Текст книги "На пути в Эммаус. Надежда во времена неопределенности"

Автор книги: Дэвид Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Новые попутчики

Оказавшись рядом на дороге в Эммаус, христиане и гуманисты могут увидеть на той же дороге и других путников, каждому из которых тоже есть что сказать в общей беседе. Все мы прекрасно знаем, что уже в силу исторического факта мусульмане тоже «отвернулись и пошли прочь от Иерусалима» как города, где драма искупления человечества достигла своей кульминации в распятии Иисуса из Назарета. Подобно двоим ученикам, ушедшим в Эммаус, мусульмане просто не вынесли этого события, и хотя Иерусалим продолжает занимать важное место в их собственной традиции, он уже не является главным сосредоточием веры и поклонения; их фокус передвинулся в другое место. Когда в 622 году мединские евреи отказали Мухаммеду в статусе пророка, его последователи во время молитвы перестали обращаться лицом к Иерусалиму и устремили свои духовные чаяния к священному городу Мекка, ставшему в буквальном и символическом смысле центром ислама. Одним из самых привлекательных качеств этой религии является ее способность создавать невероятное чувство причастности к всемирному сообществу, которое, несмотря на этническое и расовое разнообразие, обретает единство, сосредоточиваясь в одном центре. Мусульмане называют себя «людьми единой точки» («people of the point»), и этот фокус на едином центре постоянно подкрепляется ритуальными молитвами, в которой местные общины соединены «как точки на спицах концентрических колес, нанизанных на единую ось города–основания», а также традицией ежегодного хаджа, когда все эти спицы «постепенно сливаются в одну дорогу, ведущую к единому месту встречи»[10]10
  Кеннет Крэгг, «Ислам и мусульманин» (Cragg, Kenneth, Islam and the Muslim. Milton Keynes: Open University Press), 1978, стр. 7.


[Закрыть].

Однако несмотря на это массовое единство и на то, что порой со стороны кажется почти железной уверенностью в вопросах веры, многие мусульмане тоже оказываются на дороге в Эммаус, со своими причинами вздыхать: «Л мы?то было надеялись!» На самом деле, в исламе всегда были глубоко духовные верующие, тоскующие по такой близости с Богом, которая выходила бы за рамки простого исполнения внешних ритуалов и словесного исповедания веры. Вот, например, молитва, которую Констанс Падвик обнаружила в одном из мусульманских молитвенников на Среднем Востоке:

У меня нет ничего, кроме нищеты,

чтобы молить Тебя о себе.

И в бедности своей я приношу эту нищету

как мольбу.

Силы моей довольно лишь на то,

чтобы постучать в Твою дверь.

И если Ты прогонишь меня, куда еще мне стучаться?

Или к кому взывать по имени,

если Ты откажешь в щедрости нищему Своему?

По щедрости Своей да не введи непослушного в отчаяние!

Щедрость – великодушнее, и милость – больше того.

В своей жалкой немощи я пришел к Твоей двери,

зная, что убогий находит здесь помощь.

Всем сердцем я доверяюсь Тебе,

простирая к Тебе руки в мольбе, как жалкий нищий.[11]11
  Мунахату л'Имани'ш–Шафий, в книге К. Падвик «Мусульманские молитвы: изучение популярных мусульманских молитвенников» (Padwick, Constance, Muslim Devotions: A Study of Prayer Manuals in Common Use. London: SPCK), 1961, стр. 218.


[Закрыть]

Люди, чьи молитвы отличаются таким смирением и духовной жаждой, не могут не видеть той пропасти, которая рано или поздно непременно разверзается между обещанием их религии и ее повседневной практикой, особенно когда вера оказывается связанной с политической и военной силой. Обещания, на которые они было надеялись, мечта о мире без обманчивых идолов, губящих человечество, о мире, где царит справедливость – эта великая мечта постоянно отодвигается все дальше и дальше в будущее, а порой и вовсе пропадает с горизонта в обществе, где реки человеческих слез постоянно пополняются ужасающими волнами насилия и страдания. Неудивительно, что в таком мире мы слышим голоса мусульман – таких, как Хуршид Ахмад из Пакистана, – которые просят нас признать общечеловеческие проблемы, требующие диалога:

«Сегодня ислам и западный мир снова получили возможность приблизиться друг к другу на нравственной и идеологической основе и, таким образом, стать друг для друга источником силы в общей борьбе против тех, кто стремится разрушить человеческую цивилизацию» (К. Чэпмен, «Ислам и Запад», стр. 193)[12]12
  Книга Колина Чэпмена «Ислам и Запад» (Colin Chapman, Islam and the West, 1998), откуда взята эта цитата, является неплохим и полезным анализом этого вопроса с христианской точки зрения. Интересное исследование той же самой темы с мусульманской точки зрения вы найдете в книге Акбара Ахмеда «Постмодернизм и ислам: проблема и обещание» (Akbar Ahmed, Postmodernity and Islam: Predicament and Promise, 1992). Уже начав работать над своей книгой, я нашел сборник под названием «Мусульмане и христиане на дороге в Эммаус» (Muslims and Christians on the Emmaus Road, ed. J. Dudley Woodberry, 1989). В предисловии редактор говорит, что сейчас множество мусульман в буквальном смысле проходят по дороге в Эммаус. «И спустя столетия после того, как Клеопа с другом разговаривали, шагая в Эммаус, эти мусульмане продолжают говорить о человеке, распятом на кресте».


[Закрыть].

Обратите внимание, что собеседником ислама в общем диалоге этот ученый–мусульманин называет «западный мир». Этот мир, как мы уже видели, включает в себя как христиан, так и гуманистов, оказавшихся в ситуации, где прежние привычные основания подорваны, а столетия взаимной враждебности уже сменяются общей озабоченностью за будущее человечества и нашей прекрасной планеты. Если прозорливые и гуманные мусульмане разделяют эту озабоченность и хотят присоединиться к разговору на дороге в Эммаус, мы должны только радоваться тому, что наш диалог становится триалогом. И по мере того, как мы ведем этот разговор, вместе шагая по дороге, кто знает – может быть, вскоре к нам присоединится еще Кто?то, Чье присутствие и сейчас, как и когда?то, может преобразить эту беседу.

Последняя мысль перед тем, как двинуться дальше. В евангельской истории одного из двоих учеников на дороге в Эммаус звали Клеопой, но его спутник так и остается неназванным, безымянным, неизвестным. Принимая во внимание важность имен в древнем мире, из этой подробности можно сделать негативный вывод: перед нами в буквальном смысле никто, чья роль в истории, сформировавшей западную культуру, остается непризнанной, потому что его не записали по имени и забыли! Но, может быть, именно благодаря этому факту он может стать представителем любого человека, символом каждого из нас. В другом отрывке Евангелия, перед тем, как Иисус рассказал одну из самых удивительных из всех Своих притчей, Его спросили, кого нам считать своими «ближними». В ответ Он описал как путник, которого схватили, избили, раздели донага и бросили умирать на дороге и который тем самым лишился всех узнаваемых признаков своей расы и религии, тем не менее, получил помощь от презренного самарянина, считавшего своим ближним каждого, кто нуждался в подмоге. Может быть, безымянный путник на дороге в Эммаус послужит для нас напоминанием о том, что к нашему разговору может присоединиться любой, и мы должны быть готовы принять в качестве ближнего всякого, кто страдает от отчужденности, разочарования и смятения в сгущающемся мраке стареющего мира.

Послания с дороги в Эммаус (1)

Имя: Альбер Камю

Биографические данные: Французский философ, романист и драматург. Родился в 1913 г. в Алжире; в 1957 г. удостоился Нобелевской премии по литературе; в 1960 г. погиб в автокатастрофе. Камю всю жизнь пытался понять, как совместить кажущуюся «абсурдность» мира с неистребимой жаждой людей по смыслу – особенно если Вселенная, в которой они живут, стала пустой и безмолвной. Мало кто из современных писателей выразил эту дилемму с такой ясностью, честностью и смелостью. Вот что пишет нам Камю с дороги к Эммаусу:

«Если ни во что не веришь, если ни в чем не видишь смысла и не можешь утверждать никакую ценность, все дозволено и ничто не имеет значения. Нет доводов „за“, нет доводов „против“, убийцу невозможно ни осудить, ни оправдать. Что сжигать людей в газовых печах, что посвящать свою жизнь уходу за прокаженными – разницы никакой. Добродетель и злой умысел становятся делом случая или каприза».

«Поскольку престол Всевышнего опрокинут, бунтарь признает, что ту справедливость, тот порядок, то единство, которые он тщетно искал в своей жизни, ему теперь предстоит созидать собственными руками, чтобы тем самым оправдать низложение Бога… Это не обходится без ужасающих последствий, из которых мы пока осознаем лишь немногие».

«Как только человек подвергает Бога моральной оценке, он убивает Бога в самом себе. Но на чем тогда основывается мораль? Бога отрицают во имя справедливости, но можно ли понять идею справедливости вне идеи Бога? Не оказываемся ли мы тогда в абсурдной ситуации?»

«Всякая мораль становится предварительной. В своих самых глубинных тенденциях XIX и XX столетия – это эпохи, когда была сделана попытка жить без трансценденции».

«Цинизм, обожествление истории и материи, индивидуальный террор или государственное преступление – этим не ведающим пределов следствиям вскоре предстоит во всеоружии появиться на свет из двусмысленной концепции мира, которая предоставляет одной лишь истории создавать ценности и истину. Если ничто не может ясно мыслиться, пока в конце времен не будет явлена истина, то всякое действие – произвол и в мире царствует сила».

«При сопоставлении с античным миром схожесть христианского и марксистского миров представляется поразительной. Их роднит общий взгляд на мировые процессы, столь отличающийся от воззрений античности. Прекрасное определение этого взгляда было дано Ясперсом: „Именно христианской мысли присуще понимание истории как в высшей мере единого процесса“».

«"Как можно жить без благодати?" – таков был коренной вопрос XIX в. „Справедливостью“, – отвечали на него все те, кто не хотел принять абсолютный нигилизм. Народам, отчаявшимся в царствии небесном, они обещали царство человека. Проповедь человеческого Града усилилась к концу XIX в., когда она сделалась поистине визионерской и поставила достижения науки на службу утопии. Но царство отступало все дальше и дальше, чудовищные войны опустошали древнейшую из земель, кровь бунтарей пятнала стены городов, а полная справедливость так и не наступала. И вот мало–помалу прояснился коренной вопрос XX в., тот самый, за который отдали жизнь террористы девятьсот пятого года и который продолжает терзать современный мир: „Как жить без благодати и без справедливости?“».[13]13
  Эта и предыдущие цитаты взяты из книги А. Камю «Бунтующий человек». Русский перевод книги можно найти здесь: http://krotov.me/lib_sec/11_k/kam/u_2.htm


[Закрыть]

«Не знаю, есть ли у этого мира превосходящий его смысл. Знаю только, что он мне неизвестен, что в данный момент он для меня непостижим. Что может значить для меня значение, лежащее за пределами моего удела? Я способен к пониманию только в человеческих терминах. Мне понятно то, к чему я притрагиваюсь, что оказывает мне сопротивление. Понимаю я также две достоверности – мое желание абсолюта и единства, с одной стороны, и несводимость этого мира к рациональному и разумному принципу – с другой. И я знаю, что не могу примирить эти две противоположные достоверности».

«В присутствии Бога это уже не столько проблема свободы, сколько проблема зла. Альтернатива известна: либо мы не свободны и ответ за зло лежит на всемогущем Боге, либо мы свободны и ответственны, а Бог не всемогущ. Все тонкости различных школ ничего не прибавили к остроте этого парадокса».

«Достоверность Бога, придающего смысл жизни, куда более притягательна, чем достоверность безнаказанной власти злодеяния. Нетрудно сделать выбор между ними. Но выбора нет, и поэтому приходит горечь».[14]14
  Последние три цитаты взяты из книги А. Камю «Миф о Сизифе». Русский перевод книги можно найти здесь: http://www.philosophv.ru/librarv/camus/01/0.html


[Закрыть]

«Миру нужен реальный диалог… Ложь – такая же противоположность диалога, как и молчание… А диалог возможен в единственном случае: если люди остаются самими собой и говорят то, что думают. Иными словами, современному миру нужны христиане, которые остаются христианами… Я не стану пытаться выдать себя за христианина в вашем присутствии. Я, как и вы, с отвращением отношусь к злу. Но я не разделяю вашей надежды и продолжаю бороться против этой вселенной, где страдают и умирают дети».[15]15
  А. Камю, «Сопротивление, восстание и смерть» (A. Camus, Resistance, Rebellion and Death (London: Hamish Hamilton), 1961, стр. 50.


[Закрыть]

2. Христиане на пути в Эммаус

В предыдущей главе я попытался показать, что библейская история о событиях на дороге в Эммаус нередко находит отклик среди людей, не являющихся христианами, и именно поэтому нам, христианам, следует извлечь из нее ряд фундаментально важных принципов, которые должны сформировать сущность и практику нашего общения с людьми в рамках светской культуры. К этому мы вернемся чуть позже. Сейчас же мне хотелось бы подумать еще об одном значимом факте: о том, что современные западные христиане сами сталкиваются с кризисом веры, и нередко от них тоже можно услышать слова «А мы?то было надеялись!»

Иными словами, нынешний контекст не позволяет христианам предлагать неверующим ответы на современные дилеммы, ведя себя так, будто у них самих нет никаких вопросов и сомнений. Напротив, оказавшись в такой исторической ситуации, когда унаследованные ими аксиомы и убеждения выглядят шаткими и ненадежными, христиане получили возможность вести с неверующими подлинный диалог – как раз такой, о каком просил писатель–гуманист Альбер Камю. Теперь христиане уже не вступают в этот диалог с позиции незыблемой силы и безоблачной уверенности; у них тоже есть свои обиды, разочарования и неразрешенные дилеммы. Когда это открыто признается, возникает возможность подлинного товарищества, и мы оказываемся в точно такой же ситуации, как двое учеников на дороге в Эммаус, которые шли и «разговаривали между собою о всех сих событиях» в свете уходящего дня.

Кризис христианства

На первый взгляд, когда в культуре распространяется ощущение всеобщего кризиса, христианам предоставляется блестящая возможность обратиться к людям со словом прощения, исцеления, надежды и жизни. В прошлом в подобные моменты социально–культурного кризиса христианское Евангелие имело в недомогающем обществе такой резонанс, что в результате возникали движения духовного пробуждения, приводившие к массовому покаянию людей. И хотя некоторые христиане считают, что мы стоим на пороге такого же пробуждения, факты говорят о том, что вера, более тысячи лет служившая основанием западного общества, утратила сколько?нибудь значимый контакт с культурой современного мира.

Я пишу эти строки, находясь в Глазго, одном из первых крупных городов, возникших во время индустриальной революции. Глядя в окно, я вижу среди домов шпили и купола: на урбанизацию викторианское христианство отреагировало массовым строительством церквей. Сегодня эти здания уже не являются признаками активной духовной жизни или пророческой веры; скорее, они свидетельствуют об упадке веры в городе. Открывая окно, я слышу постоянный гул машин с центрального шоссе, делящего город пополам и соединяющего Глазго со вторым крупным городом Шотландии Эдинбургом. В нескольких милях от моего дома, на холме рядом с шоссе, притулилась церковь, возле которой уже несколько месяцев красуется плакат, призывая тысячи проезжающих мимо людей: «Спасем исторический памятник!» Вряд ли организаторы этой реставрационной кампании осознают двойную и весьма печальную иронию своего лозунга: когда?то живая церковь теперь стала просто памятником и сама взывает к миру о спасении[16]16
  Когда я последний раз проезжал мимо этой церкви, то увидел, что просьбу о помощи, видимо, кто?то услышал. Церковь была окружена строительными лесами, а старый плакат сменила огромная реклама машин «Рено», закрывающая весь фасад здания. Здесь кроется еще одна ирония: какое?то время назад компания «Рено» рекламировала свою новую модель словами «Сила» (говоря о моторе) и «Слава» (говоря об отделке салона). Пожалуй, неудивительно, что на помощь церкви пришел «Создатель автомобилей», но это лишь еще раз показывает, что христианство глубоко увязло в культуре, ставящей экономику во главу угла, и, к сожалению, само не замечает, что у него украли его заветные, священные слова, чтобы использовать их в экономических целях.


[Закрыть].

Это может послужить живой притчей, отражающей состояние западного христианства. Одно недавнее исследование показывает, что утечку прихожан в английских церквях можно сравнить с «кровотечением от лопнувшей артерии». То же самое исследование предупреждает нас о том, что привычные нам формы христианских институтов «вымрут уже в следующем поколении»[17]17
  Питер Брайерли, «Время отлива» (Brierley, Peter, The Tide is Running Out. London: Christian Research), 2000, стр. 236.


[Закрыть]. Как же это произошло? Как могло случиться, что христианство, некогда мощная сила, формировавшая культуру стран и континентов, так резко потеряло в численности и оказалось на обочине общества в социальном и культурном плане?

Давайте на минуту вернемся к приведенной выше иллюстрации. Если я поеду по шоссе дальше, мимо церкви, умоляющей светское общество спасти ее стены, то вскоре окажусь в Эдинбурге. Именно там, около ста лет назад, проходила первая экуменическая миссионерская конференция современности. Она проходила в духе надежды и оптимизма, что отражалось в ее триумфалистском лозунге: «Евангелизация всего мира – в нынешнем поколении». Конференция «Эдинбург-1910» олицетворяла подъем западного миссионерского оптимизма, и христиане, убежденные в превосходстве своей цивилизации, «были опьянены верной победой»[18]18
  Дэвид Бош, «Богословие миссионерской деятельности». Лекции по курсу миссиологии и религиоведения. Университет Южной Африки, Претория (Bosch, David, Theology of Mission, Course notes for 'Missiology and the Science of Religion', Pretoria: University of South Africa), 1975, стр. 50.


[Закрыть]. Они делили мир на четкие категории: «христианский» – «нехристианский», «евангелизированный» – «неевангелизированный», и были уверены, что, имея под ногами крепкое христианское основание, они стоят на пороге золотого века, когда технические, экономические и научные ресурсы, доступные внутри «христианской цивилизации», практически гарантируют им быстрое завоевание наций и народов.

Одной из ключевых фигур Эдинбургской конференции был Дж. X. Олдэм. В последующие годы, когда мечты о всемирном успехе миссионерского движения отошли на задний план перед кошмарами кровавых войн, опустошивших Европу, Джо Олдэм, размышляя об уроках своего времени, пришел к выводу, что видение миссионерского успеха, вдохновившее Эдинбургскую конференцию, было глубоко ошибочным. В его словах прослеживается подлинно пророческая проницательность:

«По–моему, война научила нас проводить более четкое различие… между Христовой Церковью и тем, что мы привыкли называть христианской цивилизацией… Мы думали, что построили 'христианскую цивилизацию' и можем с гордостью предложить ее неверующему миру. Бог показывает нам, что эта цивилизация прогнила насквозь. В будущем нам следует быть более смиренными, более готовыми взять крест, следовать за Христом и терпеть Его поношение среди человеков»[19]19
  Цитируется в книге Кита Клементса «Вера на переднем крае: биография Дж. X. Олдэма» (Clements, Keith, Faith on the Frontier: A Life of J. H. Oldham. Edinburgh: M&M Clark), 1999, стр. 140.


[Закрыть].

Джо Олдэм осознал, что христианство, приближенное к своим изначальным корням, должно иметь куда более критическое взаимодействие с культурой Запада, чем это было в XIX веке, и в этом случае оно неизбежно окажется уже не в центре этой культуры, а на новой и незнакомой территории – на обочине общества. Заново открывая для себя пророческое отношение к своей собственной культуре, христиане увидят, как постепенно оживает язык утраты и страдания, которым пронизан Новый Завет. Согласно его биографу, война убедила Дж. Олдэма в том, что понятие «христианской нации» несостоятельно, и хотя западное христианство продолжало посылать миссионеров по всему миру, оно «практически утратило доверие и нравственный авторитет, необходимые для этого предприятия»[20]20
  К. Клементс, «Вера на переднем крае», 1999, стр. 135.


[Закрыть].

Понадобилось почти сто лет, чтобы эти выводы были признаны верными в плане того, как христиане должны взаимодействовать с современной западной культурой. На протяжении всего XX века большинство верующих в Европе и Северной Америке продолжали думать, что их культура вполне совместима с Евангелием, а потому является вполне благоприятной средой для следования за Христом. «Страдающая церковь» была где?то далеко, в Восточной Европе или в Китае, где властвовали нечестивые, безбожные политические системы; для христиан Великобритании или США евангельские слова о страдании и цене следования за Христом почти не имели практического значения. Более того, серьезное социологическое исследование американских церквей, проведенное в середине XX века, показало, что членство в церкви не требовало от людей принятия каких?то иных ценностей, идущих вразрез с доминантными ценностями всего общества, но, скорее, придавало «общепринятым ценностям усиленный и четко выраженный религиозный характер»[21]21
  Питер Бергер, «Шум священных собраний» (Berger, Peter, The Noise of Solemn Assemblies, New York: Doubleday), 1961, стр. 41.


[Закрыть]. Иными словами, в XX веке верующие продолжали думать, что их культура остается, в основе своей, «христианской»; факты, противоречащие этому убеждению, объяснялись изнутри господствующей парадигмы, и все утешались мыслью, что еще одно евангелизационное усилие или еще одно будущее «пробуждение» – и дела в церквях снова пойдут на лад. Реальность же была совсем иной, поскольку, получив «религиозную прививку», подавляющее большинство тогдашних прихожан «фактически потеряли всякую восприимчивость к реальному контакту с Евангелием»[22]22
  Питер Бергер, «Шум священных собраний», 1961, стр. 116.


[Закрыть].

Только сейчас, когда церкви Европы седеют и пустеют, а общины Северной Америки начали замечать признаки массового отхода от христианского учения, реальность нашей ситуации становится вынужденно осознаваемой. Оглядываясь на XX век, западные христиане все чаще и чаще начинают говорить: «А мы надеялись было!..»

• А мы надеялись было, что Великое поручение наконец?то будет исполнено.

• А мы надеялись было, что массовая евангелизация через талантливых проповедников вроде Билли Грэма повернет вспять волну антиклерикализма и заложит основу для нового века христианского социального порядка.

• А мы надеялись 6ыло, что харизматическое движение сможет остановить процесс секуляризации общества, и «новые церкви» исполнят свои обещания и возродят былую славу христианства.

• А мы надеялись было, что 2000 год принесет с собой новый евангелизационный порыв, и после «десятилетия евангелизации» мы войдем в новое тысячелетие с новой уверенностью и радостью.

Однако ничего этого не произошло; остановить упадок не удалось, и сейчас мы лицом к лицу столкнулись с совершенно реальной угрозой церковного краха. В этой ситуации нам совсем нетрудно понять, как чувствовали себя те двое, шедшие в Эммаус.

Понять, кто мы такие

В описанной выше ситуации нам лучше прекратить бесконечные поиски средств и способов вернуть утраченное и вместо этого задуматься над богословскими вопросами: что Бог делает в мире посредством всех этих событий? В Библии Бог неоднократно разрушает социальные и религиозные установления людей, если эти установления мешают исполнению Его замыслов в мире; однако именно на развалинах старого вскоре появляются совершенно неожиданные и удивительные ростки чего?то нового.

Более того, это чередование изменений и переходных периодов можно наблюдать не только в Писании, но и во всей истории мирового христианства. Оглядываясь на прошедшие столетия, мы видим череду взлетов и падений; когда?то мощная, живая вера угасает и умирает в одном месте, но вскоре появляется в другом культурном контексте, приобретая новые формы. Пожалуй, никто не говорил о необходимости позволить старому умереть лучше Пауля Тиллиха, который более полувека назад заметил, что в истории все по–настоящему новое появляется «только в тот момент, когда старое начинает ощущаться именно как старое, трагическое и умирающее, и иного выхода не видно». Выказывая огромную проницательность, Тиллих понимал, что мы принципиально не способны сами придумать и построить что?либо по–настоящему новое: «Мы можем лишь подготовиться к этому новому. Мы должны глубоко, по–настоящему осознать, что прежнее устарело и разрушает наш исторический период как раз в тот момент, когда мы героически пытаемся спасти его лучшие достижения»[23]23
  Пауль Тиллих, «Потрясение оснований» (Tillich, Paul, The Shaking of the Foundations), Harmondsworth: Penguin, 1962, стр. 183.


[Закрыть]. Или, говоря библейскими словами, иногда наступает «время начаться суду с дома Божия» (i Пет. 4:17), потому что вера, когда?то сильная и живая, пришла в упадок и служит идеологическим системам, извращающим истину Христа, и прежде чем Бог сотворит и явит миру что?то подлинно новое, ее нужно убрать.

Ее нужно убрать: какая воистину отрезвляющая фраза! Получается, что нам не избежать утрат и страданий, когда пошатнутся самые основания унаследованных нами традиций, и многое из того, что мы любили и почитали, рассыплется в прах. Получается, что мы, привыкшие мыслить категориями роста, экспансии и успеха, призваны пережить кризис, упадок и неудачи, и никакие усилия с нашей стороны не изменят сложившуюся ситуацию. Для западных христиан – и, пожалуй, особенно для христиан Северной Америки, воспитанных в «непоколебимой и решительной уверенности в высшей значимости нашего стремления к прогрессу, к человеческому счастью», – вступление в столь темные времена, скорее всего, будет очень трудным. Однако, как говорит Дуглас Джон Холл, только в том случае, если мы не побоимся опуститься в глубины человеческого отчаяния и погрузиться во тьму мира, где рушатся надежды и слова верной победы смолкают у нас на устах, – только тогда мы сможем откликнуться на тревоги нашего времени из подлинной глубины христианского Евангелия»[24]24
  Д. Дж. Холл, «Крест в нашем контексте: Иисус и страдающий мир», 2003, стр. 131.


[Закрыть].

Ощущение, что западные христиане тоже идут по дороге в Эммаус, еще более усиливается от того, что как раз сейчас многое подходит к концу. Мы переживаем не только болезненный переход от модернизма к постмодернизму (в котором, кстати, участвуют и гуманисты); одновременно к концу подходит что?то куда более древнее, охватывающее целые столетия. У нас на глазах умирают христианские традиции, чьи корни уходят глубоко в прошлое, по мере того, как память о библейском Боге постепенно уходит из коллективного сознания целых народов, и евангельская история утрачивается в процессе коллективной амнезии.

Надеюсь, я не очень утомлю вас, если снова обращусь к виду из своего окна. Через дорогу от колледжа, где я преподаю, раскинулся довольно красивый район старого Глазго, где расположен древний собор с весьма живописным кладбищем, носящим название Некрополиса. В окаймленной деревьями аллее перед собором стоит памятник великому шотландскому миссионеру Дэвиду Ливингстону. Каждый год я прошу своих студентов перейти улицу и медленно обойти вокруг этого памятника, разглядывая барельефы, отображающие разные аспекты жизни Ливингстона, включая его ревностную борьбу против рабства. Затем я прошу студентов оглянуться и сказать, кого изображают другие памятники на площади – особенно тот, который красуется выше всех, на стене главной больницы города. Там, во всей парадной пышности и славе, восседает вездесущая королева Виктория, возвышаясь над Ливингстоном и явно претендуя на превосходство.

Эти две статуи, одна поднятая выше другой, наглядно показывают двусмысленность миссионерского движения, возникшего и распространившегося по странам и континентам как раз в тот момент, когда Европа осуществляла фактически полный политический и экономический контроль над большей частью мира. Например, в 1904 году только что основанная Объединенная миссия в Судане смогла переехать в северную Нигерию только после получения разрешения от колониальных чиновников, и в своих отчетах сотрудники миссии писали, как трудно им было достучаться до местных жителей, которые никак не могли разобраться во всех этих «флагах, пушках, сборщиках налогов и проповедниках Евангелия». Неудивительно, что покойный Эдвард Саид в своем фундаментальном труде «Ориентализм» провел связь между деятельностью христианских миссионеров и тем, как весь западный дискурс в целом стал орудием колониализма и империализма[25]25
  Said, Edward, Orientalism. London: Penguin, 1995. Русский текст книги можно найти здесь: http://politzone.in.ua/news/data/attach/232/Said.pdf. О значимости работы Э. Сайда для христианского миссионерства см. книгу Герба Суонсона «'Ориентализм' Саида и изучение христианского миссионерства» (Herb Sawnson, Said's 'Orientalism' and the Study of Christian Missions, 2004).


[Закрыть].

Но давайте вернемся на площадь через дорогу. Предложив студентам подумать о взаимосвязи между двумя памятниками, я прошу их войти в собор и спуститься к крипте. Там находится памятник девяти ковенантерам[26]26
  Ковенантеры – сторонники «Национального ковенанта» 1638 г., манифеста шотландского национального движения в защиту пресвитерианской церкви. Движение ковенантеров быстро приобрело общешотландский характер, а в политическом отношении стало носителем идеи ограничения королевской власти. Ковенантеры являлись правящей партией в Шотландии в период 1639—1652 гг. и противостояли роялистам. Позднее радикальная часть ковенантеров сотрудничала с режимом Оливера Кромвеля (1652—1660), а во времена Реставрации (1660—1688) ковенантеры находились в оппозиции правительству и жестоко страдали от преследований.


[Закрыть], повешенным и обезглавленным на одной из центральных площадей Глазго в 1684 году, а также, как отголосок еще более далекого прошлого, могила святого Кентигерна, покровителя Глазго, который лучше известен под именем святого Мунго. Требуется немало воображения, чтобы войти в совершенно иной, давно ушедший мир, где жизнь двигалась с ничтожно малой долей той бешеной скорости, которую олицетворяет расположенное неподалеку шоссе. Полумрак подземной усыпальницы переносит нас в настоящую древность и заставляет думать о бесконечном разнообразии видов и форм, которые христианское движение приобретало на протяжении столетий своего существования. Пока студенты сидят в безмолвной полутьме старинной крипты, я прошу их подумать о том, как их собственное исповедание христианской веры связано с верой миссионеров–викторианцев, шотландских мучеников, жестоко убитых во время кровопролитного XVII века, и кельтского святого, умершего около 612 года. Вопрос осложняется еще больше, когда я сообщаю им, что в Средние века могила св. Мунго была крупным центром паломничества, и одним из самых именитых ее посетителей был король Эдвард I, по крайней мере трижды преклонявший здесь колени в 1301 году. После подобных упражнений у студентов возникает множество вопросов. Существует ли связь между христианской верой разных столетий? И если да, то что именно создает эту единую основу в контексте такого многообразия ее форм и проявлений? Однако для нашего разговора в этой книге особенно важен другой вопрос: неужели вся христианская традиция, во всем ее богатстве и многообразии, вот–вот навсегда уйдет в прошлое?

По–моему, смятение и неуверенность, которые ощущают сейчас западные христиане, связаны именно с тем, что под угрозой находится не какая?то отдельная, местная традиция, а, скорее, все наследие западного христианства, во всей его разноликости и древности. Как пишет Стюарт Мюррей, в ближайшем будущем христианам, по всей видимости, будет довольно нелегко жить в обществе, которое «отвергло институциональное христианство, но слишком хорошо знакомо с христианским Евангелием, чтобы еще раз к нему прислушиваться». В этой ситуации почти все унаследованные нами убеждения относительно сущности Церкви и ее призвания, скорее всего, окажутся неадекватными, а может, даже и ошибочными. Однако, по словам того же Стюарта Мюррея, «если христиане смело пойдут в будущее вместо того, чтобы ностальгировать по уходящему прошлому», если они «не станут прибегать к краткосрочным программам и готовым ответам» и научатся быть кросс–культурными миссионерами в светском обществе, то «какая бы культура ни возникла на руинах христианской цивилизации', она может дать нам невероятные возможности словом и делом проповедовать Евангелие в обществе, где его, по большому счету, никто не знает»[27]27
  Стюарт Мюррей. «Постхристианство: Церковь и миссионерство в странном новом мире» (Murray, Stuart, Post?Christendom: Church and Mission in a Strange New World), Carlisle: Paternoster Press), 2004, стр. 8.


[Закрыть].

Все это возвращает нас к идущим в Эммаус ученикам, которые, как сказано в тексте, надеялись, что пророк Иисус «должен избавить Израиля». Получается, что до разыгравшейся в Иерусалиме трагедии эти двое верили, что стоят на пороге ключевого, поворотного момента истории. Правлению тиранов должен был вот–вот прийти конец, и на земле должно было установиться долгожданное Божье Царство. Им самим предстояло стать одними из первых свидетелей восстановления Божьей чести и славы и этического и нравственного преображения всего мира. Эти слова и мысли во многом перекликаются с настроениями Эдинбургской конференции 1910 года, где, как мы уже видели, христиане лелеяли надежду миссионерского завоевания всей планеты. Но эта надежда, которую богословы называют «теологией славы», вскоре утонула в исторических трагедиях, а грезы о верном прогрессе превратились в кошмары, когда внешний лоск христианской цивилизации разлетелся вдребезги под напором беспрецедентного зла и насилия. Исторические теории, видевшие в западной цивилизации авангард нового, более высокоразвитого человечества (что в викторианскую эру казалось вполне правдоподобным), были развенчаны как выражения нелепого высокомерия. Говоря известными всем словами, по всей Европе погас свет, и христиане присоединились к общему плачу, причитая: «Л мы надеялись было!»

Мне хотелось бы завершить эту главу длинным стихотворением Денниса О'Дрисколла, опубликованным газетой «Гардиан» в рубрике «Субботнее стихотворение» в декабре 2002 года.