Текст книги "Лучше не возвращаться"

Автор книги: Дик Фрэнсис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Кто?

– Директора и распорядители. По крайней мере один из них. Он показал его другим, когда они стояли у окна и выпивали перед обедом. Он сказал, что ваш приятель скоро будет отстранен от практики или что-то в этом роде, так как он убивает лошадей направо и налево, нечестен, вороват и вообще является позором своей профессии.

– Так и сказал?

– Пожалуй, еще покруче. В его словах слышалась какая-то ненависть.

– Правда? – заинтересовался я. – И кто же это был?

– Мне представили сразу человек восемь, а я, в свою очередь, спешила представить наших гостей, – она кивнула в сторону японцев, – так что я не запомнила его имени, но, по-моему, он один из распорядителей.

– Давайте посмотрим, – сказал я и открыл первую страничку своей программки. Там, как ни досадно, в списке распорядителей я нашел имя, которое тщетно искал на остальных страницах.

Р. Д. Апджон, эсквайр.

– Ронни! – воскликнула Аннабель. – Не могу вспомнить его фамилии, но они называли его Ронни, – она внимательно посмотрела мне в глаза. – Это о чем-нибудь вам говорит?

Я объяснил, почему Ронни Апджон ненавидел Кена Макклюэра:

– Кен поставил его в дурацкое положение, а некоторые этого не прощают.

Аннабель с открытым ртом слушала сагу о торжестве справедливости и восстановлении чести изгнанника, одержавшего победу в борьбе со злом.

– Я понимаю досаду недоброжелателей, вызванную спасением лошади, но почему же погибли остальные? Ведь не только Ронни говорил об этом, другие тоже.

– А как этот Ронии выглядит? – спросил я.

– Вы отвлекаетесь от темы.

– Почему умерли лошади, не знаю ни я, ни Кен. Мы пока еще работаем в этом направлении. Вы при случае узнаете Ронни Апджона?

Она поправила рукой прическу.

– На скачках все распорядители так похожи друг на друга.

– Иногда люди говорят то же о японцах.

– Ну уж нет, – мгновенно возразила Аннабель, – своих троих я узнаю где угодно.

Она взглянула на часы.

– А сейчас мне нужно отвести этих двоих наверх, там должны собраться все местные шишки. Ничего, если я вас покину?

Они пошли туда, как мне показалось, из чувства вежливости. Гораздо интереснее было проводить время здесь, в толпе, с такой милашкой, как Аннабель. Неожиданно я заметил, что с их уходом для меня тоже потускнели все краски праздника. И я сказал себе: «Так, так, так, Питер, дружище, не увлекайся. За ней бы пол-Лондона увязалось, к тому же ты ничего о ней не знаешь, кроме того, как она выглядит и говорит…»

А нужно ли знать больше? В конце концов, все должно иметь свое начало.

Я поднялся на трибуны и присоединился к Викки и Грэгу. Они рассказали, что нашли в баре два свободных места и просидели там целый час, потягивая джин с тоником и наблюдая за скачками по телевизору. Они играли в тотализатор, не задумываясь поставили на двух победителей и сорвали большой куш на восьмом номере.

– У меня день рождения восьмого числа восьмого месяца, – сказала Викки. – Восемь – мое счастливое число.

Они признались, что в целом неплохо проводили время.

К ним подошла Белинда, выглядевшая довольно мрачно, поинтересовалась, как дела, и была вне себя, узнав, что они много выиграли, поставив на восьмерку.

– Эта скотина никуда не годится, – не соглашалась Белинда, – а Кен теперь рвет и мечет.

– Почему, дорогая? – озадаченно спросила Викки.

– Он дал мне пятерку, чтобы я поставила за него на восьмой номер, а я вместо этого взяла и поставила на фаворита. Так он теперь ходит с таким видом, будто из-за меня потерял мешок золота.

– Ему сейчас несладко приходится, – тихо сказал Грэг. – Ты ведь и сама это знаешь.

– Он гордец и упрямец, – возразила Белинда, – и со мной не разговаривает.

Тут все заметили, как у нее в глазах блеснули две слезинки. Она вскинула голову так, словно хотела загнать их обратно, и с силой сжала ресницы.

Викки облегченно вздохнула при таком проявлении эмоций со стороны ее властной доченьки.

– Ничего, это пройдет, – успокоила она Белинду.

Та продолжала жаловаться:

– Я предложила вернуть ему те несчастные деньги, которые он мог бы выиграть. А он сказал, что не в этом дело. Хорошо, если не в этом, то в чем?

– Дело в его собственном «я», дорогая, – сказала Викки. – Ты попыталась оспорить принятое им решение. Более того, ты его переиграла. Вот из-за чего он бесится, а вовсе не из-за денег.

Белинда смотрела на мать широко раскрытыми, полными удивления глазами. И я подумал, что, возможно, сейчас впервые за свою жизнь, уже будучи взрослым человеком, она прислушалась к словам Викки. После длительной паузы ее взгляд скользнул на меня, и к нему вернулась вся его прежняя едкость и непримиримость.

– А вы, – спросила она, всем своим видом выражая антипатию, – вы что скажете обо всем этом?

– Я скажу, – ответил я без особого энтузиазма, – что он слишком привык, что вы безоговорочно подчиняетесь ему в работе.

– Я хотела сделать, как лучше, – оправдывалась она.

«А заодно доказать превосходство своего мнения», – подумал я, но понял, что вслух этого лучше не говорить.

Белинда поспешила сменить тему разговора, чтобы оградить свое внутреннее достоинство от дальнейших посягательств.

– Кстати, мы все хотели бы знать, что это за таинственная незнакомка, с которой вы разговаривали весь день.

«Все мы хотели бы знать» – это был эвфемизм придуманный Белиндой вместо «я сгораю от любопытства». Грэг и Викки казались заинтригованными. Судя по всему, они не заметили Аннабель.

– Какая незнакомка? – непосредственно поинтересовалась Викки.

– Она работает в жокей-клубе, – ответил я, – сопровождает иностранцев, приезжающих с официальным визитом. Сегодня у нее японцы. Я помог ей как переводчик, вот и все.

– В жокей-клубе? – пожала плечами Белинда. Не похоже на них. Разве на скачки являются в подобном наряде?

– Обязательно покажите ее мне, – попросила Викки.

Аннабель появилась только после последнего забега. Она спустилась сверху и проводила своих подопечных к выходу. Я уже поджидал ее там, заставляя Кена и остальных ждать. Увидев меня, она подошла, кокетливо улыбаясь.

– Ронни Апджон – вон тот человек, впереди, рядом с женщиной в оранжевом пальто.

Мы вместе вышли на площадку для парковки автомобилей в сопровождении двух японцев.

– Я не могла с ним нормально поговорить: он все время то выходил, то возвращался, а я была занята с нашими друзьями. Но на первый взгляд ничего необычного в нем нет. Не без предрассудков, конечно. Он считает, что жокеи играют со смертью, а кто нет?

– Кто не играет со смертью или кто так не думает?

– Выбирайте.

Мы подошли к большому автомобилю, в котором должны были уехать наши важные гости из Японии. Я поклонился им на прощание, а сам старался не упустить из виду все удаляющееся оранжевое пальто.

– Ну, бегите догоняйте его, – сказала Аннабель, – если это необходимо.

Я улыбнулся, глядя в ее голубые глаза.

– Я позвоню вам, – сказал я.

– Смотрите не забудьте.

Вслед за своими подопечными Аннабель села в машину и закрыла дверцу. Я помчался догонять оранжевое пальто так быстро, как только мог, чтобы не привлекать при этом к себе внимание.

Пальто остановилось у большой серой машины, и мужчина, сопровождавший его, он же Ронни Апджон, открыл дверцу. Потом он открыл багажник, снял шляпу, бинокль в футляре, пальто и бросил их туда. Оранжевое пальто сдвинулось с места и сделало то же самое. Я получил возможность подойти ближе и получше разглядеть Апджона, прежде чем он уселся в автомобиль. Когда же это случилось, оказалось, что он сел не за руль, а на пассажирское сиденье. Вести машину должна была хозяйка оранжевого пальто, теперь одетая в серое платье с жемчужными украшениями.

Ронни Апджону, обладателю самой заурядной внешности, на вид было около шестидесяти, и мне пришлось мысленно разложить по полочкам его черты, чтобы понять, встречал ли я его прежде. Волосы седые. Лоб не очень высокий, в морщинах. Брови не так чтоб очень густые. Глаза слегка раскосые. На веках складки, появившиеся с возрастом. Нос крупный, слегка картошкой. Средних Размеров коричневатые усы. Рот строгий. Скулы… Я сдался. В его скулах ничего примечательного не было. К тому же он теперь сидел в машине, и разглядеть его можно было только через стекло.

Я развернулся и пошел к машине Кена. Он стоял, облокотившись на крышу автомобиля, с удивлением наблюдая за моими виражами.

– Ты знаешь, за кем ты следил? – спросил он, не понимая, что происходит. – Это был Ронни Апджон.

– Я, вообще-то, на это надеялся.

– Но почему?

– Я хотел сопоставить лицо с именем. Я задумался.

– Кроме того, что он выполняет обязанности распорядителя, чем он еще занимается?

– Держит нескольких лошадей, – Кен размышлял, – имеет какое-то отношение к финансированию и к администрации. Точно не знаю. Я чувствую, еще немного – и его отправят на пенсию. Но в деньгах он не нуждается. Похоже, получил наследство, так как я бы не сказал, что сам он очень сообразителен.

– Он может здорово навредить тебе, – сказал я. Кен вздохнул.

– Все сейчас против меня. – Он выпрямился и собирался сесть в машину. – Кроме того, я устроил Белинде взбучку, а я ведь даже не знал, кто выступает под восьмым номером, не говоря уже об уверенности в победе. Я ужасно ее расстроил, и сам теперь по уши в дерьме.

Я покачал головой.

– Это не совсем так. Тебе достаточно просто погладить ее по коленке.

Я уже привык к тому, что время от времени он смотрит на меня так, будто я чокнутый. Но по дороге домой он все-таки не говоря ни слова погладил Белинду по коленке, та разрыдалась, и на этом ссора исчерпала себя.

В тот вечер, когда все разошлись, я съел тост с сыром, выпил немного вина и позвонил маме. Давно сложившаяся система моих международных звонков к родителям заключалась в том, что всякий раз, когда я звоню, платят они.

Все, что требовалось от меня, – это дозвониться и сообщить номер, с которого я говорю, а они тут же мне перезванивали. Таким образом, мне приходилось платить максимум за три минуты, а разговаривать мы могли по целому часу. Отец как-то поиронизировал, что для них это единственный способ узнать, что я жив.

Я посчитал, во сколько обойдется трехминутный звонок в Мехико, и оставил деньги в конверте около телефона. Вскоре я уже разговаривал с моей мамулей.

Я представил ее на другом конце провода – такую же красивую, как и прежде. У нее всегда было то, что, повзрослев, я определил для себя как стиль – врожденное качество, которое позволило легко сменить внешность скромной секретарши на имидж супруги посла. Для нее это было заслуженное повышение. Я со знакомым чувством умиротворения прислушивался к ее такому легкому, элегантному, не подверженному действию времени, вечно молодому голосу.

– Винн Лиз? – удивленно переспросила она уже после того, как набрала мой номер в Тетфорде. – С чего это тебе вздумалось о нем расспрашивать?

Объяснения стоили ей кучу денег, но очень заинтересовали и обеспокоили ее.

– Это замечательно, что ты познакомился с Кеном Макклюэром. Но мне бы в самом деле не хотелось, чтобы ты связывался с Винном Лизом сынок. Вряд ли он сменил свою шкуру.

– Да, но почему? – спросил я. – Что такого ужасного он сделал?

– Господи, все это было так давно!

– Но помнишь, ты частенько меня стращала, что если я не исправлю своего поведения, то, когда вырасту, стану таким, как Винн Лиз. Будто он был самым большим злом в этом мире. И все, что я о нем помню, это смутное впечатление, что его посадили.

– Да, он действительно сидел.

– И за что же?

– За жестокое обращение с лошадьми.

– За что?! – Я был ошеломлен.

– В первый раз его посадили за жестокое обращение с лошадьми. Это случилось задолго до твоего рождения. Тогда Винну Лизу было, наверное, лет двадцать. Он и еще один юнец вырезали у лошади язык. И мне кажется, они делали это не раз, прежде чем их поймали. Я не знала об этом до тех пор, пока мы не переехали в Челтенхем. К тому времени Винну Лизу было уже за тридцать, и он во второй раз попал в тюрьму, теперь уже за драку. Боже мой, я столько лет об этом не вспоминала! Это был ужасный человек. Он иногда заходил в офис, потому что в то время жил на дальнем конце ипподрома. Только вот потом он уехал куда-то, по-моему, в Австралию. Он вечно жаловался на «бюрократические преграды», и я терпеть его не могла. Он разговаривал по телефону, а я ни о чем другом не могла думать, кроме как о тех несчастных лошадях, которые медленно умирали, потому что он вырезал им язык. Люди говорили, что он поплатился. Это, конечно, быльем поросло, но я считаю, что прошлое людей – часть их самих. И если это было в нем, когда ему было двадцать, то останется и в пятьдесят, и в шестьдесят, даже если он и не делает ничего подобного сейчас. Ты понимаешь меня? Если он снова в Англии, постарайся с ним не сталкиваться, сынок, постарайся.

– Хорошо, мамуль, – пообещал я. – А с кем он дрался?

– Что? Боже мой… Я не помню. Он вышел из тюрьмы незадолго до нашего приезда в Челтенхем. Работая на ипподроме, невозможно было не слышать о нем. Дай-ка подумать… Точно! – вдруг вспомнила она. – Его посадили не просто за драку. Он со строительным пистолетом, ну, знаешь, которым доски скрепляют, напал на какого-то молодого человека и прострелил ему скобками джинсы, буквально пришил их к телу. Винн Лиз мстил ему, ведь тот переспал с его девушкой, а скобки – чтобы впредь не мог спустить штаны.

– О Господи!

– Сейчас это может показаться забавным, но тогда человеку со скобками в теле пришлось лечь в больницу, чтобы их вынуть. И поговаривали, что они попали в самые болезненные места, так что этому парню вряд ли удастся лечь в постель с кем бы то ни было вообще, не говоря уже о девушке Винна Лиза.

– А почему я никогда об этом не слышал?

– Не знаю, сынок, может, и слышал, только не от меня. Я бы ни за что не стала тебе такое рассказывать. Ты был тогда совсем еще крошкой. Хотя ты и так очень не любил Винна Лиза, прятался, если он заходил в офис. Ты делал это интуитивно, ты его просто не переваривал. Вот я и стала пугать тебя им. Для этого мне даже не пришлось говорить про все эти ужасы. Я боялась, что, если расскажу, как он вырезал у лошадей языки, ты не сможешь спать спокойно по ночам. Да и теперь я ни за что не стала бы рассказывать подобное ребенку, пусть даже современные дети и так знают, что в мире полно всякой грязи.

– Спасибо, что не рассказала, – сказал я. – Мне было бы очень неприятно знать об этом.

– Ты всегда был чудесным ребенком. Погладили по головке. А что? Мы ведь всегда были друзьями.

– Ладно, – сказал я. – Давай-ка вспомним еще пару имен. Что ты помнишь о Ронни Апджоне?

– Апджон… – Было ясно, что у нее возникли неприятные ассоциации, но вспомнить точно она пока не могла.

– Апджон и Трэверс, – подсказал я. – Кто такие Апджон и Трэверс?

– Родненький, понятия не имею. Трэверс – так звали мальчика, с которым ты ходил в школу. Ты его так и звал Трэверс – по фамилии. Он, бывало, заходил поиграть с тобой. А его мать разводила сиамских котов.

– Я его не помню.

– Это было так давно! Словно в другом мире.

– И сейчас я снова в него вернулся, в этот мир.

– Правда. Тебе это, наверное, кажется странным?

– Да, – невольно согласился я, – ты права.

– Кого ты еще там встретил? Ведь встретил?

– Дж. Роллса Иглвуда. Я помню его. Только теперь он постарел и ходит с тростью.

– Дж. Роллса! Ну, Рассет ты вряд ли помнишь.

– Голую Задницу?

– Конечно, как ты мог забыть!

– Я помню, как погиб Джимми.

– Бедняжка. Такой был милый ребенок!

– В Дж. Роллсе есть что-то от тирана, – сказал я.

– А у него это было всегда. Он и у себя во дворе командовал, и во всем поселке. Так это старое чудовище все еще тренирует… Он не допустил бы в своем присутствии ни одного плохого слова о Рассет. Одного жокея он вышвырнул только за то, что тот смеялся над сальной шуточкой, отпущенной в ее адрес. Об этом ходило столько разговоров. И что же сталось с Рассет?

– Еще не знаю. Тут теперь фигурирует внучка по имени Иззи. Некоторое время они встречались с Кеном Макклюэром. – Я помолчал. – Мам, ты не знаешь, случайно, почему наложил на себя руки Кении Макклюэр?

На какое-то мгновение она задумалась.

– По-моему, из-за депрессии. Ему пришлось пережить сильное потрясение. Его все любили. Он частенько брал тебя с собой на объезды, покататься в джипе. Я никогда не верила сплетням.

– Каким сплетням?

– Что-то, связанное с медикаментами. Он выписал не то лекарство, какое-то ужасное лекарство. Но это всего лишь сплетня. Люди никак не могли понять, почему он наложил на себя руки, если все его так любили. Это было так ужасно.

– А как он убил себя?

– Выстрелом из пистолета. Разнес себе голову. Солнышко, не заставляй меня вспоминать. Мне так больно об этом думать.

– Прости.

Ее реакция удивила меня. Я никогда не задумывался над ее любовными увлечениями, потому что, насколько я знал, в промежутке между первым и вторым замужеством их просто не было. Но теперь, судя по ее фотографиям, на которых ей было двадцать с чем-то лет, я понимал, что в то время она была открыта для любви. Она всей душой ждала своего Джона Дарвина.

Мама всегда очень чутко понимала мое молчание. И сейчас она сказала:

– Кении был женат. Я не хотела, чтобы он оставлял жену и детей. Это длилось недолго и было за много лет до того, как он покончил с собой. Мы часто виделись, но остались просто друзьями. Ты это хотел узнать?

– Думаю, да.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты рассказал об этом своему другу Кену.

Я улыбнулся.

– Хорошо, не буду.

– Он был замечательным человеком, сынок.

– Я тебе верю.

– Знаешь, – сказала она проникновенно, – ты должен помочь Кену выкарабкаться из беды. Не позволь ему повторить ошибку своего отца. Я бы все на свете отдала, чтобы узнать, что беспокоило Кении… Чтобы остановить его. Но он так и не сказал мне… Мы больше не были так близки, как раньше… Помоги его сыну ради меня и Кении, ладно?

Я был ужасно тронут. Родители иногда подбрасывают нам такие сюрпризы!

– Если сумею, обязательно помогу ему, – пообещал я.

На следующий день, в восемь часов утра я отправился в клинику с твердым намерением выпытать у Кена все, что только смогу. Но вместо спокойной конфиденциальной беседы ранним воскресным утром я обнаружил, что в клинике полно народу и все ужасно чем-то обеспокоены.

Полиция преградила въезд на парковочную площадку, но вся она и так была заполнена полицейскими машинами, на некоторых из которых работали мигалки.

Я хотел было пройти пешком, но меня остановил представитель закона. В глубине двора я увидел Кэри Хьюэтта в его, теперь уже привычном для меня, состоянии отчаяния. Другим я его просто не видел. Рядом стоял Кен, и было видно, что он напряжен до предела.

– Туда нельзя, сэр, – сказал представитель власти.

Я крикнул:

– Кен!

Он услышал, поднял голову, помахал и пошел ко мне.

– Бог его знает, что творится, – сказал он. – Пожарные и страховые агенты провели здесь вчера весь день, искали неопровержимые доказательства поджога.

– И нашли?

– Не знаю. Они не говорят. Зато они нашли труп.

ГЛАВА 6

– Чье тело? – автоматически спросил я.

– Никто не знает, – ответил Кен. – Кэри только что приехал, сразу после меня. – Мы разговаривали через барьер, так как полицейский заявил, что я, как неуполномоченное лицо, не могу войти. – Я его уполномочиваю, – серьезно сказал Кен. – Я здесь работаю, и он мне очень нужен.

Полицейский немного поколебался, быстро огляделся вокруг и, не увидев поблизости ни одного вышестоящего чина, позволил мне войти, как бы не заметив этого. Я прошел с Кеном и присоединился к группе людей, окруживших Кэри Хьюэтта, который взглянул на меня невидящими глазами и не пытался опротестовать мое присутствие.

Он был одет по-воскресному небрежно: в клетчатую рубашку и свитер – в отличие от его строгой рубашки с галстуком под белым медицинским халатом. Он утратил былую авторитетность и теперь превратился в чем-то обеспокоенного и озадаченного человека. «У него, наверное, не было времени побриться, – подумал я, увидев его лицо, покрытое серой щетиной, – да и позавтракать не успел, потому и выглядит осунувшимся и голодным». Это новое потрясение заметно состарило его.

– Я не представляю себе, кто мог оставаться в здании так поздно, – говорил он. – Когда мы уходили, мы все заперли, как обычно. И проверили, все ли вышли. Если же кто-то и был внутри, то это не наши.

– А может, это сам поджигатель, – высказал предположение один из стоявших рядом людей. – Часто негодяи попадают в ими же подстроенную ловушку.

Как я потом выяснил, это был полицейский в обычной одежде, но мне его никто не представил, и я так и не узнал его имени. Терпимое отношение Кэри к моему присутствию повлияло на отношение ко мне остальных. Позднее он даже заметил, что рад за Кена, что у него есть друг, который может его поддержать, и сокрушался о своем одиночестве.

В это время внутри обгоревшего здания работая патологоанатом. Но передвигаться нужно было очень осторожно, так как стены в любой момент могли завалиться от самого легкого прикосновения. Позднее я выяснил, что обгоревший труп нашли в той части, которая раньше служила аптекой.

Тело было изуродовано до неузнаваемости, даже его пол пока не определили.

– Похоже, тело нашли еще вчера вечером, – тихо сказал мне Кен. – Но, поскольку было уже темно, да и место небезопасно, решили оставить все как есть до утра и уже при дневном свете во всем как следует разобраться. Поэтому тут установили патруль и вернулись утром, незадолго до моего приезда. Черт его знает, что творится!

– Могло бы быть и хуже, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду?

– Там мог оказаться один из вас. Кто-нибудь из ваших сотрудников мог потревожить поджигателя, и он поспешил бы от него избавиться.

– Да уж. – Но это предположение было для него не ново. – Если в боксах остаются пациенты, то кто-нибудь из нас обычно остается дежурить на ночь. Скотт вчера целый день присматривал за кобылой, да и я несколько раз заходил к ней. Мы с Белиндой навестили ее вчера, вернувшись из Стрэтфорда, а потом еще раз перед сном. Оба раза мы видели полицию, но я решил, что они здесь дежурят, потому что здание небезопасно. – Кен вдруг замолчал, словно подумав о чем-то другом. – Скотт должен быть здесь с минуты на минуту.

– Так с кобылой все в порядке?

– Плюнь три раза через левое плечо.

Мы с Кеном решили проверить, как чувствуют себя обе пациентки. Они, казалось, спали, мирно стоя в своих боксах, живые и выздоравливающие.

– А с этой что? – спросил я, подойдя к соседним воротам.

– У нее что-то с легкими. Дисфункция на вдохе при физической нагрузке: одна сторона глотки парализована. У крупных лошадей это часто встречается. Я вставил распорку, чтобы поддерживать эту часть глотки постоянно открытой, это значительно облегчит ей дыхание. Мы бы еще вчера отправили ее домой, но тренер сказал, что ему некогда будет за ней присматривать, и попросил оставить ее до завтра. Слава Богу, с ней не было никаких проблем.

– Ты оперировал ее здесь, в больнице?

– Конечно.

– Под полным наркозом?

– Да. Операция была довольно длительной, что-то около пятидесяти минут. Я оперировал ее в среду утром. Она была предварительно записана на операцию недели за две. Это не срочный случай.

– А те лошади, что погибли, требовали неотложного хирургического вмешательства?

Он подумал и покачал головой:

– Один жеребец скончался уже здесь, в боксе, от сердечного приступа, который случился после успешной операции на коленном суставе. Там не было ничего сложного: тридцатиминутная артроскопия. Я вынул у него из колена осколок отколовшейся кости.

– Скончался здесь? Кен кивнул.

– Это был ценный жеребец. Мы все делали с особой тщательностью. После операции Скотт оставался здесь всю ночь, заходил к нему постоянно, следил за монитором. Он скончался совершенно неожиданно, еще за минуту до этого с ним было все в порядке.

– Ты в этом никак не можешь быть виноват.

– Скажи об этом его владельцу. Когда жеребец умер, он был здесь, в этом вся беда.

– Это произошло на глазах у Скотта?

– Нет, не думаю. Честно говоря, по-моему, Скотт уснул, хотя клянется, что нет. Но трудно не спать всю ночь, если ничего особенного не происходит. К тому же он проработал весь день. Когда я уходил, он не спал, а это было вскоре после того, как я заглянул к лошади – где-то около одиннадцати. В пять утра Скотт позвонил мне весь в панике, однако полагаю, что жеребец к тому времени был уже мертв около часа. Мы сделали аутопсию, но, – он пожал плечами, – не обнаружили никаких промахов. Его сердце просто остановилось.

– Это нормальное явление?

– Не совсем. Такое может случиться после тяжелой физической нагрузки. Лошади иногда гибнут в стойлах после скачек.

– Ты составил перечень, о котором я тебя просил?

– У меня не было ни минутки свободной.

Он отвел глаза от пациента, который выжил, и погрузился в тягостные раздумья о тех, что погибли. Он выглядел подавленным, как никогда прежде.

– В чем была твоя ошибка?

Он порывисто посмотрел на меня, сник и тихо сказал:

– Ни в чем.

– Что-то же было не так.

Мне показалось, что он собирался уже кивнуть, но решил еще раз все взвесить. Я сказал:

– Почему бы тебе просто не рассказать мне обо всем?

Кен грустно посмотрел на меня и пожал плечами.

– Первый случай… – неуверенно начал он, еще не решив окончательно, стоит ли рассказывать. – Я потом долго думал… Может, я прозевал… Но это невозможно… Во всяком случае, не может быть, чтобы смерть наступила от этого, он должен уже давно выйти из организма.

– Что, Кен? Что должно было выйти?

– Атропин, – сказал он.

Я понял, почему Белинда была так уверена, что я не смогу во всем разобраться с точки зрения ветеринарии. Для меня «атропин» – было словом, которое я слышал прежде, но не удосужился узнать, что оно означает.

– Это что, яд? – спросил я и понял, что Кен засомневался, сможет ли он объяснить мне все.

Но он терпеливо ответил:

– Он может воздействовать на организм как яд. Это белладонна. Но, с другой стороны, он все же используется в медицине. Он снимает мышечное напряжение, устраняет судороги.

– И может вызвать остановку сердца? Кен покачал головой.

– Определенная его концентрация в организме лошади может вызвать илеус.

Я с недоумением посмотрел на него.

– Прости, он может остановить продвижение пищи в кишечнике. При определенной концентрации атропина кишечник перестает работать и переполняется жидкостью и газами, а это вызывает жуткие боли. При подобных симптомах мы срочно оперируем животное. Но никаких внешних признаков непроходимости или заворотов обнаружить не удается. Во время операции можно выпустить газы, опорожнить толстую кишку, как я и сделал это в прошлый раз, и все… Потом зашить. Кишечник начнет работать нормально, как только атропин прекратит свое действие. Однако произошло другое. Они обе умерли под наркозом.

– Обе!

– Я не уверен.

В этот момент, так некстати, появился Скотт и окликнул Кена, чтобы тот подошел к полицейскому и попросил пропустить его за барьер. Кен ушел и вернулся не только со Скоттом, а еще с двумя ветеринарами: Оливером Квинси и Люси Амхерст, живыми доказательствами того, что новости распространяются со скоростью света даже по воскресеньям и даже до завтрака.

– Вы ведь знаете Питера? – представил меня Кен двум своим коллегам. Те безразлично кивнули. В данный момент их волновало лишь то, кто погиб во время пожара.

Оливеру Квинси разболтал об обнаруженном трупе его приятель, работавший в полиции. Квинси тут же позвонил всем сотрудникам клиники. Не успел он договорить, как появились еще двое: Джей Жарден и Айвонн Флойд. За ними следом шла Белинда, расстроенная, что узнала новость не от Кена, а от Айвонн.

Стоило мне один раз разобраться, кто из них кто, и больше я уже не путал их. В отличие от Ронни Апджона, обладателя безликой внешности, все ветеринары отличались выразительными чертами лица.

Посовещавшись, они двинулись к центральному входу. Мы с Белиндой и Скоттом шли следом. Из приемной в кабинет были принесены стулья, и там состоялось небольшое собрание. Не было лишь Кэри Хьюэтта: он остался снаружи, с представителями официальных властей. Его коллеги решили, что он немногим мог бы им помочь, и начали без него.

Люси Амхерст потребовала объяснений, что же происходит. Но, конечно, никто не смог этого сделать.

– У нас лошади гибнут чаще, чем на мясокомбинате, – возмущенно говорила она. – Теперь эти разборки с поджогом, а тут еще труп вдобавок. Это, черт возьми, не смешно.

Люси была приятной женщиной среднего возраста, с практичным складом ума. У нее были здоровые, чистые ногти, крепкое телосложение сельской женщины и приходящая с возрастом благосклонность к пони-клубам в глазах.

Она уселась в кресло за письменным столом, будто имела на это первоочередное право. Все относились к ней с уважением, как к старшей, если не по возрасту, то по продолжительности работы в фирме. Она остановила на мне свой начальственный взгляд и сказала:

– Простите, мы знаем, что вы друг Кена, что вы помогали ему, и что Кэри относится благосклонно к вашему присутствию, но, мне кажется, вы могли бы рассказать о себе поподробнее. Мы просто не знаем вас, понимаете? Нам вовсе не хотелось, чтобы посторонние слышали, о чем мы говорим между собой.

– Я полностью вас понимаю, – сказал я нейтрально. – И, конечно, уйду, если вы так решите. Но, э-э-э, возможно, я сумел бы помочь вам кое-что прояснить.

– Вы что, частный детектив? – Она нахмурилась: эта мысль пришлась ей не по душе.

– Нет, но так или иначе, мне приходится проводить расследования. Моя работа и заключается в том, чтобы прояснять ситуации.

– Он государственный служащий, – сухо сказала Белинда. – Какой-то там секретарь.

Как правило, британцы не имеют ни малейшего представления о служебных рангах. Однажды специального уполномоченного, этого ужасно строгого господина, который сам назначал на руководящие должности знатных господ, спросили, в каком отеле он работает и как скоро может вызвать такси. Ветеринары, правда, не интересовались моими способностями в машинописи и стенографии, но решили, что это и есть то, чем мне приходится большей частью заниматься.

– Сыщик, – презрительно фыркнул Джей Жарден.

Люси Амхерст оценивающе посмотрела на меня.

– В сложившейся ситуации мы не сможем вам заплатить.

– Это будет моим свадебным подарком Кену и Белинде.

Она едва заметно улыбнулась и начальственно окинула взглядом присутствующих:

– Если он хороший сыщик, почему бы нам не принять его предложение? Бог свидетель, нам в самом деле есть в чем разобраться. А если он так ничего и не выяснит, все равно хуже не будет.

Присутствующие пожимали плечами. Никто не проявил особого энтузиазма. Я просто тихо остался, и больше к этому вопросу не возвращались.

Джей Жарден, специалист по крупному рогатому скоту, был невысоким, худощавым, уверенным в себе молодым человеком, совсем недавно окончившим ветеринарный колледж. Его речь настолько изобиловала суперсовременной технологической терминологией, что иногда даже его коллеги просили разъяснений. Он был самым молодым в коллективе, и мне показалось, что коллеги его не особенно любили.