Текст книги "1977. Кошмар Чапелтауна"
Автор книги: Дэвид Пис
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Тогда – да.
– Но…
– Но потом я узнал, что он был ее сутенером и что он снял ей квартиру, чтобы она могла принимать клиентов.
– И каким образом ты это узнал?
– От Джозефа Роуза. Он значится в картотеке как мой личный информатор.
Ноубл смотрит на Олдермана.
Олдерман кивает Прентису.
Прентис встает и выходит из камеры.
Ноубл поднимает глаза от своих записей.
– Ладно, значит, в течение почти целого года, начиная с прошлого ноября, ты регулярно встречался с Райан?
– Да.
– И это обычно происходило в ее квартире на Спенсер Плейс?
– С января, да.
– И все это время ты не знал о том, что она работает на инспектора Холла?
– Как проститутка – нет. Но я знал, что она ему звонила.
– Но ты знал, что она была проституткой?
– Да, просто я не знал, что он был ее сутенером.
– А кто, как ты думал, был ее сутенером?
– Кенни Д.
– Кенни Д.? Этот тупой негритос, которого мы задерживали по делу Мари Уоттс? Это прикол, что ли?
– Нет.
– Господи Иисусе, Фрейзер. Ты думал, что твоя подружка работала на него?
– Да.
– Почему?
– Она так говорила. Он так говорил.
Ноубл делает паузу, сглатывает и продолжает:
– Значит, ты думал, что она работает на Кенни Д. Тогда чем ты объяснял себе ее постоянные звонки инспектору Холлу?
– Она звонила ему по поводу денег.
– Это как?
– Она продавала ему информацию, которую слышала.
– А тебе она не пыталась продать информацию?
– Нет. У нее не было хороших связей в этом районе.
– Получала ли она от него деньги?
– Не знаю. Спроси у него.
Ноубл смотрит на меня в упор, глаза в глаза.
– Значит, ты говоришь, что твои отношения с этой женщиной, Дженис Райан, были основаны исключительно на сексе?
Я смотрю в потолок, он качается.
Порезы, которые будут вечно кровоточить, ушибы, которые никогда не заживут.
Я снова перевожу взгляд на Ноубла, пожимаю плечами и говорю ему, как оно есть:
– Ну да.
– Ты платил ей?
Глаза в глаза – я говорю ему, как оно есть:
– Да, бля, теперь похоже, что платил.
Тишина.
Снова входит Прентис, и все трое начинают переговариваться между собой.
Интересно, сколько сейчас времени? Я даже понятия не имею, какой сегодня день недели.
Они возвращаются на свои места, и Ноубл говорит:
– Ладно. Кто еще знал о ваших отношениях?
– О нас с Дженис?
– Да.
– Я не знаю. Я никому не рассказывал. А ты знал? А ты, Джим? А ты, Дик?
Они не улыбаются, держат рот на замке.
– Ладно, – снова говорит Ноубл. – Значит, ты говоришь, что к началу этого месяца твои отношения с Райан испортились?
– Да.
– В каком смысле?
– Я не мог с ней часто встречаться – из-за Потрошителя и так далее – и я хотел, чтобы она перестала работать.
– Это почему?
– Я же не хотел, чтобы она погибла, правда?
– Это почему?
– Слушай, отвали.
– То есть тебя не беспокоило то, что она трахается с другими мужиками?
– Конечно, бля, беспокоило.
– Так почему же ты ничего не предпринял?
Я вовремя спохватываюсь:
Порезы, которые будут вечно кровоточить, ушибы, которые никогда не заживут.
Я улыбаюсь:
– Наверное, потому, что я мало что мог предпринять.
– Это почему?
– Потому что я женат, вот почему.
– Значит, вы с Райан часто ругались, так?
– Время от времени, да.
– Ладно, тогда расскажи нам о прошлой субботе, о четвертом июня.
– Я уже миллион раз вам рассказывал.
– Ну тогда тебе не сложно будет рассказать еще один разок, а, Боб?
– Я заехал к ней в пятницу, но ее не было дома. Я был совершенно вымотан, поэтому решил залечь там ненадолго, переждать.
– У тебя был ключ?
– Вы же знаете, что был. Вы же, бля, сами его у меня конфисковали.
– Ладно, продолжай.
– Около семи-восьми часов она пришла домой…
– Утра?
– Да, утра. Она была в жутком виде – ее связали, избили, искусали. Следы были везде: на груди, на животе, на заднице. Она сказала, что ездила в Брэдфорд, в Мэннингем, чтобы встретиться с Эриком Холлом. Сказала, что ее забрали ребята из Отдела по борьбе с проституцией, то есть, по крайней мере, ей так показалось. Их было четверо. Они ее изнасиловали. И сфотографировали.
– А они, эти люди, что-нибудь знали о тебе или инспекторе Холле?
– Судя по всему, знали.
– Судя по всему?
– Она сказала, что они звонили Эрику Холлу и пытались позвонить мне. Не знаю, что сказал им Эрик, но в любом случае их это не остановило.
– И все это она рассказала тебе в субботу утром в своей квартире?
– Да.
– Дальше?
– Дальше инспектор Радкин и младший офицер Эллис приехали туда за мной и сообщили о нападении на Линду Кларк. И привезли меня сюда.
– Они приехали за тобой к ней на квартиру?
– Да.
– Ясно. И откуда же они знали, где тебя искать?
– Не знаю. Наверное, потому, что они знали о наших делах с Дженис.
– Но ты им сам никогда не рассказывал?
– Нет.
– И это был последний раз, когда ты видел Райан? – Да.
– Но после этого ты еще раз приходил в ее квартиру.
– Да, пару раз.
– В ту субботу?
– Да, я поехал туда сразу после совещания.
– И что?
– И увидел, что она ушла.
– Совсем?
– Ага.
– А как ты это понял?
– Она забрала почти все свои вещи.
– Записки не оставила?
Порезы, которые будут вечно кровоточить, ушибы, которые никогда не заживут.
– Нет, – вру я.
– И во сколько это было?
– Около пяти часов вечера, в субботу.
– И ты расстроился.
– Да, расстроился.
– И значит, вместо того чтобы вернуться к коллегам и выполнять данный тебе приказ, ты решил пойти заливать свои беды.
– Да.
– И с кем ты встречался в это время?
– Я встречался с Джозефом Роузом.
– И в этот момент он рассказал тебе о том, что инспектор Эрик Холл был сутенером Дженис?
– Да.
– И как ты тогда поступил?
– Я поехал в Брэдфорд, чтобы поговорить с ним.
– И когда именно это произошло?
– Я не уверен. По-моему, в понедельник.
– Значит, тогда ты и совершил нападение на инспектора Эрика Холла?
– Тогда мы с ним подрались, мать его, если ты это имеешь в виду.
– Из-за Райан?
– Да.
– И что ты стал делать после этого?
– Я взял его машину…
– Машину инспектора Холла?
– Да.
– И куда же ты поехал?
– Да просто куда глаза глядят. Я точно не помню.
– Но в конце концов ты снова оказался в Чапелтауне, как раз в тот момент, когда был обнаружен труп Рейчел Джонсон, так?
– Да, я, кажется, вернулся в квартиру Дженис, и когда я проснулся, началась вся эта херня из-за девочки Джонсонов.
– Ясно. И последнее: ты говоришь, что до сегодняшнего дня ты не имел ни малейшего понятия о том, что Райан была беременна и что ты был отцом ребенка?
– Верно.
– И что судмедэксперты обнаружили твои следы вдоль и поперек Райан только потому, что ты имел с ней, с Райан, половую связь?
– Да.
– И когда это было в последний раз?
– Возможно, в четверг, второго июня.
– Но у тебя нет алиби на весь период с пяти часов вечера в субботу, четвертого июня, до утра среды, восьмого июня?
– Кроме тех моментов, когда я встречался с Джозефом Роузом и позже – с Эриком Холлом.
– Но при этом ты не уверен, во сколько точно это произошло?
– Верно.
Тишина.
Ноубл глядит на меня в упор.
– Ты хоть понимаешь, в какое дерьмо ты вляпался?
Я поднимаю глаза, мне кажется, они разбились на тысячи осколков.
– Да, – говорю я.
Он смотрит на меня не моргая.
– В какое дерьмо мы всевляпались?
Я киваю.
– Ну ладно, – вздыхает он. – Теперь все зависит только от тебя.
Я взвешиваю все «за» и «против». Я не чувствую своих рук.
Порезы, которые будут вечно кровоточить, ушибы, которые никогда не заживут.
– Я хотел бы видеть своего адвоката.
* * *
Джон Шарк: Я смотрю, Джон Полсон [25]25
Джон Полсон (1910–1993) – известный британский архитектор, получавший важные заказы благодаря взяткам и личным связям с политиками, что привело к крупному политическому скандалу в 1972 году.
[Закрыть]умудрился почти сразу выйти под залог.Слушатель: В тот же день, когда Джордж Дэвис [26]26
Джордж Дэвис (1941) – знаменитый британский бандит-рецидивист. В 1975 году был приговорен к длительному сроку лишения свободы за совершение вооруженного ограбления, в 1976 году был выпущен на свободу, но в скором времени снова оказался в тюрьме.
[Закрыть]снова оказался на нарах.Джон Шарк: Видно, для них – один закон, а для нас – другой.
Слушатель: Да нет, Джон. Для них нет закона, в этом-то все и дело.
Передача Джона ШаркаРадио ЛидсПонедельник, 13 июня 1977 года
Глава семнадцатая
– Странные вещи происходят, – сказал Хадден.
– Например?
– Они думают, что произошел новый случай и что они только что его поймали. Держат под следствием.
– Ты шутишь?
– Нет.
– Потрошителя?
– Похоже на то.
– Фигня. Кто тебе сказал?
– Одна маленькая птичка.
– Насколько маленькая?
– Стефани.
– А она откуда знает?
– Из Брэдфордского отделения.
– Е-мое!
– Я примерно так и сказал.
– И что ты хочешь, чтобы я теперь делал?
– Сел на телефон.
Черт.
Вернувшись за свой стол, я снял трубку и набрал Милгарт.
– Сэмюэл?
– Джек?
– Что происходит?
– Понятия не имею, о чем ты.
– Нет, имеешь.
– Нет, не имею.
– Ладно. Во сколько ты собираешься прекратить играть в бирюльки и начать зарабатывать то, что называется блеском славы?
– Давай через полчаса.
Я посмотрел на часы.
Черт.
– Где?
– В Скарборо.
– Заметано, – сказал я и положил трубку.
Я еще раз посмотрел на часы, проверил дипломат и вышел.
В Скарборо я приехал первым.
Я поставил пивную кружку на телефон-автомат и набрал номер.
– Это я.
– Совсем не можешь без меня, да? – засмеялась она.
– Ничего не могу поделать.
– Еще и пары часов не прошло.
– А я уже соскучился.
– Я тоже. Думала, ты поехал в Манчестер.
– Может, еще поеду. Я просто хотел тебя услышать.
– Прелесть.
Я засмеялся и сказал:
– Спасибо тебе за выходные.
– Это тебе спасибо.
– Я позвоню тебе, как только вернусь.
– Я буду ждать.
– Тогда пока.
– Пока, Джек.
Она первая положила трубку. Взяв кружку, я пошел к угловому столику с медной столешницей.
У меня стояло.
Я посмотрел на часы, я хотел сесть на поезд в 12:30, не позже.
Если они, конечно, на самом деле не поймали падлу.
Я слышал, как дождь хлещет по стеклам.
– Лето называется, – сказал бармен из другого конца зала.
Я кивнул, допил пиво, подошел к стойке, заказал еще два, пачку сухариков, соль и уксус.
Вернувшись за столик, я снова посмотрел на часы.
– Главное, чтобы пиво не выветрилось, – сказал сержант Сэмюэл Уилсон, садясь за стол.
– В жопу, – ответил я.
– И тебе, бля, того же, – засмеялся он и добавил:
– Что это у тебя за херня с рукой?
– Порезался.
– А че ты делал-то?
– Готовил.
– Да ладно, бля, рассказывай.
Я предложил ему сухарики.
– Ну так что?
– Что?
– Сэмюэл.
– Да, Джек?
– Слушай, хватит. Это тебе не «Поле чудес», понял?
Он вздохнул:
– Ну, рассказывай, что ты слышал.
– Вы нашли еще один труп в Брэдфорде и задержали кого-то в этой связи.
– И?
– Это – Потрошитель.
Уилсон залпом прикончил пиво и улыбнулся. На губах его была пена.
– Сэмюэл.
– Как насчет добавки?
Я допил свое и снова подошел к стойке.
Когда я вернулся за столик, он сидел уже без плаща.
Я глянул на часы.
– Я тебя не задерживаю, а, Джек?
– Нет, хотя мне бы надо успеть в Манчестер.
Потом я добавил:
– В зависимости от того, что ты мне сейчас расскажешь. То есть если ты вообще собираешься мне что-нибудь рассказать.
Он шмыгнул носом.
– И сколько же такой деловой человек, как ты, готов выделить такому работяге, как я?
– Зависит от того, с чем ты пришел. Ты же знаешь, как это бывает.
Он достал свернутый лист бумаги и помахал им перед моим носом.
– Как насчет внутреннего приказа Олдмана?
– Двадцатка?
– Полтинник.
– Иди на хер. Мне просто нужно подтвердить имеющуюся у меня информацию. Если бы ты сам пришел вчера к своему корешу Джеку, это был бы совсем другой разговор, не правда ли?
– Сорок.
– Тридцать.
– Тридцать пять?
– Покажи-ка.
Он протянул мне листок и я стал читать:
В полдень воскресенья, двенадцатого июня, тело двадцатидвухлетней Дженис Райан, имевшей судимости за проституцию, было обнаружено на помойке, недалеко от Уайт Эбби-роуд, в Брэдфорде. Оно было спрятано под старой тахтой. Согласно заключению судмедэкспертов, смерть наступила в результате обширной черепно-мозговой травмы, нанесенной тяжелым тупым инструментом. Судя по частичному разложению трупа, смерть наступила около семи дней тому назад. Исходя из характера травм, можно предположить, что этот случай не связан – повторяю, не связан – с преступлениями, широко известными как убийства Потрошителя. В настоящий момент никакая информация не должна выдаваться представителям прессы. Явстал.
– Ты куда?
– Это он, – сказал я и пошел к телефону.
– А мои тридцать пять фунтов?
– Одну минуту.
Я снял трубку и набрал номер.
Ее телефон звонил, звонил и звонил:
Предупредите блядей, чтобы не совались на улицы, потому что я чувствую, что скоро мне захочется снова.
Я повесил трубку, потом снова набрал номер.
Ее телефон звонил, звонил и звонил, и —
– Алло?
– Где ты была?
– В ванной, а что?
– Новый случай.
– Опять?
– Это он. В Брэдфорде. На том же месте.
– Не может быть.
– Пожалуйста, не ходи никуда. Я приеду.
– Когда?
– Как только смогу. Ты никуда не ходи.
– Ладно.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Пока.
И она повесила трубку.
Я прошел через паб – видения окровавленной мебели, дырок и голов:
Я же вас предупреждал, так что вы все сами виноваты.Я сел.
– С тобой все в порядке?
– Все отлично, – соврал я.
– Что-то не похоже.
– Значит, они кого-то задержали?
– Ага.
– Кого?
– Хрен знает.
– Да ладно тебе.
– Без дураков. Никто не знает, кроме начальства.
– А зачем такая секретность?
– Я же говорю: хрен его знает.
– Но они говорят, что это не Потрошитель?
– Говорят.
– А ты сам что думаешь?
– Хрен знает, Джек. Все это как-то странно.
– Что ты еще слышал? Хоть что-нибудь?
– Сколько?
– Округлим до полтиника, если оно того стоит.
– Говорят, нескольких ребят отстранили от службы, но я тебе этого не говорил.
– Из-за этого?
– Похоже на то.
– Из милгартских, что ли?
– Говорят, что да.
– Кого именно?
– Инспектора Радкина, твоего приятеля Фрейзера и младшего офицера Эллиса.
– Эллиса?
– Майка Эллиса. Жирный такой придурок с широкой харей.
– Я его не знаю. И они думают, что это они замочили ту женщину в Брэдфорде?
– Погоди, Джек. Я этого не говорил. Их просто отстранили. Это все, что я знаю.
– Черт.
– Ага.
– Тебя это не удивляет?
– Насчет Радкина – нет. Насчет Фрейзера – да. Эллис – да, но его же все ненавидят.
– Сволочь?
– Законченная.
– И все знали, что у Радкина рыльце в пушку?
– Ну не зря же мужики называют его Грязный Гарри.
– Ну ясно. А конкрентнее?
– Пока он работал в Отделе по борьбе с проституцией, грязными были не только улицы.
– А Фрейзер?
– Ты же его знаешь. Он же – сама, бля, порядочность. Сова ему по жизни помогает, и все такое.
– Морис Джобсон, что ли? Почему?
– Фрейзер женат на дочери Билла Моллой.
– Черт! – я вздохнул. – А у Барсука Билла рак, верно?
– Ага.
– Интересно.
– Наверное, – пожал плечами Уилсон.
Я посмотрел на часы.
– Спрячь на всякий случай, – сказал он, показывая на листок бумаги, лежащий на столе.
Я кивнул, положил приказ в карман и достал бумажник.
Я отсчитал купюры под столом и дал ему пятьдесят.
– Очень мило с вашей стороны, сэр, – сказал он, подмигнув, и собрался уходить.
– Сэмюэл, если что – позвонишь?
– Обязательно.
– Я серьезно говорю. Если это – он, я хочу знать об этом первым.
– Вас понял.
Он застегнул плащ и ушел.
Я посмотрел на часы и подошел к телефону.
– Билл? Это Джек.
– Что у тебя?
– Ты был прав, все это очень странно. Мертвая проститутка под диваном в Брэдфорде.
– Я же тебе говорил, Джек. Я же тебе говорил.
– Но они говорят, что это не Потрошитель.
– Тогда почему они всё от нас скрывают?
– Не знаю, но мое личное мнение: кто-то из полицейского начальства каким-то образом облажался, и теперь они отстраняют людей от службы.
– Да ты что?
– Такие вот по Милгарту ходят слухи.
– А кого?
– В частности, того сержанта Фрейзера, Джона Радкина и еще кого-то.
– Инспектора Джона Радкина? Из-за чего?
– Не знаю. Может, это вообще никак не связано, но выглядит как-то странно, да?
– Ага.
– Один мой приятель обещал держать нас в курсе, как только появятся новости.
– Хорошо. Я держу первую полосу.
– Только не говори никому зачем.
– Ты все-таки поедешь в Манчестер?
– Думаю, да. Но на обратном пути я должен заехать в Брэдфорд.
– Будь на связи, Джек.
– Пока.
Я сидел в поезде, курил, пил теплое пиво из банки, мусолил бутерброд и листал книгу в мягком переплете, «Джек-Потрошитель: окончательный анализ».
После Хаддерсфилда я задремал, и сон мой был не лучше мерзкого пива. Я проснулся и увидел дождь и холмы, мои волосы прилипли к грязному окну, я снова отключился:
Я посмотрел на часы, было семь минут восьмого.
Я – среди вересковых пустошей, иду через вересковые пустоши, подхожу к стулу, кожаному стулу с высокой спинкой, а перед стулом стоит на коленях женщина в белом, ее руки сложены в молитве, лицо закрыто волосами.
Я наклоняюсь и откидываю волосы с ее лица, и это – Кэрол, потом – Ка Су Пен. Она встает и показывает на свое длинное белое платье и на слово, написанное пальцем, обмакнутым в кровь:
LivE. [27]27
Live – живой (англ.).
[Закрыть]
И там, на вересковых пустошах, на ветру, под дождем, она задирает свое белое платье и накрывает им голову, показывая мне желтый распухший живот. Потом она опускает платье, но оно оказывается вывернутым наизнанку, и слово, написанное кровавым пальцем, читается:
Evil. [28]28
Evil – зло ( англ.).
[Закрыть]
И маленький мальчик в голубой пижаме выходит из-за стула с высокой спинкой и уводит ее через вересковую пустошь, а я стою там, на ветру, под дождем, и смотрю на часы. Они остановились.
Семь минут восьмого.
Япроснулся, оторвал голову от стекла и посмотрел на часы.
Я взял дипломат и закрылся в туалете.
Я сел на качающийся горшок и вытащил порножурнал.
«Горячая сперма».
Клер Стрэчен во всей ее долбаной красе.
У меня снова встало. Я проверил адрес и вернулся на свое место, к недоеденному бутерброду.
От Стэлибриджа до Манчестера я пытался связать воедино все то дерьмо, которое наболтал мне Уилсон. Я перечитывал приказ Олдмана и пытался представить себе, что такого мог натворить Фрейзер, зная, что в наше время отстранить от службы могут за все что угодно:
Взятки и подкуп, выдуманные сверхурочные и поддельные командировочные, неаккуратное ведение документов или их отсутствие.
Джон, мать его, Радкин сбил с пути саму, бля, Порядочность.
Ничего не понимая, я вернулся к окну, дождю и заводам, местным фильмам ужасов, напомнившим мне фотографии концентрационных лагерей смертников, которые мой дядя принес с войны.
Мне было пятнадцать, когда война закончилась, и сейчас, в 1977 году, я сидел в поезде, прислонившись головой к черному стеклу – проклятый дождь, чертов север, – и спрашивал себя, смог бы я так или нет.
Когда поезд подходил к вокзалу Виктория, я думал о Мартине Лоузе и «Экзорцисте».
На вокзале – прямо к телефону:
– Есть что-нибудь?
– Нет.
Прочь из Виктории, вдоль по Олдхэм-стрит.
Олдхэм-стрит, дом 270 – темный, отсыревший от дождя. Гниющие черные мусорные мешки навалены кучей во дворе. «Эм-Джей-Эм Паблишинг» – на третьем этаже.
Я остановился у подножия лестницы и стряхнул воду с плаща.
Промокший до нитки, я поднялся по ступенькам.
Побарабанил по двойным дверям и вошел.
Большое помещение, заставленное низкой мебелью, почти пустое. На дальнем конце – дверь в другой кабинет.
За столом у той двери сидела женщина и печатала на машинке.
Я встал у низкой конторки у входа и прокашлялся.
– Да? – сказала она, не поднимая головы.
– Будьте любезны, я бы хотел поговорить с владельцем издательства.
– С кем?
– С хозяином.
– А вы кто?
– Джек Уильямс.
Она пожала плечами и сняла трубку старого телефонного аппарата, стоявшего на ее столе:
– Тут мужчина пришел, хочет видеть хозяина. Зовут Джек Уильямс.
Она покивала, затем сказала, прикрыв трубку рукой:
– А вам чего?
– Я по делу.
– Он по делу, – повторила она, снова кивнула и спросила. – А по какому делу?
– По поводу заказов.
– Заказы, – сказала она, кивнула еще один, последний, раз и повесила трубку.
– Ну что? – спросил я.
Она закатила глаза.
– Оставьте свое имя и номер телефона, он вам перезвонит.
– Но я приехал аж из Лидса.
Она пожала плечами.
– Ни хрена себе, – сказал я.
– Ага, – ответила она.
– Может, вы мне хотя бы скажете, как его зовут?
– Его Проклятое Высочество Лорд Всемогущий, – сказала она, выдирая лист бумаги из печатной машинки.
Я решил попробовать:
– Я прямо не знаю, как вы можете работать с таким человеком.
– А я здесь задерживаться не собираюсь.
– Вы, значит, уходите?
Она перестала притворяться, что работает, и улыбнулась:
– Осталось меньше двух недель.
– Вот и правильно.
– Надеюсь.
– А вы не хотите заработать пару фунтов в придачу к пенсии? – спросил я.
– К пенсии? Какой наглец! Вы, между прочим, сами – не подснежник.
– Пару фунтов, на первое время?
– Только пару?
– Двадцать?
Она подошла ко мне, улыбаясь.
– Так кто же вы такой на самом деле?
– Скажем так: конкурент.
– За двадцать фунтов – как скажете, так и будет.
– Значит, вы мне поможете?
Она оглянулась на дверь и подмигнула:
– А вот это зависит от того, о чем вы меня попросите.
– Вы знакомы с журналом вашего издательства под названием «Горячая сперма»?
Она снова закатила глаза, поджала губы и кивнула:
– Вы храните списки моделей?
– Моделей?
– Ну, вы понимаете.
– Ага.
– Ага?
– Ага.
– Адреса, телефоны?
– Возможно, если они проходили через официальную бухгалтерию, но, честно говоря, я сильно в этом сомневаюсь.
– Было бы здорово, если бы вы смогли дать нам имена моделей и вообще любую информацию о них.
– А зачем они вам?
Я оглянулся на дверь в кабинет и сказал:
– Видите ли, я продал остатки старых тиражей «Семени» в Амстердам и выручил приличные бабки. Может, конечно, ваш Лорд слишком занят, чтобы стричь капусту, а вот я хочу попробовать воспользоваться такой возможностью.
– Двадцать фунтов?
– Двадцать фунтов.
– Но прямо сейчас я не могу, – сказала она.
Я посмотрел на часы.
– Во сколько вы заканчиваете?
– В пять.
– В пять у лестницы?
– Двадцать фунтов?
– Двадцать фунтов.
– До встречи.
Я стоял в красной телефонной будке посреди автовокзала Пиккадилли и набирал номер.
– Это я.
– Ты где?
– Я все еще в Манчестере.
– Во сколько ты возвращаешься?
– Как только смогу.
– Тогда я надену что-нибудь красивое.
Снаружи по-прежнему лила вода, красная телефонная будка протекала.
Я уже был здесь однажды, в этой самой будке, двадцать пять лет тому назад, со своей невестой. Мы ждали автобуса на Алтринчем, собирались навестить ее тетку, у нее на пальце было новое кольцо, свадьба через неделю.
– Пока, – сказал я, но ее уже не было.
У меня в запасе было часа два. Я снова вышел под проливной дождь и пошел гулять по Пиккадилли, заходя в кафе, сидя в отсыревших кабинках над чашками жидкого кофе, ожидая, глядя на тонкие черные фигурки, пляшущие под дождем. Мы все стараемся увернуться от капель, от воспоминаний, от боли.
Я посмотрел на часы.
Мне пора было идти.
Незадолго до пяти я нашел еще одну телефонную будку на Олдхэм-роуд.
– Есть что-нибудь?
– Ничего.
Без пяти минут пять я стоял у подножия лестницы, промокший до нитки.
Через десять минут она спустилась.
– Мне снова надо наверх, – сказала она. – Я еще не закончила с работой.
– Материал есть?
Она протянула мне конверт.
Я заглянул в него.
– Тут все. Все, что есть, – сказала она.
– Я верю, – ответил я и подал ей свернутую двадцатифунтовую купюру.
– С вами очень приятно сотрудничать, – засмеялась она, поднимаясь наверх.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – Не сомневаюсь.
Я пошел на вокзал, где мне сказали, что поезд на Брэдфорд уходит с Пиккадилли.
Я побежал под проливным дождем. Последнюю часть пути я проехал на такси.
Когда мы добрались до вокзала, было почти шесть. Поезд уходил ровно в шесть, и я на него успел.
В вагоне воняло мокрой одеждой и застаревшим сигаретным дымом. Мне пришлось делить столик с пожилой парой из Пеннистоуна и их отсыревшими бутербродами.
Женщина улыбнулась мне, я – ей, мужчина впился зубами в большое красное яблоко.
Я открыл конверт и вытащил три тонких, полупрозрачных листа.
Это были списки выплат наличными и чеками за период с февраля 1974 года по март 1976-го, выплат фотолабораториям, химикам, фотографам, бумажным фабрикам, поставщикам чернил и моделям.
Моделям.
Я пробежался по списку, задыхаясь:
Все остановилось, умерло.
Клер Моррисон,также известная как Стрэчен.
Все остановилось.
Я достал приказ Олдмана:
Джейн Райан,читай – Дженис.
Все…
Сью Пени,читай Су Пен
Остановилось —
Читай – Ка Су Пен.
Умерло.
Там, в том поезде, в том поезде слез, ползущим по раздетому аду, маленькому голому аду, по тому маленькому голому аду, сплошь покрытому крохотными, малюсенькими колокольчиками, там, в том поезде, слушая звон колокольчиков, доносящийся с того света:
1977.
В 1977 году, когда мир пошел под откос.
Мой мир:
Пожилая женщина, сидящая напротив, доела последний бутерброд и смяла фольгу в крохотный шарик, яйцо и сыр застряли в ее зубном протезе, крошки – в пудре на ее щеках, она улыбается мне, медуза горгона, ее муж кровоточит зубами в то же большое красное яблоко, в этот большой красный, красный, красный мир.
1977.
В 1977 году, когда мир стал красным.
Мой мир:
Мне надо было увидеть эти фотографии.
Поезд полз дальше.
Я должен был увидеть эти фотографии.
Поезд остановился на следующей станции.
Фотографии, фотографии, фотографии.
Клер Моррисон, Джейн Райан, Сью Пенн.
Мне хотелось перестать плакать, собраться с мыслями, но головоломка никак не сходилась.
Некоторые фрагменты отсутствовали.
1977.
В 1977 году, когда мир рассыпался на мелкие осколки.
Мой мир:
Тону, иду ко дну, лучше бы мнебыло умереть, это ужасное, ужасное дно, эти подводные течения, которые выталкивают меня, раздутого, с морского дна на поверхность.
Выброшен на берег прибоем.
1977.
В 1977 году, когда мир захлебнулся.
Мой мир:
1977 год, и я должен увидеть фотографии, мне нужно увидеть фотографии, фотографии.
В 1977 году —
1977.
Мой мир:
Выдуманная фотография.
Надену что-нибудь красивое…
В Брэдфорде я пересел с одного поезда на другой, идущий в Лидс. Я сел в очередной поезд, и он медленно пополз через ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад, ад:
Ад.
В Лидсе я побежал сквозь черный дождь по Борлейн, спотыкаясь, по району, спотыкаясь, на Бриггейт, падая, в «Книжечки для взрослых у Джо».
– «Горячая сперма»! Старые выпуски есть?
– У двери.
– У вас есть все номера?
– Не знаю. Посмотрите.
Стоя на коленях, перебираю стопку, откладываю двойные экземпляры в сторону, отбирая выпуски за каждый месяц, хватаясь за пластиковые обложки.
– Это все?
– Может, еще в подсобке что есть.
– Они мне нужны.
– Хорошо, хорошо.
– Все до одного.
Джо пошел в подсобку, а я остался стоять в ярко-розовом сиянии. Мимо магазина под дождем проезжали машины. Между полками ходили мужики, искоса посматривая на меня.
Джо вернулся с шестью или семью журналами в руках.
– Это все?
– С теми, что у тебя, наверное, да.
Я посмотрел на прилавок, там было экземпляров тринадцать-четырнадцать как минимум.
– Он до сих пор выходит?
– Нет.
– Сколько с меня?
Он хотел было взять у меня журналы, но потом спросил:
– Сколько у тебя получилось?
Я пересчитал их, роняя, поднимая. Наконец я сказал:
– Тринадцать.
– Восемь сорок пять.
Я подал ему десятку.
– Пакет нужен?
Но меня уже и след простыл.
На рынке, в туалете, за закрытой дверью кабинки, на полу, раздирая пластиковые обертки, прорываясь через страницы, через картинки и фотографии, фотографии задниц и сисек, промежностей и клиторов, волосатых частей, грязных частей, кровавых, кроваво-красных частей, пока не кончил – не кончил желтыми частями.
Вот из-за этого гибнут люди.
Вот из-за этого люди.
Вот из-за этого.
Я стоял в очередной телефонной будке и набирал номер.
– Джорджа Олдмана, будьте любезны.
– Кто спрашивает?
– Джек Уайтхед.
– Минуточку.
Я стоял в будке и ждал.
– Мистер Уайтхед?
– Да.
– Кабинет заместителя начальника полицейского управления Олдмана больше не принимает звонков от представителей прессы. Будьте добры, позвоните инспектору Эвансу по телефону —
Я бросил трубку. Меня вырвало на стену телефонной будки.
Лежа на кровати, на постели из бумаги и порнографии и молясь, телефон звонил, и звонил, и звонил, дождь за окнами шумел, и шумел, и шумел, ветер сквозь рамы дул, и дул, и дул, в дверь кто-то стучал, и стучал, и стучал.
– А как же наш Юбилей?
– Он закончился.
– А как же прощение и отпущение грехов, конец раскаянию?
– Я не могу простить того, чего я даже не знаю.
– А я могу, Джек. Я должна.
Телефон звонил, и звонил, и звонил, а она все еще лежала рядом со мной на кровати.
Я приподнял ее голову, чтобы освободить свою руку и встать.
Я пошел босиком к телефону.
– Мартин?
– Джек? Это Билл.
– Билл?
– Господи, Джек. Где ты был? Тут такая свистопляска пошла.
Я стоял в темноте и кивал.
– Выяснилось, что та мертвая проститутка из Брэдфорда – подружка Фрейзера, черт ее побери. И что задержали они именно его.
Я оглянулся на кровать, на нее, все еще лежащую на кровати.
Джейн Райан, читай Дженис.
Билл продолжал:
– Потом оказалось, что на адрес Брэдфордского отделения пришло письмо от Потрошителя, но они никому о нем не сказали, в том числе и Олдману. Они, сволочи, просто пошли и опубликовали его в утреннем выпуске, а потом продали его в «Сан». [29]29
«Сан» (Sun) – британская ежедневная желтая газета, популярная среди рабочего класса.
[Закрыть]
Я стоял в темноте.
– Джек?
– Вот дерьмо, – сказал я.
– Целое море дерьма, родной. Давай, собирайся в редакцию.
Я оделся на рассвете, оставив ее в кровати.
Спускаясь по лестнице, я посмотрел на часы.
Они остановились.
Я вышел из дома, пошел в пакистанскую лавку на углу и купил сегодняшний «Телеграф и Аргус». [30]30
«Телеграф и Аргус» (Telegraph & Argus) – местная брэдфордская газета.
[Закрыть]
Сел на низкий бордюр, прислонившись спиной к живой изгороди, и стал читать:
ПОТРОШИТЕЛЬ НАПИСАЛ ОЛДМАНУ ПИСЬМО?
Вчера утром редакция газеты «Телеграф и Аргус» получила письмо (см. ниже) от человека, утверждающего, что он – «Йоркширский Джек-Потрошитель».
Информация, полученная из надежных источников в правоохранительных органах, и анализы, проведенные независимыми экспертами, дают нам, сотрудникам газеты «Телеграф и Аргус», основания верить, что письмо – подлинное и не единственное, которое послал этот человек.
Однако мы, сотрудники газеты «Телеграф и Аргус», считаем, что британский народ имеет право на собственное суждение.
Из ада.
Дорогой Джордж,
Мне очень жаль, но по понятным причинам я не могу назвать своего имени. Я – Потрошитель. Пресса провозгласила меня маньяком, но ты не разделяешь их мнения. Ты сказал, что я умный, и ты знаешь, что это правда. Ни ты, ни твои ребята понятия не имеете, что делать. Та фотография в газете привела меня в ярость, как и вся писанина о том, что я должен убить себя. Не дождетесь. У меня много дел.
Моя цель – освободить улицы от шлюх. Единственное, о чем я сожалею, – это насчет той девчонки, Джонсон. Я не знал, что она в тот вечер поменяет маршрут, но я же вас и этого ХХХХХХХХХХХХХХХ из «Поста» предупреждал.
Ты говоришь, их уже пять, но в Брэдфорде тебя ждет сюрприз, так что пойди, поищи.
Предупреди блядей, чтобы не совались на улицы, потому что я чувствую, что скоро мне захочется снова.
А девочку жалко.
С уважением,
Джек-Потрошитель.
Может, попозже напишу еще, неуверен. Последняя это действительно заслужила. Бляди становятся все моложе и моложе. В следующий раз, надеюсь, кончу старую.
Следующий заголовок:
ПОЛИЦИЯ И «ПОСТ» ЗНАЛИ?
Я сидел на низком бордюре, с полным ртом желчи, с окровавленными руками, и плакал.
