Текст книги "Лучше не возвращаться"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

ГЛАВА 11

Вечер с Аннабель, полный смеха, несмотря на ужасную сцену, которую я нарисовал в ее воображении, закончился подобно предыдущему не крушением, а поцелуем.

Короткий поцелуй в губы. После этого она отступила на шаг и с сомнением посмотрела на меня. Я все еще чувствовал мягкое прикосновение ее розовых плотно сжатых губ.

– Как насчет пятницы? – поинтересовался я.

– Тебе может надоесть водить машину.

– Ну, ведь не сто же миль, а всего две.

Если бы она не хотела, чтобы я жил в двух милях от нее, она бы этого не устроила. Несмотря на некоторое легкомыслие, я немного побаивался приближения урагана чувств. Интересно, а как она?

Аннабель кивнула:

– Хорошо, в пятницу. В то же время, на том же месте.

Совсем не желая уходить, я поехал назад в Тет-форд и забылся в несчастливых, неприятных сновидениях. Когда я проснулся, мне показалось, что я что-то помню, но призрачные картинки быстро улетучились. Мне никогда не удавалось вспомнить свои сны. Я всегда удивлялся, что кто-то может проснуться и рассказать их слово в слово. Я принял ванну, оделся и позавтракал с Викки и Грэгом.

– У вас усталый вид, – сказала Викки, словно извиняясь. – Если бы на нас в Майами тогда не напали, вы бы в это дело не ввязались.

«И не поехал бы в Стрэтфорд на скачки, и никогда бы не встретил Аннабель», – мысленно прибавил я.

– Я ни о чем не жалею. Вам же лучше сейчас здесь, в этом доме?

– Скука смертная, – радостно ответила она. – И свадьба будет еще неизвестно когда. Я хочу быстрее вернуться домой.

Я слонялся по дому, нетерпеливо дожидаясь почтальона, но он принес лишь одно ответное письмо, да и то не из «Паркуэй кемикалз». Наконец через два дня пришел конверт с полным набором счетов на препараты, о которых мне никогда не доводилось слышать. Я взял счета и позвонил Кену по его мобильному телефону.

Он ответил не сразу. Было слышно, как он зевает.

– Я вымотан, как загнанная лошадь, – сказал он. – Полночи проторчал в конюшне, сражаясь с коликами одного скакового жеребца.

– Я думал, что ваша фирма закрылась.

– Так оно и есть, но я продолжаю быть ветеринаром, а лошади продолжают болеть, и, если ко мне единственному дозвонились в три часа ночи, я вынужден ехать.

– Оперировать не пришлось?

– Да нет. Мне удалось накачать его обезболивающим, а потом я находился с ним, покуда колики не прошли. И все это время он не покидал конюшни.

– А кто его тренер?

– Ты его все равно не знаешь. Даю тебе честное слово, это были обыкновенные колики, без всяких осложнений.

– Ну и отлично, – сказал я ему и добавил, что из фармацевтической фирмы пришел ответ, но, к сожалению, к нему необходимы некоторые пояснения.

Кен попросил передать Викки, что через полчаса он доберется до Тетфорда и чтобы она приготовила поесть.

Когда он приехал, я второй раз позавтракал за компанию с ним. Викки, стоя на кухне, как автомат, не останавливаясь, делала тосты.

– У вас обоих просто зверский аппетит, – проворчала она. – И странно, что при этом вы совсем не толстеете.

– Ты просто ангел, – парировал Кен. Викки фыркнула, но это ей явно понравилось.

Позавтракав, Кен вытащил счета из конверта и просмотрел их.

– Они прислали отчет за целый год, – заметил он. – Погляди… натрий, калий, кальций, хлор… ведь это же составные части раствора Рингера.

– А что это такое?

– Многоцелевой физиологический раствор. Основа всех препаратов для внутривенных вливаний.

– Понятно.

– Для операции я использую готовые стерильные упаковки раствора, но мы и сами делаем раствор для внутривенного вливания, к примеру, в конюшне, так как это куда дешевле. Скотт в аптеке взвешивает… – тут он вздохнул, – взвешивал все ингредиенты, представляющие собой белый кристаллический порошок, и держал их наготове в пластиковых пакетах. Когда нам нужен раствор, мы добавляем дистилированную воду.

Он продолжал просматривать счета и медленно мрачнел.

– Мы определенно использовали много калия, – обронил он.

– В растворах? Он кивнул.

– Дозу калия обычно увеличивают в случае диуреи, когда происходит обезвоживание организма и вымывание калия. Его также при помощи шприца можно впрыснуть в готовые фабричные упаковки лекарства.

Он застыл, уставившись в пространство, как громом пораженный. Наверное, когда я вспомнил о фугу, я выглядел так же.

Я ждал. Он судорожно сглотнул и начал медленно краснеть, хотя обычно бледнел.

– Я должен был заметить, – сказал он.

– Заметить что?

– Хлористый калий. О Господи! – Он бессмысленно смотрел на кухонную печь, затем перевел взгляд на меня. В его глазах застыл ужас. – Я должен был заметить. Четыре раза! Какой позор! Я не мог сказать, был ли его стыд обоснован, потому что не знал, в чем дело. Зато я прекрасно знал, что в обыкновении Кена обвинять себя во всех ошибках и подолгу переживать из-за каждого пустяка.

– Я всегда советовал тебе правильно оценивать происходящее и не винить себя во всех бедах. Я постоянно твердил тебе что-нибудь в этом духе, – сказал я.

– Да, конечно. Сейчас самое время. Я уверен, что четыре лошади умерли на операционном столе от избытка калия. Это называется гиперкалимия, и я должен был заметить вовремя.

– Но ты же не предполагал, что пропорции раствора будут нарушены.

Он нахмурился.

– Все равно. Образцы сыворотки крови последней из умерших лошадей были в лаборатории, когда она сгорела. Теперь уже ничего не докажешь, но чем больше я думаю… – Он запнулся.

– Продолжай, – сказал я.

– Помнишь, я тебе говорил, что колебания электрокардиограммы были какие-то странные? Амплитуда Р-колебаний предсердий падала. Сердце медленно останавливалось.

– Разве Скотт не обязан был докладывать тебе?

– Капитан сам отвечает за корабль. Я всегда смотрел на экран, даже когда он снимал кардиограмму. Мне просто в голову не приходило, что сердце замедлялось из-за избытка калия. Я же им его не вводил.

– Конечно, – сказал я. – А кто приносил упаковки с раствором и менял их, когда они заканчивались во время всех четырех операций? – Он знал, что ответ мне известен почти наверняка, но я все равно спросил.

– Скотт, – запнувшись, ответил он.

– Всегда?

Он порылся в памяти.

– Один раз ассистентом был Оливер. Он помогал привязывать лошадь и занял место Скотта. Не может быть, что Скотт убивал их.

– М-м-м… – промычал я. – А сколько нужно калия?

– Дай подумать. Допустим, нужно довести концентрацию сыворотки от восьми до десяти миллиграмм-эквивалентов на литр.

– Кен!

– Ну… тогда, концентрация калия в сыворотке обычно четыре миллиграмм-эквивалента на литр или около того, поэтому ее нужно повысить вдвое или даже больше. Чтобы поднять с четырех до шести для лошади весом в тысячу фунтов, нам нужно… нужно… Посмотрим… – Он достал из кармана калькулятор и произвел какие-то вычисления. – Двадцать три целых шестьдесят восемь сотых грамма калия в порошке. Растворите его в воде и добавьте в раствор. Когда упаковка закончится, повторите весь процесс опять, и концентрация возрастет до восьми. С третьей подобной упаковкой вы добиваетесь своего. Операцию можно так обставить, что создастся впечатление, будто коллапс наступил из-за длительного наркоза.

Он импульсивно вскочил и забегал вокруг стола.

– Я должен был понять! Должен! – повторял он. – Если бы мы использовали наш собственный раствор, я бы его проверил, но препарат был прямо от поставщиков, а они никогда не допускают таких грубых ошибок.

Я подумал о заводских упаковках раствора, литровых и пятилитровых, сваленных кучами по коробкам в больничной кладовой. Оперируя кобылу, Кен использовал как минимум четыре пятилитровых упаковки – лошадям с болевым шоком и осложненными коликами требовались дополнительные дозы раствора, чтобы побороть обезвоживание и восстановить объем крови. Я наблюдал, как Скотт постоянно заменял пустые упаковки полными.

– А кобыле ты тоже ввел много раствора сверх нормы, но она выжила. Значит, лекарство было приготовлено правильно, – сказал я. – Сколько упаковок ты обычно можешь израсходовать?

Он поджал губы и, продолжая ходить вокруг стола, с трудом выдавил из себя еще один ответ. Скорей всего простых ответов в ветеринарии не бывает.

– При обычной операции на здоровой скаковой лошади, например, при вывихе берцовой кости, назначается примерно от трех до пяти миллилитров на каждый фунт веса лошади в час, то есть примерно четыре литра в час. Кобыла же получила все пятнадцать.

– Значит, ты используешь пятилитровые упаковки для неотложных операций при коликах и литровые для берцовых костей?

– В общем, да. – Он задумался. – Но заметь, лошадь можно убить, дав ей и слишком мало раствора, и слишком много. Сорок литров в час даже готового заводского раствора – и летальный исход обеспечен.

Возможности смерти казались безграничными.

– Ну что ж, – сказал я. – Ты полагаешь, что в растворе было слишком много калия. Но как он туда попал? И как он попал именно этим четырем лошадям?

Он был озадачен.

– Это не Скотт. Я не верю.

– В тот вечер, когда оперировали кобылу, Скотт пришел в больницу раньше тебя. Я видел, как он брал упаковки с раствором из кладовой, и сам помогал ему перенести их в аптеку. Он свалил их на полку, и для того, чтобы отнести их в операционную, достаточно было открыть стеклянную дверь.

– Да.

– Он брал пакеты в каком-то определенном порядке?

– Да. Так, как они и поступали. Сначала те, что ближе или верхние.

– Значит, если ты хочешь добавить калий, это можно было сделать прямо в кладовой, если знать, какие пакеты уйдут следующими.

Кен с облегчением вздохнул.

– Тогда это мог быть кто угодно. Но не Скотт! Поразмыслив, я понял, что любой, кто мог зайти в кладовую и выйти из нее, не вызывая подозрений, имел возможность добавить калий. Это и все партнеры, Скотт, Белинда, медсестра, которая уволилась, а также секретарши и уборщицы. В кладовой не нужны были хирургические робы и чехлы для обуви. Чистый раствор в прочных пакетах сам по себе стерилен, и этого вполне достаточно.

– Мне кажется, мы должны поговорить с детективом Рэмзи, – сказал я.

Кен скривился, но не возражал, пока я набирал номер и договаривался о встрече с полицейским в то же утро в больничном офисе. Рэмзи был похож не на полицейского, а скорее на фермера. Он терпеливо выслушал нашу теорию о смерти лошадей и о роли Скотта в этих событиях. Он пошел вместе с нами в кладовую посмотреть, как хранятся упаковки с раствором. Те, что ближе, всегда использовались раньше. Он прочел информацию, напечатанную на пластике: содержимое и производитель.

Он последовал за нами в маленькую аптечку, где упаковки складывались на полке, вошел в операционную, чтобы пронаблюдать, как их можно взять по мере необходимости, лишь приоткрыв стеклянную дверь.

Но никто даже не предположил, что Скотт случайно узнал, кто фальсифицировал препарат. Это и не нужно было произносить вслух.

Вернувшись в офис, Рэмзи задумчиво сказал:

– Лошади умерли уже давно. Последняя партия анализов сгорела еще до исследования. Пустые упаковки из-под раствора были выброшены. Вашу теорию никак не докажешь. – Он внимательно посмотрел на каждого из нас по очереди. – Что еще вы знаете, о чем вы сами не знаете?

– Загадка сфинкса, – сказал я.

– Простите?

– Звучит как загадка.

– Загадка в головоломке, спрятанной в лабиринте, – вдруг сказал он. – Полиции часто приходится так работать. – Он взял конверт со счетами. – Неплохая идея. Передайте мне остальные ответы, когда они придут.

Мы пообещали и спросили, знает ли он уже, кто убил Скотта и кто устроил поджог.

– Мы сейчас работаем с версиями, – ответил он.

Я поехал к Нэгреббу.

Кен отказался ехать со мной, но мне из чистого любопытства, и только, хотелось увидеть человека, который почти наверняка жестоко убил двух лошадей, одну – с воспалением копыта, другую – с разрывом сухожилия. И его, и Винна Лиза не заботило, что их лошади умирали в агонии. Я видел, как мучилась кобыла Винна Лиза, и не мог поверить, что лошади могут так страдать. Мне было больно и горько, когда она умерла. Я не мог доказать, что ее владелец скормил ей цыганскую иглу. Я не мог доказать, что он вколол инсулин лошади Иглвуда. Я верил, что это он, верил с таким сильным отвращением, что мне не хотелось опять оказаться рядом с ним.

Кажется, Нэгребб испытывал ко мне те же чувства.

Я представлял себе, что он огромный, как бык, и грубоватый, как Винн Лиз. Поэтому его внешность меня удивила. Он был на выгуле у себя за домом, когда, следуя неохотным инструкциям Кена, я обнаружил скрытые в лесу столбы ворот и между ними – подъездную дорожку, которая огибала дом и исчезала из виду.

Выгул был огорожен, как в конкуре, шпалами, некогда белыми, вполне в духе такого жестокого и самолюбивого человека. На порядком вытоптанной траве стояли мужчина и рыжеволосая женщина, криками побуждая другого мужчину, который, сидя верхом на темной мускулистой лошади, пытался преодолеть барьер. Я видел такие барьеры в лошадиных шоу – яркая красно-белая имитация длинной кирпичной стены. Лошадь упорно не желала прыгать, обегая препятствие сбоку, за что и получила пару жестоких ударов кнутом.

В этот момент все трое заметили меня, но вместо приветствия я заметил лишь злобные взгляды. По всем признакам, отсутствие вежливости было для них таким же естественным, как привычка ходить.

Мужчина, сидевший верхом на лошади, и женщина были молоды. Мужчина постарше был очень непропорционально сложен, и это сразу бросалось в глаза – слишком короткие ноги и слишком массивный торс. Он направился к забору широкими шагами, лысый, с колючим взглядом, сварливый, – не человек, а ротвейлер. Я вышел из машины и подошел поближе к забору, чтобы представиться.

– Мистер Нэгребб? – осведомился я.

– Что вам нужно? – спросил он, остановившись в двух шагах от забора и повышая голос.

– Я всего на пару слов.

– Кто вы? Мне некогда.

– Я пишу статью о случаях лошадиных смертей. Я думал, что вы можете мне помочь.

– Вы напрасно думали.

– Но вы же такой опытный.

– Свой опыт я держу при себе. Проваливайте.

– Я слышал, что вы можете рассказать о внезапном остром воспалении копыта, – сказал я.

Его реакция была по-своему достаточно убедительной. Он вдруг замер как вкопанный, мышцы вокруг глаз непроизвольно задергались. Я знал, что это признаки тревоги. Мне приходилось наблюдать подобное, когда я задавал в дипломатических кругах с виду безобидные вопросы о тайной недозволенной сексуальной жизни.

– О чем вы говорите? – требовательно спросил он.

– Об избытке углеводов. Он ничего не ответил.

Должно быть, его беспокойство каким-то образом передалось двум остальным – молодая женщина подбежала к нам, а мужчина подъехал на лошади. Она – гарпия со свирепым взглядом, он – такой же темный и мускулистый, как и его лошадь.

– Что случилось, папа? – спросил он.

– Человек интересуется острым воспалением копыта.

– В самом деле? – Его голос походил на отцовский – такой же угрожающий, с явным глостерширским акцентом. Он тоже понимал, о чем идет речь. Насчет девушки я не был так уверен.

Я сказал:

– Мне нужен репортаж из первых рук. Не для ветеринаров, а для широкой публики. Только лишь ваше описание, что вы чувствовали, когда увидели, что ваша лошадь смертельно искалечена.

– Чушь, – сказал сын.

– Это случилось в прошлом году в сентябре? Лошадь была застрахована? – спросил я.

– Пошел ты… – сказал сын, направив лошадь прямо к забору и угрожающе подняв свой внушительный кнут.

Я подумал, что самое время последовать его совету, тем более что Нэгребба, ради которого затевалась вся эта экскурсия, я увидел и оценил, завершая таким образом свою картинную галерею стариков. К тому же я целиком и полностью разделял мнение Кена о его сыне. «Если эта девушка – дочь, то она является продуктом воспитания все той же семьи, ее частью, но уж никак не главой», – подумал я.

– Кто вас прислал? – спросил Нэгребб.

– Молва, – ответил я. – Восторженный вздор.

– Как вас зовут?

– Блэйк Пастер, – я назвал первое имя, которое пришло мне в голову. Это был мой коллега, первый секретарь посольства в Токио. Я подумал, что Нэгребб вряд ли будет проверять списки министерства иностранных дел. – Независимый журналист. Жаль, что вы не можете мне помочь.

– Дерьмо, – сказал Нэгребб.

Я уже начал свой картинный отход, и на том бы все и закончилось, если бы в этот момент из-за дома не появилась еще одна машина и не остановилась возле моей.

Водитель вылез. К моему смятению, им оказался Оливер Квинси.

– Привет, – удивленно протянул он. – Какого черта ты здесь делаешь? – Его недовольство было очевидным.

– Ищу информацию для статьи о лошадиных смертях.

– Ты его знаешь? – спросил Нэгребб.

– Конечно. Друг Кена Макклюэра. Вечно в клинике сует во все свой нос.

Ситуация обострилась еще больше.

– Я пишу статью о больнице, – сказал я.

– Для кого? – подозрительно спросил Оливер.

– Для того, кто купит. А ее купят.

– Кен в курсе? – воскликнул Оливер.

– Для него это будет приятным сюрпризом. А сам-то ты что здесь делаешь?

– Не твое собачье дело, – отрубил Нэгребб, а Оливер ответил одновременно с ним:

– Что и обычно. Растяжение сухожилий.

Я пытался проникнуть в сознание Оливера, но мне не удалось. Наверно, в его мыслях я был врагом вместе с Кеном и Люси Амхерст, верными сторонниками «Кэри Хьюэтт и партнеры» и противниками всяких перемен. Он с ненавистью наблюдал за мной.

– Ты все еще работаешь в фирме? – спросил я.

– Фирма может закрыться, но лошадям все Равно нужна помощь, – бросил он.

– Кен говорит так же.

Сын Нэгребба, который, казалось, совсем меня не слушал, но внимательно за мной наблюдал, вдруг соскользнул с лошади, вручил поводья своему отцу, наклонился, пролез под забором и подошел к нам. Угроза, исходившая от него, казалась вблизи почти осязаемой. Я подумал, что он в два раза крупнее своего отца.

– Приятель, у тебя появились проблемы, – обратился он ко мне.

Кнут он держал в левой руке. Я успел спросить сам себя, не левша ли он. Он более или менее доказал, что нет, нанеся мне быстрый и сильный удар кулаком правой руки в область желудка.

Мне показалось, что меня лягнула лошадь. У меня перехватило дыхание, я упал на одно колено, сложившись вдвое, как парализованный.

Положение не очень улучшилось, когда сын Нэгребба водрузил свой сапог на мое склоненное плечо и буквально опрокинул меня.

Никто не возражал. Перед моими глазами возникла старая пыльная трава. Помощи ждать неоткуда.

Дыхание медленно вернулось ко мне, а вместе с ним пришла бессильная ярость, отчасти на самого себя за то, что так неосмотрительно ввязался в этот скандал. Не было никакого смысла пытаться дать сдачи младшему Нэгреббу, он бы опять меня свалил. Моим оружием были слова, а не руки. Я никого никогда не ударил даже в гневе.

Я встал на колени, потом на ноги. Нэгребб смотрел задумчиво, а его сын – с невыносимым превосходством. Оливер был безучастен. Девушка улыбалась.

Я задержал дыхание. Поборол свою злость.

– Все, я понял, – сказал я.

Не самая мудрая из реплик, как потом подумалось мне, но это все, на что я был способен в тот момент. Сын замахнулся на меня еще раз. но я был готов к этому и запястьем парировал удар. Даже этого хватило, чтобы мои пальцы онемели. Единственное, что было положительным в данной ситуации, так это то, что я ни словом не обмолвился о коллагеноразлагающих ферментах, и поэтому угроза познакомиться со шприцами, наполненными коллагеназой, отпала сама собой.

– Послушайте, – сказал я, – я писатель. Если вы не хотите, чтобы о вас написали, что ж, я получил предупреждение.

Я повернулся к ним спиной и сделал несколько шагов к машине, стараясь не шататься.

– Не вздумай вернуться, – крикнул мне вдогонку Нэгребб.

«Ни за что в твоей жизни, – подумал я. – Впрочем, в моей тоже».

Я открыл дверцу и упал на водительское место. Это оказалось очень болезненно. В момент удара я чувствовал, что мои легкие разорвались, но через некоторое время меня начала донимать боль. Ее эпицентр находился где-то в области грудины.

Они не пытались меня остановить. Я завелся, объехал машину Оливера и поехал вниз прямо по дороге, переживая свое позорное поражение. «Никогда не вступай в бой без щита и оружия», – подумал я.

Подъехав к Тетфорду, я остался сидеть в машине, и Кен вышел узнать, в чем дело.

Он нагнулся и заглянул в опущенное окно.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего особенного.

– Нет, случилось.

Я вздохнул. Поморщился от боли. Криво улыбнулся. Ткнул пальцем в свою диафрагму:

– Сын Нэгребба нокаутировал меня в солнечное сплетение.

Он рассердился.

– Я же говорил тебе не ездить туда.

– Да, говорил, но я поехал. Сам виноват.

– Но почему? Почему он тебя ударил?

– Я спросил об остром воспалении копыта. Кен был в шоке.

– Ты в своем уме?

– М-м-м… Но ответ был содержательным. Кстати, там же был и Оливер, он осматривал растяжение связок у лошади. Его вызвал Нэгребб.

– А он сам там был?

– Да. А также свирепая рыжеволосая девица, которой ужасно понравилось, когда сын Нэгребба меня побил. Они все были на выгуле, когда я приехал.

Кен кивнул:

– Это его дочь. Я тебя предупреждал, что сын Нэгребба – ядовитый гаденыш.

– Ты, как всегда, прав.

«Ядовитый», – подумал я. Я уже собрался было рассказать Кену о фугу, но чем больше об этом думал, тем нереальнее все казалось. Нет, не фугу. Если существовал один невидимый яд, могли существовать и другие. Нужно подождать квитанцию из «Паркуэй кемикалз».

Я выполз из машины и осторожно выпрямился. Я видел фильмы, где людей били в живот по шесть раз подряд, а они отряхивались так, будто их пощекотали перышком. Для меня же, не привыкшего к подобному обращению, один удар в живот был равен шести ударам молота для забивания свай.

– А тебе досталось, – сказал Кен обеспокоенно.

– Да ладно, как ты сказал, я же сам напросился.

Мы вошли в дом, и я попросил его не позорить меня перед Грэгом, Викки и Белиндой. Он, развеселившись, пообещал.

В пятницу утром пришло еще два ответа, но опять не из «Паркуэй кемикалз». Я позвонил туда, позвал менеджера по продажам и осведомился, отправлены ли наши копии.

– Да, конечно, – подтвердил он, – их отправили вчера.

– Большое спасибо.

Он не понимал моей спешки, а я не мог объяснить. Днем раньше или днем позже – он не видел никакой разницы. Пришлось запастись терпением. Ужасно.

Я позвонил Кену и сообщил, что пришло еще два ответа от поставщиков. Он сказал, что сейчас же приедет.

Войдя, он тут же справился о моем здоровье.

– Уже лучше, – ответил я. – Итак, что мы имеем сегодня?

Кен перечитал две пачки счетов шестимесячной давности. Он кивал, поднимал брови, опять кивал.

– Ничего необычного, – прокомментировал он первую пачку.

Но вторая пачка не оставила его таким равнодушным.

– Боже мой, ты только посмотри! – воскликнул он.

Он подтолкнул мне бумаги через кухонный стол, тыча дрожащим пальцем в какую-то графу.

– Инсулин! Мы заказывали инсулин! Я не могу в это поверить.

– Кто конкретно заказывал? Он нахмурился:

– Бог его знает. У нас в штате нет фармацевта, потому что практика не такая уж… то есть, я хотел сказать, была не такая уж и большая. Мы сами готовили многие фармацевтические препараты. Этим часто Скотт занимался. Да и любой из нас. Когда мы использовали или брали что-то, мы всегда записывали, что мы берем. Там есть специальная графа для указания производителя, если только это не физрастворы, анальгетики и всякие препараты для повседневных нужд, которые мы получали отовсюду. Секретарша заносила весь список в компьютер и автоматически повторяла заказ, когда запасы подходили к концу, если мы не делали предупредительной записи.

– Значит, любой из вас, – спросил я, – мог записать инсулин как уже использованный, а секретарша бы автоматически заказала его опять?

– Господи! – в страхе воскликнул он.

– Когда посылки прибывают, кто их приносит?

– Одна из секретарш оставляет посылки в аптеке. Любой из нас распаковывает их и расставляет содержимое по полкам. У большинства лекарств, которые часто используются, на полках есть постоянные места, например, у мазей и вакцин. Все редкие и опасные вещества хранятся в особом отделении. То есть, я хотел сказать, хранились. Я все время представляю себе нашу аптеку и забываю, что она уже больше не существует.

– Значит, если кто-то распаковал посылку с инсулином, то он положил его в особое отделение, откуда тот, кто инсулин заказал, мог бы его взять?

– Да, все чертовски просто.

Он продолжал читать и вдруг наткнулся на такое, что блокировало его дыхание не хуже, чем сын Нэгребба блокировал мое.

– Какой ужас, – подавленно сказал он. – Мы заказывали коллагеназу.

– Кто заказывал?

– Не могу сказать. – Он покачал головой. – После того как секретарша занесет список в компьютер, она в качестве меры предосторожности уничтожает всю бумагу, чтобы никто не мог достать ее из мусорного ведра и использовать информацию, чтобы заказать лекарства для себя. Нам приходится соблюдать осторожность с наркотиками и амфетаминами, и с такими ингредиентами, как, например, ЛСД.

– Секретарша знает, кто из вас что заказывал? Он кивнул:

– Она знает наши подписи. Мы всегда расписываемся за то, что используем. Если же нет – она нас спрашивает.

– Мне кажется, она может не помнить, кто заказал инсулин и коллагеназу.

– Можно у нее спросить. – Он взглянул на списки. – Инсулин был заказан шесть месяцев назад. Так… А лошадь Винна Лиза умерла в сентябре прошлого года, как раз после того, как мы получили инсулин. Здесь и думать не о чем.

– А коллагеназа?

Он посмотрел на дату.

– То же самое. Ее сюда доставили через несколько дней после того, как лошадь Нэгребба напоролась на кол. – Он удивленно закатил глаза. – Нарочно так лошадь не травмируешь.

– Как долго заказы обычно идут по почте?

– Недолго. Примерно пару дней, особенно если мы посылаем специальный счет с пометкой «срочно».

– Думаю, в течение недели, прошедшей между травмой лошади и разрывом связок, лошадь была застрахована как здоровая, и срочно заказана коллагеназа.

Кен потер лицо. Я сказал:

– А что, если предположить, что к кому-то попал написанный на бумаге заказ фирмы на инсулин и коллагеназу и что там было указание переслать вещества по какому-нибудь частному адресу? Я же получил все эти конверты.

– Ни одна из этих компаний не отправит ни одно вещество никуда, кроме как в офис фирмы. Они бы никогда так не сделали. Существуют строгие правила.

Я вздохнул. Не очень-то далеко мы продвинулись, за исключением того, что с каждым медленным шагом становилось все яснее, что кто-то использует фирму для прикрытия собственного мошенничества.

– А все ветеринарные клиники заказывают лекарства точно так, как и вы?

– Не думаю. У нас свои странности. Но до нынешнего момента это было удобно и не создавало никаких хлопот.

– А как насчет атропина?

– Мы все время его используем после операции на глазах, чтобы расширить зрачок. И вполне естественно, что он в малых дозах присутствует в заказах то там, то здесь.

Словно повторяя вчерашний день, я добрался до телефона и позвонил офицеру Рэмзи.

– Что на этот раз? – немного нетерпеливо спросил он.

– Ответы из фармацевтических компаний. Короткая пауза и затем:

– В три часа сегодня днем в офисе клиники.

– Хорошо, – ответил я.

Мне пришлось одному встречаться с ним, поскольку Кен, что бы ни говорили злые языки, разносящие сплетни по округе подобно осиному рою, отправился на вызов к постоянному клиенту, тренеру скаковых лошадей, который хотел взять анализ крови у нескольких своих перспективных подопечных. Они с Оливером, как сказал Кен, были по уши заняты этой процедурой.

Офицер, казалось, тоже приехал один – его машина на стоянке была единственной. Я припарковался рядом и через всю стоянку прошел в пустынное здание: ни собак, ни кошек, ни врачей. Рэмзи ждал меня в офисе, открыв двери связкой ключей, не меньшей, чем у Кена. Его редеющие волосы растрепал ветер. Он больше чем когда бы то ни было казался здесь лишним.

Мы сели за стол, я отдал счета и объяснил важность инсулина и коллагеназы и способ, которым их можно заказать.

Он моргнул.

– Повторите, пожалуйста.

После моего повторного изложения он задумался.

Я подробно рассказал ему о цыганской игле и упомянул теорию Броуза относительно отцовства мертвого жеребенка.

Он опять моргнул и сказал:

– Вы хорошо поработали.

– Я обязан восстановить репутацию Кена.

– Гм. И вы мне для того все это сейчас рассказываете, – в обычной для себя грубоватой манере сказал он, – что, если я обнаружу, кто убивал лошадей, я узнаю, кто убил Скотта Сильвестра?

– Да.

– Вы сказали, что эта коверная игла, запутавшаяся в куске кишечника, находится у вас и что вы отправили образцы волос кобылы, жеребенка и жеребца протестировать на соответствие ДНК?

Я кивнул.

– Что еще? – спросил он.

– Атропин, – сказал я и повторил суждения Кена.

– Что-нибудь еще?

Я колебался. Он попросил меня продолжить. Я сказал:

– Я видел или был с визитом у владельцев или тренеров всех подозрительно умерших лошадей. Я хотел почувствовать, попытаться узнать, виновны они или нет. Выяснить, имеют ли они отношение к смерти собственных лошадей.

– И что?

– Двое виновны, один – точно нет, один – может быть, возможно, и еще один, но он этого не понимает.

Он осведомился о последнем, и я рассказал ему о старике Макинтоше с его видениями и провалами в памяти.

– Он помнит, – сказал я, – порядок, в котором скаковые лошади стояли раньше в свободных стойлах на конюшне. Он повторил их имена наизусть, как детскую считалочку. Он сказал, что шестой был Виндермэн. И действительно, одну из лошадей, у которой начались колики из-за атропина, содержали в стойле номер шесть. Я подумал, если Макинтошу дали яблоко или, скажем, морковку – кстати, он каждый день кормит лошадей, – чтобы накормить Виндермэна, он вполне мог заскочить в его стойло и скормить ее лошади под номером шесть.

– А вы уверены? – засомневался он.

– Нет, конечно, но мне кажется, это возможно. Возможно также, что главный конюх знает, кто заходил в шестое и шестнадцатое стойла. Он знает больше, чем говорит. – И без всякой причины, просто потому, что вдруг вспомнил, я добавил: – Макинтош живет в старом доме возле мельницы, владельцами которого раньше были некие Трэверсы.

Даже опытный полицейский не в состоянии полностью контролировать свои мускулы. Легкое подрагивание, непроизвольная заминка, он мог скрыть их не больше, чем Нэгребб. Я в самом деле преподнес ему сюрприз.

– Трэверс, – повторил я. – Это что-нибудь вам говорит?

Он ушел от ответа.

– А вы знаете кого-нибудь по имени Трэверс?

Я отрицательно покачал головой. Трэверсы, с которыми я играл в детстве, были только именем. Это имя помнила моя мать, но не я.

Он долго думал, однако ничего не сказал мне. Затем он встал, давая понять, что беседа закончена. Односторонний источник информации временно иссяк. Он попросил меня сообщить, если мне станет еще что-нибудь известно о лекарствах.