Текст книги "1977. Кошмар Чапелтауна"

Автор книги: Дэвид Пис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Вот из-за этого гибнут люди.

Вот из-за этого люди.

Вот из-за этого.

* * *

Звонок в студию: Они ведь собираются разрешить этому проклятому Нильсону, [31]31
  Дональд Нэппи, кличка Черная Пантера – уроженец Брэдфорда, знаменитый бандит-рецидивист, рэкетир и налетчик; с 1976 года отбывает пожизненное заключение.


[Закрыть]этой Черной Пантере, разрешить ему подавать на апелляцию!

Джон Шарк: А вы, Боб, против, да?

Слушатель: Да это же просто смешно. Они мycoров голимых сажают за решетку, а преступников отпускают, блин, на свободу.

Джон Шарк: Думаете, вы почувствуете разницу?

Слушатель: Вот тут ты прав, Джон. Тут ты прав.

Передача Джона Шарка

Радио Лидс

Вторник, 14 июня 1977 года

Глава восемнадцатая

Я открываю глаза и говорю:

– Это не я.

Джон Пиггот, мой адвокат, тушит сигарету и отвечает:

– Боб, Боб, я знаю, что это не ты.

– Тогда сделай, бля, так, чтобы меня выпустили отсюда.

Я закрываю глаза и говорю:

– Но это не я.

Джон Пиггот, мой адвокат, на год моложе и на пять пудов жирнее, отвечает:

– Боб, Боб, я знаю.

– Тогда почему, бля, я должен ходить отмечаться в кутузке на Вуд-стрит каждое, бля, утро?

– Боб, Боб, давай согласимся на это, и ты будешь свободен.

– Но ведь это значит, что они могут опять меня задержать. Они могут снова посадить меня, когда им вздумается.

– Боб, Боб, они в любом случае могут это сделать. Ты же знаешь.

– Но они не будут предъявлять мне никаких обвинений?

– Нет.

– Значит, меня просто отстранят без зарплаты, и я должен буду отмечаться каждое чертово утро, пока они не придумают, что со мной делать?

– Да.

Сержант на вахте, сержант Уилсон, он подает мне мои часы и мелочь из карманов брюк.

– И не вздумай покупать билет в Рио.

– Это не я, – отвечаю я.

– Никто и не говорит, что это ты, – улыбается он.

– Вот и заткнись, бля, сержант.

Я ухожу прочь, Джон Пиггот открывает мне дверь.

Уилсон кричит мне вслед:

– Не забудь: завтра утром, десять часов, Вуд-стрит!

На стоянке, на пустой стоянке Джон Пиггот открывает дверь машины.

– Можно выдохнуть, – говорит он и делает то же самое.

Я сажусь в машину, и мы едем, а по радио снова поет «Горячий Шоколад».

Джон Пиггот паркуется на Тэмми Холл в Уэйкфилде, напротив полицейского участка на Вуд-стрит.

– Мне просто надо забежать и забрать кое-что, – говорит он, направляясь в сторону старого здания. Его кабинет – на втором этаже.

Я сижу в машине, по лобовому стеклу стучит дождь, по радио играет музыка, Дженис мертва, и я чувствую себя так, будто все это со мной уже было.

Она была беременна.

Во сне, в галлюцинации, в похороненном воспоминании – я не знаю где, но все это уже было.

И ребенок был твой.

– Куда теперь? – спрашивает Пиггот, садясь в машину.

– В «Редбек», – отвечаю я.

– На Донкастер-роуд?

– Да.

Она лежит рядом со мной на полу комнаты номер 27, а я чувствую себя седым, высохшим.

Я закрываю глаза – она под веками, притаилась.

Она стоит передо мной с проломленным черепом, с проколотыми легкими, беременная, задохнувшаяся.

Я открываю глаза и споласкиваю лицо и шею холодной водой, седой, высохший.

Джон Пиггот входит с двумя кружками чая, бутербродом и жареной картошкой.

Острый запах бутерброда наполняет комнату.

– Что это за место, бля, такое? – спрашивает он, стреляя глазами по углам.

– Просто место.

– Давно оно у тебя?

– Я, вообще-то, не хозяин.

– Но у тебя есть ключ?

– Ага.

– Стоит, наверное, целое состояние.

– Тут жил мой друг.

– Какой?

– Тот журналист, Эдди Данфорд.

– Ты гонишь!

– Серьезно.

Я вышел из старого лифта на лестничную площадку

Я пошел по коридору – вытертый ковер, обшарпанные стены, вонь.

Я подошел к двери и остановился.

Комната номер 77.

Я просыпаюсь – Пиггот все еще спит, свернувшись на матрасе под раковиной.

Я пересчитываю монеты и выхожу под дождь, подняв воротник.

Я набираю номер по телефону в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой.

– Джека Уайтхеда можно?

– Секунду.

Я жду в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой. Все стихло.

– Джек Уайтхед слушает.

– Это Роберт Фрейзер.

– Где вы?

– В мотеле «Редбек» на Донкастер-роуд, на выезде из Уэйкфилда.

– Я знаю, где это.

– Мне надо с вами встретиться.

– Взаимно.

– Когда?

– Дайте мне полчаса.

– Комната номер 27. С черного входа.

– Ясно.

Я вешаю трубку в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой.

Я открываю дверь и вношу в комнату поток дождевой воды. Пиггот уже не спит.

– Где ты был?

– Звонил.

– Луизе?

– Нет, – отвечаю я, зная, что надо было позвонить и ей.

– А кому?

– Джеку Уайтхеду.

– Из «Поста»?

– Да. Ты его знаешь?

– Слышал.

– Ну и что?

– Помни, присяжные еще не вынесли окончательного решения.

– Мне нужен друг, Джон.

– Боб, Боб, у тебя есть я.

– Мне нужно много друзей, черт их побери. Чем больше, тем лучше.

– Ну смотри, только будь с ним поосторожнее.

– Спасибо.

– Будь с ним поосторожнее.

Стук в дверь.

Пиггот напрягается.

Я подхожу к двери, говорю:

– Да?

– Это Джек Уайтхед.

Я открываю дверь – он стоит под дождем, в свете фар, в грязном плаще, с полиэтиленовым мешком в руках.

– Может, ты меня впустишь?

Я открываю дверь пошире.

Джек Уайтхед входит в комнату номер 27, смотрит на Пиггота, потом – на стены:

– Ни хрена себе, – говорит он, присвистывая.

Джон Пиггот протягивает руку и говорит:

– Джон Пиггот. Я – адвокат Боба. А вы – Джек Уайтхед, из «Йоркшир пост»?

– Точно, – отвечает Уайтхед.

– Садись, – говорю я, показывая на матрас.

– Спасибо, – говорит Джек Уайтхед, и мы присаживаемся на корточки, как компашка краснокожих вокруг костра.

– Это не я, – говорю я, но Джек никак не может оторвать глаз от стен.

– Ясно, – кивает он, потом добавляет. – Я и не думал, что это ты.

– Что народ говорит? – спрашивает Пиггот.

Джек Уайтхед кивает в мою сторону:

– О нем-то?

– Ага.

– Да мало что.

– Например?

– Сначала мы услышали, что произошло еще одно убийство, в Брэдфорде. Там все говорили, что это – дело рук Потрошителя. Приятели Боба вообще молчали. Потом вдруг мы узнали, что отстранили троих офицеров. Вот и все.

– А потом?

– А потом вот это, – говорит Уайтхед, доставая из кармана плаща свернутую газету и расстилая ее на полу.

Я смотрю на заголовок:

ПОТРОШИТЕЛЬ НАПИСАЛ ОЛДМАНУ ПИСЬМО?

На письмо.

– Мы это уже видели, – говорит Пиггот.

– Не сомневаюсь, – улыбается Уайтхед.

– Сюрприз в Брэдфорде, – шепчу я.

– Это, вроде как, должно тебя отмыть.

– Ну да, вроде как, – кивает Пиггот.

– А вы считаете, что это был Потрошитель? – спрашивает Уайтхед.

– В смысле, кто ее убил? – спрашивает Пиггот.

Уайтхед кивает, и они оба смотрят на меня.

Я не могу думать ни о чем, кроме того, что она была беременна, а теперь она мертва.

Оба.

Мертва.

В конце концов я говорю:

– Это не я.

– У меня еще кое-что есть. Еще одно очко в твою пользу, – говорит Уайтхед, вытряхивая из полиэтиленового пакета кипу журналов.

– А это что еще за херня? – спрашивает Пиггот, поднимая с пола порножурнал.

– «Горячая сперма». Слыхал о таком? – спрашивает меня Уайтхед.

– Ага, – отвечаю я.

– От кого?

– Не помню.

– А ты постарайся, – говорит он, подавая мне журнал, раскрытый на странице с крашеной блондинкой.

Ее ноги раздвинуты, рот открыт, глаза закрыты, толстые пальцы – во влагалище и заднем проходе.

Я поднимаю глаза.

– Знакомое лицо?

Я киваю.

– Кто это? – спрашивает Пиггот, щурясь на перевернутый вверх ногами журнал.

– Клер Стрэчен, – отвечаю я.

– Также известная как Моррисон, – добавляет Джек Уайтхед.

Я:

– Убита в Престоне в 1975 году.

– А эта? Эту знаешь? – спрашивает он и подает мне еще одну женщину, черноволосую азиатку.

Ее ноги раздвинуты, рот открыт, глаза закрыты, тонкие пальцы – во влагалище и заднем проходе.

– Нет, – говорю я.

– Сью Пени, Ка Су Пен?

Я:

– Нападение в Брэдфорде в октябре 1976 года.

– Приз в студию, – тихо говорит Уайтхед и подает мне следующий журнал.

Я открываю его.

– Страница семь.

Я открываю седьмую страницу с изображением темноволосой девушки. Ее ноги раздвинуты, рот открыт, глаза закрыты, у ее лица – член, на ее губах – сперма.

– Кто это? – спрашивает Пиггот.

– Прости, – говорит Джек Уайтхед.

– Кто это? – снова спрашивает Пиггот.

Но дождь снаружи грохочет, оглушает, двери грузовиков захлопываются, одна за другой, на стоянке, без конца.

Без еды, без сна, одни круги:

Ее влагалище.

Ее рот.

Ее глаза.

Ее живот.

Без еды, без сна, одни тайны:

Во влагалище.

Во рту.

В глазах.

В животе.

Круги и секреты, секреты и круги.

Я спрашиваю:

– «Эм-Джей-Эм Паблишинг»? Ты их проверял?

– Я вчера туда ездил, – говорит Уайтхед.

– И что?

– Типичное издательство порнографической литературы. Сунул одной недовольной сотруднице двадцатку – получил имена и явки.

– А как вы про это узнали? – спрашивает Джон Пиггот.

– Про «Горячую сперму»-то?

– Ага.

– Анонимная наводка.

– Насколько анонимная?

– Молодой парень. Скинхед. Сказал, что знал Клер Стрэчен еще в ту пору, когда она жила в этих краях под фамилией Моррисон.

– А имя есть? – спрашиваю я.

– У него?

– Ага.

– Барри Джеймс Андерсон, и я его уже где-то видел. Местный. Уверен, что он упоминается в протоколах.

Я сглатываю; Би-Джей.

– В каких протоколах? – спрашивает Пиггот, отставший на много лет и пытающийся их наверстать.

– Ты же можешь поговорить с Морисом Джобсоном, – нажимает Уайтхед, не обращая внимания на Пиггота. – Сова же вроде взял тебя под крыло?

Я качаю головой:

– Сейчас я уже в этом сомневаюсь.

– Ты ему что-нибудь обо всем этом рассказывал?

– После нашей последней встречи я попросил его помочь мне достать протоколы.

– И что?

– Их не было.

– Черт.

– Инспектор Джон Радкин, мой долбаный, бля, начальник, взял их под расписку в апреле семьдесят пятого года.

– В апреле семьдесят пятого? Стрэчен была еще жива!

– Вот именно.

– И что, он их не вернул?

– Нет.

– Даже после того, как она погибла?

– Ни разу, бля, даже словом о них не обмолвился.

– И ты все это рассказал Морису Джобсону?

– Он сам сообразил, в чем дело, когда пытался выяснить, куда делись протоколы.

– Какие протоколы? – снова спрашивает Пиггот.

Уайтхед наседает, по-прежнему не обращая на него внимания:

– И как Морис отреагировал?

– Сказал мне, что сам разберется. В следующий раз я видел Радкина, когда они приехали, чтобы меня арестовать.

– Он что-нибудь говорил?

– Кто, Радкин? Нет, бля, просто дал мне по морде.

– И теперь он отстранен?

– Да, – говорит Пиггот.

Это – единственный вопрос, на который он знает ответ.

– Ты с ним говорил?

– Он не имеет права, – отвечает Пиггот. – Это одно из условий выхода под залог: никаких контактов с инспектором Радкиным и младшим офицером Эллисом.

– А как насчет Мориса?

– С ним можно.

– Ты должен показать ему вот это, – говорит Уайтхед, кивая на море порнухи, лежащее перед нами.

– Я не могу, – говорю я.

– Почему?

– Из-за Луизы, – говорю я.

– Это твоя жена?

– Да.

– Дочь Барсука, – улыбается Уайтхед.

Пиггот:

– Вы объясните мне, наконец, или нет, о каких чертовых протоколах идет речь? Мне кажется, я должен знать…

Автоматически я говорю:

– Клер Стрэчен была арестована в Уэйкфилде под фамилией Моррисон в 1974 году за проституцию. Еще она была свидетельницей по делу об убийстве.

– По какому делу об убийстве?

Джек Уайтхед смотрит на стены комнаты номер 27, на фотографии мертвых, на фотографии мертвых маленьких девочек и говорит:

– Об убийстве Полы Гарланд.

– Ни хрена себе!

– Вот именно, – говорим мы оба.

Джек Уайтхед возвращается с тремя кружками чая.

– Я поеду к Радкину, – говорит он.

– Есть еще кое-кто, – говорю я.

– Кто?

– Эрик Холл.

– Брэдфордский отдел по борьбе с проституцией?

Я киваю:

– Ты его знаешь?

– Слышал. Он что, тоже отстранен?

– Ага.

– А что с ним?

– Оказывается, он был сутенером Дженис.

– И поэтому его отстранили?

– Нет. Тут постарались ребята Питера Хантера.

– И ты считаешь, что я должен нанести ему визит?

– Он должен быть в курсе всего этого, – говорю я, снова показывая на журналы.

– У тебя есть их домашние адреса?

– Радкина и Холла?

Он кивает. Я пишу их на клочке бумаги.

– Ты должен побеседовать с Джобсоном, – говорит мне Пиггот.

– Нет, – отвечаю я.

– Но почему? Ты же сказал, что тебе нужны друзья.

– Дай мне сначала поговорить с Луизой.

– Да, – неожиданно говорит Джек Уайтхед. – Тебе надо быть с женой. В семье.

– А ты женат? – спрашиваю я его.

– Был женат, – говорит он. – Давным-давно.

Я стою в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, и умираю:

– Луиза?

– Нет, извини, это Тина. Боб, ты, что ли?

– Да.

– Она в больнице, дорогой. Старик совсем плох.

Я жду в фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, все кончено.

– Боб? Боб?

В фойе, под мигающей флюоресцентной лампой, я вишу на проводе.

* * *

Звонок в студию: Французы хоть раз в жизни додумались до чего-то хорошего.

Джон Шарк: До чего?

Слушатель: Какой-то мужик изнасиловал и убил восьмилетнюю девочку, так они придурку взяли и отрубили голову гильотиной.

Джон Шарк: Значит, вы за то, чтобы мы переняли этот опыт французской правовой системы?

Слушатель: Французская правовая система? Джон, гильотину изобрел человек из Йоркшира. Это же всем известно.

Передача Джона Шарка

Радио Лидс

Среда, 15 июня 1977 года

Глава девятнадцатая

Я сидел на стоянке «Редбека» между двумя грузовиками компании «Бердс Ай». У меня кружилась голова от той комнаты, тех воспоминаний и нынешних вопросов:

Встретиться с Радкиным и Холлом или следить за Фрейзером.

Орел или решка:

Орел.

Я достал записку Фрейзера:

Радкин жил ближе, Эрик Холл – дальше.

Радкин – грязный, Холл – еще грязнее.

Или: Холл – грязный, Радкин – еще грязнее.

Орел или решка.

Глядя на те стены сквозь стены.

Та комната, те воспоминания.

Надписи на рыдающих стенах.

Эдди, Эдди, Эдди,все крутится вокруг Эдди.

Из зеркала на меня смотрела Кэрол, сидящая на заднем сиденье – белая плоть в кровоподтеках, красные волосы и переломанные кости, фотографии со стены, фотографии со стен моего детства, фотографии из моей памяти.

Я сидел в машине, полной мертвых женщин, полной Потрошителей, и подкидывал двухпенсовую монету.

Орел или решка:

Орел.

Даркар похож на Оссетт, похож на Сандал:

часть белого Йоркшира —

Длинные подъездные аллеи и высокие стены.

Я проехал мимо дома Радкина, увидел две машины перед входом, припарковался на Даркар-лейн и стал ждать.

Была среда, 15 июня 1977 года, 9:30 утра.

Я думал о том, что я скажу, если пройду по этой аллее и позвоню в эту дверь.

– Извините, господин Радкин, но мне кажется, что вы – Йоркширский Потрошитель. Не желаете ли сказать пару слов для прессы?

И как только я это подумал, к дому подъехала еще одна машина.

Спустя пять минут Радкин отъехал от дома в своем «Датсуне-260» бронзового цвета и вырулил на Даркар-лейн. Рядом с ним сидел какой-то мужчина.

Я сел им на хвост: они двигались в направлении Уэйкфилда, надолго застревая перед светофорами, по Дюйсберри-роуд, мимо Шоукросс, мимо свалки, мимо Хэнгинг-Хитона, через центр Бэтли. В конце концов они припарковались у газетного магазинчика «РД-Ньюс» на Брэдфорд-роуд, на окраине Бэтли.

Бэтли похож на Брэдфорд, похож на Дели:

часть черного Йоркшира —

Низкие стены и высокие минареты.

Я проехал мимо газетного магазинчика, припарковался у китайского кафе, торгующего едой на вынос, и стал ждать.

Радкин и его спутник сидели в машине.

Было 10:30 утра, солнце вышло из-за облаков.

Спустя пять минут за «датсуном» Радкина припарковалась бордовая «БМВ-2002». Из машины вышли двое мужчин – один черный, другой белый.

Я обернулся, чтобы как следует убедиться:

Роберт Крейвен.

Инспектор Роберт Крейвен —

«Они – выдающиеся сотрудники полиции, заслужившие нашу самую искреннюю благодарность».

Крейвен и его черный приятель подошли к машине Радкина – Радкин и его жирный спутник вышли из нее.

Наверное, это – Майк Эллис.

Все четверо вошли в магазинчик.

Я закрыл глаза и снова увидел кровавые реки, раскрывающиеся зонты, кровавый дождь, кровавые лужи, кровавый ливень.

Я открыл глаза – по голубому небу неслись облака, пролетая над холмами за лавками и кафе.

Я вышел из машины и пошел к телефонной будке, стоявшей на другой стороне улицы.

Я позвонил ей домой.

Она сняла трубку:

– Алло?

– Это я.

– Что случилось?

– Я хочу знать. О фотографиях. Мне нужно знать.

– Это было давно.

– Это важно.

– Что именно?

– Всё. Кто фотографировал? Кто организовывал съемки? Всё.

– Это не телефонный разговор.

– Почему?

– Джек, если я расскажу тебе об этом по телефону, то я больше никогда тебя не увижу.

– Это неправда.

– Ах, так?

Я стоял в красной телефонной будке, посреди красной кровавой реки, под голубым небом и смотрел на окно над входом в газетный магазинчик.

Джон Радкин стоял у окна, одной рукой упираясь в раму, другой – в стекло. Он улыбался во весь рот.

– Джек?

– Тогда я заеду.

– Когда?

– Скоро.

Я повесил трубку, не сводя глаз с Джона Радкина.

Я вернулся в машину и стал ждать.

Через полчаса Радкин вышел из магазинчика, перекинув пиджак через плечо. За ним – жирный и Крейвен.

Черного не было.

Крейвен, Радкин и жирный обменялись рукопожатиями. Радкин и жирный сели в «датсун».

Крейвен помахал им на прощание.

Я сидел и ждал.

Крейвен вернулся в магазинчик.

Я сидел и ждал.

Десять минут спустя Крейвен вышел из магазинчика.

Черный так и не появился.

Крейвен сел в машину и уехал.

Я сидел.

Через пять минут я вышел из машины и вошел в магазинчик.

Внутри он оказался больше, чем я думал. Кроме газет и сигарет там продавались игрушки и газовые баллончики.

За прилавком стоял молодой пакистанец.

– Чей это магазинчик? – спросил я его.

– Простите?

– Кто здесь хозяин? Ты?

– Нет, а что?

– Я хотел узнать, не сдается ли квартира на втором этаже.

– Нет, не сдается.

– Я бы хотел оставить свои координаты на случай, если она вдруг освободится. С кем мне можно об этом потолковать?

– Не знаю, – ответил он, думая о чем-то, думая обо мне.

Я взял экземпляр «Телеграфа и Аргуса» и протянул ему деньги.

– Вам лучше всего поговорить с мистером Дугласом, – сказал он.

– С Бобом Дугласом, что ли?

– Да, с Бобом Дугласом.

– Большое спасибо, – сказал я и вышел на улицу, думая:

«Они – выдающиеся сотрудники полиции, заслужившие нашу самую искреннюю благодарность».

Думая: идите вы на хер.

Паб «Прайд», Брэдфорд, в двух шагах от редакции «Телеграфа и Аргуса».

Том уже на месте. Он сидел у стойки и кашлял в свою кружку с пивом.

Я положил руку ему на плечо и сказал:

– Прости, что навязался.

– Да уж, – улыбнулся он. – Нет ничего хуже, чем бухать с врагом.

– Пересядем? – спросил я, кивая на столик у выхода.

– А ты что, не пьешь?

– Не говори глупостей, – сказал я и заказал пиво себе и ему.

Мы сели.

– Нехорошо получилось, – сказал я. – С этой вашей статьей о письме.

– Я тут ни при чем, – ответил он, поднимая руки, и это было похоже на правду.

Я сделал маленький глоток и сказал:

– Какая разница, все равно это фальшивка.

– Да иди ты.

– Я тебе серьезно говорю, эти письма посылал не Потрошитель, мать его.

– Мы провели анализы.

– Мы? Ты же сказал, что ты ни при чем?

– Есть доказательства.

– Да ладно, хрен с ними. Я тебе не из-за этого звонил.

– Тогда рассказывай, – сказал он, расслабившись.

– Нужна кое-какая информация, об одном из ваших, об Эрике Холле.

– А что с ним?

– Его же вроде отстранили?

– И его, и всех остальных.

– Ну да. Ты что-нибудь о нем знаешь?

– Немного.

– Ты с ним лично знаком?

– Ну, мы здороваемся.

– А ты знаешь, что эта, последняя, Дженис Райан…

– Ну?

– Короче, один мой приятель говорит, что она была подружкой Эрика и что инспектор Холл вроде как был ее сутенером.

– Дела.

– Ага.

– Я не слишком удивлен, но меня вообще в последнее время мало что удивляет.

– Значит, больше ты ничего о нем не знаешь? Ничего такого?

– Эти ребята из Брэдфордского отдела по борьбе с проституцией, они там себе на уме. Да и вы, кстати, тоже.

Я кивнул.

– Честно говоря, – продолжил он, – он мне всегда казался каким-то бесчувственным. Ну, ты знаешь, когда я видел его на пресс-конференциях, после работы.

– Достаточно бесчувственным, чтобы убить проститутку, которая на него работала, и обставить все это как дело рук Потрошителя?

– Не-е, родной, на такое он не способен. Не его уровень. Он бы никогда на такое не решился.

– Может, ты и прав.

Том покачал головой и шмыгнул носом.

– А ты местных девочек хорошо знаешь? – спросил я.

– Чего ты хочешь, Джек?

– Да ладно тебе. Ты их знаешь?

– Некоторых.

– Знаешь эту китаянку, Ка Су Пен?

– Которой повезло? – улыбнулся он.

– Ту самую.

– Да. А что?

– Что ты про нее знаешь?

– Популярная. Кстати, знаешь, как говорят о китаянках?

– Как?

– Не пройдет и часа, а ты уже готов трахнуть следующую.

Я стукнул в дверь один раз.

Она открыла и, не говоря ни слова, пошла обратно по пустому коридору.

Я шагнул за ней в комнату, где было грязно и воняло сексом. Я стоял там и смотрел, как она втирает крем в пальцы, в ладони, в запястья, в предплечья, в колени.

На оконном стекле еще не высохли плевки недавнего дождя. Во мраке комнаты яркие оранжевые занавески выглядели жалко и безнадежно. Она терла свои детские коленки. Я заглядывал ей под юбку.

– Это – последний раз? – спросила она, лежа в дальней комнате.

За задернутыми занавесками шел дождь, шел день, шла йоркширская жизнь.

Я лежал с ней рядом, смотрел на потолок в пятнах, на пластмассовую люстру, которую не мешало бы протереть, слушая ее ломаные слова, стук ее истерзанного сердца, чувствуя себя одиноким и несчастным. На ее бедрах была моя сперма, пальцы ее ног касались моих.

– Джек?

– Нет, – соврал я.

Но она все равно плакала. На полу у кровати лежал раскрытый журнал. Ее верхняя губа распухла.

Я поставил машину у большого красивого дома, за которым простиралось Денхольмское поле для игры в гольф.

Перед входом стояла голубая «Гранада-2000».

Я подошел к двери и позвонил.

Мне открыла худощавая женщина средних лет. Она теребила свое жемчужное ожерелье.

– Эрик дома?

– Кто вы?

– Джек Уайтхед.

– Что вам нужно?

– Я из «Йоркшир пост».

Эрик Холл вышел из гостиной. Его лицо было сине-черным, а нос заклеен пластырем.

– Мистер Холл?

– Либби, дорогая, все в порядке…

Женщина еще раз дернула свое ожерелье и ушла туда, откуда появилась.

– В чем дело? – прошипел Холл.

– Дженис Райан.

– Что, простите?

– Не валяй горбатого, Эрик, – сказал я, прислоняясь к дверной раме. – Не будь мудаком.

Он моргнул, глотнул и сказал:

– А вы знаете, кто я такой? Вы знаете, с кем вы разговариваете?

– Ага, с продажным полицейским по имени Эрик Холл.

Он стоял на пороге своего большого красивого дома на краю Денхольмского поля и едва сдерживал слезы.

– Поехали, Эрик, покатаемся, – предложил я.

Мы припарковались на пустой стоянке у парка имени Короля Георга.

Я заглушил мотор.

Наступила тишина. Мы сидели и смотрели на живую изгородь и простирающееся за ней поле.

Некоторое время спустя я сказал:

– Загляни-ка в пакет, что у тебя под ногами.

Он раздвинул свои короткие толстые ляжки, наклонился и достал журнал.

– Страница семь, – сказал я.

Он уставился на фотографию темноволосой девушки с раздвинутыми ногами, открытым ртом, закрытыми глазами, членом у лица и спермой на губах.

– Твое? – спросил я его.

Он сидел и молча качал головой из стороны в сторону. В конце концов он спросил:

– Сколько?

– Пять.

– Сотен?

– А ты как думаешь?

– Что, бля, пять тысяч? У меня нет таких денег.

– Достанешь, – сказал я и включил зажигание.

В редакции стояла мертвая тишина.

Я постучал в дверь хадденовского кабинета и вошел.

Он сидел за столом – спиной к Лидсу и к ночи.

Я сел.

– Ну? – сказал он.

– Они отпустили Фрейзера.

– Ты его видел?

– Ага, – улыбнулся я.

Хадден улыбнулся мне в ответ, приподняв бровь:

– И?

– Его отстранили. Он считает, что Радкин и еще один мужик из Брэдфордского отделения по борьбе с проституцией по уши в дерьме.

– А ты что думаешь?

– Ну, я сходил, посмотрел. Радкин – точно в чем-то по уши, но я понятия не имею, в чем именно.

Похоже, особого впечатления на Билла Хаддена это не произвело.

– Встречался с Томом, – сказал я.

Хадден улыбнулся.

– Он хоть извинился?

– Да, сидел поджав хвост.

– И правильно, мать его.

– Говорит, они считают, что письмо настоящее.

Хадден промолчал.

– Но, – продолжил я, – у него ничего нет на этого брэдфордского легавого.

– Которого? Имя?

– Холл. Эрик Холл.

Хадден покачал головой.

– А у тебя есть что-нибудь новое? – спросил я.

– Нет, – ответил он, все еще качая головой.

Я встал.

– Значит, до завтра.

– Ладно, – сказал он.

В дверях я обернулся.

– Кстати…

– Да? – сказал он, не глядя на меня.

– Помнишь ту, в Престоне?

Он поднял глаза.

– Что?

– Ту проститутку, которую они объявили жертвой Потрошителя?

Хадден кивнул.

– Фрейзер говорит, что она была свидетельницей по делу об убийстве Полы Гарланд.

– Что?!

Я вышел и оставил его сидеть с открытым ртом и вытаращенными глазами.

Он сидел в мрачном фойе на стуле с высокой спинкой и смотрел на свою шляпу, лежавшую у него на коленях.

– Джек, – сказал он, не поднимая глаз.

– Мне снятся кровавые потоки, реки, полные женской крови. Когда я трахаюсь, я вижу кровь. Когда кончаю – смерть.

Мартин Лоуз наклонился вперед.

Он раздвинул свои редкие седые волосы пальцами, и я увидел дырку.

– Но ведь должен быть какой-то другой путь, – сказал я, пряча в темноте слезы.

Он поднял голову.

– Джек, Библия учит нас, по крайней мере одному: она учит нас, что все должно быть именно так, что так оно всегда было и так оно всегда будет, до самого конца.

– До конца?

– Потоп излечил Ноя от безумия.

– И другого пути нет?

– Все будет так, как должно быть.

* * *

Джон Шарк: Вы не слышали, еще один чиновник из Скотленд-Ярда подал в отставку?

Слушатель: Если так и дальше будет продолжаться, то скоро там вообще никого не останется.

Джон Шар к: Это тот самый человек, который, помимо всего прочего, арестовал Артура Скарджилла. [32]32
  Артур Скарджилл – председатель Йоркширского профсоюза горняков, в 1973 году принял активное участие в организации всеобщей забастовки британских горняков, которая привела к падению правительства консерваторов в марте 1974 года.


[Закрыть]

Слушатель: А Потрошитель спокойно разгуливает себе на свободе.

Джон Шарк: Смех да и только, правда, Боб?

Слушатель: Да нет, Джон. Я бы не сказал.

Передача Джона Шарка

Радио Лидс

Среда, 15 июня 1977 года