Текст книги "Дар сопереживания"

Автор книги: Дэвид Вилтц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

4

Сегодня ей предстояла встреча с мистером Хэнли. Он всегда звонил перед приходом, поэтому у Майры имелась возможность одеться и бросить на себя взгляд в зеркало. Эти нечастые визиты поднимали ей настроение, словно кто-то стучал по прутьям клетки, чтобы разбудить ее. Конечно же, никто не запирал ее в клетке. Она могла отправиться куда и когда угодно, если хотела. Цепи ее не сковывали. Если понадобилось бы, она смогла бы подыскать себе компанию.

Но обычно она проводила весь день в халате. Не из-за неряшливости: Майра не была неряхой, просто у нее не было причин одеваться иначе.

Сегодня она надела серые слаксы и белую шелковую блузку, нарочно оставив незастегнутой на одну пуговицу больше, чем позволяли правила строгих приличий. Ее мать, подумала Майра со злобным удовлетворением, ужаснуло бы такое непристойное поведение дочери.

Входную дверь девушка оставила открытой, чтобы после звонка мистер Хэнли мог войти самостоятельно. Ее обольстительная красота не произведет должного эффекта, если Майре придется ковылять обратно к столу после того, как она его впустит. Другие клиенты Майры присылали вместо себя курьеров – массу неинтересных молодчиков, часто умственно отсталых, которые или разговаривали сами с собой, или просто говорили слишком много. Мистер Хэнли был единственным клиентом, лично посещавшим ее.

Майра сидела за компьютером, купаясь в лучах настольной лампы, выпрямив спину и выпятив грудь под блузкой, расстегнутой на одну пуговку больше, чем можно. Идеал современной женщины, думалось Майре, деловой, добросовестной и чувственной. «Космополитен» был бы счастлив заполучить ее фотографию в этот момент.

Тело повернуто так, чтобы дисплей загораживал недоразвитую руку, пальцы которой покоились на крышке стола. В этом отношении природа была добра, подумала, Майра. Она могла печатать «детской» рукой. Крошечные пальчики двигались столь же быстро и искусно, как и у здоровой руки. Чтобы «больная» рука не привлекала к себе чужого внимания, Майра училась держать ее неподвижно. На встречах вроде сегодняшней ручка будет прятаться за кубиком дисплея как бабочка, не смеющая взлететь, пока мистер Хэнли не уйдет, но пальчики, невзирая на мысленный запрет хозяйки, все время шевелились, хватаясь за что ни попадя; ладошка разглаживала шелк блузки. Иногда на борьбу с непослушной рукой у девушки уходили все силы, но Майра побеждала самовольную недоразвитую конечность и заставляла ее повиноваться.

– Вот, как обещала, – весело проговорила Майра, похлопав нормальной рукой по аккуратно подровненной кипе рукописи. Листы бумаги блестели, стройно чернели ряды букв. «Да он просто глаз не может от нее отвести, – думала она, – от такой свежей и многообещающей. Он, конечно, как всегда старается вести себя воспитанно. Я сижу рядом, тепло улыбаюсь. Грудь обрисовывается под блузкой даже четче оттого, что я выгибаю спину, такая пленительная с виду и развратная как проститутка внутри. Бери меня».

Но мистер Хэнли сосредоточился на рукописи. Хотя ему страстно хотелось протянуть руку и погладить девушку, обнять ее... Однако приличия возобладали над пылким желанием автора. Мистер Хэнли соблюдал приличия.

– Как шла работа? – спросил он. Это было своего рода паролем между ними. Мистера Хэнли не интересовало, как шла работа, его интересовало, что Майра думает о его пьесе. Какая она: смешная, динамичная? Будут ли ее читать, станут ли восхищаться, оценят ли? Каждый раз Майра была его первым читателем, а читан ли его пьесы кто-нибудь кроме нее, девушка не имела представления. Хэнли, по всей видимости, жил один: ни жены, ни семьи. Его печальный вид говорил, что девушки у него тоже нет. Один или два раза он упоминал о литературном агенте, но Майра не была уверена, имеется у него свой литературный агент или Хэнли только добивается, чтобы на него обратили внимание. Из вежливости она время от времени спрашивала об успехах его предыдущих работ. В ответ он всегда пожимал плечами и отводил глаза. Он ждет признания, мог бы сказать Хэнли, с минуты на минуту ждет признания. Этому Майра могла посочувствовать. Она тоже ждала.

– Вполне нормально, – ответила она, ощущая легкий стыд оттого, что дразнит его. Мистер Хэнли представлял из себя легкую мишень. Стоял, как обычно, в неловкой позе, переминаясь с ноги на ногу. Чувствовалось, что ему не по себе. Пальцы Майры играли пуговкой на блузке, как бы решая, стоит ее расстегивать или нет. Правда, Майра сомневалась, что это смутит Хэнли еще больше: он практически не смотрел на нее; его глаза были прикованы к обожаемой рукописи, на этот раз пьесе в двух актах. Что-то о борьбе молодого человека с растлевающим влиянием огромного города. Молодого человека, предполагала Майра, мистер Хэнли писал с себя. Городом, очевидно, был Нью-Йорк, а вся пьеса – историей его жизни. Майре это представлялось глупостью, хотя, надо признать, она ни на грош не понимала в театре.

– Значит не возникало никаких затруднений?

– Нет, совсем никаких.

– Прекрасно...

Мистер Хэнли больше не смог сдерживать себя и жадно схватил со стола рукопись – девяносто восемь страниц текста плюс титульный лист и список действующих лиц. Затем свернул ее в аккуратную трубочку, любовно разгладив листы, чтобы она стала по-настоящему ровной и красивой. Как женское тело. «Если далеко не ходить за примерами, – подумала Майра. – То оно совсем рядом, тут, под рукой...» Ей были видны волосы на тыльной стороне запястья Хэнли, торчавшие из манжета рубашки, словно в стремлении к свету. Девушку одолевало желание схватить эту руку и прижать ее к чему-то более теплому и восприимчивому к ласкам, чем пачка мертвой бумаги.

Подняв глаза на лицо мистера Хэнли, Майра увидела, что он впервые за сегодняшнюю встречу смотрит прямо на нее или, вернее, в разрез блузки. Правда, он тут же отвел взгляд и смущенно кашлянул. Тем не менее, Майре захотелось наградить его за дерзость, но она ничего не сделала. Ее лицо ничего не выразило, хотя ее так и подмывало сказать, что он может поцеловать ее грудь, если она вызывает у него восхищение. Но она, конечно, этого не сказала. Пальцы ее здоровой руки продолжали вертеть пуговицу блузки. Чем он ответит, если она сейчас расстегнет, оторвет ее? Этого Майра не знала. Существовало множество возможных ответов на этот вопрос, но приемлемым был только один. Должен же быть какой-то способ соблазнить его, думала девушка. Дать ему понять, что она готова принять его в свои объятия и не откажет ему. Что она не неприступна. Что она не станет отбиваться, убегать, звать на помощь... Если бы он только протянул руку, палец... Если бы он только прикоснулся к ее груди, блузке... Господи, если бы он только дунул на них... Ее соски затвердели от воображаемого прикосновения. Они просвечивали через ткань, знала Майра. Она не надела лифчика, шелк приятно ласкал кожу. Должен быть способ соблазнить его! Но она его не знала. Возможно, ей следовало подразнить мистера Хэнли, но на это у девушки не хватало ни смелости, ни воображения. Боже, ее надежды рушились из-за недостатка воображения! Что ж, она вознаградит его единственным способом, на который у нее хватает решимости.

– Надеюсь, вы не рассердитесь, если я скажу, что мне понравилась ваша пьеса? – проговорила Майра дрожащим голосом. Что он ответит?

– Ах! Правда?!

Теперь мистер Хэнли смотрел прямо на нее. Сейчас она, пожалуй, интересовала его больше, чем если бы разорвала на себе одежду и улеглась в призывной позе на полу. Одна маленькая ложь, и она стала его любимицей.

– А что... кто вам понравился больше всего?

– Молодой человек, больше всех мне понравился молодой человек.

– Правда?! – еще больше обрадовался мистер Хэнли. «Он не может поверить неожиданному счастью», – подумала Майра. – Я особенно тщательно работал над ним.

– Это заметно.

– Да, молодой человек. – Мистер Хэнли покачал головой от удовольствия. Из всего, что можно было сказать, Майра, очевидно, нашла самые правильные слова. – Это великолепно, замечательно!

Майра переменила позу, чтобы груди под блузкой качнулись. Соски темными пятнами проступили сквозь шелк. Она знала об этом эффекте, поскольку проверяла его перед зеркалом.

– Выписать характер простого человека труднее всего, – сказал мистер Хэнли, не обратив внимания на ее грудь. Он баюкал рукопись, как мать баюкает свое дитя.

– Неужели? – поразилась Майра.

– Я имею в виду простого не в смысле гетеросексуальности, а обычного человека без причуд, вокруг которого закручено действие. Всегда проще выписать какой-нибудь яркий персонаж. Например, такой как девушка.

Мистер Хэнли уставился на Майру, ожидая, чтобы она высказана свое мнение о девушке в его пьесе. Ее звали Джен, запомнилось Майре, потому что ей пришлось бессчетное количество раз напечатать это имя. Тогда как о характере девушки она ровным счетом ничего не помнила. Мистер Хэнли смотрел на нее своими добрыми, карими глазами, которые так легко обидеть. Он являлся ее клиентом вот уже без малого пять лет и, насколько Майре было известно, не сумел за это время продать ни единого из своих произведений. Как ему удалось выжить и сохранить такой наивный взгляд, гадала Майра. Впрочем, глаза могут обманывать. Кому, как не ей знать это?

– Да, девушка, Джен, – понимающе кивнула Майра. – Я понимаю, что вы имеете в виду. Ее характер было легче описать, не так ли?

– Да, намного! – воскликнул мистер Хэнли и внезапно разразился речью, словно решив выговориться за все долгие и одинокие часы творческого затворничества. Слова полились из него, как из прорванной напором воды трубы. Содержание пьесы заставляло предположить, что мистер Хэнли был бесконечно одиноким человеком, страдающим от своего одиночества. Героя пьесы преследовала мысль о самоубийстве, и возникал вопрос: не прячется ли за застенчивостью мистера Хэнли стремление покончить с собой? Очевидно, его переполняла благодарность за проявленный девушкой интерес к его работе. Майра бы с радостью отдала ему и нечто большее, но мистер Хэнли не замечал ее томления. «Он, наверное, считает, что бедная маленькая калека – калека и в сексуальном отношении, но это далеко не так», – думала Майра.

Мистер Хэнли тем временем рассказывал, захлебываясь, о муках творчества, его теории и практике, торопясь вытолкнуть из себя как можно больше слов, словно боялся, что в любую секунду лишится возможности выговориться. Должно быть, он давно ни с кем не разговаривал, решила девушка.

Ораторствуя, он не мог стоять на месте и ходил из конца в конец комнаты, сжимая рукопись в одной руке и размахивая другой. Этим мистер Хэнли напомнил Майре Говарда. Из Говарда тоже постоянно била разрушительная энергия, лишавшая его покоя даже во сне. И Говард обычно использовал тот же маршрут, который выбрал сейчас мистер Хэнли: стол – диван, диван – дверь, дверь – стол. Со стороны казалось, что оба одержимы клаустрофобией и бегают по периметру невидимых клеток в безнадежных поисках выхода. Наблюдать за этими метаниями было мучительно неприятно. Майра могла бы сказать обоим, что существует единственный путь выбраться из клетки – признать ее существование, но Говард никогда не прислушивался к ее советам, а советовать мистеру Хэнли девушка не осмеливалась. Впрочем, в его случае, это, возможно, только временное возбуждение, подумала она.

Участие, наверное, отразилось на ее лице, но мистер Хэнли, неправильно приняв его за раздражение, как-то сразу сник и оборвал сам себя.

– Ну вот... Полагаю, это вряд ли интересно кому-либо, кроме меня, – проговорил он извиняющимся тоном.

– А мне это кажется очень интересным, – бодро сказала Майра, но было уже поздно, момент был упущен. Как любой одинокий человек, мистер Хэнли быстро снова замкнулся в себе. «Очевидно, острая нужда в собеседнике – худшая сторона одиночества, – подумала Майра. – Почему мы одиноки? Потому, что никто не желает нас слушать, или потому, что мы полагаем, что нас не стоит слушать и затыкаем сами себя? Каким бы ни был ответ, результат тот же. Одинокие становятся все более одинокими, так как не хотят, чтобы кто-то догадывался об их отчаянном одиночестве. Я вас понимаю, могла бы сказать ему я, но он только обидится, подумав, что его считают неудачником и сравнивают с машинисткой-калекой».

– Еще раз благодарю вас, – сказал мистер Хэнли, направившись к выходу.

– Вы не хотите проверить работу? – спросила Майра.

– Уверен, вы как всегда все сделали замечательно, – вежливо ответил мистер Хэнли и замер на секунду, словно желая добавить что-то еще, но сдерживаясь из-за боязни, что он и так уже слишком много наговорил.

– Было очень приятно побеседовать с вами, – сказала Майра.

– Мне тоже.

Соблазнительно улыбнувшись, Майра в последний раз выгнула спину в тщетной попытке привлечь внимание Хэнли. Карликовая ручка жаждала движения. Майра усилием воли удержала ее в покое.

– Я позвоню вам, когда появится новая работа, – сказал мистер Хэнли, нащупывая дверную ручку. Он медлил уходить, будто что-то удерживало его в комнате. Затем, кивнув напоследок, выскочил за порог столь стремительно, что едва разминулся с дверью. Майра секунду боролась с поднимающимся к горлу чувством разочарования. Нельзя сказать, чтобы мистер Хэнли ей особенно нравился. Она его практически не знала. Он был достаточно привлекателен, хотя, несомненно, растворился бы в толпе тридцатилетних американцев среднего класса, как снежинка в сугробе. Ее привлекали в нем не большие глаза с добрым взглядом, напомнила себе Майра, а его близость и относительная доступность. Он был под рукой, и поэтому она хотела его. Теперь он ушел, и надо забыть о нем, сказала себе девушка. Она бы точно так же млела перед телевизионным мастером или доставщиком пиццы и столь же быстро позабыла бы о них. С глаз долой, из сердца вон.

Иногда Майра сравнивала себя с пауком в паутине, поджидающим лакомый кусочек. Пауки неразборчивы, им это ни к чему. Все мухи одинаковы. Вот и ей нет никакого дела до этой мухи с карими глазами и черными пятнами от ленты для пишущей машинки на пальцах, разумеется, пока та не угодит в ее сети. Ну а тогда она, конечно, посчитает ее изысканнейшим блюдом.

Майра понимала, что льстит себе подобным сравнением. Паук не промахивается. Он хватает свою жертву, опутывает ее паутиной, кусает, впрыскивая яд, а затем высасывает досуха. Майра расстегивала блузку и покачивала грудью перед неопытным неудачником, которого она интересовала только в качестве зеркала, отражающего его интеллектуальные потуги. И если Майра – паучиха, то мистер Хэнли – дерево, которое она могла сплошь оплести паутиной своей глупости, но оно все равно осталось бы безразличным к ней и погруженным в себя.

В порыве отвращения к самой себе Майра застегнула блузку на все пуговицы и поковыляла в прихожую запереть дверь. На коротких расстояниях костыли были скорее помехой, чем подмогой, поэтому девушка редко пользовалась ими дома. Они служили для выходов на публику, поскольку придавали хромой походке больше грации и эстетики. Без костылей Майра умела передвигаться столь же быстро, как и любой нормальный человек – для тренировки у нее была целая жизнь, – однако она боялась, что в такие моменты походит на забавную зверюшку: жука или краба, убегающего от света таракана; и радовалась, что не может видеть себя со стороны.

Она преодолела половину комнаты, когда раздался стук, и дверь распахнулась, чтобы впустить бормочущего извинения мистера Хэнли с чековой книжкой в руке. Майра застыла, согнувшись на один бок, словно в середине падения.

– Я ужасно извиняюсь, я забыл заплатить вам...

Сделав два шага, мистер Хэнли остановился с открытым ртом. Майра так живо представила себе охватившие его при виде ее скособоченной фигуры удивление и ужас, что они штормовой волной обрушились на нее, и девушка с изумлением поняла, что действительно падает. Ее «детская» ручка начала хвататься за воздух и случайно задела мистера Хэнли по лицу, затем Майра оказалась на полу.

Следующие несколько секунд она от смущения едва осознавала окружающее. Мистер Хэнли поднял ее и усадил на стул. Потом он, непрерывно бормоча что-то и извиняясь, выписал чек. Майра с горящим от стыда лицом не смела поднять на него глаз. Он неправильно усадил ее: все на виду; карликовая ручка свисала до пояса, короткая нога торчала в сторону, как бы желая оторваться от хозяйки. Майра торопливо сложила руки на груди, спрятав недоразвитую руку под нормальной, но это больше не имело значения. Мистер Хэнли не смотрел на нее. Ничто теперь не заставит его посмотреть прямо на нее, пронеслось в голове Майры, и она почувствовала себя Медузой Горгоной, захваченной врасплох в своей пещере во всей природной красе – с шевелящимися на голове змеями.

Наконец мистер Хэнли, к счастью, ушел. На этот раз Майру не волновала незапертая дверь. Она осталась сидеть за столом, позволив потокам слез остудить горящие щеки.

5

Директор отдела по борьбе с терроризмом Эдгар Аллен Маккиннон страдал от защемления седалищного нерва, изводившего его с настойчивостью больного зуба. Боль, растекавшаяся по левой ягодице, спускалась по ноге в ступню и обрывалась в мизинце, постепенно начинавшем терять чувствительность. От нее не было иного спасения, чем расслабиться на кровати – роскошь, которую Маккиннон не мог себе позволить, – поэтому боль основную часть времени заставляла его злиться на всех и вся. Когда же он не злился, то готов был расплакаться. Подчиненные не догадывались, какими чувствами терзается их шеф, и видели только то, что Маккиннон позволял им видеть. Он, посвятивший себя разоблачению козней врагов своей страны, научился никогда не показывать своих истинных чувств. Его личный врач знал о болях, физиотерапевт разбирался в них немногим лучше, но никто не догадывался о снедавшей его внутренней ярости.

Финни видел то же самое, что и все остальные подчиненные Маккиннона, а именно – почти сверхъестественный самоконтроль, выражавшийся в приглушенном до полушепота голосе и безмятежно-спокойной манере держать себя, присущей скорее святому, чем работнику Федерального Бюро Расследований. Финни был слишком наивен, чтобы не верить тому, что видели его глаза.

– Какими в точности были его слова, мистер Финни?

Маккиннон резко наклонился вперед в попытке ослабить боль, что Финни принял за выражение интереса и нервно взглянул на заместителя Маккиннона Хэтчера, сидевшего в кресле рядом со столом начальника. Хэтчер, уже знавший ответ Беккера, недовольно насупился.

– Его точные слова, сэр?

– Да, пожалуйста, мистер Финни. – Маккиннон обращался «мистер» ко всем без исключения. В ФБР, где было принято обращаться друг к другу с формальным «агент», это считалось из ряда вон выходящим прецедентом.

– Я не уверен, что смогу вспомнить его точные слова, сэр, – солгал Финни.

– Молодой человек, провалы в памяти в моем возрасте явление понятное и простительное, но в вашем, мистер Финни, – это симптоматично. Итак, что в точности сказал мистер Беккер? – Маккиннон терпеливо улыбнулся. Финни не догадывался, что улыбка была призвана скрыть внезапный спазм боли, электрическим током простреливший ногу директора.

– Он сказал, что специальный агент Хэтчер... Я имею в виду, заместитель директора Хэтчер...

Хэтчер поморщился как от вони.

«Господи, – отчаянно взмолился про себя Финни, – это ведь не я говорю. Я всего лишь передаю чужие слова». Ему уже крепко досталось, когда он в первый раз повторил слова Беккера Хэтчеру, и сейчас Хэтчер смотрел на молодого агента, словно собирался оторвать ему голову.

– ... Беккер сказал, он может поцеловать себя в задницу, – выдавил Финни. – Простите, сэр.

Маккиннон сделал пометку в блокноте, словно фиксируя ответ Беккера.

– За что вы просите прощения, мистер Финни, за ответ Беккера или за слова, в которые он его облек?

– Э... за слова, сэр.

Хэтчер шумно выдохнул.

– И, конечно, за ответ тоже, сэр, – поспешно добавил Финни.

– Мне приходилось слышать такие слова раньше, – сказал Маккиннон, – но все равно спасибо за заботу о моих чувствах. Садитесь, мистер Финни.

Маккиннон слегка повернулся в кресле, чтобы лучше видеть Хэтчера. Вид разозленного заместителя доставлял ему огромное удовольствие, именно поэтому он заставил Финни дословно повторить ответ Беккера и не отпустил молодого человека присутствие которого в кабинете еще больше раздражало Хэтчера, одновременно удерживая его от обычного нудного нытья, больше всего нелюбимого Маккинноном среди прочих недостатков заместителя.

– Ваш личный опыт общения с Беккером тоже был в целом негативным, я не ошибаюсь, мистер Хэтчер?

– Должен признать, между нами имелось некоторое недопонимание, сэр, – натянуто ответил Хэтчер.

– Очевидно. Вопрос в том, не это ли недопонимание явилось причиной его отказа сотрудничать с нами.

– Его можно заставить работать у нас в приказном порядке, – сказал Хэтчер.

Маккиннон незаметно чуть выгнулся, по очереди промяв все мышцы спины. Это маленькое упражнение единственное приносило ему некоторое облегчение. Когда случались обострения, у Маккиннона всегда возникало желание повисеть головой вниз, чтобы убрать давление на позвоночные диски. Мысленная картинка, как бы он сейчас, не прерывая разговора, перевесился через подлокотник кресла, выставив на всеобщее обозрение свой зад, вызвала у директора усмешку, принятую Хэтчером на свой счет.

– Это несколько затруднительно, – возразил Маккиннон. Беккер сейчас работает в отделе по борьбе с контрабандой табака, алкоголя и огнестрельного оружия. Мы не полномочны отдавать ему приказы.

– Он может перевестись к нам. В течение последних двух лет он работал в трех различных отделах и везде имел неприятности и дисциплинарные взыскания. Дисциплина – его слабое место.

– Все эти переводы происходили с его согласия. А я совсем не уверен, что он согласится перевестись к нам.

– Отчего же?

Маккиннон обратился к Финни.

– Он объяснил причину отказа, мистер Финни?

– Нет, сэр.

– Только выказал неприязнь по отношению к мистеру Хэтчеру?

– Нечто в этом роде, сэр.

Маккиннон кивнул. Он тоже неприязненно относился к Хэтчеру, но заместитель был навязан ему вышестоящим руководством, которому очень импонировали льстивость и подхалимство Хэтчера. Не имея других аргументов против, кроме интуитивной, но искренней антипатии к этому человеку, Маккиннон молча смирился с его назначением. Он не считал допустимым подбирать себе сотрудников на основе личных симпатий. К тому же, в личном деле Хэтчера не было ничего, порочащего его как агента. Наоборот, оно было идеальным. Хэтчер, приходилось признавать, умел прикрывать свои тылы. С другой стороны, Беккер, которого Маккиннон любил и которым искренне восхищался, имел личное дело, сплошь исписанное замечаниями и выговорами. Беккер был человеком, с которым бы согласился работать любой агент, за исключением, возможно, одного Хэтчера; но ему начальство никогда не позволит подняться по служебной лестнице выше его нынешнего положения оперативника. Беккер не обладал желанием командовать людьми, которого в избытке хватало у Хэтчера.

– Ваша неприязнь взаимна, мистер Хэтчер? – спросил Маккиннон.

– Что вы имеете в виду?

– Он неприятен вам так же, как вы ему?

– Это к делу не относится, сэр. Я выполняю свою работу по мере сил и умения и не считаю нужным ставить ее в зависимость от личных отношений.

«Другими словами, тебе недостает прямоты», – подумал Маккиннон. Беккер, в противоположность Хэтчеру, часто перебарщивал в этом. Именно поэтому Хэтчер, а не Беккер был сейчас его заместителем. Работай в Бюро одни «беккеры», размышлял Маккиннон, оно превратилось бы в хаос, при одних же «хэтчерах» – потеряло бы блеск и изящество стиля. Выбор практически неизбежно лежал где-то посередине, то есть падал на посредственности. От этой мысли у директора еще больше разболелась спина.

– Сэр, я вообще не понимаю, почему вы видите здесь проблему, – говорил тем временем Хэтчер. – У нас имеется немало прекрасных агентов помимо Беккера.

– Вы знаете кого-нибудь, кто в нашем случае подходил бы столь же идеально, как он?

– Уверен, найдется несколько человек.

– Я попросил бы вас назвать их имена, мистер Хэтчер, – сказал Маккиннон, поднося ручку к блокноту.

На это Хэтчеру нечего было ответить, и он постарался прикрыть свое поражение улыбкой. Хэтчер не ожидал подобной настойчивости со стороны шефа, явно базировавшейся не только на его убеждении в высочайшей квалификации Беккера. Что-то еще выделяло Беккера в глазах Маккиннона среди других агентов. «Что же?» – спрашивал себя Хэтчер. Неужели он ценит простого агента выше своего собственного заместителя?

– Последние несколько лет я не заглядывал в его досье, – солгал Хэтчер.

Финни вздрогнул. Он сам просматривал личное дело Беккера вместе с Хэтчером.

– Напрасно, это весьма любопытный документ, – сказал Маккиннон, и к ужасу Финни директор повернулся к нему. – Не правда ли, мистер Финни?

«Не надо впутывать сюда меня», – хотелось крикнуть Финни. Если он признает, что ознакомился с личным делом Беккера, это будет означать, что и Хэтчер читал его. Если скажет, что в глаза его не видел, то выставит себя некомпетентным агентом, безалаберно относящимся к своим обязанностям. Он проигрывал в обоих случаях. Маккиннон нарочито ждал ответа, и Финни впервые пришло в голову, не является ли ангельская безмятежность директора отдела всего лишь искусной маской.

Когда стоишь перед дилеммой целовать задницу заместителю директора или самому директору, выбирай директорскую. Эту истину Финни усвоил еще на первой неделе службы в ФБР.

– Совершенно верно, сэр. Это очень интересный документ, – сказал он и добавил, стараясь подсказать Хэтчеру возможную лазейку из затруднительного положения: – Правда, я только поверхностно просмотрел его. У меня не хватило времени изучить его столь подробно, как мне бы того хотелось.

Маккиннон слегка склонил голову, будто признавая умение Финни выпутываться из сложных ситуаций.

– Тогда, полагаю, вы сделали для мистера Хэтчера краткое резюме, ознакомив его с основными успехами Беккера за последние годы. – Директор посмотрел на Хэтчера, лицо которого насупилось еще больше, лоб залило краской, а кожа вокруг рта, казалось, совсем обесцветилась. – Вам понадобятся эти знания, мистер Хэтчер, когда вы будете с ним разговаривать.

– Я буду с ним разговаривать?

– Да. Я хочу, чтобы вы уговорили его работать у нас.

Хэтчер резко выпрямился. «Ну все, я погиб, – пронеслось в голове Финни. – Так или иначе, но мне придется расплачиваться за его унижение».

– Лично я, сэр? – переспросил Хэтчер.

– Да, лично вы. Личные контакты очень много значат в нашей работе, – проговорил Маккиннон и склонился над блокнотом, чтобы скрыть усмешку.

За два дня до встречи с Маккинноном Хэтчер ездил с женой в лесистый уголок Вирджинии, достаточно удаленный от Куантико, чтобы там вместо стажеров ФБР водились дикие олени. Пикник проходил в молчании, что уже стало обычным явлением в последние годы, когда на полянку, где они расположились, вдруг выглянула лань и замерла, напряженно прислушиваясь. Жена в восторге взяла мужа за руку, призывая его разделить с ней очарование момента. Это было ее первое добровольное прикосновение к нему, осознал Хэтчер, сидя очень тихо и стараясь придать лицу такое же восхищенное выражение, как и у нее, в то же время раздраженно думая, что животное способно вызвать у нее восторг, а он – нет. Правда, он не прилагал к этому никаких усилий. Они с женой давно уже занимались любовью один раз в сезон: раз весной, раз летом и так далее. Хэтчер старался пореже вспоминать об этом.

Постояв с минуту, лань неторопливо выступила на поляну в сопровождении двух почти новорожденных оленят размером с колли на тоненьких, хрупких ножках. Не обращая внимания на присутствие людей, словно Хэтчер с женой были каменными статуями, семья начала пастись. Взглянув на жену, Хэтчер увидел слезы на ее глазах и дрожащие губы. Она смотрела на оленей, как на святое знамение, посланное с небес, чтобы укрепить ее веру в красоту невинности. Несмотря на слезы, жена блаженно улыбалась. Никогда в жизни Хэтчер не видел жену такой счастливой, и ему страшно захотелось задушить ее.

Олени мирно щипали траву, часто вскидывая головы, чтобы осмотреться и прислушаться. Однажды лань повернулась к олененку и лизнула его в мордочку. Его брат воспринял это за призыв попить молока и начал требовательно тыкаться носом в соски матери. Подчеркивая пронзительность момента жена крепче сжала руку Хэтчера и, как он заметил уголком глаза, повернулась к нему, словно говоря: «Вот, смотри, как надо любить. Если бы ты только обращался со мной с такой же нежностью, все у нас было бы иначе. Повернись же ко мне и поцелуй. Полюби меня с нежностью оленя».

Хэтчер заставил себя улыбнуться жене, почувствовав, что мышцы лица одеревенели. Притворство, легко дававшееся ему на работе, почему-то не получалось в семейной обстановке.

Из-под деревьев, откуда вышло семейство, появился олень побольше – самец, увенчанный большими ветвистыми рогами. Жена со всхлипом задохнулась в благоговейном восторге.

Хэтчер поднял руку, сложенную наподобие пистолета и, прежде чем олени, мелькнув белыми хвостиками, окончательно растворились в зеленом полумраке леса, успел сделать три воображаемых выстрела, наполнивших его ощущением триумфа, которое впоследствии на пути домой позволило ему спокойно сносить бесконечные яростные упреки и брань жены.

Этот момент вспомнился Хэтчеру, когда, войдя в гимнастический зал подземного спорткомплекса, он увидел стоящего на бревне Беккера. Ему захотелось снять ею оттуда из воображаемой винтовки, но с Беккером не стоило рисковать ради глупого удовольствия. Хотя Беккер стоял к нему спиной, Хэтчер не был уверен, что тот не сумеет каким-то образом почувствовать враждебное движение сзади. А раз это был Беккер, существовал пусть небольшой, но реальный шанс, что он примет движение за реальную угрозу, развернется и отстрелит к черту Хэтчеру голову. Поэтому Хэтчер сдержался. Не стоило создавать Беккеру преимущество перед началом разговора.

Хэтчер беззвучно застыл на пороге. Беккер поставил ступню левой ноги на бедро правой, оставшись неподвижным со сложенными на груди руками. «Он похож на аиста или журавля, – подумал Хэтчер. – И еще на воина из племени масаев, пасущего в саванне своих коров. Хотя, нет, масаи всегда опираются на копья».

Хэтчер обошел бревно, чтобы оказаться с Беккером лицом к лицу.

– Минутку, – бросил Беккер, стоя с закрытыми глазами.

Наверное, упражнение из Дзен, мелькнула у Хэтчера мысль. Балансировка на одной ноге с закрытыми глазами. Это напомнило ему сцены из различных американских фильмов о карате.