена Трудового Красного Знамени журнале «Пионер». И, наверняка, генсек Хрущёв перелистывал этот номер журнала перед сном и, шепелявя добрыми пухлыми губами зажиточного крестьянина, перечитывал звонкие строки про себя, кукурузу и далекую проклятую Америку.

После школы Андрея вполне добровольно забрали служить в Советскую армию, в никому точно неизвестный род войск. Когда его отца спрашивали, куда это и где точно, то Андрей Аристархович отмалчивался и сразу переводил разговор на другую тему. Например, на злостное антинародное временное отсутствие бочкового пива в разлив в столице и на местах. Фёдор же Андреевич поступил то ли в институт малой механики больших шагающих экскаваторов, то ли во всесоюзный техникум автоматизации шлюзования глубоководных самонаводящихся устройств. В общем, в армию его не взяли ко всеобщему облегчению друзей и родственников.

О прочих деталях ранней биографии братьев-близнецов Ступиных до сих пор до хрипоты спорят старики-доминошники в их родном дворе. При этом доказательно тыча негнущимися указательными жёлтыми пальцами в знакомые портреты в газетах «Сад и огород» и «Правда».

Но никто не знает всей правды.

Ушиб о реальность

Фёдор Ступин буднично сидел у больничного окна, надежно защищенный от жизни двойными толстыми стеклами, и думал о вечном. О чем ещё думать в закрытом спецзаведении для умственно несоветских гражан? Ужин уже закончился, обязательные таблетки приняты, и до отбоя все больные свободны.

На соседней койке сидели трое неблатных уголовников и, мелодично поругиваясь по матушке, играли в жирно захватанные подпольные самодельные порнокарты. По местным народным преданиям, в Реутовском ЧМО-2 регулярно косили от сроков два популярных в Москве вора-карманника и даже один несерийный убийца. Может, это как раз они и были, но в режимной психбольнице не принято друг у друга спрашивать: «За что лежишь?» Судебно-медицинскую экспертизу этой троице бесконечно продлевали от месяца к месяцу, и они безалаберно тратили своё пока что свободное время на халявное трехразовое питание, карты, чифирь, шашки и просмотр передачи «Человек и Закон» по самовозгорающемуся телевизору «Рубин». Остальные больные в это время прилежно собирали картонные коробочки для лекарств и тискали по карманам карамель, леденцы-бонбошки и ириски «Золотой Ключик», тайно извлеченные из чужих передач.

После успешного фокуса с левитацией Митрич впал в беспокойство и за это весь день пролежал на своей кровати «на вязках», под двойной дозой сульфазина. Фёдор Ступин тоже находился в некоторой прострации, поскольку был воспитан атеистом, как и все правильные советские люди. Случайно всплыващие вопросы существования чудесного вообще и Бога в частности, а также бессмертия или полного отсутствия наличия души, Фёдор успешно игнорировал. И даже надменно над ними хихикал вместе со всеми трудящимися Советского Союза – авангардом прогрессивного человечества. И всё же. Иногда он чувствовал, словно бы что-такое где-то там как-то всё-таки, да есть.

– Митрич, а что ты такое утром сделал? – Фёдор не выдержал и тихонько подергал старика за рукав.

Вселен Вселеныч приоткрыл глаза и попытался придать лицу общественно-осмысленное выражение. Похоже, сульфа всё ещё действовала, но спрашиваемый уже слегка походил если не на вполне человека, то хотя бы на поющий тростник:

– А…М… откуда ты знаешь, что это была н-н-н-е твоя глюка? – ответил Митрич, с трудом скосив левый глаз на Фёдора.

– Я же сам видел! – зашептал Фёдор. – Тем более, ты раздавил свои очки, когда приземлился. И потом, больных с галлюцинациями в нашем отделении не держат.

– Галлюцинация есть простейший феномен вторичной пси-реальности. То есть, внутренней реальности, порожденной психической деятельностью одаренного индивида, – Митрич заворочался на койке, пытаясь ослабить вязки. – А левитация, как один из сиддхи, или священных сил, даруемых просветленному-будде, есть просто более сложный феномен вторичной реальности, существующей исключительно в пределах данной личностной аномалии. Пси-мир огромен, многогранен и многосложен, поэтому его уровни…

– Митрич, ты мне лекции не читай, я всё равно ни хрена в твоём буддизьме-мантризьме не пойму. Ты скажи мне прямо – это было на самом деле или не было?

– Эх, Федя, – поморщился Митрич и контрольно пошевелил привязанными к койке кистями рук, – оставь свой ползучий эмпириокритицизм и примитивную гегелевскую диалектику для детского сада. В рамки обыденного мировоззрения вчерашний факт не укладывается. Значит, советую тебе этот факт забыть и не мучаться. Или давай-ка, срочно меняй своё мировоззрение, пока не поздно.

– Ништяк! Давай-ка эту сисястую мне сюда! – громко донеслось с соседней койки. Один из игроков энергично потянулся за хорошо помятой, многократно отыгранной и принципиально неодетой бубновой дамой. – Помацаем биксу хоть на картонке.

– Митрич, опять ты про своё дурацкое мировоззрение завел, – заныл Ступин, нетерпеливо поежившись, – нету у меня его никакого. Я просто так живу, как акын степей. Что вижу, про то и пою. Материя, ведь, есть объективная реальность, данная нам в ощущениях, верно? Кстати, прогрессивное человечество давно избавилось от…

– А если вы совместно со своим прогрессивным человечеством не ощущаете довольно приличный кусок этой самой реальности, то его, по-твоему, и вовсе не существует? – Митрич хитро прищурился и скосил на Фёдора второй глаз.

– Ну, наверное, где-то этот кусок есть, – предположил студент Ступин. – Только мы его никак не ощущаем.

– Вы не ощущаете, а мы ощущаем, – промолвил Митрич, ткнув скрюченным указательным пальцем в себя, потом в потрескавшуюся побелку на потолке и гордо замолчал.

– Зазырь, бля, как у валета солидно свисает, – опять донеслось с соседней койки. – Вот бы тебе, Варан, такого дурака на воротник!

– Моя балдоха и так тебе в рот не влезет, волк ты тряпочный, – привычно-добродушно ответил Варан, не глядя на партнера и полностью сосредоточившись на игре. – И кончай лыбиться, как параша, а то ливерку застудишь.

– Так… ну-ка кто здесь в карты играет?! Я всё завотделению доложу! Будет вам экспертиза у Сербского!

В палату внезапно ворвалась старшая медсестра Аделаида. Мини-порнокарты моментально и неизвестно куда были спрятаны, а игроки дружно сделали вид, что невинно любуются узорами изморози на окне. Немного постояв над игроками для солидности, Аделаида затем подошла к койке Митрича, повернувшись к студенту Ступину мощным лошадиным крупом. Она заботливо нависла над стариком своим монументальным бюстом эпохи позднего Возрождения, проворно разматывая скрученные марлевые вязки со скрюченных кистей и худощавых лодыжек Вселен Вселеныча.

Через несколько секунд Митрич присел на койке и комично поклонился:

– Спасибо, Аделаида, голубушка, за такое облегченьице.

– Облегчаться в туалете будете, Митрич. Вы зачем это утром бидон компота разлили? Ведь всю палату без сладкого оставили! Опять у вас обострение началось? По нейролептикам соскучились?

– Не он это был, – встрял студент Ступин.

– А то я не знаю! Мне нянечка так и доложила. Подошли, дескать, Вселен Вселеныч и ни с того, ни с сего, бидон ногой с крыльца столкнули. Ладно, живите, пока я добрая! – и Аделаида, шурша идеально чистым накрахмаленным белым халатом, проворно закатилась за горизонт событий, подобно угасшей комете. В палате густо и свежо запахло озоном.

В коридоре включили синее ночное освещение.

Ошибка резидента

В бескрайнем кабинете генерал-лейтенанта Ендукидзе обстановка была сиротско-спартанской. Широкий стол с чугунным пресс-папье, чёрным телефоном и лампой под зеленым абажуром. Массивный деревянно-кожаный диван в углу. И привычный портрет Председателя КГБ Ю.В.Андропова над креслом, как обязательная чудотворная икона у изголовья постели умирающего больного.

Лейтенант Андрей Ступин слышал от сокурсников, что Аристотель Ендукидзе (также известный как Петров) чудом выжил в сталинских кадровых чистках, многажды был низвергнут и вознесен чекистской фортуной – суровой дамой в кожаной тужурке, с чисто вымытыми руками, страстным горячим сердцем и гладко причёсанной холодной головой. Был неоднократно награжден, разжалован, представлен к званиям, практически расстрелян, дважды реабилитирован, исключен из партии, восстановлен в должностях, и прочая, и прочая. Реальные персональные дела генералов спецслужб, вообще-то, редко обсуждаются на открытых партсобраниях. Поэтому, наверняка о славном пути Ендукидзе знали только в специальных органах надзора над специальными органами надзора. Да и то сильно сомневались. Поскольку рукописи, как известно, не горят, а вот служебные докладные записки и оперативные документы по личному составу – запросто.

– Хозяин, хозяин стране нужен, – развивал свою мысль генерал, расхаживая перед Андреем по кабинету и покуривая трубку, – без настоящего хозяина никуда! И надо, чтобы народ его крепко любил. Тогда и бояться, и уважать будет.

– Так точно, Аристотель Каинович, – подтянулся Ступин на казенном стуле с высокой и плоской девичьей спинкой.

– Вот вы, товарищ лейтенант, что думаете о своем будущем? Где служить Родине хотите? – неожиданно сменил тему генерал.

Как комитет госбезопасности прикажет! – привычно ответил Андрей.

– Тогда поедете в заполярный военный округ, в солнечный Норильлаг, – поморщился Ендукидзе, выколачивая трубку где-то давно подсмотренным жестом. – Да шучу я. Бросьте рапортовать. Поговорите со стариком по душам. На вас ведь, молодых офицеров, только наша и надежда! Страна через десяток годков окажется на пороге больших перемен. Надо, чтобы вы, молодые, были ко всему готовы и морально, и технически. Я, вон, к примеру, до сих пор без ваших компьютеров и факсов обхожусь, одной телефонной трубкой. Да ещё курительной, – генерал коротко хохотнул и быстро-незаметно, по-собачьи, почесал себя в паху.

– Аристотель Каинович, я бы хотел на западноевропейском направлении поработать. Похоже, скоро Берлинской стене настанет конец. Мы должны будем первые встретить врага лицом к лицу.

– Кто вам сказал эту чушь? – Ендукидзе поморщился. – А, впрочем… – он досадливо махнул рукой куда-то в сторону Кремля. – Как у вас с немецким?

–  Ich lese und ich übersetze mit dem Wôrterbuch, – улыбнулся Андрей. – Читаю и перевожу со словарем, – и улыбнулся ещё шире.

–  Den Scherz hat verstanden, —ответил генерал.

– Заметано! Ещё раз, что там у вас в личном деле? – он присел к столу и начал быстро листать пухлую папку с красными тесёмочками. – Так, отлично, хорошо, нормально. А это что?

– Что? – похолодел Андрей Ступин.

– У вас есть брат?

– Так точно. Есть. Мм., вернее – был, – пробормотал лейтенант.

– Что, погиб на колчаковских фронтах? Смертельно ранен взашей? – Ендукидзе пристально посмотрел ему в глаза, и во взоре его мелькнуло что-то давно забытое, пыточно-подрасстрельное.

– Да нет, Аристотель Каинович. Мы с ним просто не общаемся уже несколько лет. Я даже толком не знаю, где он.

– В советском государстве люди без вести не пропадают. Во всяком случае – в мирное время. Вы отлично всё знаете! И мы знаем.

Андрей молчал.

– Ладно, посмотрим. Поработаете пока что годик-другой в охране Второй Центральной Подземной Лаборатории (ВЦПЛ) при мавзолее Ленина. Охранять вождя всемирного пролетариата будете. Искупите свою вину доверием. Кстати, в вашем деле написано, что заболевание брата соматоформное, а не наследственное, не генетическое. Тьфу, ненавижу это нерусское, антипартийное слово! А брата забывать нехорошо, это не по-нашему, не по-советски. Свободны, лейтенант!

– Есть! – Ступин вскочил со стула, отлично выполнил команду «кругом» и вышел из кабинета.

Генерал встал из-за стола, и походил по кабинету. Потом подошел к стулу, на котором только что сидел Ступин. К спинке стула пристало небольшое блестящее птичье перо. Ендукидзе взял перо негнущимися прокуренными пальцами и подошел с ним к окну. «Воронье, что ли? – пробормотал он, щурясь на московском влажном и бледном солнце. – Да нет, не похоже. Не наше какое-то. К тому же, рыбой воняет. Хм!» Он вернулся к своему столу, достал лист чистой бумаги, прикрепил к нему перо скрепкой, что-то написал внизу и аккуратно подшил этот странноватый документ в раскрытое личное дело лейтенанта Ступина.

Блестящий чёрный телефон на столе громко зазвонил.

Плодородные поля лженауки

Маленькое ветхое историческое зданьице, чудом сохранившееся где-то на Пречистенке, изнутри выглядело вполне научно-современно – компьютеры, факсы, ксероксы. Кофемолка, опять же. Здесь размещалась знаменитая лаборатория Межотраслевого научно-технического Центра венчурных нетрадиционных технологий под руководством незабвенного Анатолия Акимова. Кое-кто и сегодня считает, что научная методология давно и безнадёжно вытеснила все другие способы достоверного познания мира. Плюньте тому лжецу в его бесстыжие глаза. В дешёвые очки. В их старомодную квадратную оправу.

После выхода из психиатрической больницы Фёдор Андреевич Ступин второй год успешно работал младшим научным сотрудником Российской Академии Наук (РАЕН) в отделе по изучению торсионных полей. Он уловлял, исследовал и приручал космическую пустоту. Уважаемые алхимики удалённосредних веков, а вослед за ними ироничный Рене Декарт называли эту священную пустоту «светоносным эфиром». Физики-марксисты, одержимые порочной идеей ползучей экспансии человеческого разума, обозвали тот же предмет «вакуумом». Суть дела от этого не меняется. Бесконечная, беспредельная и восхитительная пустота была, есть и останется пустотой. Если вы думаете, что вакуум существует где-то там, за орбитой международной космической станции «Альфа», то вы сильно ошибаетесь. Частицы космического вакуума есть буквально рядом с вами. Протяните только руку. Хвать! Что, не поймали?

Именно такие или подобные им мысли занимали узконаправленный ум Фёдора, пока он мыл лабораторные колбы, настраивал тахогенераторы и подключал литий-ионные батареи к эксклюзивному торсионному оборудованию.

– Фёдор Андреевич, как там наши поля? Вы зарплату уже получили? – послышался свежий, с вечернего мороза, голос шефа.

– Да, так себе, получил, Анатолий Евгеньевич, спасибо, – отозвался Ступин.

– Спасибо надо сказать нашим спонсорам из фонда Сороса, – ответил блестящий от снежной крошки Акимов, входя в лабораторию. – Без них наши темы уже давно бы закрылись. Кстати, вы мне сегодня не нужны. Можете идти домой.

И Анатолий Евгеньевич засвистел свою любимую «Арию тореадора», снимая пальто.

«Может, нас, действительно, пора закрывать, – думал аспирант Ступин по дороге к метро, – почти год работы, и никакого реального результата». После памятной встречи в реутовской психбольнице с Вселен Вселенычем Фёдор Ступин перечитал десятки книг о левитации, о Франциске Ассизском и Терезе Авильской, о йогах с труднопроизносимыми именами, о нуль-переходах, о нетрадиционной медицине, о психофизике и о всяком таком загадочном прочем. Видел по телевизору полеты американского фокусника Коперфильда, который парил с прекрасной дамой на руках, скользя по невидимым, неведомым нитям. Где-то там, в параллельном с Фёдором мире просто все поголовно летали – пришельцы из космоса, Бэтмэны, ведьмы, святые, йоги, отшельники, люди в состоянии транса, болгарские девушки и просто случайные прохожие, а то и вовсе никому непонятные небожители – ходили по облакам, подлётывали, вспархивали, воспаряли и перемещались. При этом все летающие опирались явно не на воздух, а на эфир (не кефир, а именно эфир), или «энергию» (какую именно энергию?), или скользили по невидимым космическим торсионным тоннелям (почему именно тоннелям, а не, скажем, дорожкам?) Ничего подобного в реальной жизни, окружающей Фёдора Ступина, пока что не наблюдалось. Опыт его знакомых показывал, что летать вообще трудно. Например, Сергей, друг его студенческих лет, так сильно влюбился в свою сокурсницу, что запросто прыгнул на спор с балкона. Понадеялся на крылья любви. Поскольку это был девятый этаж, Сергея не стало. И его девушка вышла замуж за другого, за живого. Крылья любви оказались слишком ненадежными для настоящих полетов. Другой его знакомый упал вместе с дельтапланом со стометровой высоты – попал в нисходящий поток, но остался жив. Дельтаплан только сильно поломался. Ступин долго рассматривал тот дельтаплан, трогал шарниры и раму. Вся конструкция казалась очень тяжелой и похожей на воздушную байдарку и выглядела несерьёзно. Какой-то полусамолет-полураскладушка. И тогда он понял, что надо искать людей, которые уже умеют летать, преобразовавать материю и так далее – алхимиков нового времени. Так, через какое-то время бывший студент Ступин стал изучать торсионные поля у Акимова.

Через полтора часа тряски в метро Фёдор оказался в одном из самых отдалённых районов Москвы – Орехово-Задорное. Здесь жили его дальние друзья, супруги Фокины-Строгановы. В тот вечер они пили легкое вино, говорили о вечном и смеялись ни над чем. Засидевшись допоздна, Фёдор возвращался из гостей и оказался в полночь на пересечении трёх дорог под старым дубом. «Откуда всплыла эта пошлая декорация? Каких таких трёх дорог?» – строго спросил сам у себя Ступин. – «Да нормальных, асфальтированных», – ответил он себе. «Почему именно в полночь?» – «Ты же сам знаешь, я засиделся в гостях, а автобусы из этого района никуда не ходят». – «А откуда здесь взялся дуб?» – «Срубить, наверное, забыли, не придирайся!» Чтобы собраться с мыслями он встал под дубом и начал соображать, как ему отсюда добраться домой. Он очень хотел спать, к тому же сверху начал накрапывать противный копеечный дождь. Через минуту к Фёдору твердым милицейским шагом подошел прохожий высокого роста, в плаще и спросил у него фамилию. Ступин сделал вид, что это не к нему и отвернулся, встав боком. Мало ли что. Прохожий бросил к ногам Фёдора огромную потёртую спортивную сумку с надписью «Олимпиада-80» и таким же уверенным шагом удалился. Скрылся за древонасаждениями.

Фёдор Андреевич слегка пнул сумку ногой. Там что-то было. Он взял сумку в руку и прошел довольно далеко, прежде чем под ближайшим фонарём решился заглянуть в сумку поглубже. А вдруг там неучтённый труп? При дальнейшем осмотре сумки там оказались свернутые крылья. Присев на траву, Фёдор вытянул одно крыло и обнаружил, что оно сделано в натуральный размер – то есть под человека среднего роста и веса – сделано очень тщательно, очевидно, каким-то сложным кустарным способом. Снаружи было нечто вроде оперения из чешуйчатого пластика. Крыло было очень красивое – прозрачное, легкое, многослойное, а основа крыла сделана из металлизированной ткани с вшитыми тончайшими, с волосок, ребрами жесткости, световодами и аккуратно впаянными едва заметными цветными прожилками. Никакого источника питания в этой конструкции видно не было. По долгу службы Ступин знал, что в Москве живут несколько изобретателей-чудаков, упорно разрабатывающих подобные вещи. Как правило, дальше безграмотных чертежей или кипящих чайников, проходящих сквозь стену кухни, дело у них не шло. А тут – совсем другое – воплощенная в материале детская мечта! В общем, если бы Ступин решил себе сделать «настоящие» крылья, он сделал бы примерно такие же. Даже нет, в точности такие! Больше всего его взволновал тот факт, что крылья были явно не новые, а прилично поношенные. А вы знаете, как носят крылья?

На них летают.