Текст книги "Портрет дамы"

Автор книги: Диана Стаккарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

ЭПИЛОГ
ДУРАК

Глупость – это щит стыда…

Леонардо да Винчи. Кодекс Тривульциано

На похоронах Катерины меня не было, но Луиджи рассказал, что погребальная церемония была роскошна. Изуродованное огнем тело обернули тончайшим полотном и убрали цветами и зелеными ветвями, а потом Катерина упокоилась в семейной усыпальнице рядом с графом ди Сасина и остальными представителями его рода. Не знаю, возможно, сама Катерина предпочла бы найти вечный покой в скромной и неприметной могиле, возле своей настоящей матери. Однако всю свою жизнь она прожила дочерью графа – и похоронена была как графиня, а не как дочь бедной служанки.

Несмотря на трагическую смерть Катерины, Моро не изменил своих планов. У него было в достатке кузин и племянниц, из которых можно было выбрать новую невесту для герцога Понтальба. Что же до самого жениха, он, казалось, не обратил ни малейшего внимания на то, как бесцеремонно заменили одну его невесту на другую. Какая разница – ведь он все равно получал земли и приданое; обещанные ему Моро, и его это вполне устраивало.

Я так никогда и не узнала, где похоронили Грегорио: среди могил его солдат или рядом с Лидией и маленькой девочкой, которая и была настоящей графиней. Честно признаться, я и не хотела знать, где его могила. Если бы я это знала… боюсь, я не удержалась бы и отправилась бы туда, чтобы обнять могильный холм и не размыкать этих объятий до самой смерти.

Ибо в тот самый последний миг, когда я взглянула в его глаза, я поняла, что любила этого человека, и неважно, что он успел натворить и что еще собирался сделать. Позднее, уже после той страшной ночи я все рассказала Луиджи, перемежая свой рассказ всхлипами и рыданиями – все о наших встречах с Грегорио и о его желании – не знаю уж, насколько оно было искренним, чтобы я стала его женщиной…

Обычно неприветливый и резкий, портной на этот раз слушал меня с неподдельным участием. Не знаю, одобрял ли он меня – но чувства мои, похоже, понял. Возможно, он выслушал меня просто из сочувствия, потому что на всем белом свете больше не было человека, которому я могла бы излить свою душу.

– Почему Грегорио сделал это?! – восклицала я сквозь слезы, снова и снова вспоминая трагические события той страшной ночи. – Разве смерти Катерины было недостаточно? Он не должен был умирать!

– Возможно, должен, – тихо пробормотал портной. – Сократив ее мучения, он искупил хотя бы часть тех грехов, которые совершил прежде.

Эти слова не успокоили меня, но лишь вызвали новую бурю страданий. Наконец, когда я совсем обессилела от слез, Луиджи уложил меня спать, уверив напоследок, что я могу оставаться в его доме сколько пожелаю.

Лежа в одиночестве на узкой постели и глядя на тусклый свет пасмурного дня, я вдруг вспомнила, что не сказала Луиджи о ранах Леонардо. Раскаяние охватило меня, я укоряла себя в том, что совсем забыла об учителе, а он, возможно, лежит сейчас в горячке и бреду, и раны его воспалились – а я не сделала ничего, чтобы помочь ему.

Сквозь раскаяние, сквозь горькие слезы я чувствовала и легкие уколы злости на Леонардо, которые постепенно становились все сильнее. В конце концов, именно он заставил Катерину прийти в башню – хотя он клялся, что этого не произойдет. Если бы он сдержал слово, ничего бы не случилось.

Не вмешайся он, Грегорио был бы сейчас жив!

На следующий день я позаимствовала из запасов Луиджи простое платье и отправилась в замок. Эста, Изабелла и Розетта сидели в покоях графини и плакали, когда я неслышно проскользнула в дверь. Они приветствовали меня радостными криками – девушки боялись, что я погибла в огне пожара, оттого меня и нет нигде. Хотя башня была построена с таким расчетом, чтобы даже самый яростный огонь не смог миновать большую комнату и распространиться дальше, они боялись самого худшего – всякое может случиться.

Я только отмахнулась от их расспросов – слишком истощены были мои душа и тело, чтобы вновь рассказывать о пережитом ужасе. Я молча собрала свои пожитки и стала прощаться с девушками.

– Я должна вернуться к своей семье, – сказала я. – У меня не хватит сил оставаться в замке после смерти графини.

Они кивали, соглашаясь со мной, и заверили меня, что все прекрасно понимают и не будут пытаться отговорить меня, – я была благодарна им за эти слова. Однако когда я уже была в дверях, кто-то осторожно дернул меня за юбку, заставив остановиться.

Я поглядела вниз и увидела Пио. На этот раз на нем не было расшитого золотом ошейника, и длинный хвост, обычно задорно задранный, был робко поджат между длинными тонкими ножками. Влажные темные глаза смотрели на меня с тревогой и тоской.

Эста тихонько вздохнула.

– Он знает, что что-то не так. Он ее ждет… и не знает, что она больше не вернется.

Я кивнула. Затем, вспомнив обещание, данное Катерине, негромко окликнула Пио, зовя его с собой.

Он всю дорогу доверчиво жался к моим ногам – вдвоем мы возвратились в дом Луиджи. Он не обратил на моего маленького компаньона ни малейшего внимания, сердито усадил меня за стол, молча вооружился ножницами и принялся превращать меня обратно в Дино.

Позже, когда я вновь была острижена, как мальчик, и облачилась в привычные зеленые штаны и коричневую тунику, Луиджи заговорил, и голос его звучал сердито.

– Твой учитель приходил сегодня утром повидать тебя, хотя вовсе не обязан был это делать. Он был ранен, довольно серьезно. Сумел зашить свои раны – и почти наверняка сохранит способность действовать обеими руками, как раньше. Почему ты мне ничего не рассказала об этом?!

– Леонардо сам может о себе позаботиться! – холодно ответила я и принялась кормить Пио кусочками мяса, которые прихватила на кухне замка, когда уходила.

Брови Луиджи сошлись на переносице.

– Неблагодарное дитя! Тебя не заботит, что твой учитель страдает от боли? Ты должна вернуться в его мастерскую и заботиться о нем. По крайней мере, ты должна вернуться, чтобы он о тебе не тревожился и знал, что с тобой все хорошо.

«Но со мной вовсе не все хорошо! – кричал голос внутри меня. – И я боюсь, со мной уже никогда не будет все хорошо…»

Однако вслух я сказала совершенно спокойно:

– Ты прав, Луиджи. Я пойду и поговорю с ним, а заодно узнаю, как он.

Во второй раз за этот день я отправилась в замок – Пио по-прежнему не отставал от меня, и я все время смотрела на него, чтобы только не поднимать глаза на страшные башни, принесшие столько зла в этот мир.

Миновав ворота, я увидела давешнего наемника со светлыми усами – он разговаривал с каким-то человеком. Сегодня он был одет иначе – в кожаную куртку и черно-красные штаны, как когда-то одевался Грегорио. Довольно равнодушно подумала я о том, что, возможно, его повысили до звания капитана – после того, что произошло.

Большая общая мастерская, к счастью, была пуста – все подмастерья работали наверху, с фреской. Будь они здесь – не избежать бы мне града вопросов, на которые я вряд ли смогла бы ответить.

Дверь в мастерскую Леонардо была открыта. Я увидела, что он сидит на стуле, работая над очередным наброском. Почти бесстрастно отметила я бледность его лица и пятна лихорадочного румянца на щеках. Вероятно, раны вызвали лихорадку – разумеется, ему следовало лечь в постель, а кому-то из учеников – ухаживать за ним.

Только не мне! Пусть Константин или кто-то другой… но я не стану этого делать!

Эта мысль остановила меня, я замешкалась в дверях, уже не испытывая уверенности в том, что хочу с ним поговорить. Пио таких сомнений не знал; счастливо взвизгнув, он кинулся в комнату и через мгновение очутился на коленях у Леонардо.

Нога Леонардо – которую ранил Грегорио – была туго забинтована, и я заметила гримасу боли на лице учителя, когда маленькая собачка задела больное место. Впрочем, он тут же улыбнулся, по-видимому, искренне радуясь маленькому посетителю.

– Пио! – негромко воскликнул он, ласково трепля собачку за уши. – А я как раз думал, как ты поживаешь, дружок!

Затем, сообразив, что собака вряд ли пришла бы к нему самостоятельно, Леонардо обернулся – и встретился с моим холодным взглядом.

– Дино! – в голосе учителя звучала та же радость. Он неловко поднялся со своего стула, пересадив Пио на скамеечку, стоявшую рядом.

Леонардо шагнул ко мне со словами:

– Луиджи говорил, что я приходил повидать тебя? Я знал, что у него ты в безопасности, но не хотел надолго оставлять тебя, учитывая все трагические события. Хорошо, что ты вернулся, потому что нам многое надо обсудить.

Вероятно, он заметил мою неуверенность, сомнения, отразившиеся на моем лице, потому что замолчал и пристально посмотрел мне в глаза.

– Ну что же ты, мальчик мой? Входи, садись рядом.

– Я не могу.

В полном молчании он смотрел на меня, а затем кивнул.

– Хорошо. Как хочешь. Надеюсь, ты извинишь меня, если я сяду? Боюсь, стоять мне немного больно.

«Не так больно, как умирать!» – вспыхнули в моем мозгу гневные слова, однако я смогла обуздать свои чувства и не произнесла их вслух.

Впрочем, благоразумие и сдержанность оставили меня уже через мгновение, едва Леонардо вновь опустился на стул.

– Зачем вы это сделали? Зачем позволили Катерине прийти в башню, раз говорили, что не допустите этого?!

– Я и не хотел этого. – Леонардо грустно посмотрел на меня. – Но я знал, что она не поверит, пока не услышит правду из уст самого капитана. Однако и представить не мог, что все это закончится столь трагически. Мне казалось, так будет лучше.

– Леонардо, вы уверены, что всегда знаете – как лучше?!

Мой голос отчаянно зазвенел под сводами мастерской, мой яростный взгляд скрестился со взглядом учителя. Он смотрел на меня с изумлением еще большим, чем если бы я неожиданно отвесила ему пощечину.

Я и сама сожалела о своем взрыве, но плотину уже прорвало – и поток было не остановить. Я почти кричала:

– Мне всегда казалось – вы знаете все на свете, и вы ни разу не заставили меня в этом усомниться. Вы приложили все усилия к тому, чтобы каждый человек в Милане знал: великий Леонардо – мудрейший человек, возможно, на всем белом свете. Только секрет-то в том, что знаете вы не больше, чем любой из простых смертных, а порой и гораздо, гораздо меньше!

Леонардо озадаченно нахмурился.

– Я уже говорил тебе, что ошибся, страшно ошибся. Если бы я мог повернуть время вспять… неужели ты думаешь, я бы не постарался этого не допустить? Поверь, я скорблю по Катерине не меньше, чем ты.

– Да разве вы умеете? Для того чтобы испытывать скорбь, надо уметь любить! А я не думаю, что вы это умеете!

Лицо Леонардо исказилось от гнева, он начал приподниматься со стула.

– Думай, что говоришь, Дино! Я не потерплю такого неуважения. Ты мой подмастерье, и я…

– Я больше не ваш подмастерье!

С этими словами я в ярости сорвала с себя коричневую тунику, оставшись лишь в рубахе и штанах. Швырнув тунику к ногам Леонардо, я крикнула:

– Найдите кого-нибудь другого, чтобы выполнял ваши поручения, шпионил для вас и шлялся вместе с вами по ночам! Я не хочу вас больше видеть, никогда!

Не дожидаясь ответа Леонардо, я окликнула Пио:

– Пио! Ко мне!

Песик не двинулся с места, и я воскликнула:

– Отлично! Оставайся с ним, предатель, а я не стану!

Ничего не видя от слез, я кинулась прочь из мастерской, через внутренний двор замка, к воротам.

Задержавшись всего на несколько мгновений, пока стражники открывали мне ворота, я все так же, бегом, добралась до дома Луиджи.

Портной удивленно посмотрел на меня, цепкий взгляд его маленьких темных глаз мгновенно заметил, что я полураздета. Торопливо вытерев рукой слезы, я выпалила:

– Я больше не подмастерье Леонардо Флорентинца!

Луиджи вздохнул и медленно кивнул. Затем, с трудом поднявшись из-за рабочего стола, он произнес:

– Мне тоже требуется подмастерье. Если ты не против – это место твое.

Не в силах вымолвить ни слова, я просто кивнула. Луиджи снова вздохнул, побрел к шкафам и достал с одной из полок синюю тунику – в таких ходили все его подмастерья.

– Думаю, тебе это подойдет, – сказал он и протянул мне одежду. – Надевай – и я познакомлю тебя с двумя моими учениками.

Я привыкла к жизни в мастерской Луиджи быстрее, чем думала. Конечно, я совсем не умела шить – но зато я отлично мела полы. Луиджи обучил меня нескольким простым стежкам и позволил практиковаться на ношеной одежде, которую я училась чинить. Как ни странно, мой опыт художника помог мне – я безошибочно и со вкусом подбирала цвета ткани и нитей, шнуры и пуговицы для платьев и камзолов. Два других подмастерья, Джованни и Батто, помнили меня по прошлым визитам Леонардо к Луиджи и встретили радушно и дружелюбно. Дни летели незаметно.

Труднее было пережить ночи. Лежа в своей узкой постели в самом углу лавки Луиджи – он придумал какой-то предлог, чтобы отгородить мой угол занавеской, – я бездумно таращилась в темноту и снова и снова вспоминала былые времена. И каждое утро я вставала – а щеки мои были мокры от слез, которые я проливала ночи напролет.

К концу четвертой недели моего ученичества Луиджи дал мне поручение. Вручив мне несколько флоринов и какой-то список, портной сказал:

– Вот деньги. Отправляйся на главную площадь перед собором. Прямо за фонтаном есть лавка, хозяин которой продает изумительные кружева. Купи все, что указано в списке, – и не задерживайся.

– Конечно, синьор! – отвечала я, стараясь отогнать нахлынувшие воспоминания, связанные с собором. – Я вернусь так быстро, как только смогу.

Я шла узкими улочками, против воли радуясь своему маленькому путешествию в лавку. Ведь я все это время выходила на улицу, только чтобы опорожнить ночной горшок.

День был теплым, бирюзовые небеса не омрачало ни единое облачко, и впервые с той страшной ночи я почувствовала, как боль моя хоть немного унялась.

Выйдя на широкую квадратную площадь перед собором, я внимательно огляделась, ища ту лавку, о которой говорил Луиджи – и не могла не бросить взгляд на фонтан.

Это был все тот же мраморный бассейн, в который однажды Грегорио грозился меня окунуть. Сердце мое забилось немного чаше. Хотя я направлялась к фонтану, ноги словно сами понесли меня к величественному собору, возвышавшемуся над площадью.

Прикосновение к ручке тяжелой двери было знакомым, как была знакомой и прохладная тишина внутри собора, полутьма и окутавший меня сладкий запах ладана. Как и в тот день, я постояла на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку. Затем мои шаги гулко зазвучали под сводами собора, я медленно двинулась вперед, туда, где в дальнем приделе, в узорчатом окне, разноцветным стеклом был выложен образ святого Михаила.

Возможно, все объяснялось просто углом падения солнечных лучей – однако витраж сиял таким изумительным светом, что у меня дух захватило от этой красоты. Изменилось и еще кое-что.

Раньше меня всегда очаровывала чувственная красота святого и та безжалостная решимость, с которой он вздымал свой меч. Однако сейчас я разглядела на прекрасном лице еще и легкую грусть – словно святой Михаил в глубине души скорбел по погибшим и сожалел о том, что Господь избрал его орудием разрушения и убийства…

– Святой Михаил, личный мститель Господа Бога! – раздался негромкий голос у меня за спиной.

Я оглянулась – и увидела старого священника, который недавно – целую вечность назад – нашел нас с Грегорио в одном из укромных уголков собора. На мгновение меня охватила паника, мне показалось, что он меня узнал, – но это было, конечно же, невозможно.

Сейчас его лицо было спокойно и не искажено гневом. Он слегка улыбался, тонкие сухие губы кривились, словно от удовольствия. Его улыбка чем-то напомнила мне улыбку Леонардо. Возможно, когда-нибудь учитель будет выглядеть именно так: улыбка на устах и спокойная, усталая мудрость в глазах.

Я смогла лишь кивнуть в ответ, но, похоже, священник и не ждал ответа. Все тем же негромким, чуть дребезжащим голосом он продолжал:

– Много раз я просил у архангела заступничества, когда видел несправедливость, которую требовалось исправить. И он ни разу не подвел меня.

– Тогда, возможно, он поможет и мне? – сорвался с моих губ горький смешок.

Священник покачал головой.

– Дитя мое, ты должен помнить: гнев святого Михаила – не его прихоть или черта натуры. Это праведный гнев, его не питают ни злоба, ни обида – единственный гнев, который может быть оправдан в этой жизни.

– Но что же мне тогда делать, отче? – тихо всхлипнула я. – Гнев жжет мое сердце, и пламя это столь сильно, что я не знаю, угаснет ли оно когда-нибудь…

– Есть лишь один способ погасить этот огонь, и способ этот – прощение.

Он помолчал, а затем возложил худую старческую руку мне на голову, благословляя.

– Найди в своем сердце прощение, – мягко произнес он. – Найди – и освободишься от боли, которая терзает тебя.

Я закрыла глаза, чувствуя, как они вновь наполняются слезами. Когда же открыла их, священника уже не было. Померк и свет, исходящий от фигуры архангела, теперь ярко сиял лишь его золотой меч.

Рыдание вырвалось из моей груди, затем всхлип. А потом я почти бегом направилась к дверям собора, чувствуя, как с каждым шагом на сердце становится все легче.

Оказавшись на площади, я торопливо вытерла слезы и поспешила в лавку, о которой говорил Луиджи. Нетерпеливо ожидала я пока купец отрежет необходимое количество кружев. Сверток, который он дал мне в обмен на деньги, был тяжел, но я почти не замечала его веса, пока бежала обратно через площадь и по узким улочкам города, торопясь в мастерскую Луиджи.

Я ворвалась в мастерскую, и портной уставился на меня, приоткрыв от изумления рот. Положив перед ним сверток, я выпалила, не в силах справиться с обуревавшими меня чувствами:

– Простите меня, синьор, но мне придется уйти!

– Конечно! – сухо ответил Луиджи, его густые брови вопросительно взмыли вверх, почти скрывшись в обильно тронутых сединой черных волосах. – А могу ли я поинтересоваться, куда именно ты так спешишь?

– В замок. Я должна поговорить с Леонардо!

– Тогда иди! – махнул он рукой.

Но я и без того уже была в дверях, а еще через миг неслась к замку так быстро, как никогда еще не бегала. Я понятия не имела, пожелает ли учитель видеть меня, не то что выслушать мои извинения. Но это было неважно. Важнее было то, что я наконец нашла в своем сердце возможность простить его, а возможно, тем самым вымолила прощение и себе самой.

Дверь в его мастерскую вновь была открыта, однако на этот раз он не сидел на стуле, а стоял перед мольбертом и рисовал, держа в руках небольшую палитру. Все его внимание было приковано к рисунку, и потому он даже не заметил меня, пока Пио, уютно свернувшийся возле его постели, не вскочил и не начал радостно лаять.

Леонардо обернулся – на лице его отразилось удивление.

– Дино? – он словно не верил, что видит меня перед собой.

Я кивнула, пытаясь отдышаться.

– Простите, что потревожил вас, учитель! Но мне очень нужно поговорить с вами… всего минуту!

– Ну разумеется!

Выйдя из-за мольберта, он направился ко мне. Я с облегчением увидела, что нога его совсем не беспокоит, повязки больше нет, и ступает он твердо и уверенно, лишь самую малость прихрамывая. Здоровой выглядела также и его рука – то, что он рисовал ею, убедило меня в том, что она полностью зажила.

Он был озадачен – это явно звучало в его голосе.

– Что же произошло такое, что ты так ворвался сюда? Надеюсь, наш друг Луиджи…

– Синьор Луиджи здоров! – торопливо заверила я учителя, и вздох облегчения вырвался из его груди.

Я медлила, кусая губы, а затем быстро проговорила:

– Я просто хочу поговорить!

– Присядь, если хочешь.

Я вновь покачала головой, однако теперь причиной моего отказа сесть было уважение – а не гнев.

– Я не сяду, учитель, пока не скажу все, что собирался…

Леонардо с любопытством смотрел на меня, я набрала воздуха в грудь и продолжала:

– Я здесь, чтобы принести свои искренние извинения за те ужасные вещи, что я наговорил в последнюю нашу встречу. Я не должен был задавать тех вопросов и обвинять вас в том, что ваша скорбь не так глубока, как моя. Я не могу взять назад те слова и даже не рассчитываю на ваше прощение – но я должен был его у вас попросить и сказать, что в сердце моем больше нет ни капли гнева или обиды на вас.

Произнеся все это, я опустила голову, покорно ожидая, что учитель укажет мне на дверь и велит убираться с его глаз. Однако вместо этого я услышала лишь тихий вздох.

– Ах, Дино, мальчик мой, я давным-давно простил тебя за те слова, сказанные во гневе и скорби. И рассердился я тогда, скорее, сам на себя – ибо в твоих словах было много правды. Все было – правдой.

– Нет! – я снова вскинула на учителя глаза. – Вы мудрее меня, вы никогда не делали ничего плохого и не хотели, чтобы оно случилось!

– Но мне, как и любому человеку, свойственно ошибаться – а я слишком часто стал забывать об этом.

Учитель мягко улыбнулся и протянул ко мне руку, коснулся моей головы тем же жестом, что и старый священник.

– Ты молод – но и ты обладаешь собственной мудростью, на которую я в своей гордыне не обращал внимания…

– Дино! – знакомый голос выкрикнул мое имя от дверей. Я обернулась и увидела Витторио, на лице его было написано смятение и радость.

Прежде чем я успела вымолвить хоть слово, Витторио кинулся ко мне и заключил в крепкие объятия – такие пылкие, что даже ноги мои оторвались от пола.

– Дино! – вновь вскричал он. – Я боялся, что никогда больше не увижу тебя! Я так скучал по тебе, и все остальные ребята тоже! Без тебя все было не то, не так! Скажи, скажи же, что ты вернулся и теперь все будет хорошо!

Я взглянула на учителя, он усмехнулся и кивнул. Повернувшись вновь к юноше, я улыбнулась – впервые с той страшной ночи.

– Да, Витторио! – твердо сказала я. – Я здесь, и все хорошо.

Его смех заставил даже Пио соскочить с постели и начать описывать круги по комнате.

– Я знал, знал! Теперь я должен пойти и сказать остальным!

Со счастливым смехом Витторио кинулся прочь из мастерской. Все еще улыбаясь, я обернулась к Леонардо. Он рылся в небольшом сундучке, стоявшем возле постели. Мгновение спустя он вынул из сундука хорошо знакомую мне коричневую тунику и протянул мне.

– Думаю, она по праву принадлежит тебе, мой мальчик. Надеюсь, наш добрый Луиджи не будет сильно гневаться на то, что я украл у него подмастерье.

Затем, видя мой взгляд, устремленный на мольберт, учитель спросил:

– Хочешь взглянуть на мою новую картину?

Я уже хотела кивнуть, но тут улыбка сбежала с моих губ.

– Это… это ведь не Катерина?

Я спросила это, понимая, что пройдет еще много времени, прежде чем я смогу без дрожи и слез взглянуть на ее портрет.

Леонард покачал головой.

– Портрет, который я нарисовал для Лодовико, висит где-то в парадном зале, среди бесчисленного множества портретов его родственников.

Видя мой вопросительный взгляд, учитель твердо сказал:

– Для Моро и всех остальных Катерина была дочерью графа, а пожар в башне – несчастным случаем. Что касается капитана, он погиб, как герой, пытаясь спасти графиню от огня.

Я с трудом проглотила тугой комок в горле. Я была несказанно благодарна Леонардо за то, что репутация Катерины и Грегорио осталась незапятнанной, – и мне не хотелось знать ничего больше. Я кивнула на мольберт.

– Так я могу взглянуть? Пожалуйста!

С легкой улыбкой он подвел меня к холсту. Мне хватило короткого взгляда – и я в изумлении перевела его на учителя.

– Но ведь это же… это мой портрет… вернее, портрет Дельфины?!

Лицо, смотревшее на меня с незаконченного холста, без сомнения, было моим собственным. Впрочем, в каком-то смысле оно было почти неузнаваемым. Спокойный, уверенный и немного задумчивый взгляд – у меня такого никогда не было. Роскошное платье было смутно знакомо, алое… когда-то принадлежавшее Катерине – она настояла, чтобы я надела его, когда моя собственная одежда была испорчена…

Леонардо пожал плечами.

– В тот день, когда ты сидел возле графини, а я рисовал ее… Я не мог отвести глаз от твоего лица. Что-то привлекло меня в твоем взгляде и задело какую-то струну в моем сердце. Тогда я сделал несколько набросков и отложил их, а несколько дней назад вернулся к ним и решил, что из этого может получиться стоящая вещь.

– Но что, если кто-нибудь узнает меня в этой даме? – с тревогой спросила я.

– Не бойся, мой мальчик! – рассмеялся учитель. – Видишь – я изменил цвет глаз с зеленого на карий, волосы светлее твоих… Я назову картину «Портрет дамы» – и никто ни о чем и никогда не догадается.

Я кивнула и тихо вздохнула.

– Что ж, мне надо вернуться к синьору Луиджи и сообщить, что я ухожу от него, – я слегка улыбнулась. – Думаю, он будет рад моему уходу, поскольку все время твердит, что я не в состоянии сделать ни одного ровного стежка.

– Передай доброму синьору Луиджи мои извинения! – сказал Леонардо, улыбнувшись в ответ. – И поторопись с возвращением. Если я правильно помню – тебе предстоит еще недели три размешивать гипс, прежде чем я позволю тебе вновь взяться за кисти.

Луиджи расстроился куда меньше, чем я боялась… или надеялась.

– Ба! Теперь ты снова – проблема Леонардо! – буркнул он на прощание, но сердитых ноток я в его голосе не расслышала.

Не протестовал он, и когда я благодарно обняла его, отдавая назад голубую тунику подмастерья и забирая узелок со своим пожитками.

Когда я вернулась, большая мастерская была пуста, и у меня осталось немного времени, чтобы собраться с духом перед встречей с моими товарищами. Вскоре они должны были вернуться на трапезу. Пользуясь их отсутствием, я распаковала свои вещи, припрятав платья и некоторые мелочи в сундук, стоявший в ногах моей старой кровати.

Последнее, что я положила в сундук – мой дневник. Я уже и не помнила, когда писала в нем последний раз; не хотелось мне и перечитывать его – слишком свежи и болезненны были воспоминания о тех днях. Но когда я уже клала дневник в сундук, четыре большие игральные карты вылетели из него и упали лицом вверх.

Аккуратно закрыв сундук, я подобрала карты и отправилась в мастерскую. Опустилась на колени перед небольшим очагом.

Почти вся колода Катерины погибла в огне. Возможно, мне стоило бы попытаться восстановить оригиналы и собрать колоду заново?

Глядя на эти маленькие шедевры, я приняла решение. Эти четыре будут лишь напоминать мне о страшной трагедии, которую они же и напророчили. Так пусть колода воссоединится – но воссоединится в огне.

Одну за другой кидала я карты в очаг, и они вспыхивали ярким цветным пламенем, чернели и съеживались. На мгновение мой взгляд задержался на последней… разрушенная Башня и летящие с нее тела людей… Совпадение ли это было – или карты знали будущее и пытались предупредить нас?

Увы, у них все равно не получилось.

Я прикрыла на мгновение глаза, чтобы прогнать воспоминания, а затем медленно открыла их вновь. Последняя слеза – слеза по Катерине и Грегорио – скатилась по моей щеке… Последняя слеза по всему, что было и чему не суждено было сбыться никогда.

Затем я вздохнула – и бросила последнюю карту в огонь.