Текст книги "Динамика характера: Саморегуляция при психопатологии"
Автор книги: Дэвид Шапиро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
В итоге одержимая личность не знает сама, во что она верит; ее установка колеблется в соответствии с колебаниями ее внутреннего динамического состояния. Динамика такой личности заставляет ее моментально отказаться от своей обычной оценки, создавая возможность личного неуспеха, ошибки или неудачи. В другой или даже в тот же самый момент наличие более простой, подлинной оценки реальности может проявиться в самом действии и даже, хотя более слабо, в сознании.
Луис Сасс в своей прекрасной книге «Сумасшествие и модернизм» («Madness and modernism») привлекает внимание к феномену, который иногда наблюдается у шизофреников и который он называет «двойной бухгалтерией» (Sass, 1992). Пациент-шизофреник, идентифицирующийся с персонажем своего бреда – к примеру, скажем, с Иисусом Христом, – при этом прекрасно ведет себя в палате психиатрической клиники, как нормальный человек. Действительно, на эту тему ходит много анекдотов, особенно среди людей, которые провели какое-то время с шизофрениками, проходившими курс стационарного лечения, и наблюдали более или менее нормальное поведение таких пациентов во время кризисов или в других особых случаях.
Сасс утверждает, что установка шизофреника по отношению к своему бреду – это установка не доверия, а «отсрочки недоверия». Позже мы вернемся и рассмотрим данную установку шизофреников, но такая характеристика вполне соответствует случаю одержимой личности. Разумеется, как и в настоящей двойной бухгалтерии, два суждения о реальности не должны иметь одинаковый статус; обычно принято иметь белую (открытую) и черную (скрытую, но реальную) бухгалтерию, в которой в данном случае с трудом признается даже сам человек[20].
Искажения реальности или пристрастные суждения подозрительных людей очень похожи на суждения, присущие состоянию одержимости, хотя, как правило, последние выражаются с более высокой степенью убежденности. Для людей, ощущающих свою уязвимость, ошибка, связанная с недооценкой возможности угрозы, гораздо более серьезна, чем ошибка, связанная с ее переоценкой. Отсюда их предубежденность в отношении предполагаемой опасности. Но подозрительная личность, как и одержимая, совсем не обязательно убеждена в реалистичной оценке своей тревоги. Такой человек убежден лишь в том, что ему не следует пренебрегать возможной опасностью или ее недооценивать, не давая застать себя врасплох, а потому он не должен себе позволять быть уверенным в том, что находится в безопасности. А значит, и в случае одержимости, и в случае подозрительности искажения реальности отражают не когнитивные нарушения, а когнитивные ограничения. Ригидная предубежденность, характерная для этих патологий и вызываемая их динамикой, не позволяет сформировать объективное отношение к реальности или дать ей истинную оценку, но при этом дает полную свободу развития тревожным фантазиям и подозрениям.
При других формах непсихотической патологии ограничения когнитивной установки искажают реальность в иных аспектах. Возьмем, например, импульсивного и беспринципного человека, у которого типичное ситуативное действие, предвосхищающее тревогу, препятствует серьезному планированию и рефлексии. Иногда таких людей называют «безразличными к будущему». Но более вероятно, что, скорее всего, они избегают серьезного взгляда на будущее, чем действительно к нему равнодушны. Они часто ожидают быструю выгоду и отвлекаются, движимые смутными надеждами, но не обращают внимания на предсказуемый риск и цену, которую придется заплатить.
Например, неблагополучный молодой человек, постоянно обвинявшийся в мелких преступлениях, к тому же симулировал свое утопление во время урагана, чем ввел в заблуждение полицию, да еще с привлечением третьего лица, а именно подруги, которая написала заявление о его исчезновении. Когда они оба пропали, полиция, разумеется, всполошилась, и они сразу же нашлись (Herszenhom, 1998).
Действительно, импульсивные люди часто кажутся несчастными. Человек, который избегает планирования, не может иметь реалистичной идеи об отдаленных последствиях своего действия. Именно в такой ситуации появляются мысли об исполнении желаний. Даже когда проясняется цена желаемого, которую обычно можно без труда предсказать, такие люди обычно начинают считать себя просто невезучими.
У личности, обладающей истерическим характером, наблюдается потеря реальности иного типа. Такие люди, не доверяя собственному авторитету, отказываются от независимого критического суждения. Они внушаемы, идеи у них, как правило, заимствованные, а суждения обычно конвенциональные, ибо они не подвергают сомнению чужое мнение («Он говорит…», «Все говорят…»). Часто они не рискуют доверять собственному восприятию.
Например, молодая женщина, принимая упреки своего мужа-профессора в том, что она расстраивается, когда он обращает внимание на молоденьких привлекательных студенток, теперь стыдливо называет свои расстройства и огорчения «сверхневротичными». «Мой муж говорит, – объясняет она, – что всего лишь выполняет свою работу, и он прав, ведь это часть его работы». И только позже, продолжая вспоминать случившееся, признается, что такая воодушевленная и кокетливая манера ее мужа общаться со студентками нисколько не соответствует его заявлению, что это только работа.
Изначальное изложение содержания инцидента этой женщиной и ее собственное отношение к нему как к проявлению «сверхневротичности» отражает то, что, по существу, можно назвать потерей реальности. Точнее, в этом примере отражается подчинение женщины ее собственным суждениям, включая актуальное восприятие реальности, сформировавшееся, чтобы согласиться с мнением мужа, когда тот стал ее упрекать.
Это тоже можно назвать «двойной бухгалтерией». В конечном счете, у нас есть свидетельство в виде ее изначального расстройства поведением мужа, наличия изначально реалистичного восприятия и оценки происходящего. Это реалистичное восприятие и оценка затем были отвергнуты (хотя, наверное, не полностью, ибо восстанавливались без особых затруднений) вследствие упреков со стороны мужа. В других случаях она никогда не смогла бы себе позволить совершенно сознательно сформулировать относительно реалистичные оценки или вообще что-то ясно изложить. В тот момент оценка реальности, если можно сказать, что она существовала, была для нее недоступна.
В итоге познание нельзя отделить от когнитивной установки, а когнитивную установку, в свою очередь, нельзя отделить от психодинамики личности в целом. Предвосхищающие тревогу стили и ограничивающие установки невротической личности обязательно препятствуют, ограничивают или искажают представление о реальности и отношение к ней.
Остается понять, имеет ли какое-то отношение утрата реальности в непсихотическом состоянии ко всему, что существует при психозе. Но пока мы можем сделать два вывода: 1) прежнее утверждение, что в состоянии невроза вообще не происходит потери реальности, не соответствует действительности; 2) потеря реальности в таких состояниях, по крайней мере, является прямым последствием не разрушения характерологической защиты, а ее воздействия.
Самость и объект
Особая важность этих выводов прояснится впоследствии. Потеря реальности в непсихотических состояниях не является целенаправленной; она не мотивируется желанием избежать контакта с реальностью или отстраниться от нее. Скорее, это побочный результат действия установок и стилей, предотвращающих тревогу, на которые я уже указывал. Это следует отметить, ибо если похожие процессы фактически протекают при психозе, то существует четкая альтернатива общепринятому взгляду, что психотическая потеря реальности – это целенаправленный «поворот» или «отход» от реальности. Иногда предполагается, что любой психологический результат должен иметь осознанную или бессознательную цель; например, считалось, что абсурдность некоторых высказываний шизофреников была мотивирована защитным желанием избежать понимания. Однако, заимствуя метафору Эндриса Энжиля (Andreas Angyal), кролик оставляет следы, когда скачет зимой через заснеженное поле, но не преследует при этом никакой цели.
Мы знаем, что явным симптомом шизофрении является ослабление или неполноценное ощущение единой самости [единого «я»] и, соответственно, ослабление обособленности или отдельности всего, что действительно является внешним по отношению к самости. Этот симптом часто описывается как утрата «границ Эго», если заимствовать этот термин у Виктора Тоска, который пользовался им при описании шизофрении в статье «Воздействующий автомат» (Victor Tausk, «Influencing Machine», 1933). Некоторые авторы действительно считали такую потерю границ Эго основным симптомом шизофрении (Blatt and Wild, 1976; Freeman et al., 1958).
На ослабленное ощущение единого «я» и обособленной от него внешней реальности у шизофреника в существенной мере накладывается потеря реальности, но некоторые проявления такого взаимодействия являются настолько особыми, что заслуживают отдельного рассмотрения. Чтобы сделать обсуждение более интересным, я проиллюстрирую, как такой симптом проявляется при шизофрении. Но, повторяю, наша главная цель – понять, можно ли найти похожие или подобные феномены в непсихотических состояниях, а если да, могут ли психодинамические процессы, определяющие невротическое состояние, помочь понять их более существенные проявления в состоянии психоза.
Видимо, в основном подразумевается, что здесь речь идет о непрерывном субъективном ощущении себя (в отличие от представления о себе). То есть ощущение себя – это в целом не столько осознание себя, сколько осознанное отношение или установка по отношению к чему-то внешнему. Это осознание своего «я», которое содержится в осознанном намерении или плане по отношению к внешней цели или даже в установке или взгляде на что-то внешнее, это активное отношение к чему-то вовне. В таком случае ощущение «я» содержится в том, что Хайнц Вернер (1948) называет отношением полярности самости и объекта. Оно, несомненно, является одной из составляющих ощущения индивидуального действия, и, наверное, его трудно выделить из этого ощущения.
В повседневной жизни это полярное отношение самости и объекта сильно колеблется. Есть случаи, например, при просмотре кинофильма, когда человек позволяет поглотить себя внешней ситуации и «теряется» в ней, то есть можно сказать, что у него пропадает ясное осознание своего внешнего окружения. Если какой-то герой фильма испытывает сильную боль, зритель содрогается. Или, например, если человек поглощен слушанием музыки, источник которой ему не виден, он теряет ощущение того, что музыка звучит извне. При привычных или автоматических действиях «я» также может стать относительно прозрачным; в одном случае человек подчиняется тенденции забыться, и вместе с тем его осознание внешней ситуации имеет тенденцию к сужению до распознавания ключей и сигналов. В другом случае, когда наши действия становятся намеренными и планируемыми, когда мы начинаем осознавать возможности выбора или принятия решения, а также спроецированные возможности или альтернативные цели, ощущение своего «я» также усиливается.
Если оказывается, что ощущение своей самости и существующего отдельно от нее внешнего мира так зависят друг от друга и даже являются аспектами единого ощущения полярности, то предвосхищающие тревогу ограничения жизни человека, находящегося в состоянии невроза, должны также воздействовать на эту обособленность внешнего мира одновременно с ослаблением ощущения самости. Иными словами, если такое рассуждение верно, то ослабление границ единой самости и «границ Эго» должно считаться симптомом любой психопатологии как при неврозе, так и при психозе.
Как я уже говорил, при шизофрении этот феномен совершенно ясен. Например, Тоск описывает жалобы шизофреника на то, что любому человеку известны его мысли, что его мысли не сосредоточены у него в голове, а распространяются по всему миру, проникая одновременно в голову другим людям (Tausk, 1933). Разумеется, и внутри границы тоже становятся проницаемыми. Например, паранояйльный шизофреник у Тоска жалуется на некую машину, которая извлекает у него мысли и чувства при воздействии таинственных сил, создаваемых феноменальным мотором, находящемся у него в теле, работа которого вызывает у него разные странные ощущения. Самость больше не остается неприкасаемой, в нее вторгаются и ею манипулируют внешние силы.
Восприятие шизофреником внутренних телесных ощущений, от которых он может или не может быть отчужден, вовсе не обязательно должно содержать в себе угрозу или быть паранойяльным. Например, пациент Эндриса Энжиля признается: «…другие люди проникают своей головой в мою голову. Когда я жую, мне кажется, что язык кого-то другого пробирается ко мне в рот и принимает пищу» (Angyal, 1936, р. 1036).
Бывает много искажений внешнего мира при шизофрении, которые не сопровождаются такими нарушениями самости и не касаются внутренних ощущений. Но тем не менее в них можно увидеть потерю полярности, то есть раздельное ощущение самости и объекта. Например, распоряжения и упреки, которые явно исходят изнутри, ощущаются как внешние: мужчина-шизофреник, озабоченный своей слабостью, изнеженностью и женоподобием, рассказывал, что слышит странный голос, который резко ему говорит: «Будь мужчиной!»
Шизофреник наделяет внешний мир поразительными субъективными качествами, более или менее идеальными, которые могут быть не только результатами его воображения, но и прямого восприятия. По мнению Хайнца Вернера (1948), «свойства вещей перестают быть по своей сути объективными, не сохраняют свою геометрическую форму и становятся „не от мира сего“ (out there)».
Например, бывшая пациентка Маргерит Сеше – Рене (Renee), страдавшая шизофренией, описывая острый приступ своей болезни, рассказывает о тщетных усилиях своей учительницы вселить в нее уверенность: «Но ее улыбка… лишь усиливала мою тревогу и смятение, когда я видела ее зубы, белые и даже сияющие на свету. Неизменно сверкая, вскоре они приковали к себе все мое внимание, словно в комнате не было больше ничего, кроме ее зубов…» (Sechehaye, 1968, р. 22).
Иногда ощущение шизофреника концентрируется на искажениях внешнего мира, как в только что приведенном примере, иногда – на внутренних ощущениях, отражающих ослабленное ощущение самости. Но одно из них, как правило, всегда обусловливает наличие другого. Так, например, это проявляется у пациентов-шизофреников в описании ими специфических телесных ощущений:
Мужчина-шизофреник рассказывает, что, проходя мимо некоторых женщин, он чувствует странное «гудение» между бедрами и животом.
Женщина-шизофреник описывает свои сексуальные ощущения: «…словно там меня кусают множество маленьких зверюшек» (Freeman et al., 1958).
В ситуации, где нормальный человек осознает свое собственное чувство, сексуальное влечение или какой-то иной интерес к другому человеку и, можно сказать, отношения между ним и другим человеком, эти пациенты-шизофреники осознают лишь странное внутреннее ощущение и неуловимое внешнее включение этого ощущения.
Луис Сасс утверждает, что в шизофреническом ощущении главным является необычное интроспективное сознание. Сасс отмечает, что шизофреник часто осознает телесные функции и ощущения, которые для обычного человека остаются незамеченными или уходят из фокуса внимания. Он говорит: «…внимание обращается внутрь, пациент начинает замечать… и у него появляется ощущение, что слюна у него во рту, положение шеи и движение век начинают ему мешать…» (Sass, 1992, р. 227–228).
Сасс цитирует пациента-шизофреника: «…моя грудь похожа на гору напротив меня… Мои руки и ноги раскинуты в стороны и ведут себя, как им вздумается… Я должен с этим покончить и узнать, находится ли моя рука у меня в кармане или нет» (р. 229). Иными словами, части и функции тела больше не являются составляющими целого и не представляют единую самость, а существуют сами по себе и управляются извне.
Согласно предположению Сасса, такая потеря ощущения единой самости и ослабление отношения полярности между самостью и внешним миром – это симптомы безжалостного самокопания. Он уверен, что такое самокопание, или «гиперрефлексия», проявляются в тревоге, вызванной телесными ощущениями и психическими процессами, которые в нормальном состоянии при целенаправленной деятельности тела и психики оставались незамеченными, но вызывают у шизофреника распознавание обособленных телесных ощущений, не связанных с другими. Сасс считает, что сама утрата шизофреником целеустремленного, волевого управления – это последствие его безжалостной интроспекции, похожее на эффект сороконожки, которая за способность к самоосознанию платит способностью передвигаться. Вопрос волевого ослабления при шизофрении мы рассмотрим позже, но, по всей видимости, следует предположить, что гиперосознание телесных ощущений наряду с ослабленным ощущением единой самости скорее является результатом потери волевого управления, чем ее причиной.
Давайте вернемся к нашим изначальным вопросам. Является ли свидетельством непсихотического состояния ослабленное ощущение единой самости и ослабление полярности в субъект-объектных отношениях, которое во всяком случае сравнимо с тем, которое мы наблюдаем при шизофрении? А если так, какова динамика этого ощущения? Что касается первого вопроса, ответ на него довольно ясен: ослабленное и частичное ощущение самости и соответствующее ослабление полярности субъект-объектных отношений действительно можно наблюдать в каждой невротической патологии. Психодинамическая основа этих эффектов также хорошо ясна. Повторяю, именно неизбежные следствия ограничений жизни человека, включая его познание, создают процессы защиты. Каждое нарушение или ослабление субъективного качества мотивации к действию привносит с собой ослабленное и фрагментарное ощущение самости и ослабление границ между субъектом и объектом. Особая форма этого ослабления границ зависит от природы ограничений в жизни конкретного человека, включая бреши в его ощущении самости.
По существу, при навязчивой одержимости ослабление границ Эго в основном сопровождается определенной интроспекцией и фрагментацией самости, о чем говорит Сасс. Люди, которые все время подчиняются правилам, зачастую пребывают в затруднении относительно того, что они чувствуют или хотят делать. Они очень много занимаются познанием своей души, пытаясь в себе открыть, что им «следовало бы» делать. Они проводят инвентаризацию своих потребностей, желаний и мыслей. Результатом этого процесса, который сам является симптомом предвосхищающей тревожность и вместе с тем болезненной ригидности, несомненно оказывается фрагментированное ощущение самости.
Рассмотрим следующий пример: молодой профессионально компетентный мужчина, испытывающий тревогу по поводу того, что ему следует жениться и обзавестись семьей, жалуется на то, что он никогда не влюблялся. Он объясняет это тем, что всегда оценивал, насколько ему «подходит» каждая претендентка с точки зрения образования, происхождения, внешней привлекательности и т. п. Его цель состоит в том, чтобы найти подходящую женщину, которая бы удовлетворяла запросам, которые он считает своими «потребностями»: соответствовала бы его профессиональному статусу, его сексуальным склонностям, хорошо смотрелась бы с ним рядом и т. д. В итоге обязательно получается некая совокупность «за» и «против», соответствующих этим разным «потребностям», или, можно было бы сказать, этим разным частям самости.
Такой тип сдерживания нормальных мотивационных и эмоциональных отношений с внешним объектом не только вызывает фрагментацию самости, но и изменяет восприятие этого внешнего объекта. В ситуации, где кто-то другой увидел бы человека, который мог бы ему понравиться или в которого он мог бы влюбиться или не влюбиться, этот мужчина подсчитывает степень соответствия. В ситуации, где кто-то осознавал бы свою реакцию на другого человека и в этой реакции воспринимал бы себя самого и этого человека, данный мужчина, с одной стороны, осознает только свои «потребности» (сравните с ощущением «гудения» шизофреника), а с другой – сопоставляет с ними качества другого человека (подходящее образование, неподходящий рост и т. д.). Благодаря такому восприятию другого человека (наверное, лучше назвать его прямым восприятием, чем рациональным объяснением восприятия) женщина в его представлении перестает быть индивидуальностью и низводится до совокупности особенностей, соответствующих другой совокупности особенностей, характерных для его субъективной жизни. Иными словами, такое восприятие отражает слабость границ Эго или полярного отношения между самостью и внешним субъектом, и эта слабость границ Эго – непосредственный результат воздействия защитной ригидности, предвосхищающей тревогу.
Такой тип ослабления границ вообще характерен для навязчивой личности. Неукоснительно подчиняясь правилам, такие люди все делят на то, что следует делать, и на то, что не следует делать. Это значит, что во внешних ситуациях навязчивая личность как бы слышит некие команды. «Возможность» должна приносить выгоду независимо от того, насколько она благоприятна. Неоконченная работа должна быть закончена; это не просто работа, которую можно закончить или не закончить по желанию. Получается, что правила, которым следует навязчивая личность, привносят в жизнь этого человека императивы, которые вместе с тем лишают его ощущения своих собственных желаний.
В других случаях одержимо-добросовестное беспокойство тоже находит либо очень преувеличивает в объекте какие-то черты, которые, несомненно, порождены самим беспокойством. Это относится не только к преувеличению неудач, которые порождены не только одержимым беспокойством, но и одержимыми сожалениями. В ретроспективе упущенная возможность видится блестящей; ее ретроспективная ценность определяется не только субъективной привлекательностью, но и всепоглощающим искренним сожалением. Во многом такой же процесс характеризует одержимую нерешительность. Лишь только некую альтернативу приходится признать ошибочной и перепроверять с точки зрения допущенной ошибки, она сразу становится привлекательной. Во всех этих случаях полярное отношение самости и внешнего объекта ослабляется, как только субъективная оценка реальности заменяется правилом щепетильного отношения к ней.
При других типах невротических состояний, где ослабление субъективной самости принимает иные формы, утрата полярности в отношении между субъектом и объектом тоже принимает иные формы. Когда истерическая личность утверждает, что ею управляют эмоции и что ее суждения – не больше чем интуиция, фактически это говорит о фрагментарном самоощущении. И это фрагментарное, неполное самоощущение оказывается прямым результатом защитного отрицания активного суждения и намеренного действия. Вместе с тем эта дополнительная истерическая фрагментарность в ощущении самости характеризует субъективность истерического восприятия картины мира, и эта субъективность способствует романтической идеализации одних персонажей и созданию отвратительных образов других. Иными словами, ощущение эмоционально управляемой (emotion-driven) самости включает в себя меньше, чем ясное ощущение внешнего объекта, вызывающего эту эмоцию. Нормальное отношение между одним человеком и другим низводятся к отношению между эмоцией и тем, что создает эта эмоция, то есть снова речь идет о потере Эго своих границ.
Ослабленная полярность субъект-объектного отношения прослеживается и во внушаемости истерической личности, в той легкости, с которой на нее можно оказывать влияние, а в общем – в той значимости и в том авторитете, который представляют для нее внешние фигуры. Истерическая пациентка сидит, нервничая, и моментально замолкает в кабинете терапевта. Затем произносит, как бы извиняясь: «Я не могу придумать, что сказать». И добавляет: «Я знаю, вы ждете, пока я начну говорить». Она явно ощущает себя ответственной за то, чтобы отвечать ожиданиям терапевта. В таком случае ожидания других людей воспринимаются ею как требования, а их мнения обладают силой истины. Иначе говоря, мнения или ожидания других людей не воспринимаются только как мнения и ожидания других, то есть как внешние, а становятся неотличимыми от мнений и ожиданий самости.
То же самое иллюстрирует экстериоризация ответственности у человека с импульсивным или психопатическим характером. Реакции психопата оказываются слишком быстрыми, слишком ситуативными, чтобы он мог их ощущать как воплощение своих намерений, своего выбора и самовыражения. Вместе с тем эти реакции слишком быстрые, чтобы позволить ему видеть внешнюю цель. Вместо этого цель ощущается только как резкое побуждение к действию, и последующее действие следует в виде включенной рефлекторной реакции («Она давит на мои болевые точки»). Мы называем субъективный результат этого ощущения экстериоризацией, перекладыванием ответственности за действие на некого внешнего субъекта, провоцирующего это действие. Но точнее было бы сказать, что слабость ощущения самости и ее собственных намерений стирают различия между внешним побуждением или провокацией, с одной стороны, и индивидуальной мотивацией – с другой. Такая потеря полярности, или экстериоризация ответственности, тоже представляет собой непосредственное восприятие. Это не только защитная тактика, хотя восприятие может развиваться и в защитных целях. Это свойство присуще неотложности, характерное для пассивно-реактивного стиля. Однако уже сам по себе этот стиль создает защиту.
Вряд ли необходимо еще приводить примеры. При любой невротической патологии причины несовершенства или ограничения самости субъекта обусловлены защитной опорой на формы более низкой организации. Вместе с тем отсутствие прочного ощущения самости подразумевает не слишком ясное восприятие того, что для самости является внешним. Разумеется, при невротической или непсихотической патологии это менее очевидно, чем при психозе, и пока этот феномен является общим и характерным для данного стиля, он лишен субъективных черт эксцентричности, которые часто играют очень большую роль при шизофрении.
Аффект
Хронические шизофреники часто описываются как апатичные, а их аффект как «плоский» или «притупленный». Широко распространенным является такое наблюдение, которое, например, сделал Ариети: в прогрессирующем состоянии болезни пациенты-шизофреники «кажутся совершенно утратившими способность чувствовать» (Arieti, 1974, р. 375). Обычно считали, что «уплощение» аффекта отражает примитивизацию умственной деятельности человека, находящегося в таком состоянии. Этому взгляду не противоречило появление у таких пациентов внезапного гнева или воинственности, а также диффузного и явно неконтролируемого возбуждения.
Шизофренический аффект мы рассмотрим чуть позже, в следующей главе. Сейчас достаточно сказать, что наряду с потерей реальности и ослаблением границ Эго деградация качества аффекта в основном считалась отличительным симптомом шизофрении. В психоаналитической теории потеря эмоциональной реакции рассматривалась как еще одно свидетельство утраты интереса к внешнему миру и замкнутости на себя.
Но существует непреложный факт: качество эмоциональной реакции снижается при любой патологии, включая и непсихотические состояния. Как может быть иначе? Если защитные процессы в невротических состояниях включают общие характерологические ограничения и нарушения в жизни человека, то как может оставаться неизменным качество эмоционального ощущения? Хорошо известно, что определенная потеря качества эмоционального ощущения присуща истерии и психопатии – обоим пассивно-реактивным непсихотическим состояниям, которые уже обсуждались. Знание существенных особенностей такой потери в каждом состоянии и сравнение их в этом отношении между собой будут очень поучительными для нашего понимания симптомов шизофрении.
Вспомним, что истерики отличаются своей исключительной эмоциональностью, но такая эмоциональность обычно считается поверхностной. Во всяком случае, психопаты эмоционально более поверхностны; иногда они сентиментальны, иногда действительно подвержены внезапной смене настроения, но чаще всего они аффективно нейтральны или эмоционально холодны. В случае истерического или психопатического состояния деградацию качества аффекта понять нетрудно. В каждом случае оно отражает характерологический тип защиты. В конечном счете, эмоциональная реактивность – это не свойство независимого органа чувств, как например, способность слышать или видеть. Это общий аспект связи с внешним миром, неотделимый от установок и стилей, которые вообще формируют природу этого отношения к внешнему миру. Ограничения, налагаемые пассивно-реактивным типом истерического характера, в особенности определяют свойства и качество истерической эмоциональности и ее роль в психической жизни такой личности.
У нормального взрослого человека волевое действие отделено от эмоциональной реакции. Ключевая связь между ними, безусловно, есть, но она не является исходной. Немедленная эмоциональная реакция приобретает свою интенсивность и длительность благодаря другим, более стабильным целям и интересам, и она зачастую либо как-то изменяется и трансформируется под их воздействием, либо исчезает, не получая подкрепления. В таком случае, если она остается продолжительной, чувство становится составляющей индивидуальной мотивации человека и важным фактором при определении того, что он хочет делать.
Такое развитие ограничивает природа истерической пассивной реактивности, неотложности ее реакции. Важнейший процесс интеграции неотложной реакции с существующими целями и интересами укорачивается или упрощается. В результате эмоциональность остается хорошо выраженной и вместе с тем эфемерной. Нет ощущения, что такой тип эмоциональной реакции является составляющей индивидуальной мотивации, индивидуальной причины действия, а значит, и составляющей ощущения действия; скорее, ее можно сравнить с дуновением ветра, иногда – с ураганом, который настигает истерическую личность и может вызвать у нее импульсивные действия, а может пройти и без последствий. Таким образом, даже очень сильные эмоциональные взрывы сразу после их окончания человек может распознать с большим трудом, так как принимает их за проявление своих истинных чувств. Например, их можно принять за результат предменструального напряжения, или как некое отклонение от нормы – «сверхневротичный» эпизод, или просто как то, чему «я не придала значения».
