Текст книги "Горькая правда"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Не глупи, Сэм, – по-матерински одергивает его Элинор, словно перевозбудившегося ребенка. Адриан сует под мышку "Сентинел ревью" и бочком пробирается к двери. – Куда это ты собрался? – останавливает она его.

– В туалет, прошу прощения.

Сэм показывает на газету.

– С этим?

– Надо же что-то почитать, – с этими словами Адриан покидает комнату.

– Подотрись ею! – кричит Сэм ему вслед.

– Зачем так волноваться? – обращается к нему Элинор. – Это всего лишь ничтожная статейка, написанная ничтожной журналисточкой.

– Да, но ее прочтут все мои знакомые, – нервно меряя шагами комнату, возражает Сэм. – В эту самую минуту по всему Лондону и всем соседним графствам за тысячей столов воздух дрожит от смеха, как от дыма жертвенника. – Он берет в руки керамическую вазу. – Красиво. Твоя?

– Да.

– Очень изящно… Ты продаешь свои вещи?

– Не тебе. Если нравится, возьми в подарок.

– Не может быть и речи. Сотни достаточно?

– Слишком много.

– Я дам тебе семьдесят пять. – Он достает чековую книжку.

– Чересчур щедро. У меня остались только разрозненные предметы… Семидесяти пяти более чем достаточно.

– У тебя настоящий дар. – Сэм садится за стол и выписывает чек. – Элли, скажи, я на самом деле такой кусок дерьма, как пишет эта сучка?

Элинор делает вид, что ей нужно подумать, прежде чем ответить. Она переводит взгляд на потолок, потирает подбородок.

– Ну ладно, я немножко тщеславен, – признается Сэм, – но у меня есть все основания гордиться собой. Три награды БАФТА, две – от Национального общества телевидения, одна – "Эмми", одна – "Серебряная нимфа"…?

– "Серебряная нимфа"?

– Да. С телефестиваля в Монте-Карло, там вручают "Серебряную нимфу". Еще золотая коровья лепешка из Люксембурга – по крайней мере так она выглядит. Пожалуйста, – он протягивает ей чек.

– Спасибо.

– А теперь, когда я взялся за настоящий игровой фильм, может, я и "Оскара" получу.

– О чем фильм?

– О Флоренс Найтингейл.

– Да что ты о ней знаешь?

– Побольше, чем продюсеры, а это главное. Сценарий на самом деле уже имеется. Они хотят, чтобы я его переделал.

– Полагаю, сцена с голой Флоренс Найтингейл там предусмотрена?

– Смейся, смейся. Мне, Элли, предложили триста тысяч долларов за месяц работы. И дом с бассейном на Беверли-хиллз на это время.

– Ну и ну!

– А что мне радости, если успех не с кем разделить? – хнычет Сэм, явно пережимая. – Я один-одинешенек в своем роскошно обставленном загородном доме, слоняюсь по комнатам, устланным коврами, в которых утопает нога, и прислушиваюсь к тиканью часов, моля Бога, чтобы зазвонил телефон.

– Ты же сказал, что был очень занят, даже не мог приехать к нам? – напоминает Элинор.

– Я изанят, иодинок. Это всеобщее бедствие. В наше время и в нашем веке оно встречается на каждом шагу. К тому же… – голос Сэма замирает.

– Что к тому же?

– Ну, понимаешь, в этом нелегко признаться, но, честно говоря, Элли, мне стало трудно встречаться с Адрианом. Ты же помнишь, как было раньше. Он писал свои романы, я – свои пьесы. И мы рассказывали друг другу, как идет дело. Теперь я являюсь и начинаю трепаться о своих планах, а у него ни черта нового, и рассказать нечего. Это все равно, что играть в теннис с безруким противником.

– Адриану это неважно.

– А мне важно. Из-за этого я чувствую себя… бахвалом.

– Ну что ты, – сухо успокаивает его Элинор.

– Он стагнирует. Вы оба пребываете в состоянии стагнации.

– Ничего подобного, – не соглашается Элинор. – Я занимаюсь своей керамикой, Адриан – антологиями.

– Вы не двигаетесь с места.

– Очень даже двигаемся – гуляем по холмам в Даунсе. Ездим к морю.

– Я не о прогулках и поездках.

Элинор принимается вытаскивать газеты из-под дивана и аккуратно складывать в стопку.

– Если ты имеешь в виду премьеры, презентации с банкетами, "Граучос" {11}11
  Закрытый артистический клуб; назван по имени Граучо Маркса (1890–1977), одного из братьев – участников знаменитого в США комедийного квинтета "Братья Маркс".


[Закрыть]и тому подобное…

– Да, именно тому подобное.

– Мы утратили к этому интерес.

– Адриан, может, и утратил, а ты – нет. Иначе зачем бы ты выписывала все эти воскресные газеты?

Элинор улыбается с хитринкой.

– Из-за накладки.

– Если бы ты вышла за меня, ты бы всюду бывала, а не читалао том, что где происходит.

– Сегодня утром это не кажется такой уж заманчивой перспективой.

– Да уж! – соглашается Сэм. – Накладка. – Напоминание о Фанни Таррант ввергает его в тоску. – Сучка! – После паузы он продолжает: – Почему Адриан бросил писать?

– Только романы. Говорит, что устал от них.

– Писатели не уходят в отставку. Никто не делает этого по доброй воле.

– Он перешел на публицистику, – отбивается Элинор.

– Ты имеешь в виду его антологии? Для этого нужны лишь ножницы и клей.

– А как же предисловия?

– О да, предисловия, – иронизирует Сэм. – Элли, ради Бога, Aдpиaн Ладлоу был когда-то самым многообещающим английским романистом.

– Ну, это было очень давно, – бросает Элинор резко, словно задвигает открытый по ошибке ящик. – Сэм, я не хочу обсуждать это с тобой вот так, в отсутствие Адриана.

Он подкрадывается к Элинор сзади и кладет руки ей на талию.

– Если бы мы были любовниками, это звучало бы более естественно, – шутливо замечает он.

Элинор ловко высвобождается из его объятий.

– Ты хочешь помириться с Лорой?

– Лора осталась в прошлом. Это была ошибка с самого начала.

– Мне всегда казалось, что ты слишком стар для нее.

– Нет, это она была слишком молода для меня, – парирует Сэм. – Но ты права. Мне нужна зрелая женщина.

– Надо было держаться за Джорджину.

– Ты хочешь сказать, что Джорджине следовало держаться за меня. – Сэм мрачнеет при упоминании о первой жене. – Я все думаю, не Джорджина ли сказала этой сучке, что я ношу…

– Накладку? – подхватывает Элинор. Сэм явно раздосадован.

– Прости, Сэм, я не хотела задеть тебя. Тем более сегодня.

В знак примирения она целует его в щеку. Он обнимает ее за шею и целует в губы. Элинор сначала отвечает ему, но тут же отталкивает:

– Нет, Сэм…

– Но почему?

– Ты просто используешь меня, чтобы успокоить свое уязвленное эго.

– Нет, что ты!

– Используешь, используешь. У тебя под рукой нет никого другого в этот ранний воскресный час.

– Элли, не проходит и дня, чтобы я не пожалел о том, что ты вышла не за меня, а за Адриана.

– Лгун.

– Чистая правда!

– Адриан сделал мне предложение, а ты – нет.

– Но он же схитрил. Мы в те дни отрицали брак, помнишь?

– Я старалась.

– И собирались основать коммуну.

Элинор издает короткий, саркастический смешок.

– Хороша была бы коммуна с двумя писателями сразу.

– Но Адриан видел, что в глубине души ты жаждешь старой буржуазной стабильности. Небось он даже на колени стал, когда просил твоей руки?

– Сэм, я не желаю говорить о прошлом, – не выдерживает Элинор. Она явно огорчена.

– Не буду, – говорит Сэм и в знак капитуляции подымает руки.

– Сам знаешь почему.

Адриан появляется сначала в холле, а потом в комнате в ту самую минуту, когда Элинор произносит эту фразу. На нем теплый спортивный костюм и кроссовки, на шее – полотенце, в руке – "Сентинел ревью".

– Что это он такое знает?

– Ничего, – отрезает Элинор и принимается собирать на поднос грязную посуду.

Сэм оглядывает Адриана с головы до ног и с ног до головы.

– К чему эта спортивная форма?

– По воскресеньям я обычно бегаю трусцой, а потом парюсь в сауне.

– Только не говори, что ты до сих пор паришься в этом вонючем чулане для садовых инструментов.

– Сантехника весьма улучшилась с тех пор, как ты у нас был в последний раз, – возражает Адриан. – Жаль, что тебе некогда и ты не можешь составить мне компанию.

– Исключено – у меня от сауны сыпь по всему телу.

– Какая жалость, – сокрушается Адриан. – Тебе бы это пошло на пользу. Выпарил бы яды Фанни Таррант из организма.

– Адриан считает, что сауна – панацея от всех бед, – поясняет Элинор. – А может, сварить тебе свежего кофе, Сэм?

– Нет, вот сок – было бы замечательно, если у тебя есть.

– Ладно, сейчас.

С этим словами Элинор уносит поднос на кухню.

Адриан кладет газету на стол.

– Я дочитал до конца.

– Понимаю твою осторожность – с ней нужно держать ухо востро, – говорит Сэм, – но, если твоя и ее статьи выйдут одновременно, это выбьет почву у нее из-под ног.

– Я не боюсь Фанни Таррант, – сухо замечает Адриан.

– Нет, пожалуй, лучше опередить– пусть твоя появится раньше, – продолжает Сэм, не прерывая хода своих мыслей. – "Сентинел" может тогда вообще не печатать ее статью о тебе. В любом случае…

– Сэм…

– В любом случае, продажи твоих анонсированных книг подскочат, что бы она ни написала.

– А я и без того неплохо продаюсь, – не сдается Адриан. – " Укрытие"…

– …включено в программу выпускного экзамена. Ты уже говорил. Но так ты не разбогатеешь, Адриан. Как и от новой антологии лучших текстов очередной занудливой фигни. Что тебе нужно, так это телесериал и одновременно издание "Укрытия" в бумажной обложке. Вот что я тебе скажу: отнесу-ка я его на Би-би-си в сценарный отдел.

– Там уже сто лет назад отвергли его.

– Да, но на этот раз в сценаристы я предложу себя.

– Ты мог это сделать давным-давно.

Сэм явно испытывает неловкость.

– Да, мог, наверное, но ты же знаешь, как это бывает. Я был так загружен…

– Сэм, не пытайся подкупить меня.

– Ничего подобного! Ничего подобного! – бурно протестует Сэм. – Я толкну "Укрытие" на Бибишку, как только вернусь из Штатов. И сделаю это, независимо от того, вырвешь ли ты жало у Фанни Таррант или нет. Честно. Единственное, о чем я прошу, – подумай об этом. – Сэм смотрит на часы. – Господи, мне пора… Просто подумай, ладно?

– Я уже подумал, – заявляет Адриан. – Я это сделаю.

Сэм остолбенело смотрит на него.

– Что?

– Я пытался вставить слово, но не мог прорваться. Я принял решение, пока сидел в сортире. Я это сделаю.

Элинор, в эту минуту появившаяся с подносом, на котором стоят кувшин с соком и стаканы, замирает на месте.

Сэм ошарашен заявлением Адриана.

– Здорово! – произносит он и с тревогой глядит на Элинор, которая пристально смотрит на Адриана.

– Сделаешь что? – спрашивает она Адриана, который мягко улыбается, но ничего не говорит.

– Я побежал, Элли, – говорит Сэм. – Прости, что морочил голову с соком. – Он поворачивается к Адриану: – Я позвоню Питеру Ривзу из "Кроникл", скажу ему, чтобы связался с тобой.

– Ладно, – соглашается Адриан.

– Сообщи мне, как идут дела. У тебя есть электронная почта?

– Нет, – признается Адриан. – Есть факс. Номер как у нашего телефона.

– Я сообщу тебе по факсу свои контактные номера, когда прибуду в Лос-Анджелес. – Не надо провожать, сам выйду. Ciao.

Сэм на прощанье машет им рукой и стремительно выбегает из комнаты.

Элинор по-прежнему не отрывает взгляда от Адриана и повторяет вопрос:

– Сделаешь что?

Не успевает он открыть рот, как Сэм снова возникает на пороге и врывается в холл.

– Главное, – внушает он Адриану, – найти ее слабое место, ахиллесову пяту, постыдную тайну.

– А может, у нее таковых не имеется? – возражает Адриан.

– У всех имеются.

Похоже, что это утверждение производит на Адриана и Элинор более сильное впечатление, чем ожидал Сэм. Воцаряется молчание, которое он вынужден прервать:

– Ну ладно… пока, – выдавливает он. – Элли, вазу я заберу на обратном пути.

– Сэм, задержись на минутку, – требует Элинор.

– Извини, надо бежать, – отвечает он и исчезает. Слышно, как хлопает дверь.

Элинор поворачивается к Адриану.

– Не хочешь ли ты сказать, что согласился на это дикое предложение? Ты же не собираешься давать интервью Фанни Таррант?

– Собираюсь, если она не пошутила.

– Ты что, рехнулся?

– Не думаю.

– Ты видел, во что она превратила Сэма. Тебе понравится, если она так же выпотрошит тебя?

– А мне все равно.

– Правда? Откуда такая уверенность?

– Потому что я больше не участвую в забеге. Вышел из игры.

– Какой такой игры?

– Я не борюсь за славу. Мне нечего терять. В отличие от Сэма, мне наплевать, что скажет обо мне Фанни Таррант.

– Вот как… Хорошо, тогда зачем тебе выигрывать забег для Сэма?

– Он обещал переделать "Укрытие" для Би-би-си.

– Ничего не получится, – отрезает Элинор.

– Знаю, – кивает Адриан.

– Зачем же ты согласился?

– Если статейку напечатают, я получу гонорар… В "Кроникл", полагаю, платят прилично. Ты сможешь купить себе новую муфельную печь – ту, что давно присмотрела.

Элинор не обращает внимания на его отговорки и продолжает настаивать:

– Зачем, Адриан?

Он какое-то время колеблется, потом отвечает:

– Ну, понимаешь, мне трудновато найти тему для следующей антологии.

– Нет, не понимаю.

– Вернее, тема есть. Только что в туалете мне пришла в голову мысль: пусть это будет антология лучших интервью в истории. От античных времен до наших дней. Начиная с Сократа и Иона из Эфеса {12}12
  Имеется в виду диалог Платона "Ион", где Сократ беседует с Ионом из Эфеса.


[Закрыть]и кончая Фанни Таррант и ее интервью с составителем.

Если это и переубедило Элинор, то лишь отчасти.

– Ты хочешь включить свое интервью с ней?

– Это был бы довольно свежий поворот, не находишь?

– А если она напишет такую же пакость, как о Сэме?

– Что ж, это лишь добавит книге веса. А я прослыву крепким малым, которого голыми руками не возьмешь.

– А если она не даст разрешения на публикацию?

– Тогда я вместо ее статейки включу свою, – не сдается Адриан. – В любом случае опыт общения с Фанни Таррант очень мне пригодится, когда я буду писать предисловие.

– Неужели я не сплю и слышу это на самом деле! После всего, через что мы прошли! – Она обводит взглядом комнату, словно хочет найти живую душу и воззвать о помощи, но тщетно. – А эта твоя "статейка" – с чего ты взял, что у тебя получится? Ты никогда не писал ничего подобного.

– Ну почему же. А скетчи о человеческих типах в старом "Жур…"?

– Адриан, то были студенческие шалости.

– Кстати сказать, удачные.

Элинор пристально смотрит на него.

– Я знаю, в чем дело.

– Ага, чую, в воздухе запахло психоанализом, – отшучивается Адриан. – Подготовлюсь-ка к сеансу и приму надлежащую позу. – Он укладывается в шезлонг.

Элинор не реагирует на его кривляние.

– Ты надеешься вернуть то золотое время, когда вы с Сэмом были друзьями – близкими, а не старинными, как теперь. Перед вами лежал мир.

– Продолжай, пожалуйста, – говорит Адриан, не отрывая глаз от потолка.

– …и вы были в равном положении. Нет, пожалуй, перевес был твоей стороне. Так считали почти все. Но сегодня Сэм – преуспевающий писатель, а ты… – Элинор осекается: ищет подходящее слово.

– Неудачник? – подсказывает Адриан.

– Я хотела сказать, чуть ли не пенсионер. Да каким словом ни назови, все равно тебе будет больно. Ты воображаешь, что окажешь Сэму услугу и вы опять сойдетесь?

– Оригинальная теория, – говорит Адриан и встает с шезлонга. – Должен признаться, что эта затея вызывает у меня холодок нетерпения – ничего подобного я уже давным-давно не испытывал. Сочинением романов я ведь не слишком упивался.

– Кому-кому, а мне можешь об этом не рассказывать, – говорит Элинор.

Адриан глядит на часы.

– Пойду-ка на свою пробежку, а то не успею попариться перед ленчем.

– Ты еще пожалеешь!

– Не пожалею. Даю слово.

Он целует ее в щеку и уходит. Элинор некоторое время с тревогой смотрит ему вслед, потом садится за стол, разворачивает "Сентинел ревью" и принимается читать с того места, на котором ее прервал Сэм.

2

В следующий понедельник часов в одиннадцать утра Адриан ожидает появления Фанни Таррант. Он дома один. Фотограф из "Сентинел" уже побывал тут, все перевернул, нащелкал бесчисленное количество кадров и отбыл, предоставив Адриану самому возвращать мебель на место. Пока все идет по плану, составленному на прошлой неделе. Адриан сообщил своему литагенту Джеффри, что Фанни Таррант интересовалась, не даст ли он интервью, тот позвонил ей и договорился о встрече. Заведующий отделом культуры в "Санди кроникл", Питер Ривз, с которым Сэм провел соответствующую работу, позвонил Адриану и сказал, что газета очень хочет получить памфлет "Интервьюер-пасквилянт". От Сэма прибыл факс с его лос-анджелесским адресом и контактным телефоном, заодно он интересовался, как идет дело, но Адриан не ответил. И объяснил Элинор, что хочет сначала посмотреть, как пройдет интервью с Таррант, прежде чем возьмет на себя какие-либо обязательства. Элинор заявила, что слышать обо всем этом не желает, и договорилась со своей племянницей Розмари, что день, на который намечено интервью, проведет у нее в Ист-Гринстеде. И перед назначенным часом так и сделала – уехала молчаливая, полная неодобрения. Не успело стихнуть пыхтенье проржавевшей выхлопной трубы ее удалявшегося "пежо", как послышался ровный шум мотора – подъехало такси Фанни. Адриан вытаскивает из музыкального центра диск с Генделем, который там тихо играл, и настраивает кассетную деку на запись: на одной из книжных полок притаился небольшой переносной микрофон.

Адриан отворяет дверь миловидной молодой женщине лет двадцати восьми или чуть больше, с коротко стриженными – явно у дорогого парикмахера – светлыми волосами, элегантной: в короткой юбке, строгом, сшитом на заказ жакете, с черным дипломатом в руках.

– Мисс Таррант? – спрашивает Адриан.

– Да, – она едва заметно улыбается, словно ее забавляет церемонность приветствия.

– Входите, пожалуйста.

Он ведет ее в обшую комнату.

– Это ваша жена выехала из ворот, как раз когда мое такси сворачивало к дому? – спрашивает она. О ее произношении можно сказать, что так говорят образованные провинциалы.

– Да. Отправилась в Ист-Гринстед проведать племянницу.

– Жаль. Я надеялась с ней познакомиться.

– Именно этого она и хотела избежать.

– Да? А почему?

– Она вас читает, – поясняет Адриан. – Присаживайтесь, пожалуйста. – Фанни выбирает шезлонг. Адриан устраивается в кресле. – Особо ей запомнилась статья про искусствоведа. Ну того, с двойной фамилией.

– Сэра Роберта Дигби-Сиссона?

– Да-да, его самого, – подтвердил Адриан. – Вы весьма немилосердно высказались по поводу ногтей леди Дигби-Сиссон.

– А что, ваша жена тоже грызет ногти? – спрашивает Фанни бесстрастно, как будто ею движет чисто академический интерес.

– Нет, просто она не любительница риска: ей не хочется предстать в вашей статье в столь же неприглядном виде.

– Надо понимать так, что она не одобряет идею этого интервью, – заключает Фанни.

– Да, не одобряет.

Фанни открывает дипломат, достает репортерский блокнот и маленький кассетный магнитофон.

– Вы не возражаете, если я буду записывать? – спрашивает она, показывая на магнитофон.

– Нисколько, если вы не возражаете против того, что я тоже буду записывать.

– Сколько угодно.

Она проверяет, на месте ли кассета, нажимает на кнопку "включение" и кладет магнитофон на кофейный столик, разделяющий собеседников.

– Вам надо включить свой магнитофон?

– Нет, я уже включил. – Адриан делает жест в сторону музыкального центра.

– А, понятно. Довольно далеко.

– Там очень чувствительный микрофон – для записи речи. Полагаю ваш не хуже.

– Чудо техники, – подтверждает она. – А зачем вам нужна запись?

– Чтобы не возникло разногласий, говорил ли я то-то и то-то или не говорил.

– Разумно, – соглашается Фанни. Открывает свой блокнот, достает ручку из дипломата и обводит взглядом комнату. – А у вас хорошо. Вы давно здесь живете?

– Раньше мы приезжали сюда только на уик-энды, – охотно объясняет Адриан, – но дом тогда был поменьше. А когда решили уехать из Лондона, купили смежный коттедж и снесли брандмауэрную стенку.

Фанни делает заметки, видимо, о меблировке и убранстве комнаты.

– Вы собираете керамику? – интересуется она. – Она тут повсюду.

– Моя жена керамист. Но она бросила лепить, когда мы переехали за город.

– Вы ведь довольно давно женаты, если не ошибаюсь? – спрашивает она, не отрываясь от блокнота.

– Пожалуй. По сегодняшним меркам.

– И у вас двое сыновей.

– Они уже взрослые, вылетели из гнезда. А вы замужем?

– Нет, – бросает Фанни.

– Но у вас есть… как это сегодня говорится?

– Бойфренд.

– Да-да, – подхватывает Адриан. – Как его зовут?

– Крайтон, – говорит Фанни.

– Так и пишется?

– К-р-а-й-т-о-н. – Фанни подымает голову от блокнота. – Почему вы спрашиваете?

– А чем занимается мистер Крайтон?

– Крайтон – это имя, а не фамилия, – бросает она.

– Вот как? Вы хотите сказать, что это крестное имя?

– Вряд ли он крещеный.

– Значит, язычник в некотором роде?

– Их сейчас полным-полно вокруг, знаете ли. А вы считаете себя христианином?

– Ну, я бываю в местной церкви на Рождество, на праздник урожая и так далее, – перечисляет Адриан. – Вношу деньги в общественный фонд на кровельные работы. Я верю в англиканскую церковь как в институцию. Что касается доктрин, не уверен. Не думаю, что викарий в самом деле… А вы?

– Меня воспитывали в католической вере, но в церкви уже сто лет не была.

– А почему?

Фанни вздыхает в ответ:

– Послушайте, так будет тянуться до бесконечности, если вы будете задавать вопросы мне.

Адриан мягко улыбается.

– У меня впереди целый день.

– Ладно, – говорит Фанни. – У меня тоже. Так как насчет миссис Ладлоу?

– Она не вернется до самого вечера.

– Ясно. Кстати, как все прошло с Фредди? – Адриан явно не понимает, о ком идет речь. – С фотографом?

– А, ну да. Наверное, как положено… забавная штука – фотосессия, правда?

– Забавная? Почему? – недоумевает Фанни.

– Ну, какие-то люди заявляются к вам, переворачивают все вверх дном… – тут Адриан замечает, что одна картина покосилась, встает и поправляет ее. – Расставляют повсюду свои лампы, штативы, экраны, цирковые обручи…

Фанни хмурится, не понимая.

– Цирковые обручи?

– Такие складные штуки, чтобы отражать свет… Затем требуют, чтобы вы изогнулись самым нелепым образом, и все это время болтают без умолку, словно парикмахер во время бритья, и просят сделать веселое лицо…

– Фредди просил вас сделать веселое лицо?

– Он – нет, но обычно все они просят, – вспоминает Адриан. – Вернее, обычно просили в ту пору, когда меня часто фотографировали на обложку.

Адриан снова усаживается в кресло.

– Фредди не вяжется к модели – на то он и первоклассный портретист.

– И все же если вспомнить о количестве потраченной им пленки, он довольно экстравагантен, не находите?

– Ничего, это только пленка, – сухо бросает Фанни.

– Несомненно. Однако к чему такая куча снимков одной и той же физиономии?

– Чтобы найти один, который больше всего говорит о том, кого вы снимаете. Выражение лица меняется неуловимо и очень быстро – вы не знаете, что получилось, пока не проявите пленку, – говорит она непререкаемым тоном, как человек, которому давно известен ответ на заданный вопрос. – Вот почему на фото вы узнаете о человеке больше, чем в жизни.

– А из интервью вы тоже узнаете о человеке больше, чем в жизни?

– Интервью и естьжизнь. Мои – во всяком случае.

– Да полно вам! – машет рукой Адриан.

– Я ничего не выдумываю. Для чего пользуюсь магнитофоном.

– Но ваш репортаж – это ведь не всесказанное? Вы оставляете за бортом менее интересное?

– Конечно, – подтверждает Фанни. – Иначе было бы слишком длинно. Да и тоскливо.

– Но вырезая части разговора: длинноты, повторы, затянувшиеся паузы, – вы его фальсифицируете.

– Пока никаких пауз не было.

– Будут, – твердо заявляет Адриан и не мигая выдерживает ее пристальный взгляд.

Полминуты проходят в молчании.

– Ладно, – произносит наконец Фанни, – не стану спорить. Интервью не точная копия действительности. А выборка. Интерпретация.

– Игра, – подхватывает Адриан.

– Игра?

– Игра для двоих, – поясняет Адриан. – Вопрос лишь в том, каковы правила и какова цена победы. И соответственно поражения. – Он мягко улыбается. – Хотите кофе? На плите стоит горячий.

– Спасибо.

– Вам какой?

– Черный, без сахара.

– Очень правильно, – одобрительно отзывается Адриан и уходит на кухню.

Фанни сидит не шевелясь, пока он не возвращается с двумя чашками на подносе.

– Для меня, – говорит она, словно разговор и не прерывался, – это не игра. Для меня это сделка. Бартер. Интервьюер получает текст. Интервьюируемый – известность.

– Но мне не нужна известность, – возражает Адриан.

– Тогда зачем вам интервью?

– А вам?

– Я первая спросила, – не уступает Фанни.

– Ну хорошо. Мне было любопытно.

– Любопытно – что?

– Любопытно узнать, зачем я вам понадобился. – Фанни отвечает на эту увертку иронической усмешкой. – Вы обычно берете интервью у знаменитостей. А я уже давно не знаменитость. Если вообще когда-либо был ею. Почему я?

– А мне тоже было любопытно узнать, – парирует Фанни, – почему вы больше не знаменитость. Почему перестали писать, почему выпали из литературного сообщества?

– У меня и сейчас выходят книги.

– Да, знаю. Антологии лучших текстов о… Их может составлять кто угодно.

– Ну, все же не кто угодно, – деликатно протестует он. – Нужно уметь читать. Знать, что на какой полке стоит.

– Ваш роман так много значил для меня когда-то, – вдруг вырывается у нее.

– В самом деле?

– Я прочла "Укрытие" в пятнадцать, – продолжает она. – Тогда меня впервые потрясла книга современного автора. Я и сейчас думаю, что это лучшее, что написано о подростках в послевоенной британской литературе.

– Спасибо. Большое спасибо. – Адриан явно польщен. – Знаете, "Укрытие" включили в программу выпускных школьных экзаменов.

– Господи, какая тоска!

– Почему же?

– Для меня главное в "Укрытии" было то, что это не библиотечная отсидка, не домашнее задание от сих до сих, не экзаменационная жвачка. А что-то совсем мое, тайное, опасное.

– Понимаю, – говорит он, чуть улыбаясь.

– А вы не можете это запретить?

– Вряд ли, – сомневается Адриан. – Да и потиражные мне не помешают.

– Нас в школе было несколько человек, – вспоминает Фанни, – что-то вроде тайного общества. Мы собирались вместе и читали "Укрытие" вслух, а потом спорили – конечно не о литературных достоинствах, а о том, кто нам больше нравится: Мэгги, Стив или Алекс, – и о том, что с ними будет потом, когда книга кончится. Это было как религия. "Укрытие" стало нашей библией.

Адриан поражен:

– Милостивый Боже, и сколько же это продолжалось?

– Целый семестр. Летний.

– Ну, а потом на каникулах вы читали другую книгу и у вас появилась новая религия?

– Нет, другой такой книги у нас больше не было, – сказала она. – Правду сказать, я привезла свой старый, зачитанный экземпляр, чтобы вы его подписали, если не возражаете.

– Какие же тут могут быть возражения!

Фанни достает из дипломата старый пингвиновский пожелтевший томик в видавшей виды обложке и передает его Адриану. Он пишет на форзаце: "Фанни Таррант с наилучшими пожеланиями. Адриан Ладлоу". Значит, вы учились в закрытой школе? – говорит он, еще не закончив писать.

– Как вы догадались?

– Вы сказали "библиотечная отсидка", – с этими словами он возвращает книгу Фанни, которая, взяв ее, скользит взглядом по надписи.

– Спасибо.

Она прячет книгу в дипломат.

– А я считал, что вы учились в средней школе в Базилдоне.

– Кто вам такое сказал?

– Сэм Шарп.

– Я все ждала, когда же всплывет это имя, – ехидничает Фанни. – С мистером Шарпом вот какая история: он не слушает, что ему говорят. На самом деле я сказала совсем другое: я жалею, что не училась в средней школе в Базилдоне.

– Почему же?

– Это бы лучше подготовило меня к профессии журналиста, чем монастырская школа для девочек в Гэмпшире, – объясняет она. – Так. Может, вернемся к вам? Почему вы перестали писать романы?

– Решил, что завершил свой труд. И мне больше нечего сказать.

– Прямо так?

– Прямо так.

– И вас это не расстроило?

– Одно время расстраивало. Затем я стал извлекать из этого удовольствие.

– Каким образом?

– Представьте, что у вас кончился бензин и машина застряла в пути, – растолковывает ей Адриан. – Сначала вам это действует на нервы, вы бегаете, дергаетесь, но через некоторое время начинаете радоваться тишине и спокойствию. Различаете звуки, которые прежде тонули в шуме мотора. Видите вещи, которые на ходу казались смазанными пятнами.

– А у вас когда-нибудь кончался так бензин на самом деле?

– Честно говоря, нет.

– Так я и думала.

– Это фигура речи.

– А вам не обидно, что ваши современники продолжают писать и печататься?

– Нисколько. Вокруг такая пропасть писателей, которым больше нечего сказать, а они всё не унимаются и тискают каждый год по книжке.

– Каких таких писателей вы имеете в виду?

– Тех же, что и вы.

Ее явно забавляет услышанное, но недоверчивое выражение не покидает ее лица.

– Не могу поверить, что вы сдались так легко.

Адриан набирает побольше воздуха в легкие:

– Вас удивляет, как я мог отказаться от всех этих долгих, одиноких часов, когда сидишь, уставясь в пустую страницу, грызешь кончик шариковой ручки и пытаешься из ничего создать нечто. Вдохнуть жизнь в существа, которых до этой минуты на свете не было, придумать им имена, родителей, образование, манеру одеваться, имущественный статус… Решить, голубые у них глаза или карие, прямые волосы или вьющиеся. Бог ты мой, что за скука! А затем изнурительная, каторжная, гранильная работа заталкивания всего этого в слова – да какие! Свежие, незатертые будто они достались вам оптом на распродаже… А затем нужно привести все это в движение – заставить героев действовать, завязывать отношения, совершать поступки, причем чтобы это было интересно, и правдоподобно, и неожиданно, и забавно, и трогательно в одно и то же время. – Нанизывая эпитеты, он один за другим загибает пальцы. – Да это все равно что играть в шахматы не на доске, а в воздушном пространстве, – продолжает он. – Форменный ужас. Выбы пожалели о таком?

– Я бы пожалела о конечном результате: о чувстве удовлетворения от того, что создала нечто долговременное. О воздействии, которое оказываю на людей.

– Но вы почти никогда не знаете, что это за воздействие. Писать романы – все равно что совать послания в бутылки и бросать их в морской прилив – неизвестно, где их выбросит на берег и как их поймут те, что откупорят. – Он добавляет: – Между прочим, с бутылками я именно таки делал.

– Ну а рецензии? – спрашивает Фанни.

– Вот именно, рецензии, – говорит он после некоторой заминки.

– Разве они не дают ощущения обратной связи?

– Они очень много говорят о рецензенте и совсем мало – о вашей книге, – признается он.

– Я начинала с того, что писала рецензии на новые фильмы для еженедельной кинопрограммы. Вряд ли я там самовыражалась, – возражает она.

– А что, эти ваши рецензии отличались такой же жестокостью, как интервью?

Фанни смеется пренебрежительно.

– Скажете тоже – жестокостью?

– Ваши конкуренты пишут, сэр Роберт Дигби-Сиссон счел вас жестокой – он рыдал, когда читал ваше интервью.

– Он плакал, когда давалинтервью, – поправляет она Адриана. – У этого взрослого дяди глаза всегда на мокром месте. Ему покажи палец, и он тут же заревет. Когда он не утирал слезы платком, он пытался хватать меня за коленки.

– В вашей статье это не упоминалось.

– Упоминалось, только вырезали. Адвокаты подняли шум: у меня, дескать, нет свидетелей. Эта штука, – она кивает на магнитофон, – не реагирует, когда вас глядят по коленке.

– Вы проявили жестокость и к моему другу Сэму Шарпу, – упорствует Адриан. – Он был страшно травмирован.