Текст книги "Мы"

Автор книги: Дэвид Николс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

16. Помпеи

Все дело в том, что я любил свою жену так сильно, что не мог выразить словами, а потому редко это делал. И хотя я не очень об этом задумывался, но всегда предполагал, что мы закончим наши жизни вместе. Разумеется, это неосуществимое желание, потому что, если не считать катастроф, кому-то приходится уходить первому. В Помпеях сохранился знаменитый артефакт – мы намеревались посмотреть его во время нашего Большого турне, запланированного на лето, – двое влюбленных лежали тесно прижавшись, тела свернулись клубочком, словно кавычки, когда со склонов Везувия скатилось ядовитое облако и засыпало их горячим пеплом. Не мумии и не окаменелости, как некоторые считают, а трехмерная пустая форма, оставшаяся после того, как тела разложились. Разумеется, нельзя узнать, кем были эти две фигуры – мужем и женой, братом и сестрой, отцом и дочерью или, может быть, любовниками. Но мне кажется, что этот образ предполагает только брак; покой, близость, спасение от сернистой бури. Не слишком веселая реклама для брака, но в то же время неплохой символ. Конец был страшный, зато они остались вместе.

Но вулканы в нашей части Беркшира встречаются редко. Если одному из нас предстояло уйти первому, я искренне надеялся, что это буду я. Сознаю, звучит зловеще, но подход казался мне правильным, разумным, поскольку моя жена… она дала мне все, что я когда-либо хотел, все хорошее, стоящее, и мы вместе прошли через многое. Представить себе жизнь без нее я не мог. В буквальном смысле. Для меня это было немыслимым.

Поэтому я решил, что этого нельзя допустить.

Часть вторая
Франция

– А вечером у камина стоит вам поднять глаза – и я тут возле вас, и стоит мне только поднять глаза – и вы тут со мной.

Она нахмурилась и некоторое время стояла молча.

Томас Гарди. Вдали от обезумевшей толпы (Переводы. Богословской)

17. Памятка для себя

Несколько рекомендаций для успешного проведения Большого турне по Европе:

1. Энергичность! Никогда не быть «слишком усталым» или «не в настроении».

2. Избегать конфликтов с Алби. Принимать легковесное подшучивание и не выдвигать желчных или грозных контробвинений. Добродушие с утра до вечера.

3. Совершенно не обязательно оказываться правым по любому поводу, даже если это так.

4. Быть открытым ко всему новому. Например, к необычным блюдам с грязных кухонь, экспериментальному искусству, парадоксальным мнениям и т. д.

5. Быть веселым. Наслаждаться легковесной болтовней с К. и А.

6. Попытаться расслабиться. Не зацикливаться сейчас на будущем.

7. Быть организованным, но…

8. Сохранять юмор и импровизировать.

9. Во всякое время помнить о Конни. Слушать.

10. Стараться не устраивать стычки с Алби.

18. Шикарное путешествие

Это была целиком идея Конни. «Большое турне, чтобы подготовить тебя к взрослой жизни, совсем как в восемнадцатом веке».

Я ничего об этом не знал. Конни рассказала, что когда-то существовала традиция, согласно которой юноши определенного класса и возраста отправлялись в культурное паломничество на континент, следуя проторенными маршрутами и с помощью местных гидов впитывая древние достопримечательности и произведения искусства, прежде чем вернуться в Англию искушенными, умудренными опытом мужчинами. На самом деле знакомство с культурой было в основном оправданием пьянству, распутству и мотовству, после чего юноша возвращался домой с крадеными артефактами, бутылками местного спиртного и венерической болезнью.

– Так почему бы мне просто не поехать на Ибицу? – спросил Алби.

– Поверь мне, – ответила Конни, – это будет гораздо, гораздо веселее.

Мы сидели воскресным утром за кухонным столом – разговор состоялся в более счастливые времена, еще до того, как жена сделала свое объявление, – передо мной лежал старый атлас, открытый на карте Западной Европы, и такой веселой я не видел Конни уже давно.

– Ты должен помнить, что в те времена еще не существовало дешевых печатных репродукций, поэтому Большое турне было их единственной возможностью увидеть все эти шедевры воочию, а не на сомнительных черно-белых гравюрах. Все великие произведения Древнего мира и эпохи Возрождения, Шартрский собор, Дуомо во Флоренции, площадь Святого Марка, Колизей… Ты научишься фехтовать, пересечешь Альпы, исследуешь Римский форум, заглянешь в кратер Везувия и пройдешься по улицам Неаполя. Ах да, ты будешь пить, и распутничать, и ввязываться в драки, зато вернешься домой мужчиной.

– В таком случае Ибица, – заявил Алби.

– Да брось ты, Эгг! Подыграй нам, – сказала Конни. Подобно генералу, разрабатывающему наступление, она водила пальцем по страницам атласа. – Смотри: начнем в Париже, где сделаем обычные остановки: Лувр, Музеи д’Орсе, Моне и Родена. Затем поездом отправимся в Амстердам, посмотрим Рембрандта в Рейксмузеуме, Ван Гога, затем переберемся через Альпы – никаких самолетов и машин – в Венецию, потому что это Венеция. Заедем в Падую ради капеллы Скровеньи, в Виченцу ради вилл Палладио, в Верону – Верона чудесна, посмотрим «Тайную вечерю» в Милане; посетим Флоренцию ради Боттичелли в Уффици и просто ради самой Флоренции, а затем Рим! Рим прекрасен. Сделаем остановки в Геркулануме и Помпеях, а завершим в Неаполе. Разумеется, в идеальном варианте мы бы возвращались домой через Вену с ее Музеем истории искусств и Берлин, но не уверена, выдержит ли все это твой отец.

Я как раз разгружал посудомоечную машину, и, признаюсь, меня отвлек низкий уровень средства для ополаскивания, а также сокрушительная стоимость всего этого путешествия. Но Конни действительно радовалась, строя планы, и я подумал, что подобный отпуск будет приятной переменой для нашего семейства, ведь все предыдущие отпуска мы проводили в скуке, не зная, куда себя деть, возле бассейна на какой-нибудь дорогой вилле или в борьбе за кусочек пляжа на Средиземноморье.

Алби по-прежнему был настроен скептически:

– То есть получается, что я отправляюсь скитаться по Европе с мамой и папой.

– Вот именно, счастливчик, – сказала Конни.

– Но если это должен быть своеобразный ритуал взросления, а вы оба будете рядом, то разве ваше присутствие не обесценит саму идею?

– Нет, Эгг, потому что ты будешь изучать искусство. Жаль, что так поздно! Если бы в свое время ты был серьезно настроен насчет живописи, это стало бы твоим университетом. Впрочем, и сейчас все в твоих руках. Ты сможешь делать зарисовки, фотографии, все впитывать. Если ты хочешь зарабатывать этим на жизнь, то нужно многое увидеть…

– Кучу старых мастеров и мертвых белых европейцев.

– …даже если и так, то тебе нужно же против чего-то протестовать. И потом, Пикассо тоже мертвый белый европеец, а ты любишь Пикассо.

– А можно мы посмотрим «Гернику»? Я бы хотел увидеть «Гернику».

– «Герника» находится в Мадриде. Посмотрим ее в другой раз.

– Вы могли бы просто дать мне деньги, и я поехал бы один!

– Но с нами путешествие станет образовательным, – сказала Конни.

– С нами ты хотя бы будешь вылезать из кровати по утрам, – добавил я.

Алби застонал и опустил голову на руки, а Конни принялась наматывать на палец прядку его волос на шее. Они так часто делают, Конни и Алби, залазят друг другу в шевелюры, словно приматы.

– И веселье тоже будет. Я проверю, чтобы твой отец что-нибудь запланировал.

– Каждый четвертый день – не слишком часто? – Я вернулся к посудомоечной машине. Дело не только в средстве для ополаскивания, но и в соли; она все прожигала насквозь, а я понятия не имел, как переделать настройки.

– Все равно ты сможешь знакомиться с девушками и напиваться, – продолжала Конни. – Просто ты будешь делать это на глазах у меня и отца. Под нашим руководством.

Алби вздохнул и подпер щеку кулаком:

– Райан и Том собираются в турпоход по Колумбии.

– Ты тоже пойдешь! На следующий год.

– Нет, не пойдет! – прокричал я в посудомоечную машину. – Только не по Колумбии.

– Помолчи, Дуглас! Эгг, милый, это будет, наверное, последний летний отпуск, который мы проведем вместе.

Я выглянул, больно ударившись головой о край кухонного агрегата. Вообще последний? Неужели?

– После него ты станешь самостоятельным, – сказала Конни. – Но пока давай попробуем хорошо провести время этим летом, ладно? В последний раз.

Возможно, она задумала свой побег уже тогда.

19. Шипение в полях

Когда жена сказала, что уйдет с началом осени, подошла ли моя жизнь к концу? Развалился ли я на части, влачил ли жалкое существование изо дня в день?

Разумеется, последовали бессонные ночи, слезы и обвинения, но времени на нервный срыв у меня не было. Кроме того, Алби заканчивал свои «занятия» по искусству и фотографии и возвращался усталым после трафаретной печати или обжига горшка, поэтому мы соблюдали осторожность, выводили на прогулку нашего пса, стареющего и страдающего от газов лабрадора по кличке Мистер Джонс, отходили на какое-то расстояние от дома и шипели над его головой в полях:

– Поверить не могу, что ты преподнесла мне такой сюрприз!

– Ничего я не преподносила, я чувствовала это уже много лет.

– Но ты ничего не говорила.

– Это совсем не обязательно.

– Преподнести сюрприз, тем более в такое время…

– Прости, я старалась быть честной…

– Я все же думаю, нам следует отменить Большое турне…

– С какой стати?

– Ты все еще хочешь поехать? С этим мечом, зависшим над нами?

– Думаю, да…

– Похоронный кортеж, путешествующий по Италии…

– Совсем не обязательно. Может быть и весело.

– Если хочешь отменить отели, то нужно это делать сейчас.

– Я только что сказала, что хочу поехать. Почему ты никогда не выслушаешь?..

– Потому что, если ты действительно живешь в аду…

– Не впадай в мелодраму, милый, это не поможет.

– Не знаю, зачем ты это предложила, если не хотела…

– Но я хотела и до сих пор хочу! – Она остановилась, взяла меня за руку. – Давай отложим другие решения до осени. Отправимся все вместе путешествовать, проведем фантастическое время с Алби…

– А потом вернемся и распрощаемся? Тебе даже не придется распаковывать чемодан, просто зашвырнешь его в такси – только тебя и видели…

В этом месте она обычно вздыхала и брала меня под локоть, как будто ничего не случилось.

– Там видно будет. Посмотрим, как все получится.

И мы вели Мистера Джонса домой.

20. Карты

Маршрут сформировался: Париж, Амстердам, Мюнхен, Верона, Венеция, Флоренция, Рим и Неаполь. Конечно, моей жене довелось побывать почти во всех этих городах, совершая эпическую одиссею, во время которой она, прежде чем поступить в школу искусств, в течение нескольких лет курила марихуану, целовалась с местными парнями, работала официанткой, гидом, няней. В первые дни нашего романа, когда моя работа и ничтожные финансы позволяли, мы иногда летели дешевым рейсом в какой-нибудь европейский город; и при виде скамейки, бара или кафе Конни пускалась в воспоминания о тех временах, когда она с друзьями целую неделю, которую они провели на Крите, спали на пляже, или рассказывала о дикой вечеринке на заброшенной фабрике недалеко от Праги, или о безымянном юноше, в которого она безумно влюбилась в 1984-м в Лионе, – механике с завода «Ситроен», пропахшего машинным маслом, с сильными руками и сломанным носом. Я обычно улыбался, хоть и с трудом, старался сменить тему, но «повидать мир» для Конни означало что-то другое. Была там, поимела его – так мы шутили. Европа означала первую любовь и закаты, дешевое красное вино и самозабвенные объятия.

Подобного путешествия мне в свое время не устроили, частично из-за отца, ярого патриота, негодовавшего, что мир отказывается подчиниться, освоить приличный английский и жить, как мы. Всё, даже с отдаленным намеком на «иностранное», вызывало у него подозрение: оливковое масло, метрическая система, ресторанная еда, йогурты, мимы, покрывала, удовольствия. Его ксенофобия не ограничивалась одной Европой; она приняла международный характер и не знала границ. Когда мои родители приехали в Лондон, чтобы отпраздновать мою докторскую диссертацию, я совершил ошибку, решив изобразить из себя космополита, и отвел их в китайский ресторан в Тутинге. «Чианг-Май» отвечал основным ресторанным критериям отца в том плане, что был пугающе дешевым и беспощадно освещенным («чтобы было видно, что за дрянь ты ешь!»), тем не менее я до сих пор помню выражение его лица, когда ему вручили пару деревянных палочек. Он наставил их на официанта, словно нож-финку. «Нож и вилку. Нож. И. Вилку».

Разумеется, мы спорили. О туннеле под Ламаншем он отзывался так: «Все равно что оставить входную дверь открытой». Что, по его мнению, могло случиться? – поинтересовался я. Что в Фолкстон, Кент, хлынет мародерствующая толпа тореадоров, трактирных официантов и торговцев луком? Если по справедливости, то отец потерял своего отца в Бельгии в 1944-м, и, наверное, это обстоятельство в какой-то степени оправдывает его враждебность, хотя она иррациональна для такого рационального человека. Для моего отца «заграница» означала странное, неизвестное место, где молоко имеет подозрительный привкус и не скисает неестественно долгое время.

Да, я не повидал мира; по правде говоря, до встречи с Конни я едва знал Европу. Куда бы мы ни отправились, она успела там побывать. Ее европейская карта была плотно утыкана красными булавками, обозначающими украденные рюкзаки, пропущенные рейсы, томные поцелуи в регулярных парках, опасность беременности, свежие апельсины, сорванные с дерева, и анисовую водку на завтрак. Впервые оказавшись в ее квартире, я скользнул взглядом по фотографиям, прилепленным к холодильнику: Конни в стиле новой волны и ее сокурсницы с напомаженными перманентами, посылающие воздушные поцелуи прямо в камеру или курящие топлес – топлес! с сигаретами! – на балконе в Сицилии.

Впервые оказавшись в ее квартире. Да я пока даже порога не переступил. Она все еще разговаривала с Джейком.

21. Катапультируемое кресло

Когда с нелепым десертом сестры было покончено, нас всех попросили поменяться местами и «пообщаться». Конни и Джейк слетели со своих стульев со скоростью катапультируемого кресла. Что касается «общения», то оно вылилось в продолжение начатого разговора, только уже за другой частью стола, и на моих глазах акробат вынул откуда-то, не знаю откуда, возможно из своих колготок, небольшой полиэтиленовый пакет с застежкой, в котором лежали пыльные конфеты; их он и предложил Конни, а та с кивком, чуть ли не покорно пожав плечами, приняла их, после чего пустила пакетик по кругу. Наверное, конфеты были не очень вкусные, потому что каждый клал их в рот с гримасой и тут же запивал водой. Вскоре я оказался между двух актеров под кайфом – положение, по всем экспертным оценкам, подтвержденным с тех пор, из самых худших, в каком может оказаться биохимик. Один из актеров начал свой спектакль-представление, рассчитанное на одного актера, но, как мне показалось, и одного было чересчур много, а когда полиэтиленовый мешочек дошел до нас, он потряс им перед моим носом. Сестра, сидевшая за противоположным концом стола, энергично закивала, округлив глаза.

– Нет, спасибо, – отказался я.

– Что, не поучаствуешь? – надулся актер. – А зря! Смелее, это здорово.

– Простите, но единственная кислота в моем доме – дезоксирибонуклеи…

– Эй, у кого-нибудь есть жвачка?

Я вышел из-за стола.

Карен прихватила меня в спальне, где я рылся среди наваленных горой пальто.

– Уже уходишь? Еще нет и десяти!

– Карен, это не совсем то, к чему я привык.

– Этого ты не узнаешь, пока не попробуешь. – Выглядела моя сестра ужасно довольной собой. Взбунтоваться в присутствии родителей ей не хватало смелости, поэтому она использовала меня вместо них. Просто я оказывался единственным нормальным человеком без отклонений, кто был под рукой. – Почему ты такой зануда, Ди?

– Потому что тренируюсь каждый вечер.

– Ты сводишь меня с ума!

– В таком случае хорошо, что я ухожу. – Я отыскал свое пальто и уже обматывал шею шарфом.

– Останься и попробуй.

– Нет.

– Почему?

– Потому что не хочу, настырная ты моя! Почему ты всегда стремишься заставить меня делать то, чего я не желаю?

– Потому что считаю, что тебе следует пробовать новое! Это может открыть новые грани твоей личности.

– Что ж, прости, что разочаровал тебя, но на этом все. Точка, конец.

Карен положила ладони мне на грудь:

– Мне кажется, ты понравился Конни.

– Ну да. Конечно.

– Она сама мне сказала об этом.

– Ты такая врушка, Карен.

– Она сказала, что ты очень интересный человек, несмотря на все твои научные речи. Она сказала, что приятно познакомиться с тем, кто интересуется не только собой.

– Никак не найду вторую перчатку. Она где-то здесь…

– А еще она сказала, что находит тебя очень привлекательным.

Я рассмеялся:

– Значит, наркотик начал действовать.

– Знаю! Я удивилась не меньше твоего.

– И что заставляет тебя думать, будто она мне понравилась?

– Твой вываленный наружу язык. А кроме того, ты был бы безумцем, если бы она тебе не понравилась. Конни всем нравится, она потрясающая.

– Если моя перчатка отыщется, не выбрасывай ее, ладно? Она похожа на… вот эту, что очевидно.

Карен загородила собой выход из комнаты и начала стягивать шарф с моей шеи:

– Останься. Всего на полчасика. Как только люди начнут трогать друг друга за лица, можешь уходить.

22. Нечеткое фото

3,4-метилендиокси-Н-метиламфетамину не понадобилось много времени, чтобы просочиться сквозь пласт макаронной запеканки с тунцом. Такое впечатление, будто по комнате бродил невидимка и стучал по головам людей волшебной палочкой, превращая их в идиотов.

– Давайте устроимся поудобнее! – скомандовала моя сестра с выпученными глазами, и гости повалили из кухни.

Я успел положить стеклянную форму отмокать, прежде чем меня уволокли в крошечную гостиную, напоминавшую этакий студенческий гарем: подушки и свечи на полу, серая сигаретная дымка в воздухе. Альбом Кэрол Кинг «Tapestry» заменили на что-то металлическое с расстроенным пианино. Вскоре начались танцы. Одна из подруг Карен, как я заметил, танцевала в джинсовом полукомбинезоне топлес.

Я начал чувствовать себя глупо. Все равно что стоять в очереди на американские горки, не собираясь кататься. Почему я остался, прислонясь в уголке и ведя высокопарную беседу с драматургом? Моя мотивация развалилась на большой круглой подушке, наполненной полистиролом, Джейк свернулся калачиком у ее ног, как огромный рыжий кот. Карен была права: девушка мне понравилась с первой секунды. Мне импонировал ее ум, внимание к другим людям. Мне нравились озорные огоньки в ее глазах с размазанной тушью и улыбка, готовая появиться в любой момент. Разумеется, я находил ее привлекательной – и лицо, и фигуру…

Сейчас фигура Конни является предметом постоянной заботы и неутихающего спора – я выгляжу ужасно, ничего подобного, нет, ужасно, ты выглядишь чудесно, – бесконечного митинга, который мне никак не разогнать. Она чувствует и всегда чувствовала, что слишком толстая. Для меня ты прекрасна, говорю я. Она отмахивается. Я превратилась в нечеткий снимок самой себя, говорит она, у меня больше нет скул – можно подумать, кому-то нужны скулы на лице: это ведь кости. Все дело в том, что я и теперь отношусь к ней так же, как тогда, то есть с большим чувством. У нас было так мало общего, и тем не менее мне показалось, что в ней больше остроумия, изящества и жизни, чем в любом из гостей, собравшихся в этой комнате, да и вообще в любом моем тогдашнем знакомом. В конце концов она поймала мой взгляд и улыбнулась самым чудесным образом. Джейк проследил, куда она смотрит, помрачнел и попытался взять ее за руку, когда она поднялась – слегка покачиваясь, как я заметил. Она убрала его руку и направилась ко мне.

Я отделался от драматурга.

23. Магниты

– Ты не ушел! – прошептала она мне на ухо.

– Задержусь еще немного, – ответил я.

– Я хотела извиниться. У нас не было возможности поговорить за ужином. Джейк очень интересный человек, но лишен чувства юмора. И любознательности.

– Да, я заметил.

– Мне понравилось, когда ты пригрозил отрезать ему ноги.

– Неужели я так сказал? Я не мог… или мог?

– Я следила за твоим лицом. Ты был очень красноречив, очень воодушевлен. Конечно, я и половины не поняла из того, что ты говорил. Если речь заходит о науке, то я абсолютная двоечница. Не знаю, что вращается вокруг чего или почему небо голубое, не знаю разницы между атомом и молекулой. Даже стыдно. Прошлым летом возила свою племянницу к морю, и она спросила, почему бывают приливы и отливы, так я ответила, что это связано с магнитами.

Я рассмеялся:

– Что ж, есть и такая теория, наверное.

Она опустила ладонь мне на руку:

– В самом деле? Прошу тебя, прошу, скажи, что это магниты!

В разгар моего объяснения влияния гравитационной силы Луны на большие массивы воды она замерла, положила руки себе на грудь и широко открыла глаза.

– Прости, – сказала она, – я просто словила кайф. А ты как, тоже что-то чувствуешь?

– Ты о наркотиках? Вообще-то, я их не употребляю.

– Очень разумно. Очень.

Мы оглядели комнату. Наркотики оказывали сокрушительное влияние на осанку людей – все сутулились и трясли головой в ритме диско. Моя сестра, в частности, съежилась, как белка, сосредоточенно втянула губы и трясла воображаемыми маракасами.

– Посмотри на них, – сказала Конни, качая головой. – Только и слышишь отовсюду: «прими это, выпей то, избавишься от комплексов». Но на самом деле нам нужно вернуть эти самые комплексы. «Вот держи, попробуй, сразу поумнеешь». Мы все от этого только бы выиграли. Представь, каково это – проснуться и сказать самому себе: «Боже, вчера вечером я был совершенно закомплексован».

– Вообще-то, я так и говорю.

Она расхохоталась, в первый раз, как мне кажется.

– Счастливчик! Звучит чудесно. – Какую-то секунду мы ничего не делали, а просто улыбались друг другу, потом она сказала: – Здесь очень шумно. Хочу выпить воды. Может, пройдем на кухню?

Я поймал сердитый взгляд Джейка исподлобья.

– Вообще-то, я собирался идти домой.

– Дуглас, – бросила она через плечо и протянула ко мне руку, – ты сдаешься слишком легко.

Я не понял, что она имела в виду, но последовал за ней.