Текст книги "Фигуристы (СИ)"

Автор книги: Диана Королева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

И следуя наставлениям одного, ей всегда казалось, что она предает другого. Быть может, ей просто хотелось быть идеальной для всех. А точнее для тех, кто был особенно важен.

Сколько раз в своей жизни она думала: «Это можно было сделать лучше!», «Если бы только мне представилась возможность всё исправить…». Ира не представляла, как полное и безрассудное легкомыслие сочетались в ней с тягой к безупречности во всем.

Сейчас её мысли о другой жизни нашли реальное подтверждение. Она увидела действительно другую себя. И было кое-что, что существенно отличало её от той Иры. Та делала меньше ошибок, выверяла всё тщательнее, почти никогда не поступая спонтанно. Она была жестче, неуступчивее. Она была больше похожа на отца и лучше усвоила урок с арбузом.

«Видать, отец просчитался»

В этой жизни Ира почти смирилась со своей неидеальностью для родителей. Потому что, если бы не смирилась, ей пришлось бы просто убить себя. Это было бы легче, чем что-то изменить. Она могла лишь кататься для них. Идеально, как они и хотели – единственное, что она действительно могла сделать, чтобы они могли гордиться. Если это вообще возможно – гордиться из своих могил. Но и это после переезда она почти забросила.

Но Ира ещё не смирилась с тем, что может оказаться неидеальной для Евгения Александровича. С тем, что может огорчить его и (не дай боже!) довести до сердечного приступа. Ей казалось, что она должна сделать всё возможное и невозможное тоже, чтобы отблагодарить его за всё, что он сделал для неё. Ей казалось, что, по крайней мере, это точно будет единственно правильным, что она сделает в жизни.

«Но и оставить Аню я не могу. Особенно теперь. Теперь, когда я узнала, что однажды уже оставляла её. Пусть даже, это была не совсем я, однако, это точно было ошибкой. Я сделала только хуже. Как же мне жить, чтобы не причинить боль никому?»

– Думаешь о моём отце?

Ира вздрагивает. Вопрос Ани застал её врасплох. Она с удивлением обнаружила, что они уже в ее комнате. Сколько же они просидели на той лавочке? И почему они обе здесь?

– Да, – ответила Ира. Смысла врать Ане хоть в чем-либо она больше не видела.

«Быть может, я не такая уж неисправимая лгунья, как всегда думала?».

– Не забывай, что это случилось не с нами, – Аня вдруг оказывается у неё за спиной и мягко опускает руки на плечи. Ира закрывает глаза – таким приятным кажется это простое прикосновение. – У нас всё по-другому. И сами мы другие.

– Да. Но что, если с твоим папой случится… что-то плохое, когда он узнает о нас? Только не говори, что он не узнает, потому что где-то я это уже слышала…

– Ничего, мы что-нибудь придумаем! Обязательно! Все, милая! Я побежала.

– Куда собралась? – Ирка хватает ее за руку, и Аня плюхается обратно на кровать.

– В комнату. А то мои соседки решат, что я была иллюзией, и меня нет на самом деле. Да и тебе, наверное, будет неудобно… – Аня мнется. – Со мной спать.

– Еще чего придумала! – ворчит Ира. – Иди переоденься или возьми, чего тебе там надо и возвращайся.

***

К своему неудовольствию, Ира проснулась рано и узнала, что сегодня их ждут собрания по поводу учебного года. Ане – к девяти, ей самой – на час позже.

Аня в последний год пыталась учить шведский. Но то ли таланта к языкам у нее не было, то ли в ней самой было что-то не так, в общем, учиться она собиралась на английском.

На собрании им долго рассказывали об университете, показали территорию, в том числе, гигантскую, по Аниным понятиям, библиотеку, выдали книги. И спустя полтора часа отпустили. Потом еще час она дожидалась Иру, то открывая учебник и принимаясь читать, то закрывая и посылая все к чертям. Нет, может быть, сами по себе темы и были интересными, но они задерживали для нее приход Иры.

Она залипала в телефоне, когда в комнату улюлюкая зашли Кэрис и Мано.

– Hej, förlorade granne! (Привет, блудная соседка!) – бросила Мано, плюхнувшись на кровать.

– Hej! – ответила Аня.

Она на пару секунд даже заметила что-то адекватное в их глазах. Но позвонила Ирина, и Аня побежала скорее на встречу с ней.

– Как думаешь, если те, другие ты и я, существуют как бы одновременно с нами, вне времени, могли бы мы с тобой узнать, чем у них все закончилось? Ну, в смысле, что с ними было после того, как “они” расстались…

Ира вздыхает. Она заметила, что Аня намеренно выделяет слово “они”, чтобы подчеркнуть, доказать самой себе, что судьба тех Анны и Ирины словно бы не имеет к ним никакого отношения. Ира, переборов желание кого-нибудь убить вилкой в ее руке, отвечает:

– Конечно, ты, Ань, знаешь, мне хотелось бы думать, что у них все было хорошо в конце концов… или будет хорошо… ох уж все эти таинственные временные пространства… Но мне кажется, если бы все было хорошо, их память не свалилась бы на нас.

– Да, я тоже так думаю, – Аня опускает чашку, и плечи её тоже опускаются. – И это постоянное ощущение утраты… Оно не моё, оно принадлежит только той Ане, но оно настолько сильное, что я понимаю… та Аня потеряла свою Ирин навсегда. И мне страшно…

– Почему? – Аня слышит шепот в самое ухо, Ира тянется через стол.

– Страшно каждый раз, когда я думаю, что на их месте могли бы быть и мы с тобой. Мне кажется, что, если бы я испытала всю глубину той боли, я бы просто с ума сошла.

Ира интуитивно, непроизвольно тянется рукой к сердцу, ощутив внезапную тянущую боль. Она словно чувствовала часть той вины, которая была на другой Ирой за то, что та оставила Аню, за то, что не исполнила клятв и обещаний.

“Ну вот, только этой вины мне не хватало… До сих пор мне, кажется, и своей собственной было вполне достаточно”.

Ира не привыкла выражать свои чувства жестами. Да что там говорить, она вообще не привыкла их выражать.

Но сейчас неведомая сила сталкивает Иру со стула, заставляет подойти к Ане и обнять её за плечи.

– Ну что ты… Не бойся. За их жизнь мы не отвечаем, ведь так? У нас есть своя, и у нас все иначе. Милая, – последнее ей дается особенно тяжко, но она знает, что так Ане будет намного спокойнее.

На следующее утро Ира разбудила Аню пораньше. Застав ее быстро съесть бутерброд, сама Ира выпила только кофе. Она слишком нервничала, и, если бы осмелилась что-то съесть, ее бы стошнило. На все вопросы отвечала односложно и всё смотрела в окно. Перед выходом из комнаты Ира произнесла самую длинную речь за это утро:

– Ты сегодня узнаешь обо мне что-то очень важное. Кроме тебя этого не будет знать никто. И если после этого твоё отношение ко мне изменится, я пойму. Ты действительно слишком молода, Аня, чтобы брать это на себя.

Аня покосилась на нее, но решила ни о чем не спрашивать, ибо это принесло бы столько же пользы, сколько приносит разговор со стенкой. Перед тем, как пойти на автобусную остановку, они зашли в магазин игрушек, и Ира купила большого пушистого медведя с добрыми пуговичными глазами. Аня, наконец, решилась спросить, когда они сели в метро:

– Зачем он нам?

– Он не для нас, – только и ответила Ира.

Когда они приехали в детскую больницу имени Астрид Линдгрен, Аня начала смутно догадываться, зачем всё это. Она подумала, что, быть может, у Иры есть родственник-ребенок, но тут же отмела эту мысль. Откуда у нее родственники в Стокгольме?

Поговорив с медсестрой, они поднялись на четвертый этаж. По коридору бегали дети. Больница звенела голосами и смехом малышей, за которыми пришли родители. Проводив взглядом одну такую счастливую семью, Аня подумала, что ребенку, которого они пришли навестить, явно повезло меньше.

Ира останавливается перед дверью палаты с номером 403 и какое-то время словно собирается с мыслями. Она серьёзна, но, как только повернула дверную ручку, моментально сменяет выражение лица на довольное и радостно улыбающееся. Аня поражается тому, как легко у неё это выходит.

В палате стоит три детских кровати, но ребёнок – только один. Аня заметила мальчика сразу. Он сидит на полу у прикроватной тумбочки и строит пирамиду из разноцветных кубиков.

Аня видит, что на глазах у ребенка повязка из бинтов. Свою пирамидку мальчик строит на ощупь.

Как только они входят, его большая голова на тоненькой шее резко поворачивается, а ручки замирают.

– И́рин, – зовет он. Кажется, мальчик точно знает, что в палату зашла именно Ира, а не кто-то иной.

– Привет, Чарли, – отвечает Ира, улыбнувшись ещё шире, и мальчик улыбается тоже, оставляет кубики и подбегает к ним.

Ира обнимает его и легко поднимает на руки – такой он худенький. Мальчик смеется:

– Ты обещала так не делать!

– А, по-моему, кто-то от этого просто в восторге! – Ира треплет волосы Чарли, от чего тот смеется еще звонче.

– А что это у тебя? – Чарли чувствует медведя.

– Твой новый пушистый друг, – отвечает Ира, опуская мальчика на пол. – Держи.

– Мишка! – в лице Чарли читается восторг. – Это правда для меня?

– Конечно. Теперь тебе будет не так одиноко по ночам.

– Спасибо, Ирин! – Чарли обнимает игрушку, а Аня чувствует, что сейчас заплачет. А еще она отмечает то, как ребенок называет Иру. «И́рин», значит. Интересненько.

– Как ты узнал, что это я пришла? – спрашивает Ира.

– Услышал, – невозмутимо отвечает Чарли и идет к своим кубикам, держа медведя одной рукой.

– Чарли… сегодня я хочу познакомить тебя со своим другом. Её зовут Анна, – и Ира подталкивает оробевшую Аню к мальчику.

– Привет, Аниу́, – улыбается мальчик, и на секунду Аня лишается дара речи. Ира, кажется, тоже удивляется, что Чарли назвал ее любимую этим необычным именем. – Я знал, что скоро ты придешь навестить меня. Да и Ирин теперь тоже будет не так одиноко.

– Ира, наверное, рассказывала тебе, что я приду? – спрашивает Аня неуверенно.

Ира машет головой, показывая, что она тут не причем.

– Нет, она не говорила мне, – Чарли сдвинул все кубики в одну сторону и усадил на их место медведя. – Я просто ждал тебя.

Аня подумала, что, что бы это ни значило, от этих слов из уст маленького слепого мальчика становится не по себе.

– Я давно хотел, чтобы у Ирин появилась подруга. Она всегда ходила ко мне одна. Я знал, что ей одиноко ходить по коридорам и грустно. Мне тоже было от этого грустно. А теперь все хорошо, – и Чарли треплет медведя по голове, как это делала минуту назад Ира.

– Да, – Ира улыбается. – Теперь мне совсем не одиноко, – и садится рядом с мальчиком на пол. – Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Хорошо. Тетя Ло сказала, что мои глаза заживают и будут теперь немного чесаться.

– Это не страшно.

– Но противно.

– Но ты не чеши.

– Не буду. Я хочу поскорее вернуться в центр. Чтобы мы снова могли играть. Я помню все-все ноты!

– Да ты просто большой молодчина!

Чарли улыбается. Другой ребенок начал бы расспрашивать, когда его выпишут и проситься, чтобы это сделали поскорее. Но Чарли молчит.

Как раз в этот момент в палату входит пожилая полная медсестра, которая, судя по возгласу Чарли, и есть “тетя Ло”. Перебросившись парой фраз на шведском с Ирой, она берет мальчика за руку и выводит в коридор.

– Куда они? – спрашивает Аня.

– На процедуры… – шепчет Ира, глядя им вслед.

Они сидят на скамейке в больничном дворике. Аня не может ничего сказать, не подбирает нужных фраз, поэтому говорит Ира.

– Здесь очень уважают волонтёрство. В прошлом году мы с одногруппницей помогали на мероприятии в детском центре для детей-инвалидов. Там я и познакомилась с этим мальчиком. Уже в три года он проявил неожиданные способности к музыке, и я сразу поняла, что у него очень хороший слух, я решила, что могу ему помочь, как твой отец когда-то помог мне. Тогда Чарли ещё совсем плохо разговаривал, и я стала приходить к нему и говорить с ним по-русски. Он оказался способным мальчиком. Быстро запоминал сложные слова, просил меня научить его нотной грамоте. Мне было одиноко в незнакомом городе, и я быстро привязалась к этому ребенку. Он тоже привязался ко мне. Мать Чарли поначалу заботилась о нем, но потом нашла себе мужчину, который посчитал, что чужой, да еще и слепой от рождения ребенок ему не нужен. Так Чарли попал в детский коррекционный центр помощи детям-инвалидам. Одна семья даже чуть было не усыновила его, но потом внезапно отказалась, не объяснив причины. Тогда я решила, что буду заботиться о нем. Врачи говорили, что восстановить его зрение частично возможно, но для этого нужно провести ряд дорогостоящих операций. Мне хотелось усыновить его, но приходилось выбирать. С моим образом жизни и учебой я не могла взять на себя заботу о ребенке, а деньги на операции были необходимы. Я зарабатывала их и тратила на лечение Чарли, чтобы однажды, накопить на последнюю операцию, усыновить мальчика и зажить тихой спокойной жизнью. Об этом я мечтала. Эта мысль согревала меня в самые тяжелые минуты. Я представляла, как мы с Чарли будем жить в маленьком домике, он будет здоров, и я буду учить его играть на фортепиано. А на жизнь я могла бы зарабатывать тренерством, как твой отец. Больше мне ничего не было нужно… Нет, я не писала о нем принципиально, боялась, что ты не примешь меня с ним. Да, безумно боялась. Я не могла рисковать, однажды я уже потеряла тебя. Да и не до конца верила, что ты приедешь ко мне.

Ира замолчала, и губы её дрогнули. Аня чувствует, с каким трудом ей дались эти слова. Она знает, что должна сказать хоть что-нибудь, но может произнести только:

– Чарли… совсем как в книжке, – и накрыть ладонь Иры своей.

– Да, как в книжке.

– Знаешь, Ира, ты намного сильнее, чем сама о себе думаешь. На такой поступок требуется немало силы. Ты восхищаешь меня.

Но Ира только отмахивается от этих слов.

– Ну что ты… Мы были просто очень нужны друг другу. Он и я. Мы просто помогали друг другу. И теперь, когда ты знаешь мою маленькую тайну, подумай о том, хочешь ли идти вместе со мной дальше. Потому что этого ребенка я никогда не оставлю.

– А я не оставлю вас обоих, – твердо отвечает Аня. Она подумала, что в тот момент сама не заметила, как повзрослела.

Плечи Иры резко дёргаются, а на глазах выступают слезы. Она плачет от облегчения.

– Спасибо тебе, Аня… Я так боялась рассказать тебе об этом раньше… Я знала, что никогда не смогу сделать выбор между ним и тобой.

– Тебе не придется его делать.

Ира кивает, быстро вытирает глаза, успокаиваясь.

– Еще пара проектов, и у меня хватит на операцию. И, возможно, летом Чарли уже будет видеть. Врачи говорят, что вероятность этого сорок процентов, но ради этого стоит пытаться. Впервые мы приблизились к этому так близко… – шепчет Ира. В ее глазах уже нет слез, а Ане думается, что впервые она увидела Иру плачущей. Но та не может себе позволить плакать долго, никогда не позволяла, не позволила и в этот раз.

Восхищение перед ее силой, перед ее волей и верой в жизнь, перед ее способностью шутить и быть собой, не склоняясь ни перед кем, охватило Аню и заслонило собой на миг весь остальной мир. И Аниу подумала, что даже ее копия, Аня из другой реальности, не знала Ирин с этой стороны.

После процедуры Чарли возвращается притихшим, спокойным. На глазах у него надета свежая повязка, а ручонки по-прежнему крепко сжимают мягкую шкурку медведя. На миг Аня задается вопросом: «Как слепой ребенок мог так быстро узнать в игрушке медведя? Ведь он даже не представляет, как выглядит не то что игрушечный, но и живой медведь».

Чарли усаживают на постель, и его худые плечи расслабленно опускаются. Скорее всего, ребенку сделали укол, и теперь он будет медленно засыпать.

Ира садится рядом и, взяв мальчика за руку, спрашивает:

– Болит?

– Уже нет. Тетя Ло сказала, что я хорошо себя вел.

– Она права. Ты всегда хорошо себя ведешь. Ты очень терпеливый мальчик, Чарли, и очень храбрый.

Он молчит ещё минуту. Ира слушает, ветер за окном. А потом мальчик говорит:

– Я правда очень рад, что вы с Аниу снова вместе.

Девушки переглядываются. Обе в тот момент ощущают холодные мурашки, пробегающие по всему телу. Ледяной озноб касается спины и проходит по позвоночнику. Ира усмехается, колко и сухо:

– Что значит «снова», милый?

Чарли не отвечает.

Кажется, он уже отключился, и Ире остается только слушать своё тяжелое дыхание. Но через несколько минут детские губы снова оживают:

– Ты, Ирин, очень умная. И у тебя хорошее зрение. Но иногда ты не можешь видеть того, что вижу я.

– Что ты имеешь в виду, Чарли?

– У тебя дома есть старая вещь, которая совсем не старая. Но ты не помнишь о ней, потому что она не твоя. Эта вещь из прошлого и из настоящего, она как во сне. Она есть и ее нет.

– Что за вещь? Почему она не моя?

– Посмотри в комоде, когда придешь. Только ты можешь заметить ее не сразу. Будь внимательной, Ирин.

– Чарли, откуда тебе известно все это? – Ира не может скрыть дрожь в голосе. – Ты видел сон?

– Я думаю, что это был сон. Но я не уверен.

– Как это «не уверен»?

Чарли молчит, раздумывая, а потом выдает:

– Просто иногда я вижу сны, даже когда не сплю.

– Ты говорил об этом доктору?

Чарли кивает:

– Доктор сказал, что это «мыслятельные образы». И что это от лекарств.

– Мысленные образы?

– Да. Но это не от лекарств, я точно знаю, Ирин. Только ты можешь мне поверить. Посмотри комод, когда придете домой. Аниу тоже должна увидеть… – голос мальчика слабеет, а язык начинает заплетаться. Теперь он действительно засыпает.

– Вы придете ко мне завтра? – спрашивает он.

Ира отвечает коротким кивком, а потом спохватывается, что Чарли не может этого увидеть, и отвечает:

– Да, конечно, придем. Тебе принести что-нибудь?

Но Чарли уже спит. Его дыхание – ровное, а расслабленные пальчики выпускают, наконец, медвежонка.

Ира не успела справиться с тем, что узнала в церкви, не успела принять до конца новую роль возлюбленной, как очередная загадка обрушилась на ее плечи. Больше всего ей хотелось, чтобы в комоде они ничего не нашли.

– Как думаешь, Чарли как-то связан с той реальностью? – спрашивает Аня, когда Ира нервными руками вставляла ключ в замок.

– Надеюсь, что нет, – вздыхает Ира. – Раньше я не замечала за ним ничего подобного! Он был совершенно обычным ребенком, за исключением несомненного музыкального таланта.

– Когда-то и я считала себя вполне обычной девушкой… А потом начала видеть во сне черт знает что.

– И встретила черт знает кого, – улыбнулась Ира.

– Тебя я встретила лет десять назад, не надо.

– Вообще, когда я въехала в эту квартиру, комод здесь уже стоял, – горит Ира, кидая сумку на пол и проходя в комнату. – Он был такой старинно-винтажный, что пришелся мне по душе, и мне даже в голову не пришло его выбросить.

– И ты ничего не находила внутри?

– Абсолютно… закинула туда какие-то шмотки и ничего не подозревала.

Ира выдвигает верхний ящик, вытаскивает несколько кофт, трясет ими в воздухе и бросает на пол. И так с каждым из трех шкафчиков. Кроме одежды в комоде валяется пара книг, и Ира трясет их тоже.

– Он сказал «будь внимательна», – шепчет Ира. – Будь внимательна… О, Господи, пусть он ошибется… Пусть это будет просто сон.

Аня берет одну из книг и начинает просматривать каждую страницу на случай, если Ира что-то упустила. Она уже не сомневается, что если эта вещица и существует, то она очень маленькая и тонкая, вроде листа бумаги, конверта или фотографии… Фотографии.

– Ир… Я нашла.

Маленькая фотография была плотно втиснута под суперобложку. Аня заметила лишь ее торчащий уголок, и с большим трудом вынула снимок, не помяв его и не порвав. Обычная фотография с пленочной мыльницы, испорченная лишь слабым засветом по левому краю.

Аня не сразу узнает на фотографии себя. Если, конечно, она вообще может сказать, что это она. Кажется, что она смотрит на себя в кривое зеркало. Вроде бы и узнаешь, но что-то в твоем образе необъяснимо искажено.

– О, Бог ты мой… – выдыхает Ира. – Это же мы с тобой…

– Нет, это они. Те, кого мы видели в церкви, – говорит Аня, когда может, наконец, справиться с собственным голосом.

Ирин на фотографии такая, какой Аня видела ее столько раз во сне. Короткие черные волосы, чуть взъерошенные на затылке, беззаботная улыбка, хитринка в глазах. Здесь ей как будто лет двадцать пять, не больше. Волосы Аниу, собранные в два хвостика, поражают своей длиной. Она никогда не отращивала волосы до пояса. Аниу была в белом платье, Ирин – в белой рубашке. Солнечный день навеки замер на фотографии, как и их улыбки. Они обе безумно счастливы здесь. И ничего, совсем ничего как будто не предвещало того, что случилось после.

– Мы другие… – только и может сказать Аня. – Но их чувства, Ир, не думаю, что они были другими. Неужели они были нужны друг другу меньше, чем мы с тобой?

Ира качает головой.

– Конечно, нет… Не меньше. Думаю, бесполезно задаваться вопросом, как здесь оказалась фотография, которой не существовало в нашей реальности?

– Мы должны снова поговорить завтра с Чарли. Наверняка он знает что-то ещё, – Аня переворачивает снимок в надежде прочитать что-нибудь на обороте. Но там ничего нет.

– Да, – Ира кивнула. Она никак не может оторвать взгляд от своего лица на фотографии. Оно вызывает чувство безотчетного ужаса, как от встречи с собственным двойником. – Интересно… а кто фотографировал их? Неужели просто случайные прохожие?

– Действительно интересно. Быть может, знакомые? Кто-то, кому мы доверяли.

– Доверяли? Ха. У меня нет таких знакомых.

– А у той Ирин, возможно, были. Если бы мы только нашли этого человека…

– А дальше что? В этой реальности мы с ним все равно не знакомы, он бы просто не узнал нас и посчитал чокнутыми.

– Да, я и забыла об этом… – Аня совсем грустнеет.

Желая её приободрить, Ира предлагает:

– Давай лучше попробуем определить, что за место изображено на снимке. Возможно, это что-нибудь даст нам.

– Сложно определить, – Аня щурится и подносит фотографию ближе к глазам. – Здесь лето и все зеленое, зимой это место узнать сложнее.

– Ну, по крайней мере, одно мы знаем точно – это Стокгольм, – Ира берет снимок из рук Ани и подносит к самому носу. – Надежда только на меня, ведь я всё-таки относительно хорошо знаю этот город.

С минуту она молчит, разглядывая фото с разных ракурсов, а потом говорит:

– Я догадываюсь, где это может быть.

– Где? – Аня воодушевляется.

– Точно такую же иву я видела на… кладбище. Да и пейзаж похож, и сосны такие же высокие, в общем, я бы поставила на то, что это Лесное кладбище.

– Что-то у нас слишком веселые лица для кладбища…

– Ну, мы же ненормальные. Что в той реальности, что в этой. К тому же Лесное кладбище любят туристы, и тебе я тоже хотела его показать.

– Тогда не исключено, что фотографировал нас призрак.

Ира смеется, потому что эта ситуация не кажется ей такой уж невероятной.

– В любом случае, готовься. Завтра мы поедем туда. Будем надеяться, что погода не подкачает.

– Он говорил что-нибудь? – они сидели в коридоре больницы.

– Да… что-то припоминаю. Он говорил какие-то странные вещи, то по-русски, то по-шведски, так что половину я не разобрала. Что-то о каких-то вероятностях. Да, кажется, так он это назвал – “вероятности”, и все повторял это слово. Я подумала, что, может, он его где-нибудь услышал, ну знаете же, у слепых детей хороший слух и слуховая память.

– А что конкретно он говорил про эти “вероятности”? Можете вспомнить? – допытывалась Ира.

Медсестра какое-то время молчала.

– Кажется, он говорил, что вероятностей очень много, бесконечно много. И про то, что все они тесно связаны друг с другом. А потом, наконец-то, уснул. Вот, вроде бы, и все.

Ира кивнула, поблагодарила медсестру, и они ушли. У больницы их уже ждало такси, которое Ира вызвала, чтобы они могли добраться до кладбища без пересадок.

– О чем вы говорили с сестрой? – спросила Аня, когда они сели в машину.

Ира рассказала, и Аня на какое-то время впала в задумчиво-молчаливое состояние.

– А что, если он прав? – неожиданно спросила она. – Что, если это действительно так? Мы с тобой думали, что те Аниу и Ирин жили в другой реальности, вроде параллельного измерения. Но что, если таких реальностей-вероятностей бесконечное множество?

– Где-то я слышала о подобной теории, – вздохнула Ира. Эзотерическая философия никогда не влекла её.

– И, конечно, не верила в нее? – улыбнулась Аня.

Ира пожала плечами:

– Возможно, это было моей ошибкой. Годы сделали меня слишком недоверчивой. Но, знаешь, меня всегда мучила идея о том, что было бы, если бы жизнь можно было переделать, переписать заново. Разве теория о вероятностях не то же самое?

– В каком-то смысле да. Но переписать жизнь можно, лишь зная, что с тобой было, зная, что хочешь изменить. А вероятности как бы существуют одновременно, и мы никогда не знаем, что произойдет или происходит на соседней, да что там, мы даже свою вероятность не знаем.

Ира усмехнулась, и смешок вышел колючим и нервным.

– Если бы я знала, что мне предстоит с таким столкнуться, подготовила бы свой разум заранее… Той же йогой занялась бы. Помнишь, как в «Лесном»?

Аня только недоверчиво покачала головой, видимо, представив Иру в позе просветленного йога.

Издали кладбище было похоже на обычный сосновый лес. И только приблизившись, можно было рассмотреть присыпанные снегом надгробные плиты и высокие мраморные кресты. Однако даже на фоне серого зимнего неба могилы создавали скорее печальную атмосферу, нежели страшную.

– Где-то здесь похоронена Грета Гарбо, – сказала Ира, когда они двинулись между ровных могильных рядов по тропинке. – Я наткнулась на ее могилу случайно… Ну да ладно, сейчас нам не до того, чтобы искать могилы знаменитостей.

Аня вдруг взяла Иру за руку, отчего та даже немного растерялась. Ручка девушки была холодной, и Ира подумала, что, должно быть, Ане не по себе, и она ищет защиты. Это тронуло Иру, и она сказала:

– Не бойся, привидений я здесь не встречала.

– Я не боюсь! – Аня энергично помотала головой. – Просто здесь так грустно. И такое ощущение, что мы вот-вот найдем собственные могилы…

Они шли к павильону Таллум, где обычно туристам предлагалось ознакомиться с историей этого загробного местечка. Когда-то Ира тоже там побывала, и тогда же обратила внимание на высокую плакучую иву неподалеку от павильона. Она резко выделялась на общем хвойном ландшафте и усиливала атмосферу грусти и пустоты.

Сейчас, когда ива была голой и ее незащищенные ветви колыхались на ветру, ощущение запустения и атмосфера смерти усиливались. И увидев дерево вживую снова, Ира лишь убедилась, что не ошиблась, и на фото действительно было запечатлено именно это место.

Ну что ж, отлично. Вот только, что теперь?

На лице Ани читался тот же вопрос. Они встали под дерево, и обеим казалось, что это конечности какого-то живого существа оплетают их, неловко и резко касаясь одежды.

– Может, нам надо сфотографироваться здесь? – спрашивает Аня.

Ира не знает, чем это может помочь им. Ей кажется, что они зашли в тупик, но она ругает себя за навалившийся пессимизм.

“Если мы зашли в тупик, то что тогда говорить о тех ребятах, что здесь лежат? Они уж точно ничего не могут изменить”.

Ира начинает рыться в сумке в поисках фотоаппарата. На миг ей кажется, что в этой идее Ани и правда что-то есть.

Когда «фотик» наконец-то найден и изъят из чехла, и когда Ира уже собирается включить его, скрипучий голос, возникший в буквальном смысле из ниоткуда, спрашивает:

– Быть может, вас сфотографировать, девушки?

Ира вздрагивает так, что руки ее едва не прощаются с фотоаппаратом, а Аня тихонько ойкает. До сих пор им казалось, что на кладбище кроме них нет ни одной живой души.

К дереву подходит старушенция, которой уже, как минимум, лет девяносто. Она одета в черное пальто, и черный платок укрывает ее седую голову, так что, ее вполне можно принять за привидение. Узкие глаза давно утратили свой цвет от старости, но Ира улавливает в них усмешку. Старуха улыбается одними глазами, и руки ее – в карманах пальто. А спина сохраняется на удивление прямой.

– Какой, однако, русскоговорящий Стокгольм… – шепчет Аня. Она уверена, что старая женщина не слышит ее, но у той оказался на редкость хороший слух.

– Я тоже из России, – говорит она. – Так что, ничего удивительного… Аниу.

Аня вздрагивает снова, и Ира тоже. В голову пришло только одно логичное объяснение – старуха услышала, как они друг друга называют. И еще одно, не совсем логичное – она знает их, потому что когда-то (в какой-то из вероятностей?) они уже пересекались.

Воцаряется гробовое, и в таком месте это вполне естественно, молчание. девушки смотрят на старуху, старуха – на них. Её тонкие губы растягиваются в улыбке, и она произносит своим скрипучим, как будто собирающимся закашлять, голосом:

– Да, видели бы вы сейчас свои лица! Вы ведь уже догадались, да? Малыш Чарли упомянул вероятности?

– Кто вы? – спрашивает Ира, едва не заикаясь. Она чувствует на себе всю мощь словосочетания “леденящий ужас”.

“Эта свихнувшаяся старушенция вылезла прямо из могилы, не иначе. А теперь пришла за нами…”.

– Это неважно, Ирин. Кто я и откуда, тебя не должно интересовать, – она делает шаг им навстречу и примирительно поднимает руки. – Расслабьтесь же, я не привидение!

– Откуда вам известно такое о нас? Откуда вы знали, что мы будем здесь сегодня? – Ира ощущает злость и чувствует, что смелеет.

– Не кипятись. Иначе твоя подозрительность однажды выйдет тебе боком. Уж поверь, я знаю.

– Отвечайте!

– Хорошо, только почему бы нам не пройти в место, более располагающее к беседе? Я не так молода и сильна, как вы, и ноги мои, признаться, уже устали и окоченели.

Ира вопросительно смотрит на Аню. Та – бледная, почти как окружающий пейзаж. На немой вопрос Иры девушка лишь кивает.

– Давайте зайдем в павильон, – говорит старуха.

– Скажите хотя бы, как нам называть вас?

– Называй меня просто Волшебной феей, дорогая, – старуха подмигивает Ане, и Ира только еще раз убеждается, что их фея совершенно чокнутая. Её также неприятно царапает, что кто-то другой назвал Аню “дорогая”.

“Спокойно! Воинственный настрой не поможет тебе разобраться, в чем тут дело! Эта карга что-то знает, и нужно выпытать это у нее любой ценой!”.

Павильон Таллум пуст, и странная троица располагается на скамье в холле.

– Ну вот, совсем другое дело. Здесь хотя бы тепло… – заявляет довольная Волшебная фея и плюхаемся на скамью.

– Рассказывайте, – произносит Ира по слогам.

– Кончай уже петушиться. Выглядишь довольно глупо.

Невероятным усилием воли Ира заставляет себя ничего не ответить на это замечание.

– Вы ведь знали, что мы найдем фотографию и придем сюда? – спрашивает Аня.

Старая женщина улыбается, и какая-то затаенная боль чудится Ире в ее улыбке.

– Умная девочка! С тобой намного приятнее общаться, Аниу. Не то что с этой упертой… – она косится на Иру так, как будто та – не более чем брошенный кем-то грязный носок.

Ира игнорирует и это тоже, и “Аниу”. Набираясь терпения, говорит ровно:

– Я готова молчать. Только объясните, что за чертовщина творится с нами!