Текст книги "Чужеземец"

Автор книги: Диана Гэблдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Ага, может, и была бы. Только отец стоял за открытой дверью и все видел. Поэтому ее он выпорол за то, что она разозлилась и разбила кувшин, а меня выпорол дважды: раз за то, что я ее дразнил, а второй – за вранье.

– Но это же несправедливо! – с негодованием воскликнула я.

– Мой отец не всегда был нежным, но обычно – справедливым, – невозмутимо ответил Джейми. – Он сказал, что правда есть правда, и что люди должны отвечать за свои собственные поступки. И он прав. – И искоса бросил на меня взгляд. – А еще он сказал, что взять на себя ее вину – очень добрый поступок с моей стороны, поэтому, раз он все равно должен меня наказать, то я могу выбирать – порка или идти в постель без ужина. – Джейми печально рассмеялся и покачал головой. – Отец отлично знал меня. Конечно же, я выбрал порку.

– Ты просто ходячий желудок, Джейми, – бросила я.

– Ага, – беззлобно согласился он. – Всегда таким был. Ты тоже обжора, – обратился он к своему пони. – Погоди немного, мы остановимся отдохнуть. – И дернул за поводья, оттянув ищущий нос пони от соблазнительных пучков травы вдоль дороги. – Нет, отец был справедливым, – продолжал Джейми, – и очень внимательным, хотя в то время я этого не ценил. Он никогда не заставлял меня дожидаться порки. Уж если я что натворил, так меня тут же и наказывали – или сразу же, как все выяснялось. И он всегда говорил мне, за что меня лупит, и если я хотел высказать свое мнение – мне разрешалось.

Ага, вот что ты замышляешь, подумала я. Ты просто обезоруживающий интриган. Я очень сомневалась, что он очарует меня настолько, чтобы я отказалась от намерения выхолостить его при первой же возможности, но пусть попытается.

– Ты когда-нибудь выигрывал спор? – поинтересовалась я.

– Нет. Обычно все случаи были вполне понятными, и обвиняемый сам же и признавался. Но иногда я умудрялся немного облегчить приговор. – Он потер нос. – Один раз я сказал отцу, что, по моему мнению, бить сына – это самый нецивилизованный метод добиваться своего. А отец ответил, что во мне столько же здравого смысла, сколько в столбе, рядом с которым я стою, а может, и меньше. Он сказал, что уважение к старшим – это краеугольный камень цивилизованного поведения, и до тех пор, пока я это не выучу, лучше мне просто любоваться пальцами собственных ног, пока один из дикарей-взрослых надирает мне задницу.

На этот раз я засмеялась вместе с Джейми. На дороге было так мирно, и стояла та абсолютная тишина, которая воцаряется, только если ты на многие мили удаляешься от людей. Такая тишина редко наступает в моем переполненном мире, где машины влияют на людей, и один человек может производить столько же шума, сколько целая толпа. А здесь раздавался лишь шелест травы, редкое «кри-и-ик» ночной птицы да приглушенный топот копыт. Сведенные судорогой мышцы расправились, и теперь я шла довольно легко. От рассказов Джейми, веселых и полных умаления собственного достоинства, уязвленные чувства тоже частично успокоились.

– Конечно, мне вовсе не нравилось получать трепку, но если бы я мог выбирать, я бы предпочел отца школьному учителю. В школе нас в основном лупили ремнем по ладони, а не по заднице. А отец говорил, что если он отлупит меня по ладони, я не смогу работать, а если трепка достанется заднице, я во всяком случае не впаду в соблазн сесть и побездельничать. Обычно у нас каждый год появлялся новый учитель. Они надолго не задерживались – становились фермерами или уходили в более богатые края. Учителям очень уж мало платят, поэтому они всегда такие тощие и вечно голодные. Один раз, правда, был толстяк, но я так и не поверил, что он учитель. Мне казалось, что это переодетый священник.

Я вспомнила пузатого коротышку отца Бэйна и улыбнулась.

– Одного я особенно хорошо запомнил. Он заставлял тебя встать перед классом с вытянутой вперед рукой и начинал читать бесконечную нотацию. Припоминал все твои предыдущие грехи и болтал даже во время взбучки. А я стоял с вытянутой рукой, страдал от боли и молился, чтобы он перестал нудить, а скорее делал свое дело, пока я не растерял остатки храбрости и не начал плакать.

– Думаю, именно этого он от тебя и добивался, – сказала я, невольно испытывая сочувствие.

–О да, – согласился Джейми. – Но прошло какое-то время, пока я понял. А уж когда до меня дошло, то я, как всегда, не мог держать рот на замке. – И вздохнул.

– И что произошло? – заинтересовалась я, забыв, что собиралась злиться.

– Ну, однажды он велел мне встать – такое часто случалось, потому что я не умел толком писать правой рукой и все время писал левой. Он ударил меня трижды; ублюдок, на это ушло чуть ли не пять минут! – и все рассказывал мне, какой я тупой, ленивый, упрямый юный деревенщина. Рука у меня горела прямо ужасно, потому что это был уже второй раз за день, и я сильно боялся, потому что знал, что меня еще и дома ждет трепка. Такое у отца было правило: если меня лупили в школе, значит, и дома обязательно тоже, потому что отец считал: учение – это очень важно. В общем, я вышел из себя. – Левая рука Джейми невольно крепче вцепилась в поводья, словно он оберегал чувствительную ладонь. Джейми замолчал и взглянул на меня. – Я редко выхожу из себя, Сасснек, и обычно очень об этом жалею.

Мне показалось, что это очень похоже на извинение.

– В тот раз ты тоже пожалел?

– Я сжал кулаки, уставился на него – такой высокий, долговязый парень, думаю, ему было лет двадцать, хотя мне он тогда казался стариком – и заявил: «Я вас не боюсь, и вы не заставите меня плакать, лупите хоть как сильно!» – Джейми втянул в себя воздух и медленно выдохнул. – Думаю, я немного не рассчитал. Не стоило говорить ему это, пока он еще держал ремень в руках.

– Не рассказывай, – быстро вставила я. – Он попытался доказать тебе, что ты неправ?

– О да, попытался, – кивнул Джейми. Его голова на фоне укутанного тучами неба казалась темной. В его голосе прозвучало мрачное удовлетворение при слове «попытался».

– Но у него не получилось, нет?

Растрепанная голова качнулась из стороны в сторону.

– Нет. Во всяком случае, плакать он меня не заставил. Хотя, конечно же, заставил сильно пожалеть о том, что я не промолчал.

Джейми замолк и повернул ко мне голову. Тучи на мгновенье расступились, на его щеку упал свет, и его лицо показалось мне позолоченным, как у архангелов Ренессанса.

– Когда Дугал перед венчаньем рассказывал тебе о моем характере, он, случайно, не упомянул, что иногда я становлюсь чрезвычайно упрямым? – Раскосые глаза хитро заблестели, скорее, как у Люцифера, чем у Михаила.

Я прыснула.

– Очень скромно сказано. Насколько я помню, он мне поведал, что все Фрэзеры упрямы, как камни, а ты – хуже всех остальных. Вообще-то, – сухо добавила я, – я уже и сама обратила на это внимание.

Джейми улыбнулся и повел пони в обход глубокой лужи.

– Ммгм, что ж. Не скажу, что Дугал неправ, – заметил он. – Но пусть я упрямый, зато честный. Отец был таким же, и время от времени мы с ним начинали пререкаться, да так, что без применения силы разобраться было невозможно, и все кончалось тем, что я висел на калитке.

– Эй, ты! Тихо! Stad, mo dubh! – Джейми протянул руку и схватил за повод моего пони: тот вставал на дыбы и фыркал. Его собственный, не такой нервный, только дергался и тревожно тряс головой.

– Что такое? – Я не видела ничего, кроме пятен лунного света, испещривших дорогу и поле. Впереди росла сосна, и животные, кажется, не желали приближаться к ней.

– Не знаю. Оставайся здесь и молчи. Садись верхом и удерживай моего пони. Если я крикну, бросай поводья и скачи прочь.

Тихий, небрежный голос Джейми успокаивал не только пони, но и меня. Он пробормотал своему пони «Sguir!», хлопнул его по шее, чтобы тот подошел поближе ко мне, и растворился в вереске, положив руку на кинжал.

Я изо всех сил напрягала зрение и слух, пытаясь понять, что так сильно тревожит животных: они переступали с ноги на ногу, били копытом, подергивали ушами и хвостами. Ночной ветер разогнал тучи, и сверкающий лик полумесяца был лишь слегка подернут остатками облачков. Но я все равно ничего не видела ни на дороге, ни в зловещем лесочке рядом с ней.

Мне казалось, что для разбойников с большой дороги, которых в горах Шотландии не так уж и много, и час слишком поздний, и место невыгодное: слишком мало здесь путников, на которых имеет смысл устраивать засаду.

Лес стоял темный, но не тихий. Шумели сосны – миллионы их иголок шуршали на ветру. Очень древние деревья, эти сосны, и очень зловеще выглядят во мраке. Эти их шишки и крылатые семена… Они намного старше и суровее, чем березы и ольхи со своими мягкими листьями и хрупкими ветвями… Самое подходящее место для привидений и злых духов, о которых любит рассказывать Руперт.

Только ты, сердито подумала я, можешь довести себя до того, чтобы начать бояться деревьев. Кстати, а где Джейми?

Рука, схватившая меня за бедро, заставила меня пискнуть, как испуганную летучую мышь – вполне понятное явление, если пытаешься кричать, когда сердце колотится прямо во рту. Ужасно разозлившись из-за этого иррационального страха, я накинулась на Джейми, колотя его кулаками в грудь.

– Не смей подкрадываться ко мне подобным образом!

– Шшш, – прошептал он. – Пойдем-ка со мной. – Бесцеремонно сдернул меня с седла и наскоро привязал животных. Те тоненько заржали нам вслед.

– Да что такое? – прошипела я, спотыкаясь о корни и камни.

– Тихо. Не разговаривай. Смотри вниз, на мои ноги. Ступай туда, куда ступаю я, и остановись, когда я к тебе прикоснусь.

Медленно и относительно бесшумно мы подкрались к опушке соснового леса. Под деревьями стояла тьма, лишь крохи лунного света падали на подстилку из старой хвои. Даже Джейми не мог ступать по ней беззвучно, но шорох сухих иголок сливался с шелестом крон над головой.

Перед нами возникла высокая груда камней. Джейми поставил меня на них, помогая взобраться наверх. На вершине хватало места, чтобы лечь рядом на живот. Джейми прижался губами к моему уху, едва дыша

– Тридцать футов вперед и направо. На поляне. Видишь их?

Увидев их, я тут же и услышала.

Волки, небольшая стая, восемь или десять зверей. Они не выли, нет. В тени лежала добыча, темное пятно с торчавшей вверх ногой, тоненькой, дергающейся в такт рвущим куски мяса зубам. Изредка слышалось приглушенное рычанье и тявканье – это взрослые отгоняли от своей доли щенка, да еще удовлетворенное ворчанье и треск ломающихся костей.

Мои глаза привыкли к освещенной лунным светом сцене, и я разглядела несколько лохматых теней, развалившихся под деревьями, сытых и умиротворенных.

Тут и там высвечивались пятна на серых шкурах – это оставшиеся у добычи волки толкали друг друга, подбираясь к лакомым кусочкам, незамеченным предыдущими едоками.

Широколобая голова с желтыми глазами неожиданно попала в пятно света и навострила уши. Волк издал негромкий, настойчивый звук, что-то среднее между повизгиваньем и рычаньем, и под деревьями воцарилась мгновенная тишина.

Мне показалось, что шафрановые глаза уставились прямо в мои. В позе зверя не чувствовалось ни страха, ни любопытства, лишь настороженное признание. Джейми положил руку мне на спину, предупреждая, чтобы я не двигалась, но я и не собиралась никуда бежать.

Мне казалось, что я могу часами смотреть в глаза волчицы, но она – неизвестно почему, но я была уверена, что это самка – дернула ушами, словно отпуская меня, и снова занялась едой.

Мы еще несколько минут, таких мирных в рассеянном лунном свете, смотрели на них, и Джейми тронул меня за руку, давая понять, что пора уходить.

Он продолжал держать меня за руку, пока мы пробирались по лесу обратно к дороге. В первый раз после того, как он выпорол меня, я позволила ему прикоснуться к себе. Все еще находясь под очарованием увиденного, мы не разговаривали, но вновь стали чувствовать себя хорошо рядом друг с другом.

Я шла, размышляя над его рассказом, и не могла не восхищаться тем, что он сделал. Без единого слова объяснения или извинения он сообщил мне все, что хотел. Я поступил с тобой справедливо, так, как меня учили, сказал он. И милосердно – так, как умею. Я не мог разделить с тобой боль и унижение, но я преподнес тебе дар: рассказал о собственной боли и унижениях, и теперь тебе легче переносить свои.

– Ты очень расстраивался? – вдруг спросила я. – В смысле, когда тебя пороли. Или легко перешагивал через это?

Джейми легко сжал мою руку и отпустил ее.

– В основном я сразу же забывал обо всем. Кроме последнего раза – это я помнил долго.

– Почему?

– Ну… во-первых, мне было уже шестнадцать, и я считал себя взрослым мужчиной. Во-вторых, было чертовски больно.

– Можешь не рассказывать, если не хочешь, – сказала я, уловив его колебания. – Что, такая болезненная история?

– Не настолько болезненная, как сама порка, – фыркнул Джейми. – Нет, я не против рассказать тебе. Правда, это очень долгая история.

– Так ведь и до гостиницы далеко.

– Верно. Ну ладно. Помнишь, я рассказывал тебе, что провел год в замке Леох, когда мне исполнилось шестнадцать? Каллум и мой отец заключили договор, чтобы я познакомился с кланом матери. Я воспитывался два года у Дугала, а потом на год отправился в замок, чтобы научиться хорошим манерам, латыни и прочему.

– О! А я все думала – как ты туда попал?

– Ага, так оно и произошло. Для своего возраста я был большим. Ну, во всяком случае, высоким. Уже в то время отличным фехтовальщиком и наездником получше, чем большинство других.

– И скромным, – добавила я.

– Да не особенно. Чертовски самоуверенным и с языком длиннее, чем даже сейчас.

– Прямо дух замирает, – прыснула я.

– Представь себе, Сасснек. Я обнаружил, что могу своими замечаниями насмешить любого, и делал это очень часто, и не сильно задумывался, что я говорю и кому. Иногда я бывал жестоким безо всякого злого умысла, просто не мог удержаться, если мне казалось, что говорю что-то умное.

Джейми посмотрел на небо, чтобы определить время. Еще чернее, чем раньше, потому что луна скрылась. Я узнала Кассиопею, плывущую над холмами, и почему-то знакомое созвездие согрело мне душу.

– Ну, и однажды я зашел слишком далеко. Сказал не то, что нужно, не тому, кому следовало, и предстал перед судом Каллума на Совете. – Джейми хихикнул. – Расхрабрился ужасно и заявил, что, раз уж мне предстоит взбучка, я предпочту кулаки. Я, конечно, старался выглядеть ужасно спокойным и взрослым, хотя сердце стучало, как молот кузнеца. А уж когда я посмотрел на кулаки Ангуса, мне и вовсе стало плохо, потому что они походили на камни: такие же огромные. В зале раздались смешки. Я тогда был не таким высоким, как сейчас, и весил в два раза меньше. Малыш Ангус мог одним ударом оторвать мне голову. Ну, Каллум с Дугалом оба нахмурились, хотя мне показалось, что им понравилась моя храбрость. А потом Каллум говорит, мол, нет, раз я вел себя, как ребенок, то и накажут меня, как ребенка. Он кивнул, и прежде чем я успел шевельнуться, Ангус перекинул меня через колено, задрал килт и отходил меня ремнем перед всем Советом.

– О, Джейми!

– Ммг-мм. Ты заметила, что Ангус очень профессионально выполняет свою работу? Так вот в тот день я мог бы точно сказать тебе, куда попал каждый удар.

Джейми передернулся, протянул руку, сорвал с ближайшей сосны пучок иголок и развернул их между пальцами, как веер. Запах живицы сделался очень резким.

– Потом меня посадили на табурет рядом с Каллумом и приказали сидеть, пока Совет не кончится. – Он свел вперед плечи. – Это был самый ужасный час в моей жизни. Лицо горело, задница тоже, и я смотрел только себе под ноги, но хуже всего было то, что мне срочно нужно было помочиться. Я едва не умирал. Конечно, я бы скорее лопнул, чем после всего этого еще и обмочился перед всеми, а я был близок к этому. Рубашка вся пропотела насквозь.

Я с трудом подавила смех.

– Разве ты не мог сказать Каллуму, в чем дело?

– Он прекрасно знал, в чем дело, как и каждый в зале. Я же елозил по табурету. Народ бился об заклад – выдержу я или нет. – Он опять пожал плечами. – Если бы я попросился, Каллум бы меня отпустил. Но… ну, это опять мое упрямство. – Он глуповато усмехнулся, сверкнув белыми зубами на темном лице. – Решил, что лучше умру, чем попрошусь, и почти умер. Когда Каллум, наконец, отпустил меня, я выскочил из зала и сделал все у ближайшей двери. Заскочил за стену и пустил струю, и думал, она никогда не кончится. Ну вот, – и Джейми осуждающе раскинул руки, рассыпав иголки, – теперь ты знаешь самое ужасное, что со мной случилось.

Я ничего не могла с собой поделать и хохотала до тех пор, пока не села без сил на обочине. Джейми терпеливо подождал минуты две, потом опустился рядом со мной на колени.

– Над чем ты смеешься? – возмутился он. – Это было совсем не смешно! – Но при этом улыбнулся.

Я помотала головой, все еще смеясь.

– Не смешно. История, конечно, ужасная. Просто… я представила себе, как ты там сидишь, упрямый, как осел, стиснув зубы, а из ушей валит пар!

Джейми фыркнул, потом тоже посмеялся немного.

– Ага. Жизнь не так уж проста в шестнадцать лет, правда?

– Так ты помог той девушке, Лири, потому что пожалел ее? – спросила я, когда смогла взять себя в руки. – Потому что знал, каково это?

Он удивился.

– Ага, я же так и сказал. Гораздо легче выдержать несколько ударов в лицо, когда тебе двадцать три, чем-то, что тебя отлупят по заднице на людях в шестнадцать. Раненая гордость болит сильнее любых синяков.

– Ммм. – Я кивнула, соглашаясь. – А я думала… – и смущенно замолчала.

– Думала что? А, в смысле, про меня и Лири? – отгадал Джейми мою мысль. – И ты, и Элик, и все остальные, включая саму Лири. Да только я бы сделал то же самое, будь она простушкой из простушек. – И ткнул меня под ребра. – Хотя я не рассчитываю, что ты мне поверишь.

– Ну, я же видела вас тогда в нише, – защищаясь, выпалила я, – и уж конечно, кто-то же научил тебя целоваться!

Джейми смутился и зашаркал ногами по пыли, опустив голову.

– Понимаешь, Сасснек, я не лучше остальных мужчин. Иногда пытаюсь, но не всегда получается. Помнишь то место из послания святого Павла, где он говорит, что лучше жениться, чем сгореть? Так вот, тогда я уже горел.

Я снова засмеялась, чувствуя себя так легко, как будто мне самой было всего шестнадцать.

– Так ты женился на мне, – поддразнила я его, – чтобы избежать греха?

– Ага. Этим брак и хорош – делает таинством то, в чем иначе пришлось бы каяться на исповеди.

Я опять рухнула.

– Ну, Джейми, я тебя просто обожаю!

Теперь настала его очередь хохотать. Сначала он сложился пополам, потом сел на землю, потом и вовсе упал на спину и так лежал в высокой траве, повизгивая и всхлипывая.

– Что за чертовщина с тобой приключилась? – уставилась я на него. Джейми, наконец, сел, вытирая мокрые глаза, и, тяжело дыша, потряс головой.

– Муртаг был прав, говоря про женщин, Сасснек. Я рисковал ради тебя жизнью, совершил грабеж, поджог, насилие и убийство. В ответ ты всячески меня обзывала, оскорбляла мое мужское достоинство, пинала меня по яйцам и расцарапала лицо. Потом я избил тебя до полусмерти и рассказал тебе про все самое унизительное, что когда-либо со мной случалось, а ты заявила, что обожаешь меня.

Джейми уронил голову на колени и опять захохотал. В конце концов он все-таки поднялся на ноги и протянул мне руку, другой рукой вытирая глаза.

– По-моему, ты не совсем в здравом уме, Сасснек, но ты мне очень нравишься.

* * *

Становилось поздно – или рано, зависит от точки зрения. Нам требовалось поспешить, если мы хотели попасть в гостиницу до рассвета. К этому времени я почти оправилась и сидеть уже могла, хотя последствия еще чувствовались.

Мы ехали в дружеском молчании. Погрузившись в собственные мысли, я впервые могла серьезно обдумать, что произойдет, когда – и если – я смогу отыскать дорогу к кругу из камней. Выйдя за него по принуждению, завися от него по необходимости, я – и это невозможно отрицать – очень привязалась к Джейми.

Вероятно, его чувства ко мне были еще сильнее. Сначала связанный со мной обстоятельствами, потом дружбой, а под конец – удивительно глубокой телесной страстью, он никогда даже вскользь не упоминал о своих чувствах ко мне. И все же.

Джейми рисковал ради меня своей жизнью. Возможно, он делал это из верности венчальным обетам. Он обещал защищать меня до последней капли крови, и я верила, что говорил он это искренне.

Меня очень тронули события последних суток, когда Джейми вдруг допустил меня в свои переживания и в личную жизнь – как в детство, так и в более позднюю. Если он действительно испытывает ко мне те чувства, о которых я догадываюсь, что же с ним произойдет, если я внезапно исчезну? При этой мысли исчезли остатки физического неудобства.

Нам оставалось до гостиницы мили три, когда Джейми нарушил молчание.

– Я не рассказывал тебе, как умер мой отец, – без подготовки сказал он.

– Дугал говорил, что у него случился удар – в смысле, апоплексический, – ответила я, растерявшись. Мне показалось, что Джейми, тоже оставленный наедине с собственными размышлениями, в результате нашей беседы пришел к мыслям об отце, но я не понимала, что именно привело к теме его смерти.

– Это правда. Но… он… – Джейми замолчал и задумался, потом пожал плечами, втянул в себя побольше воздуха и решился. – Ты должна об этом знать. Это связано со… многим.

Здесь дорога сделалась достаточно широкой, чтобы ехать рядом, только нужно было внимательно следить за торчащими камнями.

– Это произошло в форте, – сказал он, огибая колдобину. – Там, где мы были вчера. Когда Рэндалл со своими людьми увез меня из Лаллиброха. Когда меня выпороли. Через два дня Рэндалл потребовал меня к себе в кабинет.

Пришли двое солдат и отвели меня из камеры в комнату, где я нашел тебя – поэтому я и знал, куда идти. Во дворе мы встретили отца. Он выяснил, куда меня отвезли, и пришел, чтобы узнать, нельзя ли вытащить меня оттуда, или хотя бы убедиться, что со мной все в порядке.

Джейми несильно пришпорил пони и пощелкал языком. Не было еще и намека на дневной свет, но темнота ночи уже изменилась. До рассвета оставалось не больше часа.

– Пока я его не увидел, я даже не понимал, насколько мне там одиноко – и страшно. Солдаты не позволили нам остаться наедине, но по крайней мере разрешили поздороваться. – Джейми тяжело сглотнул и продолжил. – Я сказал ему, как мне жаль – ну, из-за Дженни и вообще из-за всей этой истории. А он велел мне замолчать и крепко прижал к себе. Он спросил, сильно ли меня покалечили – он знал про порку, а я ответил, что все в порядке. Солдаты велели мне идти дальше, отец сжал мне руки и сказал, чтобы я не забывал молиться. Он сказал, что будет на моей стороне, что бы ни случилось, что я не должен вешать нос, но должен стараться не тревожиться. Он поцеловал меня в щеку, и солдаты увели меня. Тогда я видел его в последний раз.

Голос Джейми звучал ровно, но немного хрипловато. У меня комок стоял в горле, и я бы прикоснулась к нему, если б могла, но именно там дорога сузилась, и мне пришлось ехать позади. К тому времени, как я снова поравнялась с Джейми, он уже взял себя в руки.

– Ну и вот, – сказал он, снова набрав полную грудь воздуха, – я вошел к капитану Рэндаллу. Он отослал солдат, так что мы остались одни, и предложил мне табурет. Он сказал, что отец предложил ему обеспечение, чтобы меня выпустили под залог, но что мне предъявлено слишком серьезное обвинение, и меня нельзя выпустить под залог без письменного разрешения герцога Аргилла, на чьей территории мы находились. Тут я догадался, что отец отправился к Аргиллу. А пока, заявил Рэндалл, речь идет о второй порке, к которой меня приговорили. – Джейми опять замолчал, словно не зная, как продолжать рассказ. – Он… вел себя как-то странно. Очень сердечно, но под этим скрывалось что-то, чего я не мог понять. Он наблюдал за мной, словно ожидал от меня какого-то поступка, хотя я просто сидел смирно. Он едва ли не извинился передо мной; сказал, как ему жаль, что наши отношения так запутаны, что он бы предпочел, чтобы мы встретились при других обстоятельствах и все такое. – Джейми помотал головой. – Я никак не мог понять, к чему он ведет – всего два дня назад он хотел, чтобы меня забили чуть не до смерти. А уж когда он добрался до сути, то говорил весьма откровенно.

– Так чего же он хотел? – спросила я. Джейми посмотрел на меня и отвел взгляд. В темноте я не могла разглядеть его лица, но поняла, что он смущен.

– Меня, – ответил он напрямик.

Я так вздрогнула, что мой пони замотал головой и осуждающе заржал. Джейми опять пожал плечами.

– Он говорил очень откровенно. Если бы я согласился… позволить ему делать со мной все, что угодно, он был готов отменить вторую порку. А если нет… он сказал, тогда я пожалею, что родился на свет.

Меня затошнило.

– К этому времени я уже пожалел, – сказал Джейми с проблеском юмора. – Живот болел так, будто я наелся битого стекла, и если б я не сидел, то мои колени стучали бы друг о друга.

– И что… – я вдруг охрипла, пришлось откашляться и начать сначала. – И что ты сделал!

Он вздохнул.

– Я обещал, что не буду врать тебе, Сасснек. Я задумался. Следы от порки еще были совсем свежими, я рубашку-то едва надел, и голова кружилась, стоило мне встать. Одна мысль о том, чтобы снова через это пройти… чтобы тебя привязали… и стоять беспомощным в ожидании следующей плети… – Его передернуло. – Конечно, толком я этого не представлял, – произнес Джейми с кривой усмешкой, – но думал, что содомия – это не так больно, как плеть. Мужчины иногда умирают под плетью, Сасснек, и на лице Рэндалла было написано, что мне предстоит стать одним из них. Вот такой у меня был выбор. – Джейми еще раз вздохнул. – Но… в общем, поцелуй отца еще чувствовался на моей щеке, и то, что он сказал, и… в общем, я не мог на это согласиться, и все тут. Сначала я все думал о том, чем моя смерть окажется для отца. – Тут он фыркнул, словно вспомнил что-то забавное. – А потом подумал: этот человек уже изнасиловал мою сестру, да будь он проклят, если поимеет еще и меня.

Мне было не смешно. Я видела Джека Рэндалла в новом, еще более отталкивающем свете. Джейми потер шею и уронил руку на луку седла.

– И я собрал остатки мужества и сказал ему: нет. Я сказал это громко, и добавил самые разные грязные оскорбления, какие только смог вспомнить, и кричал это во всю глотку. – Он поморщился. – Я просто боялся, что могу передумать, поэтому пытался отрезать себе все пути назад. Хотя не знаю, – добавил он задумчиво, – есть ли тактичный способ отказаться от подобного предложения.

– Нет, – сухо согласилась я. – И полагаю, что он не пришел бы в восторг, что бы ты ни говорил.

– Он и не пришел. Он ударил меня по губам, чтобы я заткнулся. Я упал – слабый еще был – а он стоял надо мной и просто смотрел на меня. У меня хватило ума даже не пытаться встать, и я лежал, пока он не крикнул солдат и не приказал отвести меня в камеру. – Джейми покачал головой. – У него даже выражение лица не изменилось, а когда меня уводили, он сказал: «увидимся в пятницу», как будто мы собирались обсуждать деловой вопрос или что-то в этом роде.

Солдаты отвели Джейми не в ту камеру, где он сидел с тремя другими заключенными, а в небольшую камеру-одиночку, чтобы он дожидался утра пятницы, ни на что не отвлекаясь, кроме ежедневного посещения тюремного врача – тот перевязывал ему спину.

– Он был не особенно хорошим доктором, – рассказывал Джейми, – но очень добрым человеком. На второй день он принес мне не только гусиный жир и уголь, но еще и небольшую Библию. Она принадлежала заключенному, который умер. Сказал, что насколько он понял, я папист, и он не знает, найду я утешение в слове Божьем или нет, но по крайней мере смогу сравнить свои страдания со страданиями Иова. – Джейми засмеялся. – Как ни странно, я нашел в ней утешение. Нашего Господа тоже бичевали, и я мог радоваться, что меня потом никуда не потащат и не распнут. С другой стороны, – рассудительно добавил он, – нашему Господу не пришлось выслушивать от Понтия Пилата непристойных предложений.

Джейми сохранил эту Библию. Он порылся в седельной суме и протянул ее мне. Потрепанный томик в кожаном переплете, дюймов пяти в высоту, напечатанный на такой тонкой бумаге, что слова просвечивали насквозь. На форзаце было написано:

 
АЛЕКСАНДР УИЛЬЯМ РОДЕРИК МАКГРЕГОР, 1733-.-
 

Чернила выцвели и расплылись, а переплет покоробился, словно книга не раз промокала.

Я с любопытством повертела томик в руках. Хоть и маленький, но, видно, что-то в нем есть, раз Джейми хранит его во всех своих странствиях и приключениях последних четырех лет.

– Я никогда не видела, чтобы ты читал ее, – протянула я Библию назад.

– Да нет, я ее не для этого храню, – сказал Джейми, аккуратно разгладив край потертого переплета и пряча книгу на место. Он похлопал по суме. – У меня есть долг Элику Макгрегору, и я надеюсь однажды его уплатить.

– Да, так вот, – вернулся он к прерванному рассказу. – Наступила пятница, и я даже не знал, радуюсь этому или сожалею. Ожидание и ужас были, пожалуй, хуже, чем неминуемая боль, как мне тогда казалось. Но когда дошло до дела… – И он сделал этот свой странный жест плечами, расправляя рубашку на спине. – Ты сама видела шрамы, так что знаешь, каково оно было.

– Только из рассказа Дугала. Он говорил, что был там.

Джейми кивнул.

– Ага, был. И отец тоже, только тогда я этого не знал. Меня волновали только мои проблемы.

– О, – медленно произнесла я, – и твой отец…

– Ммм. Тогда оно и случилось. Некоторые потом говорили, что где-то на середине порки решили, что я уже мертв. Полагаю, отец тоже так подумал. – Джейми замялся, а когда продолжил, голос его опять звучал хрипло. – Дугал рассказывал: когда я обмяк, отец издал какой-то негромкий звук и приложил руку к голове. И упал, как камень. И больше не поднялся.

В вереске суетились птицы; птицы заливались и среди все еще темных листьев деревьев. Джейми ехал с опущенной головой, я не видела его лица.

– Я не знал, что он умер, – тихо произнес Джейми. – Мне сказали только через месяц, когда решили, что я уже достаточно окреп, чтобы перенести это. Поэтому я не похоронил его, как должен сделать сын. И даже никогда не видел его могилы – потому что боюсь возвращаться домой.

– Джейми, – прошептала я. – О, Джейми, дорогой.

После довольно долгого молчания я сказала:

– Но ты не можешь – ты не должен! – чувствовать себя ответственным за это. Джейми, ты ничего не мог сделать или изменить.

– Нет? – спросил он. – Возможно, и нет. Хотя я до сих пор думаю, случилось бы это или нет, выбери я другое. Но это знание не очень-то помогает изменить чувства. А я чувствую себя так, словно довел его до смерти собственными руками.