Текст книги "Мы"

Автор книги: Дэвид Николс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

66. Мирные переговоры

Я нашел его, когда мы пересекали Антверпен, он сидел на высоком стуле у буфетной стойки и поедал чипсы «Принглс» прямо из упаковки. Глаза у него, как я заметил, были слегка красные.

– Вот ты где!

– Вот где я.

– Ищу тебя от самого Брюсселя! Даже подумал, что ты сошел с поезда.

– Нет, я здесь.

– Не слишком рано для чипсов?

Алби вздохнул, и я решил не заострять на этом внимания.

– Война – эмоциональная тема.

– Да. Знаю.

– Кажется, я вышел из себя.

Он перевернул пакетик и вытряхнул остатки чипсов себе в рот.

– Твоя мать считает, что мне следует извиниться.

– А ты должен делать все, что говорит мама.

– Нет, я сам хочу. Я хочу извиниться.

– Все нормально. Проехали. – Он облизнул палец и начал подбирать крошки со дна.

– Так ты идешь, Эгг?

– Через минуту.

– Ладно. Ладно. Рад, что увидишь Амстердам?

Он дернул плечом:

– Жду не дождусь.

– Да. Я тоже. Я тоже. Что ж… – Я опустил руку на его плечо и тут же убрал. – Увидимся через минуту.

– Пап!

– Что, Алби?

– Я бы пошел с тобой на военное кладбище, если бы ты захотел. Просто есть другие места, с которых я бы предпочел начать.

– Хорошо, – сказал я. – Постараюсь запомнить. – Я огляделся, пытаясь решить, чем бы таким зацементировать перемирие. – Хочешь еще чего-нибудь? У них тут есть вафли. Или «Киндер буэно»?

– Нет, мне же не шесть лет.

– Действительно, – сказал я и вернулся на место.

Вот, пожалуй, и все, что случилось с нами в Бельгии.

67. Грахтенгордель

Я здесь бывал и раньше, один раз с Конни, а также на конференциях, поэтому мой опыт был несколько односторонним, причем воспринимать Амстердам как город греха для меня было так же странно, как считать, что Челтнем – это средоточие наркопритонов. Оба облика Амстердама, благопристойный и сомнительный, явились нам почти сразу, пока мы волокли наши чемоданы по улицам, ведущим на запад от центрального вокзала к каналу Кайзерграхт; прекрасные, высокие дома семнадцатого века, незашторенные окна гостиных и кухонь с медны ми сковородками, маленькие сувенирные лавки, торгующие блокнотами и свечами, витрины с розовой подсветкой и с проститутками в бикини, пьющими чай из кружки, булочная, кафе, заполненное обкуренными скейтбордистами, магазин велосипедов. Амстердам был законодателем мод для европейских городов; архитектор, возможно босой и небритый. Привет, парни, зовите меня Тони! – говорит Амстердам своим детям и наливает каждому по кружке пива.

Мы пересекли мост у Херенстраат.

– Наш отель находится в Грахтенгорделе, который начинается здесь. Грахтенгордель буквально означает «пояс каналов»! – Я слегка задохнулся, но был настроен поддерживать обучающий элемент нашей поездки. – На карте он выглядит чудесно, этакая серия концентрических кругов, похожих на кольца спиленного дерева. Или подковы, одна в другой…

Но Алби не слушал; он был рассеян и только смотрел по сторонам.

– Бог мой, Алби, да тут настоящий рай для хипстеров, – сказала Конни.

Мы посмеялись над этим, хотя я бы затруднился дать определение хипстеру, если только оно не относилось к симпатичным велосипедисткам в огромных очках и винтажных платьях. Почему молодежь в других городах всегда кажется такой привлекательной? Неужели голландцы прогуливаются по улицам Гилфорда или Бейзингстока, а сами думают: боже мой, только посмотрите на этих людей? Возможно, нет, но Алби определенно оживился в Амстердаме. Париж, как я подозреваю, несмотря на всю свою элегантность и грацию, оказался для Алби немного тяжеловат. Но здесь – здесь был город, с которым он мог сладить. Вопрос, какой возникал при любой поездке в Амстердам, заключался в том, сколько времени пройдет, прежде чем секс и наркотики заявят о себе?

Как оказалось, меньше восьми минут.

68. Сексодром

Отель, рекламировавший себя как «бутик» и казавшийся вполне приятным на фотографиях веб-сайта, своим декором напоминал дорогущий бордель. Администратор, привлекательный и любезный трансвестит, приветствовал нас новостью, что мне и Конни предоставлены апартаменты для новобрачных – «ироничный люкс», подумал я, – и направил нас по коридорам, разнообразно отделанным черным шелком, атласом и пластмассой, мимо крупномасштабных эстампов с изображением госпожи в корсете верхом на возбужденной пантере, языка в стиле поп-арт, играющего парой вишен с непонятной целью и озабоченной японской дамы, обремененной веревками с различными узлами.

– У нее будет онемение, – сказала Конни.

– Ты что, пап, заказал нам номера в секс-отеле? – спросил Алби.

Их обоих скрутило в конвульсиях от смеха, пока я возился с ключом к нашему номеру, который, как я заметил, назывался «Венера в мехах», а номер Алби, расположенный рядом, – «Дельта Венеры».

– Это не секс-отель, это бутик! – настаивал я.

– Дуглас, – сказала Конни, постучав по эстампу связанной японской дамы, – этот узел называется полуштык или беседочный?

Я не ответил, хотя узел был беседочный.

Номер для новобрачных был отделан в бордово-коричневых тонах. В нем пахло лилиями и каким-то цитрусовым дезинфицирующим средством, почти все место занимала огромная кровать с четырьмя столбиками, но без балдахина, что вызвало у меня любопытство, какой цели служили столбики, во всяком случае не конструктивной. Черные простыни, ярко-розовые валики, фиолетовые и алые подушки, наваленные нелепым гималайским хребтом, – в обычных квартирах они теперь кажутся обязательными, но в данном случае, видимо, создавали эффект игровой площадки для мягкого порно. В совершенном диссонансе со всем этим бархатом и красным деревом к кровати примыкала огромная желтоватая штуковина на постаменте, похожая на специальную ванну, что встречается в домах престарелых.

– А это что такое? – удивилась Конни, не переставая хихикать.

– Наше собственное джакузи! – Я нажал одну из потертых кнопок на панели управления, и ванна осветилась снизу розовыми и зелеными лампочками. Еще одна кнопка – и агрегат начал трястись и скрипеть не хуже вертолета. – Совсем как в наш медовый месяц, – заметил я, стараясь перекричать шум.

Конни дошла почти до истерики, как и Алби, заглянувший в смежную дверь, чтобы посмеяться над нашей комнатой.

– Да, ты умеешь выбрать отель, пап.

Обидно слышать такое. Я ведь хлопотал, заказывал номера, предполагая, что отель явится для них приятным сюрпризом, но теперь мне ничего не оставалось, как сохранять чувство юмора.

– А как твой номер, Эгг, могу ли я поинтересоваться?

– В нем спать все равно что в вагине.

– Алби! Прошу тебя…

– Над моей кроватью висит огромная картина целующихся лесбиянок. Они меня заводят.

– А у нас вот этот шедевр. – Конни указала на огромное полотно некой дамы с торчащими во все стороны волосами, которая засовывала себе в рот флуоресцентную лампу. – Я, конечно, не разбираюсь в искусстве, но знаю, что мне нравится.

– Ее ударит током, если она будет лизать лампочку, – заметил я.

– Ну не возмутительно ли?! – воскликнула Конни. – Как все убого! Так и хочется взять влажную тряпку и все здесь протереть.

– Глядите, – сказал я, – чайные принадлежности.

– Жуть! Интересно, что здесь подают на завтрак? – поинтересовался Алби.

– Устриц, – ответила Конни, – и большие подносы с кокаином.

– А мне нравится. Это же бутик! – бросил я и постарался присоединиться к общему смеху.

Когда все успокоились, мы прошли в приятное кафе на Ноордермаркт и посидели на площади в тени красивой церкви. Ели тосты с поджаренным сыром, пили вкуснейшее пиво из маленьких стаканчиков и пытались говорить с голландским акцентом, не похожим ни на один акцент в мире.

– Он немного певучий, с небольшой примесью кокни, – объяснила Конни. – А «с» все произносят с пришепетыванием. – Шлушайте, добро пожаловать в наш шекш-отель. Если что-нибудь понадобится – наручники, курш пенициллина…

– Так никто не разговаривает, – сказал я, хотя звучало весьма недурно.

– Ноншенш. Получилошь идеально.

– Ты говоришь совсем как Шон Коннери.

– Потому что, Эгг, именно так это и звучит – германский кокни Шона Коннери.

Возможно, все дело в пиве, или в солнце, освещавшем наши лица, или в очаровании этого уголка, но мы, Петерсены, решили, что нам очень нравится Амстердам, что он нам прекрасно подойдет как семье.

69. Ночная гостья

До той поры я знал этот город только зимой, в период дождей. Когда мы впервые здесь оказались, в ноябре, примерно девять месяцев спустя после нашего знакомства, дождь лил как из ведра и продолжал лить во время нашего длительного испытательного срока. Конни пыталась приобщить меня к своей светской жизни, однако действовала с осторожностью, с какой обычно отпускают на волю животных из зоопарка. В ее обучающую программу входила и поездка в Амстердам, куда мы отправились с Женевьевой и Тайлером, ее друзьями по колледжу, которые недавно поженились. Раз они художники, предполагал я, то захотят увидеть всех Рембрандтов и Вермееров, но оказалось, что им интереснее проводить время в многочисленных кофейнях. Курение конопли меня не привлекало. Я попробовал разок, но одна затяжка «Пурпурной дымки», или «Вишневой бомбы», или «Смеющегося Будды» вызывала такую тревогу и паранойю, что это было чересчур даже для меня. Во всяком случае, у меня не возникало ни малейшего желания хихикать, когда кровь отли вала от лица, а сердце сжимал страх. Я решил предоставить их самим себе и провел в одиночестве полдня в Музее Анны Франк.

Это было незадолго до того, как мы с Конни начали совместное проживание, и моя ностальгия по той первой весне и лету остается непотускневшей. Мы виделись каждый день, но жили в разных квартирах, семьи, друзья и светская жизнь у нас тоже были разные. Оставались культурные экскурсии, разумеется, но если Конни вдруг чувствовала потребность «припоздниться» с приятелями по художественной школе или отправиться в ночной клуб, где события могли «выйти из-под контроля», что бы это ни значило, тогда я обычно предлагал, чтобы она шла без меня. Она редко протестовала, не уговаривала. Иногда мне даже хотелось, чтобы она действовала чуть настойчивее, но я не жаловался. Как только вечеринка заканчивалась, она всегда приходила ко мне повидаться хоть в два, хоть в три, хоть в четыре утра. К тому времени у нее появился свой ключ – какое это было счастье, заказывать для нее ключ, – она отпирала им дверь, молча залезала ко мне в постель, теплая, с размазанной по лицу косметикой, пахнущая вином, зубной пастой и сигаретами «для общения», и обнимала. Иногда мы занимались любовью, но случалось, что она дергалась, вертелась, потела, и я приписывал ее беспокойство алкоголю или какому-нибудь наркотику, хотя ни разу не начинал проповедовать или просить ее о чем-то. Если она не могла заснуть, мы немного болтали, и Конни очень старалась говорить трезвым голосом.

– Хорошая вечеринка?

– Обычная. Ты ничего не пропустил.

– Кто там был?

– Народ. Давай спи.

– И Анджело?

– Кажется, нет. Может, и был. Мы почти не разговаривали.

Что вообще не имело никакой логики, если подумать.

– И ты все еще его любишь?

И конечно, я воздерживался от последнего вопроса, хотя он был для меня главным, а все потому, что я слишком ценил сон. Большинство людей, вступающих во взаимоотношения, носят с собой целое досье, подразделенное на увлечения, романчики, большую любовь, первую любовь и сексуальные связи. По сравнению с моим разлинованным листом формата А4 Конни обладала трехэтажной картотекой, просматривать которую у меня не было желания. Самое главное, она рядом, разве нет? В два, и в три, и в четыре утра, всю ту чудесную первую весну, все то восхитительное первое лето.

Но был еще вездесущий Анджело. Она признавалась, что всегда считала его родственной душой, пока не выяснилось, что у него по всему Лондону найдутся такие же родственные души. Если не считать бесконечных измен, он обладал целым легионом других пороков. Он подрывал ее уверенность, насмехался над ее работами, отпускал замечания по поводу ее внешности, веса, кричал на нее в общественных местах, швырял в нее предметы, даже крал у нее деньги. Как-то она вскользь упомянула, что он был «несколько суров в спальне», а еще между ними случались драки, что меня шокировало и злило, хотя она уверяла, что «ему доставалось не меньше». Он был пьяницей, наркоманом, ненадежным, драчливым, по-детски надоедливым, грубым. «Истовым», как говорила она. В общем, он был всем, чем не был я. Так чем же он мог привлечь ее теперь? Все это было студенческое прошлое, говорила она. Да и у Анджело теперь новая девушка, потрясающая красотка, но у них осталось столько общих друзей, что они волей-неволей сталкиваются время от времени. Что здесь плохого? Не о чем беспокоиться. Я тоже с ним познакомлюсь, как-нибудь на днях.

70. Вельвет

Так и произошло, на свадьбе Женевьевы и Тайлера, одном из тех необычных мероприятий, когда жених и невеста въезжают в зал на мотоцикле, насколько я помню, а первый танец исполняют, подпрыгивая вверх-вниз под дикую французскую панк-музыку. Никаких белых шатров для Женевьевы и Тайлера. Гостей собрали на предназначенной под снос протезной фабрике недалеко от Блэкуолл-Таннел-Эппроуч, свадьба отличалась большей долей нигилизма и несдержанности, чем я привык. Я до сих пор не встречал столько угловатых людей, собранных под одной промышленной крышей: всем им было до тридцати – ни одной веселой тетушки в шляпке, – все наворачивали кебабы. По случаю я рискнул надеть новый вельветовый костюм, и толстая ткань в теплый сентябрьский день в сочетании с определенной застенчивостью с моей стороны вызвала во мне совершенно непомерное потоотделение. Под пиджаком образовались темные круги. Мои судороги под сушилкой для рук не принесли почти никакого эффекта, поэтому я стоял, потея, и смотрел, как Конни разговаривает с красивыми людьми.

Думаю, могу честно сказать, что до сих пор не встречал ни одного биохимика, который бы мне не понравился. Мои друзья и коллеги, быть может, не отличаются особым блеском, но они открытые, щедрые, добрые, забавные и скромные люди. Радушные. Совсем другое дело – клан Конни. Шумные, циничные, чрезмерно озабоченные внешней стороной вещей. В тех редких случаях, когда я заглядывал в ее студию, снятую на паях, – не студию, а, скорее, гараж в Ист-Энде, – или ходил на частные просмотры, я всегда испытывал неловкость, чувствуя себя изгоем, болтался где-то с краю, как пес, привязанный перед лавкой. Я хотел быть причастным к работе Конни, проявлять интерес и энтузиазм, поскольку действительно считал ее чудесным художником. Но, оказываясь в обществе ее друзей-художников, я все больше замечал разницу между нами, которую стремился преуменьшить.

Все они были монстрами, разумеется. Богема – эксцентричная, импульсивная публика с дурными привычками; в большинстве лабораторий их ждала бы короткая расправа; впрочем, это естественно. Кое-кто из них были и остаются до сих пор добрыми друзьями, а несколько человек даже сделали усилие, чтобы поддержать светскую беседу. Но как только разговор доходил до «чем вы занимаетесь?», у них сразу возникала потребность «сходить по-маленькому». Вот так я и стоял на этой свадьбе, живой диуретик, в луже малярийного пота.

– Да ты только взгляни на себя, чувак! Тебе необходима солевая таблетка, – сказала Фрэн, старая приятельница Конни, с которой она снимала жилье. Я не был уверен, какого мнения обо мне Фрэн, и пребываю в этой не уверенности до сих пор, хотя она крестная Алби. Ей всегда удавалось обнимать и отпихивать тебя одновременно, что происходит с противодействующими магнитами, соединенными вместе. Потом она отступила на шаг и смахнула сигаретный пепел с моего рукава. – Почему бы тебе не снять его?

– Теперь уже не могу.

Она начала дергать за пуговицы пиджака:

– Давай же, снимай!

– Не могу, рубашка промокла.

– А, поняла. – Она с силой уперлась пальцем в мою грудную кость. – Ты, мой друг, угодил в порочный круг.

– Совершенно верно. Это порочный круг.

– А-а-а, – произнесла она, снова меня обнимая. – Чудный, чудный, забавный, чудный бойфренд Конни. Ты ведь делаешь ее счастливой, правда, Дуги? Ты хорошо заботишься о ней, правда хорошо. И она заслуживает этого, после всего того дерьма, через которое ей пришлось пройти!

– Где она, между прочим?

– Она возле диджея, разговаривает с Анджело.

Он был тут как тут, склонился над ней и загородил с двух сторон руками, словно не давая ей возможности убежать. По правде говоря, она вроде бы и не стремилась уйти, весело смеялась, дотрагиваясь до своих волос и лица. Я подхватил несколько бутылок пива и приблизился. В честь особого дня Анджело выгладил свой комбинезон механика и побрил голову. Проследив за взглядом Конни, он провел обеими руками по скальпу и стал смотреть, как я подхожу.

– Анджело, это Дуглас.

– Здоро́во, Дуглас.

– Рад знакомству, Анджело.

Стремясь избежать неловкости или озлобленности, я заранее решил вести себя дружелюбно, нарочито расслабленно, но он взял обеими ручищами мои руки, все еще нагруженные бутылками с пивом, и притянул к себе. Анджело был моего роста, но значительно шире; немигающие глаза, пронзительно-голубые, с сумасшедшинкой – хваленой «истовостью», наверное, – превратили наш разговор в соревнование «кто первый отведет взгляд».

– В чем дело, дружище? Нервничаешь? – спросил он, когда я посмотрел в сторону.

– Вовсе нет. С чего бы я стал нервничать?

– Я спросил, потому что ты потеешь, как ублюдок.

– Да, знаю. А все этот пиджак. Неудачный выбор, к сожалению.

Он вцепился в мои лацканы:

– Вельвет. По-французски «кор дю руа», ткань королей.

– Я этого не знал.

– Ну вот, и я тебя чему-то научил. Благородная ткань, очень величественная. Всегда хорошо слышать собственные брюки при ходьбе, так что люди знают о твоем приближении. В таком случае ты не можешь подкрасться к ним и напугать «У-У-У!».

Я вздрогнул, а он расхохотался.

– Анджело, – сказала Конни.

Я сознавал, что терплю поражение от этого человека и ненавижу его с такой злобой, которая была для меня внове и бодрила.

– Ясно, что Конни повезло, – продолжал он. – Повезло с тобой связаться, по крайней мере. Полагаю, она обо мне говорила.

– Нет, нет, – произнес я. – Что-то не припомню.

Анджело ухмыльнулся и протянул руку к моему галстуку:

– Вот, узел можно затянуть потуже.

– Анджело, оставь его в покое, пожалуйста, – попросила Конни, опустив руку ему на плечо.

Анджело отпрянул и рассмеялся:

– Нам следует куда-нибудь выбраться, что скажешь? Всем вместе, вчетвером. Вон там моя девушка, Су-Линь. – Он указал на девицу, которая отплясывала в бюстгальтере и войлочной шляпе. – Позволь… – Он промокнул мне лоб жирной салфеткой, засунул ее в мой нагрудный карман и ушел размашистым шагом, подвывая.

– Он здорово набрался, – объяснила Конни. – Как выпьет, так с ума сходит.

– А мне он понравился. Даже очень.

– Дуглас…

– Понравилось, как он смотрит не мигая, очень привлекательно.

– Только не начинай, прошу тебя.

– Что?

– Бодаться с ним. Он был большой частью моей жизни, давно, очень давно. Главное слово «был», он был – прошедшее время. В тот период своей жизни я в нем нуждалась.

– А в чем ты нуждаешься в этот период своей жизни?

– На это я даже не стану отвечать. – Она взяла меня под руку. – Пойдем. Поднимемся на крышу и обсушим тебя.

71. Первые разы

В начале любых отношений многое происходит в первый раз – первый взгляд, первые слова, первый смех, первый поцелуй, первая обнаженность и т. д., но по мере того, как дни переходят в годы, эти общие вехи появляются все реже, становясь все безобиднее, и в конце концов ты остаешься лишь с первым визитом в Национальный фонд имущества или чем-то подобным.

В тот вечер мы впервые серьезно поругались, знаменательная веха в любых отношениях, но тем не менее печальная, потому что все до того момента было… ну да, блаженством. Я ясно выразился, как мне кажется. Сплошным блаженством.

Конни, как обычно, напилась – мы оба напились – и теперь танцевала, явно не собираясь останавливаться. Она всегда исключительно хорошо танцевала – я упоминал об этом? Сдержанно, даже равнодушно. И лицо у нее становилось особенное во время танца, напряженно-внимательное, взгляд словно устремлен в себя. Губы разомкнуты, веки опущены. Если честно, было во всем этом что-то чувственное. На одной из свадеб родная сестра сказала мне, что я танцую так, словно борюсь с приступом диареи, весь зажатый, встревоженный, поэтому с тех пор я предпочитаю не отсвечивать на танцполе. Вот и сейчас вместо этого я подпирал стену и мысленно составлял список всех слов, которые мне бы хотелось высказать Анджело. Он был все еще там, разумеется, танцевал с бутылкой шампанского в руке и сидящей верхом на его спине Су-Линь.

Настало время возвращаться домой. Я пересек зал и подошел к Конни.

– Пожалуй, я двину домой! – прокричал я в грохоте музыки.

Она покачнулась и схватила меня за локоть.

– Ладно, – сказала она. Макияж смазан, ко лбу прилипли волосы, платье в темных пятнах.

– Ты со мной?

– Нет, – ответила она, прижавшись щекой к моей щеке. – Поезжай один.

Мне бы следовало уйти в ту же секунду и дождаться ее дома. Вместо этого…

– А знаешь, ты могла бы хоть раз попытаться меня уговорить.

Она удивилась:

– Ладно. Оставайся. Пожалуйста.

– Не хочу я оставаться. Мне тут не с кем общаться. Скучно. Хочу уйти.

Она дернула плечом:

– Так иди. Не вижу, в чем проблема.

Я покачал головой и пошел прочь. Она за мной:

– Дуглас, если ты не скажешь, в чем дело, мне придется угадывать.

– Иногда мне кажется, что тебе веселее, если меня нет рядом.

– Как ты можешь такое говорить! Это неправда.

– Тогда почему мы никогда никуда не ходим с твоими друзьями?

– Мы здесь, разве нет?

– Но не вместе. Ты привела меня сюда, а затем ушла.

– Это ты хочешь уйти!

– Но ты не очень-то стараешься уговорить меня остаться.

– Дуглас, ты отдельная личность. Уходи, если хочешь, мы не срослись боками.

– Боже упаси нас от такой близости!

Она попыталась рассмеяться:

– Прости, я не понимаю: ты злишься оттого, что мне весело? Или потому, что здесь Анджело? Не уходи, объяснись.

К этому времени мы оказались на бетонной лестнице и понеслись вниз по пролетам мимо затаившихся парочек – кто-то из них целовался, кто-то курил, а кто-то занимался неизвестно чем.

– Почему ты никогда не знакомишь меня со своими друзьями?

– Знакомлю! Разве нет?

– Только в самом крайнем случае. А когда мы куда-нибудь идем, то всегда вдвоем, ты и я.

– Ладно, признаю, но я это делаю, потому что тебе все равно не понравилось бы. Ты не хочешь ходить по клубам, гулять всю ночь, тебя слишком заботит, что завтра на работу, вот я тебя и не приглашаю.

– Ты считаешь, что я испортил бы все веселье.

– Я считаю, что тебе не было бы весело, а значит, и мне.

– А мне кажется, тут другая причина.

– В таком случае продолжай.

– Я думаю, ты меня иногда стыдишься.

– Дуглас, это смешно. Я тебя люблю, так с какой стати мне тебя стыдиться? Разве я не возвращаюсь к тебе каждую ночь?

– Когда рядом нет никого другого.

– Но разве так не лучше? Когда мы только вдвоем? Разве тебе это не нравится? Потому что мне нравится! Я этим дорожу, будь оно все проклято, и думала, что ты тоже дорожишь.

– Так и есть! Так и есть.

Мы вышли на улицу, по сути бросовую землю, со зданиями различной степени сноса. С фабричной крыши над нами доносились смех и музыка. С края свесились лица и смотрели на нас. Возможно, среди них был и Анджело, смотрел, как мы ругаемся среди этих блоков из шлакобетона и дорожных плит, и наш спор терял свою важность и начинал казаться глупым.

– Ты хочешь, чтобы я пришла позже? – спросила она.

– Нет. Не сегодня.

– Может, мне уйти с тобой прямо сейчас?

– Нет, веселись. Прости, если помешал.

– Дуглас…

Я пошел прочь. Было темно. Лето закончилось, подступала осень. Последний хороший день года, а я впервые за время нашего знакомства чувствовал прежнюю невыразимую печаль, что сопровождала мою жизнь без нее.

– Дуглас! – (Я обернулся.) – Ты идешь не в ту сторону. Поезда в том направлении.

Она подсказала верно, но я был слишком горд, чтобы вернуться и пройти мимо нее. Только бродя среди строительного мусора, после того как мне пришлось преодолеть несколько заборов, спасаясь от овчарок, и прижиматься к разделительному барьеру на автостраде, когда мимо проносились грузовики, только окончательно потерявшись, я вдруг понял, что наша первая ссора завуалировала нечто другое первое.

Она сказала, что любит меня.

Впервые кто-то произнес эти слова без всяких условных придаточных. Неужели мне показалось? Кажется, нет. Она точно произнесла эти слова. Я мог бы щелкнуть каблуками от радости, впервые проделав такое на Блэкуолл-Таннел-Эппроуч, но я сам испортил важный момент, погрязнув в жалости к самому себе и раздражении, настолько одурманенный ревностью и алкоголем, что даже не обратил внимания на эти слова. Я остановился и огляделся, пытаясь понять, где нахожусь, после чего побрел обратно той же дорогой, какой пришел.

Для такого большого здания фабрика оказалась довольно незаметной, и через полчаса хождений по пустырям я начал думать, что опоздаю, что прием закончится. Как раз когда я собрался сдаться и найти ближайшую станцию метро, я увидел в ночном небе три вспышки, за которыми прогремели выстрелы. Над фабрикой взрывался салют, похожий на сигнальные ракеты. Я повернулся и побежал в ту сторону.

Теперь они играли медленные песни; на танцполе звучала «Three Times a Lady», если я правильно помню. Конни сидела одна в глубине зала, опершись локтями о колени. Я подошел к ней и увидел, как улыбка на ее лице быстро сменилась хмурым выражением, но прежде, чем она успела заговорить, я сказал:

– Прости. Я идиот.

– Так и есть, иногда.

– Я прошу прощения. Постараюсь впредь им не быть.

– Старайся лучше. – Конни встала, и мы обнялись. – Как ты мог так думать, Дуглас?

– Не знаю, просто я… разнервничался. Ты ведь никуда не собираешься?

– Нет, я ничего не планировала.

Мы поцеловались, и немного погодя я произнес:

– Я тоже, между прочим.

– Что – тоже?

– Я тоже тебя люблю.

– Что ж, я рада, что этот вопрос улажен.

В следующий январь, спустя одиннадцать месяцев после нашего знакомства, я сидел за рулем арендованного фургона, направляясь из Уайтчепела в Балхем, рядом со мной сидела Конни, и я лихорадочно проверял зеркало заднего вида, словно опасаясь преследователей, а сам надеялся, что она всегда будет рядом.