Текст книги "Горькая правда"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Это самое страшное, что ей известно. Ты что, не способен взглянуть правде в глаза и примириться с собой?

– Нет, коль скоро ты спрашиваешь, – с горечью признается Адриан. – Нет, не могу. Не могу вынести мысль, что полмиллиона людей узнают это обо мне. Не могу одолеть собственную слабость и стыжусь ее – двадцать лет я ухитрялся ее скрывать.

Входит из кухни Элинор с полным подносом и ставит его на обеденный стол.

– А, кофе и тосты! – восклицает Адриан совершенно другим тоном. – Полагаю, ты уже завтракал с шампанским где-нибудь над Ирландским морем, Сэм, но, может, ты не побрезгуешь и нашей скромной трапезой? Садимся за стол, Элли?

– Адриан, если ты сейчас же не оставишь эту фальшивую манеру радушного хозяина, клянусь Богом, я запущу в тебя кофейником.

– Не понимаю, о чем ты, милая.

– Сэм, выйди, – требует Элинор.

– Что такое?

– Делай, что я сказала! – кричит она. – Иди в холл и жди!

– Иди! – требует Адриан.

– Ждать чего?

– Иди же!

Сэм покорно удаляется и закрывает за собой дверь.

– Либо ты начнешь разговаривать со мной как нормальный человек, либо я собираюсь и ухожу сейчас же, немедленно, сию минуту, – отчеканивает Элинор. – Сэм предложил мне разделить с ним кров.

Адриан молчит, не глядя на нее. Через несколько секунд Элинор решительно идет к двери. Она уже берется за дверную ручку, когда Адриан шелестит едва слышно:

– Хорошо.

Элинор сдерживает шаг и оборачивается.

– Ты что-то сказал?

– Я сказал "хорошо".

– Что именно "хорошо"?

– Хорошо, я буду разговаривать с тобой как нормальный человек. Я уже это делаю.

Элинор возвращается к столу.

– А знаешь, я почти надеялась, что ты не согласишься, – признается она, – и можно будет уйти отсюда с чистой совестью.

– Прости, Элли.

– Последние две недели ты вел себя как свинья.

– Знаю.

– Я ведь отнюдь не жаждалапереезжать сюда, Адриан. Не жаждалауходить из музея {17}17
  Зд.: музей Виктории и Альберта (сокращенно V&A) – лондонский музей декоративно-прикладного искусства, обладающий среди прочего богатейшей коллекцией керамики.


[Закрыть], расставаться с друзьями, отказываться от театров, выставок, даже от магазинов – иногда, Бог знает почему, хочется по ним побродить. Я сделала это ради тебя. Ради твоего покоя. Ради твоего душевного здоровья. И какова благодарность? Ты на все это наплевал, просто чтобы удовлетворить собственное тщеславие. А когда я на это прореагировала, ты… ты… – Элинор падает на ближайший стул и разражается слезами. Дверь холла приоткрывается и появляется испуганное лицо Сэма. Адриан спешит к Элинор, чтобы ее утешить, но Сэм подбегает первым и отталкивает Адриана.

– Элли, что случилось? – говорит он, приобнимая ее за плечи.

– Как, по-твоему, что ты делаешь? – возмущается Адриан.

– Почему она так горько рыдает? – наступает на него Сэм.

– Не твое дело, – огрызается Адриан и пытается оттолкнуть Сэма от Элинор. С минуту они довольно грубо пихаются, затем расходятся, но не спускают глаз друг с друга.

– Знаешь, мне иногда не верится, что мы были когда-то друзьями.

– Странно, что я чувствую то же самое, что и ты, – парирует Адриан.

– Ты стал надутым, эгоистичным, спесивым занудой.

– А ты – самовлюбленным, чванливым, беспринципным прохиндеем. Фанни Таррант раскусила тебя.

– Жду не дождусь, что она поведает о тебе.

Элинор понемногу успокаивается. Пока мужчины пожирают друг друга глазами, она достает из кармана бумажный платок и сморкается.

– Почему ты сказал "беспринципный"? – приступает Сэм к Адриану.

– Потому что ты был когда-то подающим надежды драматургом. Но запродался телевидению ради дешевого успеха.

– Лучше дешевый успех, чем снобистский провал. Испугался, что я напишу удачный, популярный роман, да?

– Ты и роман – вещи столь несовместимые, что сама идея вызывает смех…

– Заткнитесь оба! – кричит Элинор. И повелительно вскидывает руку, требуя, чтобы они угомонились. Они повинуются. В наступившей тишине слышится шум подъезжающей к коттеджу машины. – Пойду открою дверь, – говорит Элинор, – пока газеты протолкнут в почтовый ящик, пройдут годы. – Она удаляется, а мужчины садятся и ждут.

Сэм нарушает молчание:

– И как она тебе показалась голенькая?

– Прекрати, ради бога!

– Но мне же интересно.

– Я не особенно вглядывался.

– Да брось, Адриан! Ты хочешь сказать, что уломал Фанни Таррант скинуть экипировочку и не посмотрел на ее титьки и задницу? Она бреет лобок?

Адриан не отвечает. Он не отрывает глаз от появившейся в дверях и застывшей на пороге при звуке собственного имени Фанни Таррант.

– Могу поспорить, что бреет, – лениво тянет Сэм. Не замечая ничего вокруг, он откидывается на спинку шезлонга и закрывает глаза. – Держу пари, что каждую пятницу она с религиозной истовостью подбривает себе линию бикини, оставив только крошечный хохолок над промежностью – длинненький, как усики Чарли Чаплина. Правильно я говорю?

– Неправильно! Остренький – как бородка клинышком, – поправляет его Фанни Таррант, которая входит в комнату вместе с Элинор.

Сэм вскакивает как ужаленный, и вонзается взглядом в Фанни Тарант.

– Какого черта вы тут делаете?

– Проезжала мимо, правда, не ожидала встретить тут вас, мистер Шарп.

Лицо у Фанни бледное, взгляд рассеянный, вид какой-то встрепанный. Одета она затрапезно: в длиннополую рубашку и того же цвета брюки.

Выражение лица у Элинор сердитое и смущенное одновременно.

– Это ты ее позвал? – обращается она к Адриану.

– Конечно, нет! – восклицает он.

– Наверное, забыла что-то из своего бельишка в сауне, – вставляет свое слово Сэм.

– Что вам угодно? – обращается Адриан к Фанни.

– Я полагаю, вы уже прочли…

– Нет. Нам еще не принесли газеты.

– А-а… – Фанни явно не в своей тарелке. – На вашем месте я бы не придавала значения. Получилось жестковато. Но это неважно – никто не обратит внимания. – Фанни с тоской смотрит на стол: – У вас случайно не кофе?

– К чему это? – спрашивает Элинор. – Вам тут не рады.

– Мягко говоря, – добавляет Сэм.

– Умираю хочу кофе, – признается Фанни.

– Пейте. Но наливать вам я не буду, – отрезает Элинор.

Фанни устремляется к столу и поспешно наливает себе чашку кофе.

– Что вы там понаписали об Адриане?

– А вы не догадываетесь? Что кумир моего детства оказался колоссом на глиняных ногах. Писателем, который превратил свою семейную жизнь в ад из-за плохих рецензий. Человеком, который слинял из кухни потому, что не мог вынести печного жара, а сделал вид, будто лишился аппетита.

Адриан буквально каменеет от этих слов. Фанни пьет кофе крупными глотками и вздыхает с облегчением:

– Боже, как это было кстати!

Элинор спрашивает:

– И все?

Фанни удивляется:

– Вам мало?

– Но там ничего нет о… наших студенческих годах?

– Это же было не для записи. А можно мне еще и тостом разжиться?

Элинор пожимает плечами и роняет равнодушно:

– Берите.

– А может, изволите что-нибудь горяченькое? Яичницу не желаете? – издевается Сэм. – Вы какую предпочитаете – глазунью или болтунью?

– Нет, больше ничего не надо, – говорит Фанни и сует в рот тост. – Наверное, у меня приступ гипогликемии – я только что потеряла сознание в машине…

– Вот что, не знаю, как вы, а я подустал от этого цирка, – перебивает ее Сэм. – Говорите, зачем явились, и катитесь отсюда. А то и сразу катитесь.

Фанни обводит их взглядом, затем смотрит в угол на не включенный телевизор и спрашивает:

– Вы что, правда, не знаете?

– Не знаем – чего? – недоумевает Элинор.

– Какое странное чувство! Вы словно за стеклом. В другом эоне. Ничего не знаете.

– Не знаем о чем? – не выдерживает Адриан.

Примерно полтора часа назад Фанни Таррант сидела на переднем пассажирском сиденье красного "BMW 318i", за рулем которого был ее партнер Крайтон Дейл. Они направлялись в Гэтуик, чтобы попасть на каникулярный чартерный рейс в Турцию. Машина скользила по средней полосе лондонской окружной дороги со скоростью семьдесят миль в час. Крайтон, профессиональный юрист, неукоснительно соблюдал правила ограничения скорости. Его водительские права отличались девственной чистотой, и он намеревался сохранять их такими и впредь. Если парочке доводилось спешить, за руль садилась Фанни и развивала скорость. Но в это раннее воскресное утро особого движения на М25 {18}18
  Главная лондонская окружная дорога.


[Закрыть]не было, да и впереди у них еще оставалась куча времени.

Поднялись они ни свет ни заря, разбуженные в своей клеркенвильской мансарде двумя будильниками и телефонным звонком, который заказали в "Бритиш телеком", наскоро натянули на себя одежду, подцепили упакованные накануне сумки и, зевая и спотыкаясь после куцего сна, шагнули в туман Восточного Лондона. Но вскоре они повеселели – пьянило предчувствие отдыха. Они были красивой парой – светловолосая, гибкая Фанни и поджарый, горбоносый Крайтон с ежиком шелковистых каштановых волос – и, похоже, сознавали это. В автомобильную стереосистему был вставлен диск, звучала тихая музыка. Играла бельгийская музыкальная группа "Энигма" – смесь грегорианского хорала с электронной танцевальной музыкой, которую оба они любили за чувственные ритмы и легкий привкус святотатства.

– Ты взял фотоаппарат? – вспоминает Фанни.

– Да. Но его надо зарядить, куплю в аэропорту пленку.

– А я – сегодняшнюю газету.

– Ты вроде бы собиралась забыть о существовании газет на две недели.

– Это последний штрих – потом можно и успокоиться.

– Что там у тебя?

– Дневник и интервью с Адрианом Ладлоу.

– Что еще за Ладлоу?

– Да, – вздыхает Фанни, – боюсь, именно так и скажут, развернув газету, чуть ли не все читатели: – Что еще за Ладлоу?

– Зачем же ты поехала к нему?

– Когда-то он написал книгу, которая очень много для меня значила. "Укрытие".

– Не знаю, не читал… Кажется, у тебя давно не было настоящей звезды. Они что, стали побаиваться тебя?

– Не столько они, сколько их прихвостни, – объясняет Фанни. – Теперь пиар-публика требует, чтобы с ней согласовывали интервьюера, а стоит им услышать мое имя – тут же отказ. Для меня единственный шанс – прорваться и поговорить с самой знаменитостью. По моему опыту, мало кто способен отказаться от приглашения поговорить о себе любимом. А ты тоже держи ухо востро, – добавляет Фанни, – до этого мне еще не приходилось раздеваться догола, чтобы выудить историю.

– А, Ладлоу – это тот, с сауной?

– Он самый.

– По-моему, типичный грязный старикан, – негодует Крайтон.

– Нет, он был скорее мил. И совершенно безобиден, – не соглашается Фанни.

– Надеюсь, тем не менее ты его приложила по полной, – гнет свое Крайтон.

– Ты что, ревнуешь? – недоумевает Фанни.

– Не столько ревную, сколько не доверяю, – поясняет Крайтон. – На что она похожа, эта сауна?

– Такой себе деревянный сарайчик, совсем маленький. В углу печка. Двухуровневые полки; рассчитан на троих; четверо – уже под завязку. Практически без окон, с потолка льется тусклый желтенький свет – в общем, полное ощущение духовки.

– Вы оба были голые?

– Я сначала было задрапировалась в полотенце, но потом сняла– очень мешало.

– А он не пробовал?..

– Нет. Но была такая минута, когда он… – Голос Фанни дрогнул – ей припомнилась эта минута.

Крайтон, не спускавший глаз с дороги, мечет в нее короткий острый взгляд.

– Когда он что?

– Прикоснулся ко мне. Но это не в сауне, а позже, когда мы отдыхали, завернувшись в купальные халаты. Я полностью расслабилась, было так хорошо. Я показала ему свою татуировку. Он потрогал ее пальцем. И вдруг атмосфера накалилась. Не знаю, что было бы дальше, если бы в эту секунду не появилась его жена.

– Его жена? Ты мне раньше об этом не рассказывала.

– Крайтон, да мы в последнее время двух слов не успевали друг другу сказать, так оба были заняты. И сексом уже сто лет как не занимались.

– Я намерен наверстать упущенное в ближайшие две недели, – заявляет он. – Собираюсь замучить тебя вконец. – Фанни вместо ответа самодовольно улыбается. – Так что ж она сказала, эта самая жена?

– Поначалу ничего особенного. Но потом, когда он на несколько минут вышел, она вдруг выложила, каково это быть замужем за ним, – получилась довольно горькая исповедь. Ей нужно было выговориться.

– Короче, ты сделалаего?

– Да, – подтверждает Фанни. – Думаю, да.

– Умница. – В эту минуту CD замолкает, и Крайтон просит: – Поставь что-нибудь еще.

– Давай послушаем радио, – просит Фанни. – Сейчас как раз новости.

– Опять новости, – сокрушается он.

Фанни нажимает кнопку на системе – включается Би-би-си-4. Ведущий по телефону обсуждает с кем-то произошедшую автокатастрофу. Проходит минута, а может, и две, прежде чем они слышат "Париж", "папарацци", "принцесса Диана".

– Диана? – вскрикивает Фанни. – Господи, что она еще выкинула?

Ведущий заканчивает телефонный разговор и объявляет:

Для тех, кто только что присоединился к нам. Получено официальное подтверждение: принцесса Уэльская скончалась от полученных травм в четыре часа утра в парижском госпитале…

Фанни ахает и хватает Крайтона за руку, из-за чего машина слегка вихляет в сторону.

– Диана погибла? Не могу поверить.

– Тише! – говорит он. – И отпусти мою руку.

Они внимательно слушают краткий выпуск новостей.

– Не могу поверить, – твердит Фанни. – Диана умерла. И Доди тоже.

– И водитель, – добавляет Крайтон. – Наверное, столкновение. – Он немного ослабляет нажим на педаль акселератора и сбрасывает скорость до 67 миль.

– Не могу поверить, – твердит Фанни,

– Ты это уже говорила, – пытается остановить ее Крайтон.

– Невероятно!

– Не так уж невероятно, – не соглашается Крайтон. – Ты только вспомни, что она выделывала в последнее время. Во всем этом было что-то безумное, безудержное. И обреченное – пахнувшее смертью.

– Но не такой же!

– Зато какой карьерный взлет, – отвечает Крайтон.

Фанни прыскает, но ей сразу делается стыдно.

– Крайтон! Это гнусно!

– Однако справедливо, – не унимается он. – Теперь уж никто никогда не посмеет ее критиковать.

Фанни на какое-то время погружается в молчание. Наконец, у нее вырывается:

– Черт!

– Ты о чем?

– Там у меня в "Дневнике" есть о Диане.

Крайтон переводит взгляд с дороги на Фанни.

– Что именно?

– Пара теплых слов.

– Иначе и быть не могло, ведь это ты писала, верно?

– Вот черт! – снова восклицает Фанни. – На что это будет похоже – ведь читатели знают, что она загнулась?

– Думаю, сегодня утром ты не одна в таком положении.

– От этого мне не легче, – огрызается Фанни.

– Я просто пытаюсь тебя успокоить. Дьявольщина! – восклицает он и бьет кулаком по рулю от огорчения.

– Что случилось? – пугается Фанни.

– Я пропустил поворот на М23, – говорит он и выключает радио.

– Не трогай радио!

– Оно меня отвлекает. Из-за него я пропустил поворот.

– Великое дело! Повернешь назад на следующем съезде.

– Я сам знаю, что делать. – Крайтон едва сдерживает раздражение. – Терпеть не могу промазывать. Слава Богу, у нас еще полно времени впереди. – Он снова доводит скорость до 70 миль.

Через несколько миль они доезжают до места, где можно развернуться, выезжают на противоположную полосу и возвращаются к пересечению с М23. Когда они оказываются на своем шоссе, Крайтон заметно веселеет и замечает:

– Потеряли всего минут двадцать.

Фанни, которая давно молчит и думает о чем-то своем, включает радио. Крайтону это явно не по душе, но он сдерживается и ничего не говорит. Ведущий беседует с корреспондентом, который докладывает, что у Кенсингтонского дворца начинают собираться люди, у многих с собой цветы. Корреспондент интервьюирует их – спрашивает, что привело их сюда. Одна из женщин отвечает: Она приходила в больницу, когда там лежал мой малыш. У него была лейкемия. Она держала его за ручку и разговаривала с ним. Она была чудесная.

Фанни разражается слезами. Крайтон смотрит на нее с удивлением.

– Что с тобой? – спрашивает он и снова выключает радио.

– Сама не знаю, – признается она.

– Ну ладно, все это печально. И очень ее жаль. Но ты даже не знала ее. И она тебе не нравилась.

– Понимаю, что это глупо, – говорит Фанни и сморкается. – Но ничего не могу с собой поделать.

– Может, у тебя критические дни?

– Ради Бога, Крайтон, – взвивается Фанни. – Неужели у меня не может быть обыкновенных человеческих чувств? Неужели все на свете объясняется гормонами?

– В Турции тебе сразу станет лучше, – говорит он, стараясь ее ободрить. – Даже раньше – как только самолет поднимется в воздух. Отпуск начинается в ту минуту, как стюардесса подносит первый бокал вина за счет авиакомпании, – я всегда так считал.

Фанни насупившись молчит некоторое время. Затем тихо говорит:

– Я не поеду.

– Что?

– Не поеду в Турцию.

– Что ты такое говоришь?

– Ты просто не понимаешь, Крайтон, это информационная бомба. Погибла самая знаменитая женщина в мире. Ничего подобного не происходило… ну, не знаю… со времени убийства Кеннеди. Реакция должна быть… невероятной. Как поведет себя королевская семья? Как поведет себя страна? Это будут всем похоронам похороны. Я не могу уехать из Англии в такое время.

– Ты хочешь отменить поездку?

– Да.

– Деньги нам не вернут.

– Что ж, очень жаль.

– Но мы так долго ждали отпуска – недели, месяцы! Мы оба измотаны. Нам необходимо отдохнуть, Фанни!

– Я могу потерпеть еще несколько недель.

– Зато я не могу каждый раз договариваться на работе!

– Тогда езжай один, – отвечает Фанни.

– Один?

– Да. Я не возражаю.

–  Тыне возражаешь, – горячится Крайтон, – а меня спросить ты не хочешь? Ты думаешь, мне будет приятно одному торчать две недели в турецкой гостинице в каком-то курортном городишке?

– Может, ты познакомишься с какими-нибудь симпатичными людьми, – высказывает предположение Фанни.

– В самом деле? Ты, наверное, не заметила, люди обычно ездят в пуск парами или семьями. И не рвутся завязывать знакомство с одинокими молодыми людьми.

– Откуда ты знаешь, а вдруг там будет одинокая молодая женщина, – вырывается у Фанни, но она явно тут же жалеет о сказанном.

– И ты ничего не имеешь против?

Фанни старается уклониться от его взгляда, но он повернул голову и гневно смотрит на нее.

– Нет, если это будет безопасный секс и ты потом ничего мне не скажешь, – говорит она с вызовом.

– Ушам своим не верю, – недоумевает Крайтон. – Ты не в своем уме, Фанни. Ты ставишь на карту наши отношения.

– Извини, Крайтон, но я просто не могу себе представить, что нежусь у бассейна в Турции, пока тут совершается история. Почитываю в шезлонге позавчерашние газеты. Конечно, я бы предпочла, чтобы ты остался со мной. Но если тебе нужно ехать, езжай. Я не в обиде.

– Ладно, поеду.

– Давай.

До аэропорта они едут в угрюмом молчании. Крайтон подруливает прямо к залу регистрации, останавливается напротив стеклянных дверей, выходит из машины, не вынимая ключей из зажигания, и открывает багажник. Фанни стоит рядом с ним, пока он выгружает свои вещи.

– Прости, Крайтон, – говорит она несчастным голосом. – Хорошего тебе отдыха!

Он поворачивается и уходит, не говоря ни слова. Стеклянные двери разъезжаются перед ним и тотчас смыкаются за его спиной.

А Фанни садится в машину, подстраивает под себя водительское сиденье, заводит мотор и включает радио: Известие было доставлено членам королевской семьи в Балморал, где они традиционно проводят лето, – объявляет диктор. – Надо полагать, принц Чарлз уже сообщил юным принцам о смерти матери.Фанни круто берет от кромки тротуара, свернув перед самым носом лимузина, водитель которого резко тормозит и сигналит. Рванув вперед, Фанни чудом избегает столкновения.

Растерянная, заплаканная, жадно вслушивающаяся в голос диктора, Фанни не замечает на выезде из аэропорта знак на М23 и оказывается на тихой проселочной дороге. Она едет медленно, вглядываясь во все дорожные знаки, силясь понять, куда попала.

– Не знаем о чем? – не выдержал Адриан.

– Диана погибла.

– Какая Диана?

– Диана, принцесса Уэльская.

–  Чтo? – вскрикивает Элинор.

– Как? – вскрикивает Адриан.

И Фанни рассказывает о машине, которая неслась по Парижу, преследуемая папарацци, о туннеле, бетонном столбе, роковом столкновении.

– Когда же это произошло? – уточняет Сэм.

– Сегодня на рассвете.

– Это точно? Есть официальное подтверждение? – допытывается Адриан.

– Да. Мы слышали сообщение по автомобильному радио час тому назад или, может, чуть больше.

– Кто это мы?

– Мы с Крайтоном. По дороге в Гэтуик.

Адриан бросает взгляд в окно.

– Значит, Крайтон с вами?

– Нет, он улетел в Турцию.

– А вы отказались от поездки из-за смерти Дианы?

– Да, – подтверждает Фанни. – И, похоже, от отношений с Крайтоном тоже. Но я и помыслить не могла, что уеду в такую минуту.

– Но зачем вы прибыли сюда?

– В сегодняшнем "Сентинеле" у меня два материала. Ваше интервью. И отрывок из "Дневника". Почти весь о Диане, – Фанни умолкает и кусает губы.

– Ну и дела! – бормочет Сэм.

– Когда я услышала новость, меня просто оторопь взяла – я не поверила. Но тут же вспомнила, что написала в "Дневнике". И подумала о тех, кто, едва очнувшись от сна, узнает о смерти Дианы, откроет газету и прочтет мои подкалывания в ее адрес. Помню каждое свое слово: Она хочет существовать одновременно в двух ипостасях: как Мадонна минных полей, которая баюкает безногих-безруких младенцев, и как Мессалина Западного мира, которая упивается роскошью на быстроходной яхте Доди, в купальнике из леопардовой шкуры…

– Чудненько, – куражится Сэм. – Знакомый почерк!

– Не одна я пишу о ней – пишут и другие журналисты, но кому же хочется, чтобы такое появилось за его подписью в подобный день. Я бы все на свете отдала, чтобы эти слова исчезли, но ничего не исправишь: они напечатаны черным по белому и уже на пути в сотни тысяч домов… По радио сказали, что люди собираются у ворот Кенсингтонского дворца и кладут цветы у ограды. Передавали разговор репортера с женщиной, чьего ребенка Диана навещала в больнице… Я не могла сдержать слез, когда слушала. Крайтон решил, что у меня крыша поехала… Мы страшно поссорилась из-за того, что я не еду в Турцию. Он просто пошел к самолету, а машину оставил мне. Вообще-то я не в состоянии была вести – пропустила знак на шоссе, выезжая из аэропорта, попала на проселочную дорогу. Решила, что безопаснее оставаться, где есть. И все время слушала радио – раз за разом повторяли одно и то же. А у меня проплывали в голове слова из моего "Дневника". Принцесса в двух ипостасях– это подзаголовок колонки. Я спросила себя, а почему, черт подери, ей было не иметь двух ипостасей? Разве все мы этого не хотели бы, будь у нас такая возможность? До чего же подло. А потом, – тут Фанни поворачивается к Адриану, – я вспомнила, что у меня еще статья про вас в этом номере… Стала прокручивать ее мысленно и поняла, что она тоже не без подлинки. Тут мне попался на глаза указатель с названием вашей деревни… и я свернула.

– Чего же вы хотите? – вступает в разговор Элинор. – Чтобы мы вас простили?

– Это было бы слишком хорошо, – вырывается у Фанни, которая вроде об этом и не думала.

Адриан пожимает плечами.

– Ну, если наше прощение что-нибудь значит…

– Нет! – перебивает его Сэм. – Не давай ей выкрутиться, Адриан. Провалиться мне на этом месте, если я позволю ей выйти сухой из воды.

– О, я не имела в виду вас, мистер Шарп. Я вовсе не испытываю угрызений совести по поводу той публикации.

– Вот и хорошо. Я как раз собирался сказать, что вы можете засунуть свои угрызения совести себе в задницу, – заявил Сэм. – В жизни не слышал такой собачьей чуши – сплошные сопли.

Фанни даже не смотрит в его сторону.

– Послушайте, не нужно огорчаться из-за моего интервью, – обращается она к Адриану. – Никто его не будет читать.

– В каком смысле?

– В сегодняшних воскресных газетах будут читать только о Диане. Люди будут смотреть телевизор, слушать радио и, сгорая от нетерпения, ждать завтрашних газет. Сейчас все жаждут прочесть одно и то же, и это вовсе не моя статья о вас. Я потому и приехала – хотела вам сказать это. А теперь мне пора. Спасибо за завтрак.

Фанни выходит из комнаты. Слышно, как закрывается дверь, а потом – заводится мотор. Адриан подходит к окну посмотреть.

Элинор первой нарушает молчание:

– В голове не помещается.

– Что именно? Обращение Фанни Таррант на пути в Гэтуик? – интересуется Сэм.

– Смерть Дианы, – обрывает его Элинор.

– А-а, – тянет Сэм.

Они слышат, как шуршат шины по гравию. Адриан отходит от окна.

– Это так поэтично, правда? Прямо греческая трагедия. Трудно поверить, что жизнь способна так откровенно подражать искусству.

– По-твоему, поэтично попасть в аварию и превратиться в кровавое месиво? – возмущается Элинор.

– Да, но убегая от папарацци. Фурий массмедиа. Причем вместе с последним любовником. Любовь и смерть. Ужасающая симметрия.

– Почему тебе нужно все превращать в литературу? – негодует Элинор. – Она, слава тебе Господи, была женщиной из плоти и крови. В расцвете лет. Матерью двоих сыновей.

– По-моему, она тебя не слишком занимала, – напоминает Адриан.

– Пожалуй… вернее, мне так казалось, – тянет Элинор задумчиво. – Но когда она сказала, – тут Элинор делает жест в сторону уехавшей Фанни, – когда она сказала "Диана разбилась", у меня что-то оборвалось внутри. Словно речь шла о близком человеке. Непонятно как-то.

– Она была звездой, – объявляет Сэм. – Вот и весь секрет.

– Нет, не весь, Сэм, не весь, – с этими словами Элинор включает телевизор и усаживается в шезлонг рядом с Сэмом. Телевизор старой модели разогревается довольно долго и наконец включается.

– Если все случившееся видится мне как драма, это вовсе не значит, что я не потрясен, – оправдывается Адриан. – Напротив, я потрясен несравненно больше, чем ожидал от себя. Пожалуй, не так сильно, как Фанни Таррант, однако…

– Фанни Таррант! Ты что, купился на это посыпание главы пеплом? – возмущается Сэм. – Да через пару дней она вернется на бойню. И она, и все остальное племя наемных писак.

С первыми словами ведущего Адриан тоже садится в шезлонг, приготовившись слушать вместе с Элинор и Сэмом.

– Не знаю, смерть может все перевернуть. Даже смерть человека незнакомого, если она достаточно…

– Поэтична? – подхватывает Сэм.

– Вот именно, "…при помощи сострадания и страха производит катарсис подобных аффектов", – цитирует Адриан.

– Старый добрый Аристотель! Что бы мы без него делали? – подхватывает Сэм.

– Мы жалеем жертву и страшимся за себя. Таково могущество трагедии, – продолжает Адриан.

– Помолчи немного, Христа ради, – не выдерживает Элинор, которая сидит между мужчинами. – Я ничего не слышу из-за тебя.

Представитель какого-то благотворительного общества беседует с ведущим о помощи пострадавшим от противопехотных мин, которой занималась принцесса.

– Ты, значит, думаешь, что мы нуждаемся в национальном катарсисе? – откинувшись назад, чтобы взглянуть в лицо Адриану за спиной Элинор, спрашивает Сэм.

На экране в это время идет архивная видеозапись: Диана в костюме "сафари" с высоко поднятой головой идет по линии, отмеченной саперами на заминированном поле, твердо ставя одну ногу перед другой.

– Ну, посмотрим, – заключает Сэм и обращается к Элинор: – Мне, пожалуй, пора, Элли. Где моя ваза? – Он встает и оглядывается по сторонам: ищет вазу.

– Ой, не уезжай, Сэм! – просит Элинор. – Оставайся.

– Ну, не знаю…

– Адриан, – говорит Элинор.

– Что?

– Скажи Сэму, чтобы остался.

– Останься, – произносит Адриан, не отрывая глаз от экрана.

– У меня джет-лег, – объясняет Сэм Элинор. – Я с ног валюсь – хочу спать.

– В гостевой комнате есть кровать, – уговаривает его Элинор.

– Я думал, она нужна… – мямлит Сэм, жалея, что затронул опасную тему, – Адриану.

Адриан всем корпусом поворачивается к Сэму и говорит:

– Садись. Я хочу, чтобы ты остался.

– Ну ладно, – соглашается Сэм и снова садится. Элинор пожимает ему руку. Они смотрят на экран. Клип с минным полем кончился. Ведущий вместе с вращающимся креслом разворачивается к зрителям.

– Он что, плачет? – не верит своим глазам Сэм. – По-моему, он плачет.

– Да, – подтверждает Элинор.

– Невероятно. Это просто невероятно.

Сэм потрясен.

– Вот видишь! – говорит Адриан.

Диктор спрашивает корреспондента, ведущего репортаж у Кенсингтонского дворца, проявляют ли люди, которые кладут у ограды цветы, враждебность по отношению к присутствующим там фоторепортерам, ведь известно, что папарацципричастны к произошедшей трагедии. Да, есть отдельные случаи, подтверждает репортер. Какая-то женщина кричала на фотографа: Что еще вам от нее нужно?

Из холла слышно, как в щель почтового ящика просовывают газеты, которые шлепаются на пол.

– Принесли газеты, – констатирует Элинор.

– Пойти за ними? – спрашивает Сэм.

– Нет, пусть лежат, – останавливает его Адриан, не отрывая глаз от экрана.

И они смотрят дальше.