Текст книги "Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией"
Автор книги: Дэвид Схиммельпеннинк ван дер Ойе
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
Был еще один резон не слушать пение тихоокеанских сирен. В прошлом Азия обычно уступала небольшим, но превосходящим ее технологически европейским армиям. Как показала Япония, уничтожив в 1895 г. значительно превосходящие ее в численности силы Китая, Восток стремительно догонял Запад. Уже в 1887 г. Куропаткин был обеспокоен утратой белым человеком превосходства над другими расами:
Весьма знаменателен и тревожен тот факт, что вообще в борьбе европейцев в Азии и Африке противники их стали в последнее время быстро совершенствоваться. Неудачи англичан в Афганистане, Судане, французов в Тонкине показывают, что народы Африки и Азии могут бороться против европейцев и могут одерживать успех {411} .
В начале 1900-х, в период относительного спокойствия на Востоке, военный министр предупреждал Николая, что его империя будет особенно уязвима в случае такого развития событий, из-за слабой заселенности земель по ту сторону Урала: русских насчитывается только 18 миллионов «в этой громаде народов» – против 300 миллионов индусов и 400 миллионов китайцев {412} .
Будучи министром, Алексей Куропаткин еще не использовал выражение «желтая опасность». В первый раз он открыто напишет эти слова через шесть лет после того, как будет освобожден от должности, в своей книге «Задачи русской армии» {413} . До 1905 г. он выражался более уклончиво и употреблял такие метафоры, как «желтый поток» и «желтые волны». И все же основная идея желтой опасности – угрозы Европе со стороны народов Азии – уже укоренилась в его мыслях.
В 1904 г., когда началась война между Японией и Россией, тревожные предчувствия Куропаткина, казалось бы, сбылись. Через несколько дней после начала военных действий Николай назначил военного министра главнокомандующим на Востоке. Это было популярное решение, поскольку в представлении многих генерал являлся наследником Скобелева. К сожалению, Алексей Николаевич был кем угодно, но только не человеком действия. Его патологическая неспособность принимать решения, наряду глубокими сомнениями в силе своих войск и собственных талантах, не способствовала успеху русских войск в Маньчжурии. Вскоре после поражения при Мукдене в марте 1905 г. Куропаткин был освобожден от обязанностей главнокомандующего.
После войны бывший военный министр участвовал в резкой полемике по поводу этого конфликта с Сергеем Витте и другими. Живя по преимуществу в своем имении, он нашел время написать несколько книг. Во время Первой мировой войны генерал вернулся на действительную военную службу и командовал русскими войсками на Северном фронте. Он снова не блистал успехами, и летом 1916 г. Николай отправляет его генерал-губернатором в Туркестан. Недолгое пребывание на этом посту началось с подавления мусульманского восстания как раз наподобие тех, которые Куропаткин часто предсказывал. Он занимал этот пост до падения монархии, которое произошло менее чем через год.
Для бывшего министра царского правительства и высокопоставленного генерала императорской армии Куропаткин относительно благополучно пережил установление советского режима. Невзирая на уговоры французского посла, Алексей Николаевич отказался эмигрировать и предпочел прожить остаток дней школьным учителем в родной деревне Шешурино. Он мирно скончался в январе 1925 г.
* * *
У русских, которые пережили почти два столетия монгольского владычества, лучше, чем у кого-либо из европейцев, должна была сохраниться историческая память об опасности, которая может прийти с Востока. Летописные свидетельства, такие как «Повесть о разорении Рязани Батыем», и средневековые былины были полны леденящими кровь описаниями изуверств, совершенных кочевниками с Востока во время нашествия в 1230-х гг. [48]48
Некоторые ученые высказывают предположение, что после монгольского вторжения отношения между русскими и их правителями не были столь враждебными, как следует из такой литературы. Хорошим историческим исследованием является книга: Halperin Ch.Russia and the Golden Horde: The Mongol Impact on Medieval Russian History. Bloomington, 1985. Лучше известная, но несколько эксцентричная работа: Vernadsky.Mongols and Russia. Летописи и былины как источники по истории восприятия кочевнических нашествий в средневековой Руси рассматриваются в работе: Voorheis P.The Perceptions of Asiatic Nomads in Medieval Russia: Folklore, History, and Historiography. Ph.D. diss.; Indiana University, 1982.
[Закрыть]. Несмотря на это, к XIX в. отношение народа к Восточной Азии стало относительно доброжелательным. Иван Крылов вряд ли хотел навести на читателей ужас, когда писал в басне «Три мужика»: «Есть слух – война с Китаем: / Наш Батюшка велел взять дань с Китайцев чаем». Когда в 1880-х гг. группа учителей провела среди русских крестьян опрос с целью выяснить, каковы их знания о мире, они обнаружили, что респонденты очень положительно относятся к Китаю. В ответах на вопросы, какая страна является самой сильной и самой богатой, в обоих случаях чаще всего упоминался Китай, оставив позади себя даже Россию. Крестьяне часто делали вывод о богатстве и могуществе Китая, потому что его император никогда не тратил свои ресурсы на войны, в отличие от их собственного царя. Еще более поразительно, что некоторые считали китайцев единоверным народом {414} .
Среди интеллигенции отношение было менее благоприятным. Во время правления Николая I (1825—1855) прогрессивно настроенные авторы начали приравнивать Китай к летаргии, застою и деспотизму. Александр Пушкин писал про стены «недвижного Китая», а Виссарион Белинский замечал о китайцах: «До сих пор, с незапамятных времен, они коснеют в нравственной неподвижности, непробудным сном спят на лоне матери природы» {415} . Александр Герцен также презрительно отзывался о Срединном царстве: «…нельзя положительно утверждать, что Китай, например, или Япония будут продолжать века и века свою отчужденную, замкнутую, остановившуюся форму бытия. Почем знать, что какое-нибудь слово не падет каплей дрожжей в эти сонные миллионы и не поднимет их к новой жизни?» {416} . В глазах западников, таких как Белинский и Герцен, восточный сосед воплощал все, против чего они восставали. Китай являлся для России напоминанием о том, во что она сама может превратиться. Враги самодержавия даже взялись писать о династии Цин в эзоповской критике династии Романовых {417} .
Иногда писатели XIX в. изображали Восточную Азию в более зловещем свете. В конце романа Федора Достоевского «Преступление и наказание» герой-убийца Раскольников видит кошмары, лежа на тюремной койке: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу» {418} . Высказывалось предположение, что восточные черты и одежда Ноздрева в романе Гоголя «Мертвые души» должны были подчеркнуть его агрессивное поведение {419} .
Ошеломительный дебют Японии в качестве тихоокеанской державы в середине 1890-х гг. способствовал возникновению беспокойства по поводу желтой угрозы. Но страх, что Япония может возглавить натиск с востока, существовал и раньше. Это представление, возможно, впервые заявило о себе в России в книге Василия Головнина, морского офицера, который попал в плен к японцам вместе со своей командой в экспедиции на Курилы в 1811 г. Описание, составленное им за два года пребывания в плену, явилось одним из немногих выходивших тогда в Европе подробных очерков о Японии, добровольно изолировавшей себя от мира. В целом капитан представил довольно объективный взгляд, даже признав, что у японцев были основания взять его в плен. Покидая Японию, он размышлял: «…наступивший благоприятный ветер быстро понес корабль и отдалял нас от берегов, на коих испытали мы столь много несчастья и великодушия мирных жителей, называемых от европейцев (может быть, уже чересчур просвещенных?) “варварами”» {420} . Когда речь зашла о японской армии, Головнин заключил, что «в военных науках всякого рода они… еще младенцы» {421} . Недостаток военной доблести являлся результатом изоляции империи и отрицательного отношения к инновациям. Читатели после 1904 г. сочтут зловещим пророчеством его замечание о том, что неспособность усвоить современные способы ведения войны не является для обитателей острова врожденной: «…если бы японское правительство пожелало иметь военный флот, то весьма нетрудно устроить оный на европейский образец и довести до возможного совершенства» {422} . По словам Головкина, другим странам очень повезло, что Япония считает для себя недостойным вступать в контакт с Западом, потому что хороший лидер («подобный великому нашему Петру») мог бы привести Японию к господству на Тихом океане. «А если бы случилось, что японцы вздумали ввести к себе европейское просвещение и последовали нашей политике, тогда и китайцы нашлись бы принужденными то же самое сделать. В таком случае сии два сильные народа могли бы дать совсем другой вид европейским делам» {423} .
Еще через 60 лет ссыльный анархист Михаил Бакунин сделал подобное предсказание в своей главной работе «Государственность и анархия»:
Напрасно презирают китайские массы. Они грозны уже одним своим огромным количеством, грозны, потому что чрезмерное умножение делает почти невозможным их дальнейшее существование в границах Китая… Внутри Китая живут массы, гораздо менее изуродованные китайскою цивилизациею, несравненно более энергические, к тому же непременно воинственные… Надо заметить еще, что в последнее время они стали знакомиться с употреблением новейшего оружия и также с европейскою дисциплиною… Соедините только эту дисциплину и знакомство с новым оружием и с новою тактикою с первобытным варварством китайских масс <…> да примите в соображение чудовищную огромность населения, принужденного искать себе выхода, и вы поймете, как велика опасность, грозящая нам с Востока {424} .
Офицеры разведки подходили к рассмотрению потенциала азиатских держав более скрупулезно, чем анархист Бакунин. Начиная с 1880-х гг. страницы «Сборника» Главного штаба и подобных изданий были полны рассуждений об усилиях Китая переделать свои Вооруженные силы по европейскому образцу. Хотя мало кто так же категорично отрицал такую возможность, как воинственный первопроходец Николай Пржевальский, как правило, офицеры не верили в возможность успешной реформы цинской армии [49]49
Одним из несогласных был генерал-майор Л. Н. Соболев. В докладе 1883 г. о русско-китайской границе он выражал опасение, что Китай потребует возвращения Уссури через каких-нибудь пять или десять лет, когда перевооружит и как следует обучит свою армию (Bilof.Imperial Russian General Staff. P. X).
[Закрыть]. Самые авторитетные знатоки Китая в Главном штабе отдавали должное впечатляющим размерам империи, но заключали, что присущий династии Цин консерватизм препятствует любому стремлению к прогрессу. Так, подполковник Бутаков уверял, что с 1840-х гг. китайская армия едва ли изменилась {425} . Что касается Японии, ее Вооруженные силы удостоились внимания только после того, как они нанесли поражение Китаю в 1895 г. [50]50
Япония становилась объектом изучения в 87-томном «Сборнике» Главного штаба не один раз. Например, в 3-м томе этой стране было посвящено 16 страниц (Бутаков.Вооруженные силы. С. 1—16).
[Закрыть].
Таким образом, Василий Головнин и Михаил Бакунин в своих опасениях по поводу Востока были в незначительном меньшинстве. Если не считать некоторого беспокойства во время напряженных отношений с Китаем в 1880-х гг., даже большинство военных не видели ни в одной дальневосточной державе потенциального агрессора. До 1895 г. подавляющее большинство русских просто не видели никакой угрозы со стороны Восточной Азии.
* * *
Как русские, так и европейцы помнили, что из Азии приходили многочисленные и разрушительные вторжения. В древности Восток периодически угрожал Западу, начиная с попыток Персии завоевать греческие государства в V в. до н.э. Падение Римской империи было по меньшей мере ускорено следовавшими один за другим набегами с Востока, самым известным из которых было нашествие гуннского вождя Аттилы в середине V в. н.э. Восемьсот лет спустя, в 1241 г., хан Батый опустошил Венгерское королевство на заключительном этапе похода, уже разорившего русские княжества. Средневековый мир, который поначалу с надеждой полагал, что монголы – это персонажи мифического несторианского царства пресвитера Иоанна, начал видеть в них исчадия ада. Им не казался простым совпадением тот факт, что распространенное второе название монголов – татары было очень созвучно слову «Тартар», обозначающему преисподнюю в классической мифологии {426} . Один французский хронист писал, что монголы – это «больше звери, чем люди, которые утоляют жажду человеческой кровью и пожирают плоть собак и людей» {427} .
Как указывает Денис Синор (Denis Sinor), «монголы были первыми азиатами, с которыми страны Запада вступили в прямой контакт» {428} . Следующая встреча с Дальним Востоком была более позитивной. Католические миссионеры, которые начали путешествовать в Китай в XVI в., обычно идеализировали экзотическую империю. Основываясь на благоприятных отзывах иезуитов и других, мыслители в XVII—XVIII вв., например Вольтер, видели в Срединном царстве апофеоз просвещенного деспотизма.
К концу XVIII в. начали появляться более негативные высказывания. Другие французские мыслители, такие как Монтескье и Руссо, увидели в цинском Китае тиранию, а не разумное правление. Монтескье был также поражен огромным количеством китайцев. В своем сочинении «О духе законов» он отмечал: «Климат Китая необыкновенно благоприятствует росту народонаселения. Женщины там так плодовиты, как нигде на земле. Самая жестокая тирания не останавливает там процесса прироста населения… Население Китая благодаря его климату не перестанет размножаться и одолеет тиранию» {429} . По любым меркам, император Цин управлял огромным населением. Если в 1800 г. население Франции и России составляло 27 млн. и 35 млн. человек соответственно, число китайцев оценивалось в 200 млн. К 1900 г. население Китая возросло больше чем вдвое – примерно до 400 млн., по сравнению с 41 млн. французов, 167 млн. русских и 76 млн. североамериканцев {430} .
Поначалу данные о таком существенном демографическом неравенстве были не более чем отвлеченными статистическими курьезами. Но в 1798 г. английский пророк-пессимист Томас Роберт Мальтус в книге «Опыт о законе народонаселения» высказал мысль о том, что высокие темпы рождаемости представляют опасность для общего благополучия {431} . Идеи об опасности перенаселения во второй половине XIX в. стали причиной растущего беспокойства по поводу огромного количества жителей Востока, особенно когда многочисленные китайские эмигранты начали прибывать на Тихоокеанское побережье Северной Америки и в Австралию {432} .
Организации, такие как Комитет по защите англосаксонской расы, стали требовать введения строгого контроля над приемом новых эмигрантов из Азии в США. Политики всех мастей обнаружили, что резкая антикитайская риторика является отличным способом набрать голоса, и даже будущий президент Теодор Рузвельт ругал «аморальную, вырождающуюся и ничтожную нацию» {433} . Местные газеты, включая «Сан-Франциско Экзаминер» Уильяма Рэндольфа Херста, увеличивали тиражи, печатая страшные истории о коварстве и испорченности «Джона Чайнамена» {434} .
Огромное население Китая стало ярким лейтмотивом синофобии конца XIX века. Это выразил британский писатель Редьярд Киплинг: «Есть три расы, которые умеют работать, и только одна, которая умеет роиться» {435} . Законодатели в Вашингтоне обосновывали аргументы по ограничению иммиграции из Азии зловещими предупреждениями о «наплыве монголов». В своей речи в Конгрессе 1892 г. сенатор из Орегона громогласно заявлял: «Если эти огромные орды китайских варваров под предводительством великого монгольского вождя Тамерлана более пяти столетий назад смогли не военной доблестью, но простой силой численного превосходства опустошить все на своем пути в России, Турции, Египте и Индии… они могут сделать это снова» {436} . [51]51
Подобные сравнения делаются и столетие спустя. В 1994 г. колумнист «Washington Times», консервативной ежедневной газеты корейского евангелиста Сан Мен Муна, писал об иммиграции в США: «С тех пор как Чингисхан выступил из азиатских степей, Запад не сталкивался с таким иноземным вторжением». Цит. по: Connelly M. fKennedy P.Must it Be the Rest against the West? // Atlantic Monthly. 1994. № 6. December. P. 69.
[Закрыть]
Страхи Северной Америки и Австралии по поводу азиатского демографического наплыва совпали с растущим унынием среди европейских интеллектуалов. В последние десятилетия века, видевшего, как великие державы образовали огромные заморские империи и обеспечили беспрецедентное благосостояние у себя на родине, многие начали опасаться, что западная цивилизация быстро клонится к концу в результате морального, социального, физического и религиозного упадка. В литературе расцветал декаданс, а Макс Нордау в «Вырождении» и Брукс Адаме в «Законе цивилизации и упадка» предупреждали, что мир белого человека неуклонно стареет и скоро его обгонят более молодые расы [52]52
Swart K. W.The Sense of Decadence in Nineteenth-Century France. The Hague, 1964. P. 122-192; Pierrot J.The Decadent Imagination, 1880-1900 / Trans. by D. Coltman. Chicago, 1981. P. 45-49; Ridge G. R.The Hero in French Decadent Literature. Athens, 1961. P. 13-20; Schoolfield G.A Baedeker of Decadence. New Haven; Conn.: Yale University Press, 2003; Nordau M.Degeneration. New York, 1968. Нордау – псевдоним Макса Симона Зюдфельда, друга и единомышленника знаменитого сиониста Теодора Герцля. Ирония в том, что возражения Нордау против художественного модернизма были с энтузиазмом взяты на вооружение нацистами в Германии при проведении кампании против «вырождающегося искусства». См также: Adams B.The Law of Civilisation and Decay: An Essay on History. London, 1895. P. 294-295.
[Закрыть].
Чарльз Пирсон (Charles Pearson), историк, обучавшийся в Оксфорде, который много лет провел в Австралии, объединил идеи поколения о надвигающемся упадке Запада с идеями об опасностях, представляемых «желтой расой», в своем произведении «Национальная жизнь и характер» («National Life and Character») {437} . Впервые опубликованная в 1893 г., эта книга была с большим одобрением встречена будущим американским президентом Теодором Рузвельтом, как «одна из наиболее примечательных книг о конце века» {438} . Пирсон был согласен с Нордау и Адамсом в том, что период расцвета европейских наций остался позади. Урбанизация, ослабление семейных уз и «моральное разложение» – все это подрывало жизненные силы Запада. Подобно анемичному, в прошлом могущественному, благородному роду, белый человек был более не в состоянии сохранять свое господствующее положение. В конце концов, цивилизация более низкого уровня имеет больше шансов выжить, чем привилегированная», – отмечал Пирсон. «Мы проснемся и обнаружим, что нас… оттеснили народы, на которые мы смотрели как на подчиненных, считая, что они должны обслуживать наши потребности» {439} .
Согласно Пирсону, Китай больше всего выигрывал от упадка «арийской расы». Во-первых, его население было на удивление живучим. Даже во время тайпинского восстания в 1850-е – начале 1860-х гг., унесшего жизни 30 млн. человек, Срединному царству все равно удавалось поставлять иммигрантов в Юго-Восточную Азию, Австралию и Северную Америку. Теперь главной становилась экономическая угроза. Готовые усердно работать за малую толику того, что платили белым, китайцы неминуемо должны были захватить мировые рынки. Однако Пирсон усматривал на горизонте и политическую угрозу. Если кто-нибудь объединит и возглавит этот народ, размышлял он, «трудно предположить, что Китай не превратится в агрессивную военную державу, которая отправит свои миллионные войска за Гималаи и через Степи» {440} .
Читатели книги Чарльза Пирсона взволновались из-за китайских народных масс, но больше всего для популяризации идеи желтой угрозы сделал немецкий кайзер Вильгельм II. {441} , [53]53
Вильгельм гордо хвастался американскому зубному врачу: «Именно я придумал фразу “желтая угроза”» (Gollwitzer.Gelbe Gefahr. P. 420).
[Закрыть]В 1895 г., вскоре после того как Япония наголову разбила китайцев в быстротечной войне, прусский монарх дал указания профессору Герману Кнакфуссу из Кассельской академии искусств нарисовать картину. Как говорил сам кайзер, на картине были изображены «страны Европы, представленные своими небесными покровителями, созванные архангелом Михаилом… чтобы объединитьсяв борьбе с нашествием буддизма, язычества и варварства для защиты креста» {442} . Надпись гласила: «Народы Европы! Защитите свое священное наследие!» {443}
Вильгельм приказал широко распропагандировать это изображение. Он дарил копии своим служащим и главам иностранных государств, оттиски распространялись в народе, и этот рисунок украшал даже судна немецкого Восточно-азиатского пароходства {444} . Кайзер также украшал свои речи напыщенными высказываниями о желтой опасности, особенно во время Боксерского восстания в Китае в 1900 г. В то лето, когда немецкие военные корабли отправились из Бремерхафена в Восточную Азию, он сказал офицерам: «Вы отправляетесь с тяжелой и серьезной миссией… Это может быть началом великой войны между Западом и Востоком» {445} .
Полковник граф Хельмут фон Мольтке, будущий начальник немецкого Генерального штаба, получил приказ подарить картину царю Николаю осенью 1895 г. в память о вторжении двух империй в Восточную Азию вместе с Францией в начале того года. Стремясь подтолкнуть своего кузена к действиям на Тихом океане, Вильгельм еще раньше наставлял Николая, что «в будущем великая задача России состоит в том, чтобы культивировать Азиатский Континент и защитить Европу от нашествия Великой Желтой Расы» [54]54
Вильгельм успокаивал Николая: «Я непременно сделаю все, что в моих силах, чтобы сохранить в Европе спокойствие и защитить тыл России, чтобы никто не помешал вашим действиям на Дальнем Востоке!» – Letters from the Kaiser. P. 10 (Вильгельм II – Николаю. Письмо, 16 апр. 1895 г).
[Закрыть]. В течение последующих восьми лет кайзер продолжал подобными аргументами подстрекать Николая к действиям на Востоке. В письме из Познани летом 1902 г. самопровозглашенный «адмирал Атлантического океана» предупреждал «адмирала Тихого океана» о японских военных инструкторах в Китае: «20—30 миллионов обученных китайцев, которым помогает полдюжины японских дивизий. Дивизии под началом блестящих бесстрашных ненавидящих христианство японских офицеров. Офицеры – это… реальное воплощение “Желтой опасности”, которую я описывал несколько лет назад и за изображение которой меня высмеивало большое количество людей» {446} . Лаконичные ответы Николая на разглагольствования кузена говорили об отсутствии подобных страхов перед «желтой угрозой». Царь с трудом терпел своего властного прусского родственника [55]55
Некоторые ответы Николая на телеграммы Вильгельма были опубликованы в издании: Переписка Вильгельма II с Николаем Н.М., 1923 / Ред. М.Н. Покровский. В главе 10 эта тема рассматривается более подробно.
[Закрыть].
Алексей Куропаткин был горячим противником неуклюжих попыток кайзера вовлечь Россию в азиатские дела. Он считал, что настоящую опасность представляла как раз внушительных размеров армия Германии на западной границе. Генерал часто напоминал Николаю: «…чем более потратит Россия сил и средств на Дальнем Востоке, тем слабее будет на Висле и Немане» {447} . И в то же время Куропаткин был крайне обеспокоен огромной численностью населения Китая и его способностью нанести ущерб Российской империи. Во время своего пребывания на посту министра он настоятельно убеждал царя без нужды не провоцировать своенравные народы Востока. Хотя Куропаткин без колебаний применял силу в Азии, когда возникала угроза интересам России, он делал это, чтобы защитить государство, а не завоевывать новые территории.
Как и Николай Пржевальский, Куропаткин познакомился с восточными людьми лицом к лицу. Однако его оценка военных навыков азиатских народов в корне отличалась от оценки Пржевальского. Рассказы Куропаткина о пребывании в Кашгарии и Туркестане дают более объективное изображение местных бойцов. И они были не толпой трусливых лентяев, как у Пржевальского, а скорее умелыми воинами, несмотря на отрицательные черты их характера.
«Народы Европы! Защитите свое священное наследие!»
Аллегория желтой опасности, написанная Германом Кнакфусом по приказу кайзера Вильгельма II (Diosy A.The Near East. London, 1898)
Описывая кочевников-туркменов, с которыми он сражался в Центральной Азии, Куропаткин говорил, что они «вполне симпатичны] своею храбростью, гостеприимством, любовью к своей земле». Физически они великолепны – высоки, атлетически сложены, сильны и выносливы, но они также «жестоки, вероломны, лгуны, завистливы и прожорливы» {448} . Отношение Куропаткина к Якуб-беку и его силам было гораздо менее презрительным, чем у Пржевальского. Соглашаясь с тем, что правление мятежника продлится недолго, Алексей Николаевич тем не менее высоко оценивал его военные дарования, организаторские способности, «личную храбрость», «скромную жизнь», силу воли и «железную энергию» {449} .
Куропаткин опасался, что азиаты станут лучше воевать через какое-то время, когда они освоят современное оружие. В прошлом русским европеизированным военным было легко побеждать плохо вооруженных степных кочевников. Но Куропаткин отмечал, что даже в Средней Азии царское правительство больше не может считать само собой разумеющимся свое превосходство: «…в городах наши противники дрались лучше, и при штурмах у нас и у них бывали большие жертвы. Появление усовершенствованного оружия в руках азиатских народов значительно увеличило трудность действия против них» {450} .
Что касается Китая, Куропаткин хотя и признавал, что цинская армия не представляет непосредственной угрозы для России, но из-за своей численности она является силой, с которой приходится считаться. Его также настораживало безразличие китайского солдата к своей судьбе, его «способность спокойно встречать смерть» {451} . Больше всего военного министра волновало мирное продвижение китайцев в российские пределы. Амурский край уже страдал от прироста «желтого населения». Вторя рефрену, знакомому жителям Калифорнии конца XIX в., Куропаткин докладывал царю в 1903 г., что китайские переселенцы «забирают в свои руки торговлю, составляют главную массу рабочих по прокладке дорог, возведению зданий, торговым работам, постройке крепостей; они проникают всюду, как прислуга, и наконец, в качестве арендаторов и рабочих…» Наконец, «желтолицые» вытесняли русских и из сферы аграрных занятий {452} . Годом раньше военный министр предупреждал Николая о коварном плане китайских властей заселить Маньчжурию и Монголию (регионы, которые ранее были по большей части недоступны для китайцев-хань) большим количеством переселенцев из самого Китая. Такое развитие событий было особенно неблагоприятно для Восточной Сибири {453} . Куропаткин бил тревогу: «С увеличением населения в северной Маньчжурии увеличится и опасность, что желтолицые могут затопить в своем желтом потоке небольшие существующие в Приамурском крае русские оазисы» {454} .
Из азиатских государств военный министр с наибольшим уважением относился к Японии. Уже в марте 1898 г., вскоре после своего назначения, Алексей Николаевич выразил обеспокоенность по поводу возможного нападения японцев на недавно приобретенную военно-морскую базу Порт-Артур {455} . Куропаткин получил возможность непосредственно изучить тихоокеанского соперника летом 1903 г., когда Николай отправил его в Японию с необычной миссией {456} . Основной целью путешествия было объяснить позицию России в отношении Маньчжурии и Кореи в период крайне напряженных отношений с Токио по этим вопросам. Генерал также лично произвел рекогносцировку потенциального противника. Как гость японской армии, он посещал военные академии и оружейные заводы, наблюдал учения и осматривал подразделения в Токио, Нагасаки, Осаке и других местах.
Островная империя произвела на него благоприятное впечатление. Куропаткин писал царю: «…удивлен был культурою местностей, мимо которых мы проезжали. Несомненно, что в отношении культуры масса населения опередила нас, русских, весьма значительно» {457} . Вооруженные силы Японии также получили высокую оценку. Хотя Куропаткин и обнаружил некоторые недостатки в кавалерии и офицерском корпусе, пехота показала отличные результаты как во время учений, так и на параде. Войска были хорошо накормлены, экипированы и обучены, моральный дух был высок, а дисциплина отлична. «В общем войска японские произвели на меня впечатление надежных войск» {458} .
Не разделяя презрения Пржевальского к азиатам-воинам, Куропаткин также не проявлял энтузиазма и по поводу завоевания. Отношение военного министра к конфликтам было гораздо более пессимистичным. Современные государства расширяли свои границы не ради славы завоевателей новых земель и не ради богатств, которые эти земли могли принести. Они делали это только для того, чтобы защитить свои слабые границы. Впервые Куропаткин разъяснял свои умозаключения в алжирских очерках: «…в 26 лет войны французы, начав с города Алжира <…> подчиняют себе мало-помалу всю Алжирию. Мы остановились на том факте, что и правительство, и общественное мнение были против расширения владений в Африке, но, тем не менее, это расширение неуклонно продолжалось до тех пор, пока владения… не дошли до пустынь Сахары». Причиной этого вынужденного продвижения французов в Африку была необходимость защищаться против враждебных пограничных племен. Каждый раз, когда французское владычество устанавливалось на новой территории, кочевники по другую сторону границы начинали устраивать периодические набеги на только что усмиренный район, что неизбежно вынуждало производить новые аннексии {459} .
Куропаткин полагал, что продвижение России на восток было вызвано подобными соображениями. Как и продвижение Франции в Северную Африку, «движение России в Средней Азии… совершалось не по определенному плану и даже противно намерениям правительства» {460} . В описании завоевания Россией Туркестана он объяснял: «…граница… была подвержена постоянным нападениям кочевых племен, которые грабили наших жителей, угоняли скот и уводили людей в рабство» {461} .
Хотя имелись и коммерческие мотивы, Куропаткин подчеркивал, что царская кампания предпринималась главным образом для защиты юго-восточной границы. «Это было неизбежным последствием близости громадной степи, населенной полудикими, враждовавшими между собою киргизами и туркменами» {462} . Каждый шаг вперед ставил Россию перед лицом нового врага, которого снова надо было покорять. Полумеры не действовали, ибо это была «Азия, признающая только силу» {463} . Это «движение, дорого стоящее коренному населению», добавлял Куропаткин, «но неизбежное в силу естественных причин, неотвратимых, пока наши границы не сомкнутся с относительно сильными и организованными государствами (Китай, Персия, Афганистан)». Только когда в 1880-х гг. все ханства были полностью покорены и вошли в империю, «тяжелая миссия России в Средней Азии пришла теперь к своему естественному концу» {464} .
Мышление Куропаткина напоминает хорошо известный циркуляр министра иностранных дел в правительстве Александра II князя Александра Горчакова. Написанный в ноябре 1864 г., этот документ распространялся среди российских представителей за границей, чтобы оправдать кампанию против Кокандского ханства:
Положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных [цивилизованных. – Ред.]государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации. В подобном случае интересы безопасности границ и торговых сношений всегда требуют, чтобы более образованное государство имело известную власть над соседями, которых дикие и буйные нравы делают весьма неудобными. <…> Оно бывает вынуждено привести соседние народцы к более или менее близкому подчинению. По достижении этого результата эти последние приобретают более спокойные привычки, но, в свою очередь, они подвергаются нападениям более отдаленных племен. Государство обязано защищать их от этих грабительств и наказывать тех, кто их совершает… Если государство ограничится наказанием хищников и потом удалится, то урок скоро забудется; удаление будет приписано слабости: азиатские народы, по преимуществу, уважают только видимую и осязательную силу… Поэтому работа должна начинаться постоянно снова {465} .
Многие иностранцы, особенно англичане, отвергли письмо Горчакова как чистой воды пропаганду. Более столетия спустя, в 1980 г., вскоре после того как советские войска вошли в Афганистан, журнал для американских дипломатов перепечатал этот циркуляр с подзаголовком «Deja vu: Россия в Восточной Азии» {466} . Некоторые ученые дискутируют о том, верил ли министр иностранных дел в свои слова {467} . Как бы ни относились Горчаков и его современники к этому обоснованию, Куропаткин воспринял его серьезно.
И все же завоевание вовсе необязательно ликвидировало опасность со стороны иных народов. Согласно пессимистичным рассуждениям Куропаткина, даже после того как иная народность была покорена и вошла в состав подданных царя, она все равно может представлять угрозу. Более того, являясь частью Российской империи, неспокойное и агрессивное чужеродное население может принести больше вреда, чем оставаясь за ее пределами. Единственная возможность обеспечить спокойствие внутри страны – ассимилировать все нерусские элементы, населяющие империю.
