Текст книги "Мы"

Автор книги: Дэвид Николс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

24. Кухонная лопатка

На кухне я боролся с желанием протереть все поверхности.

– Твоя сестра говорит, что ты своего рода гений.

– У нее низкий порог определения гениев. Она говорит то же самое практически о каждом в той комнате.

– Но ведь это не одно и то же. Она имеет в виду талант, а в большинстве случаев отсутствует даже он. Самоуверенность, вот что это такое. Когда она говорит «гений», то просто подразумевает, что у них луженые глотки. Тогда как ты действительно знаешь, о чем говоришь. Расскажи еще раз о плодовых мушках.

Я постарался что-то объяснить на дилетантском уровне, а она тем временем стояла у раковины и пила воду из высокого стакана не отрываясь, а потом так и осталась с запрокинутой головой, так что вода полилась по шее.

– …затем мы берем следующее поколение плодовых мушек и изучаем, как химические вещества изменили… Ты в порядке?

Очнувшись, она заморгала и слегка потрясла головой:

– Я? Да, со мной все отлично, просто слегка перебрала с выпивкой, и теперь… – Она вздохнула и провела руками по лицу. – Боже, наркотики! Такая счастливая идея. Видишь ли, я недавно порвала с одним человеком.

– Мне жаль.

– Нет, я все сделала правильно, это были ужасные отношения, просто… они тянулись четыре года, понимаешь?

– Срок немалый.

– Продолжай говорить, ладно? Не уходи.

Я и не собирался уходить.

– Итак, мы ищем изменения в фено…

– Ты с кем-нибудь встречаешься, Дуглас?

– Я? Сейчас нет, впрочем, уже давно. Я много работаю, – ответил я, как будто в этом была причина.

– Я знала, что ты одинок.

– Неужели это настолько очевидно?

– Нет, то есть твоя сестра мне рассказала. По-моему, она пытается пристроить нас вместе.

– Да. Да, прости за это.

– Не извиняйся. Не твоя вина. Она убеждена, что я тебе подойду или наоборот? В любом случае ничего не выйдет.

– А-а. – Мне показалось, что она излишне прямолинейна. – Что ж, я это подозревал.

– Прости, прости, дело не в тебе – ты действительно очень мил, – просто я еще не отошла от прежнего. Я немного…

Прошла секунда.

– Я решил, что тебя заинтересовал…

– Джейк? Боже, нет!

– За ужином так казалось.

– Разве? Прости, я хотела поговорить с тобой, но он болтал не останавливаясь и… Джейк? Право, не для меня. Можешь представить, как он летит по воздуху к тебе, словно огромный, выкрашенный хной медведь, вытянув руки. Лично я не вынула бы своих рук из карманов, независимо от того, натянута ли внизу страховочная сетка или нет. – Она налила в высокий стакан красного вина и выпила одним глотком, словно лимонад. – Если бы мне понадобился поглощенный собой эгоист, я бы позвонила своему бывшему. – Она ткнула в меня дрожащим пальцем. – Не позволяй мне звонить моему бывшему.

– Не позволю.

Мы помолчали, она улыбалась. Вместо помады на ее губах появилось темное винное пятно, черная челка прилипла ко лбу. Ее глаза с расширенными зрачками казались необыкновенными. Она одернула платье:

– Здесь жарко или это я так разгорячилась?

– Это ты, – сказал я, прикидывая, что лучше: поцеловать ее или успеть на последний поезд метро.

Перспектива поцелуя вырисовывалась как вполне вероятная, но, с другой стороны, было бы не слишком по-джентльменски воспользоваться ситуацией, вызванной химическими реагентами. А дело обстояло именно так, потому что теперь она вся дрожала.

– Не пойми меня неправильно, Дуглас, – улыбаясь, произнесла она, – но не мог бы ты подойти и просто… обнять меня?

В этот самый момент на кухню закатился огненный волосяной шар, подхватил ее на руки и перебросил через плечо:

– Ты что, прячешься от меня, малышка?

– Пожалуйста, Джейк, опусти меня на пол.

– Убежала с доктором Франкенштейном… – Он нес ее на плече, как скатанный ковер. – Идем, потанцуешь со мной. Прямо сейчас!

– Прекрати, прошу! – Она казалась смущенной, расстроенной, лицо ее раскраснелось.

– Джейк, мне кажется, она хочет…

– Эй, смотри сюда, доктор Франкенштейн. Сможешь повторить? – И с легкостью, достойной восхищения, если бы Конни не возражала, он подбросил ее в воздух так, что она стукнулась головой о люстру, а затем ловко поймал. Черное платье Конни задралось, и она попыталась одной рукой поправить его, приклеив на лицо невеселую улыбку.

– Я сказал, опусти. Ее. На пол!

Я сам не поверил, что это мой голос или моя рука, которая теперь размахивала пластмассовой лопаткой с остатками макаронной запеканки. Джейк взглянул на лопатку, потом на меня, расхохотался, поставил Конни на пол и ловким прыжком покинул кухню.

– Придурок! – прозвучал его прощальный выстрел.

– Надеюсь, кто-нибудь уберет твою страховочную сетку! – прокричала Конни, одергивая подол платья. – Законченный ублюдок.

– Ты в порядке?

– Я? Отлично. Спасибо. – (Я проследил за ее взглядом, который остановился на пластмассовой кухонной принадлежности, так и оставшейся у меня в руке.) – Что ты намеревался с этим делать?

– Если бы он не поставил тебя, я собирался заставить его что-то съесть.

Она рассмеялась, повела плечами и потрогала затылок, словно оценивая причиненный ущерб.

– Чувствую себя ужасно, нужно выйти на воздух.

– Я с тобой.

– По правде говоря… – она дотронулась до моей руки, – не просто на воздух, мне нужно домой.

– Метро уже закрылось.

– Ничего, я пройдусь пешком.

– Где ты живешь?

– В Уайтчепел.

– Уайтчепел? Туда шагать восемь, даже десять миль.

– Все в порядке, я дойду. У меня с собой другие туфли. Со мной все будет отлично, просто… – Она скрестила руки на груди. – Мне нужно пройтись, чтобы все это выветрилось, а если я буду одна, то обязательно во что-нибудь врежусь. Или в кого-нибудь.

– Я пойду с тобой, – предложил я.

Прошла секунда.

– Спасибо, – сказала она. – Мне будет приятно.

– Нужно заглянуть в комнату, попрощаться.

– Нет. – Она взяла меня за руку. – Давай уйдем по-французски.

– Как это?

– Это когда уходишь, не сказав «до свидания».

– Впервые слышу.

Уйти по-французски; ни тебе «спасибо, что пригласили», никаких «я чудесно провел время». Просто уходишь невозмутимо и надменно. Интересно, получится ли у меня?

25. Мистер Джонс

В день отъезда мы проснулись в пять тридцать утра и нежно попрощались с Мистером Джонсом, за которым теперь будут приглядывать наши соседи Стеф и Марк в течение целого месяца, пока будет длиться Большое турне. Нас всегда удивляло, как сильно мы скучаем по Мистеру Джонсу. Даже по собачьим меркам он абсолютный идиот – вечно наталкивается на деревья, падает в канавы, поедает нарциссы. Конни называет это «чувством юмора». Швырнешь Мистеру Джонсу палку, а он, скорее всего, вернется с парой выброшенных трусов. К тому же он мощно газует, устраивая нам настоящие газовые атаки. Но он дурашлеп, верный и ласковый пес, и Конни очень к нему привязана.

– Пока, дружище, мы пришлем тебе открытку, – ворковала она, уткнувшись ему в шею.

– Не думаю, что есть смысл посылать ему открытку, – сказал я. – Он ее сразу слопает.

Конни глубоко вздохнула:

– На самом деле я не собиралась посылать ему открытку.

– Да-да, я догадался.

Мы сознательно делали вид, что не понимаем шутки друг друга, с тех пор как Конни объявила о своем уходе. Ее заявление стало фоном всего, что мы делали, пусть даже и безобидным. Даже прощание с Мистером Джонсом таило вопрос: кому он достанется?

Затем мы разбудили Алби, для которого подъем до восьми утра означал нарушение прав человека, после чего взяли такси до Рединга и втиснулись в поезд до Паддингтона; Алби всю дорогу спал или притворялся, что спит.

Несмотря на все мои благие намерения, мы поругались накануне вечером, на этот раз по поводу акустической гитары, которую Алби захотел таскать с собой по всей Европе – абсурдный и непрактичный поступок, как я думал, выпендреж; ссора сопровождалась обычным топаньем по лестнице, знакомым вздохом Конни и ее знаменитым покачиванием головой.

– Я боюсь, что он собрался петь на улицах, – сказал я.

– Так пусть поет! Есть более страшные вещи, на которые способен семнадцатилетний подросток.

– Это меня тоже беспокоит.

Но, видимо, гитара оказалась такой же необходимой, как паспорт. Не стоит говорить, что именно я пропихивал футляр через турникет на железнодорожном терминале, волок его через контроль, заталкивал в неимоверно тесное багажное отделение вагона, после чего мы заняли наши места и мне пришлось вытирать салфетками горячий кофе, пролившийся на руку. Любое путешествие связано с какой-то особой неаккуратностью. Отправляешься в путь после душа, свеженький и чистенький, в удобной одежде, оживленный и полный надежд, что впереди тебя ждет путешествие в киношном духе; солнце, вспыхивающее на окнах, головы, склоненные на плечи, смех и улыбки под звуки легкого джаза. Но в действительности неряшливость начинается еще до того, как ты успел пройти таможню; засаленный воротничок и манжеты, запах кофе изо рта, струйки пота, сбегающие по спине, тяжеленный багаж, далекие расстояния, перепутанная валюта в кармане, короткие перешептывания, никакого покоя и затишья.

– Итак… прощай, Англия! – произнес я, чтобы заполнить паузу. – Увидимся через месяц!

– Мы еще не уехали, – сказал Алби, впервые обратившись ко мне за двенадцать часов, после чего достал «Никон» и начал делать крупные снимки своей подошвы.

26. Альберт Сэмюель Петерсен

Алби темненький, как его мать; волосы черные, длинные и спутанные, лезут в глаза и царапают роговицу, так что мне постоянно хочется наклониться и убрать их со лба. Глаза карие, большие и влажные – «томные», как принято говорить, – темная кожа вокруг них синюшного оттенка. У него длинный нос, полные темные губы, так что он по всем меркам привлекательный юноша. Одна из подруг Конни сказала, что он похож на кровожадного бандита с картины Караваджо, это сравнение ничего мне не сказало, пока я не справился в Интернете. Совершенно очевидно, что на тощих разбойников с жиденькой растительностью на лице сейчас невероятный спрос, поскольку они так и притягивают девиц, которые заявляют, что с ними можно «поговорить»; я давно уже потерял счет всем этим Ринам, Нинам, Софи и так далее, для которых мрачный характер, безответственность и плохая личная гигиена являются совершенно неотразимыми.

Но он же «клевый», говорят они, он такой глубокий; люди тянутся к нему, и в этом отношении, как и во всех остальных, он сын своей матери. По мнению наставника в колледже, в нем «нет задатков ученого», но «у него чудесный эмоциональный ум». Услышав эту фразу, я заскрипел зубами. «Эмоциональный ум» – идеальный оксиморон![7]7
  Оксиморон – стилистическая фигура или стилистическая ошибка – сочетание слов с противоположным значением, то есть сочетание несочетаемого.


[Закрыть]

– Как они проверяют эмоциональный ум? Какую квалификацию он дает? – спросил я Конни, когда мы ехали домой. – Возможно, это задачка множественного выбора. Тебя помещают в комнату с шестью людьми, и ты должен понять, к кому из них кинуться с объятиями.

– Это означает, что он умеет сочувствовать, – сухо ответила жена. – Это означает, что он думает о чувствах других людей.

Единственная черта, которую Алби унаследовал по моей линии, – тощая фигура и высокий рост, как у моего отца. Но он, видимо, и этим недоволен: ходит вечно ссу-ту лившись, подпрыгивая и размахивая руками. Да, еще курение – это тоже он перенял у моего отца. Принимая во внимание мою точку зрения на сей предмет, он курит тайком, правда не слишком скрываясь, если учесть, сколько зажигалок и упаковок бумаги для самокруток он разбрасывает по дому, если учесть, что его одежда вся пропахла табаком, а на карнизе в его загаженной спальне полно прожженных следов. «Как они сюда попали, Алби? – поинтересовался я. – Ласточки, что ли? Курящие ласточки с пачками из дьюти-фри?», на что он рассмеялся и пинком захлопнул дверь. Да, помимо эмфиземы, рака и сердечного заболевания, которые он, предположительно, выращивает в своей узкой грудной клетке, мой сын страдает от заболевания, требующего по меньшей мере двенадцатичасового сна, и тем не менее он совершенно не способен начать этот сон до двух часов ночи.

Что еще? Он любит футболки с нелепыми V-образными вырезами, из которых постоянно торчит его грудная кость, и у него есть привычка убирать руки в рукава и засовывать их под мышки. Но он категорически отказывается носить пальто, нелепый выпендреж, – можно подумать, пальто носят одни «ботаны» и неклевые или в переохлаждении есть что-то «хипповое». Против чего он восстает? Против тепла? Удобства? «Не обращай внимания, – говорит Конни, когда он выходит из дому в шторм, подставив ветру голую грудь. – Это его не убьет». Но все-таки может убить, а если не убьет его, то убьет от расстройства меня. Возьмите, к примеру, состояние его спальни – комнаты настолько загаженной, что она превратилась в запретную зону типа Чернобыля, огромную чашку Петри с заплесневелыми хлебными корками, пивными банками и немыслимыми носками, и это не просто от лени с его стороны – нет, он немало постарался, чтобы создать ситуацию, которая вызовет максимальное недовольство. Мое недовольство! Не его матери, а мое, мое, так что это больше не спальня, а полномасштабный акт враждебности.

А еще он бормотун, проглатыватель слов. Несмотря на то что последние шесть лет он прожил в благополучной части Беркшира, разговаривает он, растягивая слова, как утомленный кокни, ибо, не дай бог, кто-нибудь подумает, что его отец преуспел в жизни или много работал, не дай бог, кто-нибудь подумает, что он живет в достатке, комфорте и любви и любят его в равной степени оба родителя, хоть он и требует внимания только одного из них.

Короче говоря, мой сын делает из меня отчима.

В прошлом у меня был опыт неразделенной любви, и могу вас заверить, дело это непростое. Но неразделенная любовь единственного отпрыска особенно больно и долго жалит.

27. Хельмут Ньютон

[8]8
  Хельмут Ньютон (1920–2004) – немецкий и австралийский фотограф и фотохудожник.


[Закрыть]

Но вот наконец поезд отошел от платформы и Алби перенес страшный и правдивый фокус камеры со своих незавязанных шнурков на бетонные стены туннеля под Восточным Лондоном, потому что, сколько бы ты ни делал снимков грязного бетона, их всегда мало.

– Надеюсь, ты сделаешь много снимков Эйфелевой башни, Эгг, – сказал я любящим тоном, чтобы его поддразнить. – Мы с твоей матерью встанем на первом плане и поднимем большие пальцы вверх. Вот так. – Мы продемонстрировали. – Или другой вариант: я раскрою ладонь и вытяну руку, чтобы казалось, будто я держу ее…

– Это не фотография, это отпускные снимки.

Видимо, тенденция нарочно не понимать шуток заразительна. Конни подмигнула мне и пожала под столом мое колено.

Сыну вскоре предстояло изучать фотографию на трехгодичных курсах, которые мы оплачивали, и хотя жена, разбиравшаяся в подобных делах, настаивала, что у него есть талант и свое «видение», я все равно тревожился и каждодневно боролся с этой тревогой. В какой-то момент он намеревался изучать театр – театр! – но мне удалось пресечь это в корне, теперь же настал черед фотографии, последнего увлечения из длинной цепи временных пристрастий: «уличное искусство», катание на скейтборде, работа диджеем, игра на барабанах, позабытые обломки которых захламляли подвал, чердак и гараж вместе с оптимистичным набором химика, который я купил, а он отшвырнул в сторону, обнадеживающим микроскопом, так и оставшимся в невскрытой упаковке, и пыльной коробкой, предлагавшей «Вырастить свои собственные кристаллы!».

Но отрицать его энтузиазм было невозможно. Вы бы видели Алби с камерой, как он извивался длинным телом, принимая форму вопросительного знака, словно играл роль фотографа. Иногда он делал кадры, вытянув руку с камерой и непрерывно нажимая «пуск» – этот стиль, кажется, называется гангстерским, – иногда становился на цыпочки и выгибал спину, как тореадор. В первое время я совершал ошибку, замирая и улыбаясь при виде камеры, но вскоре понял, что он ни за что не щелкнет затвором, пока я не выйду из кадра. В действительности из тысяч снимков, многие из которых были сделанные с любовью портреты матери – ее глаза, улыбка, – а также его обычный репертуар из мокрых картонных коробок, сбитых машинами барсуков и т. д., не было ни одной моей фотографии. Во всяком случае, лица – всего лишь крупный план тыльной стороны моей ладони, черно-белый контрастный снимок, вошедший в учебный проект, названный, как оказалось позже, «Утиль/Распад».

Страсть Алби к фотографии способствовала напряженности атмосферы и по другой причине. У меня в кабинете стоял принтер, цветная модель по последнему слову техники, чьи основные характеристики включали моментальную скорость и шокирующую стоимость обслуживания. Ничего удивительного, что я был более чем раздосадован, когда однажды, вернувшись с работы, услышал, что мой принтер работает на полную катушку. В раздражении я взял посмотреть верхний оттиск из внушительной стопки снимков 8×10. Это оказалась контрастная, скрупулезно детализированная черно-белая фотография какого-то темного мха, и только когда я присмотрелся внимательно, до меня дошло, что на самом деле это снимок обнаженной женской фигуры, сделанной, так сказать, в профиль. Я уронил его, потом осторожно взглянул на следующий. В размытых черно-белых тонах он мог бы сойти за какую-нибудь снежную горную цепь, если бы не бледный пупырчатый сосок, венчающий вершину. Тем временем из аппарата с шумом вылезала третья фотография, и, судя по началу, это появлялись ягодицы.

Я позвал Конни:

– Ты видела Алби?

– Он у себя. А что?

Я протянул ей фотографии, и, как и предвидел, она отреагировала тем, что прижала руку ко рту и рассмеялась:

– Боже, Эгг! Чем это ты занимался?

– Почему бы ему для разнообразия не сфотографировать чье-нибудь лицо хотя бы один раз?

– Потому что ему семнадцать лет, Дуглас. В его возрасте все себя так ведут.

– Только не я. Я фотографировал природу. Птиц и белок, а еще крепости железного века.

– Вот почему ты биохимик, а он фотограф.

– Я бы, конечно, не стал возражать, но он хотя бы имеет представление, сколько стоят картриджи для этой штуковины?

Конни тем временем внимательно рассматривала ягодицы.

– Держу пари, что это Роксана Свит. – Она поднесла фотографию к свету. – Довольно неплохо. Разумеется, он скопировал все с Билла Брандта[9]9
  Билл (Уильям) Брандт (1904–1983) – английский фотограф, получивший известность как создатель хроники британской жизни XX века, а также необычных композиций с обнаженными моделями.


[Закрыть], но снимки вполне хороши.

– Наш сын – порнограф.

– Это не порнография, а этюд в стиле ню. Если бы он рисовал обнаженную натуру в классе, ты бы бровью не повел. – Она прилепила снимок к стене моего кабинета. – По крайней мере, я на это надеюсь. А там кто знает?

28. Страсть

Вскоре Алби объявил о намерении посвятить свою жизнь хобби. Почему, спросил я у Конни, он не может изучать нечто более практическое, а заниматься тем, что ему нравится, по выходным и вечерам, как все мы? Потому что искусство так не изучают, ответила Конни; ему нужно принять вызов, развивать свое знаменитое «видение», научиться пользоваться инструментарием. Но не будет ли дешевле и быстрее просто прочитать инструкцию? Я бы мог понять, если бы люди по-прежнему пользовались темными комнатами, как во времена моей юности, но теперь все те методы устарели, и как мог Алби надеяться преуспеть в области, где любой владелец телефона или ноутбука становился профессионалом? А ведь он даже не хотел стать фотожурналистом или коммерческим фотографом, делая снимки для газет, рекламы или каталогов. Он не желал фотографировать моделей или спортсменов, как и свадьбы или природу, где львы преследуют газелей, то есть делать фотографии, которые люди могли бы купить, он хотел быть художником, фотографировать древесную кору и сгоревшие автомобили, делать снимки под такими углами, что они вообще ни на что не были похожи. Так чем же он будет заниматься в течение трех лет, помимо того что курить и спать? И на какую профессиональную работу он сможет надеяться по окончании курса?

– Работу фотографа! – ответила Конни. – Он будет фотографом.

Мы метались по кухне, яростно прибираясь, то есть мы прибирались в ярости. Предварительно мы выпили вина, час был поздний, и наш удручающий спор затянулся надолго, а сынок, который его спровоцировал, как обычно, смылся.

– Неужели ты не понимаешь? – спрашивала Конни, швыряя столовые приборы в ящик. – Пусть будет сложно, но он должен попробовать! Если ему понравится, значит нам придется позволить ему испытать свои силы. Почему ты всегда должен растаптывать его мечты?

– Я ничего не имею против его мечтаний, лишь бы они были достижимы.

– Но если они достижимы, то это не мечты!

– Вот почему это пустая трата времени! – воскликнул я. – Проблема в том, что если изначально разрешать людям делать все, что они хотят, то это объективно и фактически неверно. Так у нас весь мир состоял бы из одних балерин и поп-звезд.

– Но он не хочет быть поп-звездой, он хочет делать фотографии.

– Все-таки я остаюсь при своем мнении. Это неправда, что можно чего-то достичь просто потому, что любишь свое занятие, – неправда, и все. Жизнь диктует свои ограничения, и чем скорее он примет этот факт, тем лучше будет для него самого!

В общем, именно так я и выразился. Я верил, что пекусь об интересах сына. Поэтому вступил в полемику. Я хотел, чтобы он владел надежной профессией, прожил хорошую жизнь. Прислушиваясь в своей комнате, он наверняка уловил все мои слова, но не понял, что мною двигало.

Тем не менее в этом споре я проиграл. Перейдя на резкости и категоричные заявления, я тем не менее удивился, обнаружив, что Конни замерла, прижимая запястье ко лбу.

– Когда это началось, Дуглас? – спросила она. – С каких пор ты сбрасываешь со счетов страсть?