Текст книги "Горькая правда"

Автор книги: Дэвид Лодж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– А, по-моему, очаровательно. Словно бабочка только что порхнула к вам на плечо.

Элинор кривится и выключает запись. Она отходит на несколько шагов от музыкального центра, но тут же возвращается – за следующей порцией. На этот раз, прежде чем нажать "пуск", она отматывает назад побольше. Из микрофона доносятся слова Адриана:

Показалось, что одним ударом мы покончим с ревностью, собственничеством. Это были 6о-е, мы, знаете ли, воображали, что перекраиваем сексуальные отношения человечества. Поэтому на следующий вечер я испарился, а Элли отправилась в постель с Сэмом. Я с ним потом никогда об этом не говорил. А мы…

Элинор резким движением выключает магнитофон, оборвав запись на полуслове. Она быстро дышит. Она ошарашена. Потрясение тут же уступает место гневу. Примерно через минуту в дверях появляется переодетый Адриан. Брюки он заправил в носки.

– Отвезу на велосипеде канистру бензина, посмотрю, заведется ли машина, – говорит он. – Элинор стоит к нему спиной не отвечая. – Где ты ее оставила? С нашего конца деревни? – Элинор все так же молчит. Тогда он входит в комнату. – Элли? – нетерпеливо бросает он.

– Как ты мог! – восклицает она.

– Что именно?

Элинор круто поворачивается к нему.

– Так предать меня.

– Бога ради, Элли, это была лишь сауна, – протестует он. – Ничего больше.

– Я не об этой дерьмовой сауне. Я о другом. Как ты мог обсуждать меня, моюличную жизнь.

– Что ты имеешь в виду? – недоумевает он, но на лице его ясно читается: Откуда ты знаешь?

Элинор нажимает кнопку "пуск":

А мы снова стали добродетельной платонической троицей. Но конечно по-старому уже не получалось. Мы съели запретный плод или по крайней мере отъели от него изрядный кус. В конце концов Элли пришлось выбирать между нами.

– Дьявольщина! – вырывается у Адриана.

…В романе…

Адриан выключает музыкальный центр.

– Это было не для записи, – оправдывается он.

Элинор указывает на музыкальный центр.

– Но осталосьна магнитофоне!

– Я хочу сказать, что она выключила магнитофон на это время. А про свой я забыл.

– Мне плевать, что было включено, а что выключено. Ты рассказал совершенно чужому человеку очень личные вещи обо мне. Обо мне– без моего разрешения.

– Ну прости, Элли. Но…

– Черт знает что! Поверить не могу.

– Послушай, Элли. Я объясню, как это получилось. У меня нечаянно сорвалось с языка что-то о наших студенческих днях, о том, как Сэм и я познакомились с тобой, и она набросилась на это с быстротой…

– Бедненький! Взяли на испуг!

– Я решил, что лучше рассказать, как было на самом деле, но не для записи. Тогда она не сможет это использовать.

– А зачем ей нужно то, что нельзя использовать?

– Я спросил то же самое, – подхватывает Адриан, к которому понемногу возвращается самообладание. – Оказалось, что она вроде как моя поклонница, и даже…

– Какая прелесть! Книжку для автографа привезла?

– Вообще-то, привезла, – признается Адриан.

– Бога ради! Да ты не лучше Сэма! – вскипает Элинор. – Что он, что ты! Лесть для вас – словно грудь для младенца! Сосок в рот, и он туг же заводит глазки и сосет, сосет. – Адриан молча выслушивает обличение. – Что еще ты наговорил ей не для записи? – не отступает Элинор. – Сообщил, что я сделала аборт?

Адриан шокирован и встревожен. Он поглядывает на кухонную дверь и отвечает шепотом:

– Конечно, нет, ты что с ума сошла?

– Я – нет, а ты, похоже, – сошел, – отбривает Элинор. – А может, она сама пронюхала?

– Нет. Да и как она могла, – бормочет Адриан. – В любом случае, вся эта история обо мне, тебе и Сэме находится под грифом секретности. Она мне слово дала.

– И ты ей веришь?

– Да. Верю.

В кухонных дверях возникает Фанни, одетая и причесанная, как при своем первом появлении.

– А вот и вы! – говорит Адриан.

Элинор поворачивается к ней спиной: хочет взять себя в руки.

Адриан направляется к передней.

– Я отлучусь ненадолго, пойду заправить машину. Это у нашего конца деревни, Элли, верно?

– Да, – выдавливает из себя та не оборачиваясь.

– Если заведется, подброшу вас до станции, – обещает Адриан Фанни.

– Спасибо. Не беспокойтесь.

– Какое тут беспокойство! Сейчас буду назад, – говорит Адриан и. прежде чем Фанни успевает остановить его, исчезает.

– Не нужно, прошу вас, – бросает Фанни ему вслед, но он либо не слышит, либо делает вид, что не слышит. За ним захлопывается дверь.

Фанни со вздохом говорит Элинор:

– Дело в том, что я без разрешения воспользовалась вашим кухонным телефоном и заказала такси.

Элинор поворачивается к ней лицом:

– На какой поезд вам надо успеть?

– На ближайший.

Элинор смотрит на ручные часы.

– Вы только что пропустили один. Следующего ждать около часа. Разве что вы поедете на такси до самого Гэтуика.

– Так я и сделаю.

Повисает молчание.

– Неловко получилось, – говорит Фанни.

– Да.

– Надеюсь, вы не стали делать поспешных выводов…

– Какого рода?

– Это была сауна, и ничего больше. В этом не было ничего… сексуального.

– Для вас нет ничего сексуального в том, чтобы сидеть голышом в крохотной деревянной кабинке вместе с малознакомым мужчиной? – иронизирует Элинор.

– Я чувствовала себя совершенно спокойно. Никаких прикосновений или чего-либо подобного.

– По-моему, он касался вас в минуту моего появления.

– Я показывала ему татуировку, которая вытравлена у меня на плече.

– Понятно. Но татуировка – это вроде бы не то же самое, что офорт или гравюра?

– Послушайте, я приношу свои извинения. Сейчас я понимаю, что идти в сауну – это было не слишком разумно, но он, можно сказать, бросил мне вызов, а я не могу спасовать перед вызовом. – С этими словами Фанни подходит к кофейному столику и берет свой магнитофончик.

– Зачем вы приехали сюда?

– Взять интервью у вашего мужа.

– Да, но почему у него? Он больше не пользуется известностью.

– Вот именно. Я хотела узнать, почему он бросил писать.

– И что, узнали?

– Думаю, да. Он сказал, что у него за душой не осталось ничего такого, ради чего стоило бы напрягаться и придумывать истории.

– Вот оно что! Ну-ну!

– Мало кому из писателей хватает на это смирения.

Элинор издает что-то вроде хмыканья, смысл которого не оставляет сомнений. Фанни бросает на Элинор острый взгляд – в глазах ее вспыхивает любопытство.

– Вы так не думаете?

– Для этого я провела слишком много дней и ночей, пытаясь возродить его поникшую веру в себя.

Незаметно для Элинор Фанни включает свой магнитофончик, по-прежнему сжимая его в руке.

– Ну, – подхватывает она, стараясь удержать нить разговора, – Вирджиния Вулф говорит где-то, что самое ужасное в жизни писателей – это зависимость от похвал.

– И самое ужасное в жизни писательских жен, – выпаливает Элинор. – Если вы не выражаете восторга по поводу их нового творения, они куксятся, а если выражаете – считают, что вы преувеличиваете.

– Чего на самом деле не бывает, – говорит Фанни с улыбкой. – Другое дело – критики.

– У Адриана были потрясающие отзывы на первую книгу. Ничего хуже этого не могло с ним случиться.

– В каком смысле?

– Он все время ждал повторения – еще одного такого же каскада восторженных похвал. Конечно, ничего подобного больше не было. В дни выхода книги из печати атмосфера в доме становилась невыносимой. С раннего утра он в пижаме и халате усаживался на лестнице и ждал, когда в ящик бросят утреннюю газету. Едва я успевала открыть глаза, как он посылал меня в киоск за всеми остальными газетами.

– А почему не ходил сам?

– Потому что ему нравилось делать вид, что его не интересуют рецензии – это якобы меняони интересуют. Какое-то время я и в самом деле их читала и в самых общих чертах сообщала ему, какие они: скажем "Обзервер" – на четыре с плюсом, "Телеграф" – на пять с минусом и так далее. О тройках и двойках я вообще не упоминала. Но все было бесполезно – стоило мне отлучиться из дому, и он тут же выискивал все в картотеке, я сразу видела по кислой мине, с которой он слоняется по дому, что он прочел отрицательную рецензию.

– Наверное, с ним было трудно в ту пору.

–  Трудно! Это было выше человеческих сил! Немудрено, что мальчики удрали из дому, едва повзрослели… Между пыткой сочинительства и агонией выхода книги из печати выдавалось месяца три, когда он был практически нормален. Затем весь цикл повторялся снова.

– А почему ничего не получилось с романом "Из глубины"?

– Издатели были очень довольны, но какой-то болван вбил Адриану в голову, что ему дадут Букеровскую премию и какую-то еще. Ну, а когда книга вышла, сложилась обычная, пестрая картина: и хорошие рецензии, и не очень, а несколько и вовсе гнусных, написанных претендующими на остроумие молодыми самоучками, которые не упускают случая привлечь к себе внимание за чужой счет, – книгу не включили даже в шорт-лист Букера. У Адриана началась страшная депрессия, я изо всех сил пыталась скрыть это от его издателя, литагента, друзей и всего остального мира. Я просто не могла это больше терпеть.

– Пригрозили, что бросите его?

– Дошло и до этого. Но он и сам решил, что больше так не может. Сказал, что завязывает с беллетристикой. Мы продали лондонский дом, переехали сюда и зажили другой жизнью… В общем… решение было найдено, только вряд ли героическое.

– Не скрою, я разочарована… – признается Фанни.

– Почему?

– Ну, когда-то он был для меня чем-то вроде героя.

Элинор смущенно глядит на Фанни. В это время раздается звонок в дверь.

– Наверное, мой таксист.

Фанни выключает магнитофончик, и Элинор с тревогой замечает это.

– Вы не записывали меня, надеюсь?

– Записывала, – подтверждает Фанни, открывая свой дипломат.

– Я не давала на это разрешения.

– Какая разница?

– Вы не имели права.

– А вы не предупредили, что говорите не для записи.

– Да, но… – бормочет Элинор.

– Но что? Зачем вы выложили мне все это?

– Я была расстроена.

– Вы вызверились на мужа и сдали его мне.

Фанни прячет магнитофончик и защелкивает дипломат.

– Отдайте мне запись. Или сотрите мой кусок.

Фанни мотает головой.

– Извините, нет.

Снова звонит звонок.

– Мне пора, – говорит Фанни и направляется к прихожей.

Элинор делает движение, словно хочет задержать ее. Фанни останавливается и ждет, сжимая дипломат под мышкой. Элинор обращается к ней:

– Послушайте, наверное, я хотела, чтобы вы знали правду, но не хотела, чтобы вы ее печатали.

– Не хотела, чтобы я ее печатала? – насмешливо повторяет Фанни.

– Ну, пожалуйста.

– Вам известно, чем я зарабатываю на жизнь?

Женщины мгновение смотрят друг другу в глаза. Затем Элинор отчеканивает:

– Известно. Вы губите человеческие жизни. Бесстыдно льстите человеку, проникаете к нему в дом, завлекаете его и, усыпив бдительность, толкаете на неосторожные признания, потом глумитесь над его доверием, растаптываете самоуважение и лишаете душевного спокойствия. Вот чем вы зарабатываете на жизнь.

Снова звонят.

– До свиданья, – говорит Фанни и уходит.

Элинор слышит, как за Фанни закрывается дверь. Она садится за обеденный стол и смотрит прямо перед собой – в пустоту, а может статься, в будущее. Злость ее испарилась. По лицу видно, что она испытывает лишь сожаление и угрызения совести.

4

Полмесяца спустя Элинор сидит ранним утром на том же месте и почти в той же позе; на этот раз перед ней стоит кружка с остатками холодного чая, она еще в утреннем халате, накинутом поверх ночной рубашки. Рассвело, но небо затянуто тучами, и над полями стелется мокрый туман. Из окон коттеджа все выглядит черно-белым. Где-то вдалеке кричит петух. Элинор вся сжимается, заслышав звук приближающейся машины.

Автомобиль медленно вкатывает на дорожку, под шинами тихо похрустывает гравий. Мотор стихает, мягко хлопает дверца. Элинор бросается в холл и открывает задвижку. Распахивает дверь – на пороге стоит Сэм Шарп.

– Господи, ты! Вот уж кого не ждала!

– Ужасно рано, я знаю, но…

– Входи, – командует она; впрочем, звучит это не слишком приветливо.

Она ведет его в общую комнату.

– Я только что из Лос-Анджелеса, прилетел ночным рейсом. – На Сэме мятый льняной костюм с пятном на лацкане от чего-то съедобного, он небрит. – Я подумал, чем черт не шутит – вдруг повезет, и ты уже встала. И так оно и есть.

– Ты говорил, что уезжаешь на месячишко-другой, – напоминает Элинор.

– Планы изменились. Прежде всего, как ты? – с этими словами он наклоняется, чтобы поцеловать ее в щеку, но она уворачивается и снова садится за стол.

– Я не стану целоваться с тобой, Сэм.

Сэм растерян.

– Хм! – Он проводит тыльной стороной руки по подбородку: – Щетина? Запах изо рта, да?

– Я зла на тебя.

– Почему? Что я сделал?

– Впустил в нашу жизнь эту ядовитую гадину Фанни Таррант.

Сэм явно удивлен.

– Неужели она на самом деле взяла интервью у Адриана?

– Да.

– А почему он ничего мне не сообщил? Он написал свою статейку о ней?

– Нет, насколько мне известно. Зато она свою – написала.

– Покажи.

– Пока не имеется. Поэтому-то я и поднялась так нечеловечески рано. Жду, когда принесут воскресные газеты.

– С чего ты взяла, что это будет сегодня?

– Вычитала анонс в прошлом воскресном номере: "Фанни Таррант выслеживает Адриана Ладлоу в его укрытии".

– Звучит многообещающе, – радуется Сэм. – Должно быть, получилась славная штука.

– Не получилась.

– Откуда ты знаешь?

– Это долгая история. Попробую рассказать в двух словах. Садись.

– А можно сначала кофе?

– Нет, – отрезает Элинор.

– Так-таки нет?

– Да слушай же, черт тебя подери!

В голове у Сэма слабо брезжит: случилось что-то неладное.

– Хорошо, хорошо, – успокаивает он ее и покорно садится.

– Твой дурацкий план сработал до последней точки. Литагент Адриана… – она замолкает, уставившись на Сэма: – А где твоя накладка? – На черепе у того сияет большая плешь.

– Отправил в мусорное ведро, – признается Сэм застенчиво.

– Почему?

– Достала меня в Калифорнии. Все время слезала в бассейне… Ты не останавливайся, говори, говори.

И Элинор рассказывает, как Адриан не послушал ее и договорился об интервью через своего агента, как она, Элинор, решила уехать на это время из дома.

– Но вернулась я раньше, чем они ожидали, – Элинор замолкает, припоминая ту сцену.

– Только не говори, что застала их в постели!

– Ну, не так банально! Они как раз вышли из сауны.

– Из сауны? Ты хочешь сказать, что они там были нагишом?

– Так я поняла.

– Офигеть! – восклицает Сэм с удивлением, смешанным с завистью.

– Когда я переступила порог, они нежились в купальных халатах, причем ее халат был соблазнительно приспущен с плеча: она демонстрировала ему свою татуировку.

– А что там у нее вытатуировано?

– Какая тебе разница? – возмущается Элинор. – Бабочка.

– Порхает, как бабочка, жалит, как оса.

– Ну нет – как скорпион. Ей бы нужно вытатуировать на заду скорпионий хвост, – язвит Элинор. – Меня не слишком вдохновила эта буколическая сцена, хотя вряд ли имело место что-либо более серьезное…

– Ты чересчур доверчива.

– Ты же знаешь, он помешан на сауне, – рассуждает Элинор. – И всегда старается обратить других в свою веру. Я и впрямь не думаю, что он пытался ее соблазнить.

– Да, но может, пыталась она.

– Я об этом тоже подумала. Пока они одевались, я обнаружила, что Адриан записывал интервью на магнитофон. – И Элинор пересказывает Сэму, что именно Адриан поведал Фанни.

Сэм вскакивает.

– Дьявольщина! Он что, сбрендил?

– Он объяснил мне, что это было не для записи.

– Хм, не для записи! – повторяет Сэм, которого немного отпустило. – Но ты-то ей не веришь?

– Сама не знаю. Для меня не это главное: он вообщене имел права говорить с ней обо мне, тем более – о столь интимном.

– Конечно нет, но…

– Годами я натыкалась на подробности своей личной жизни в его романах. Ощущение, надо сказать, не из приятных, это… все равно, что увидеть в витрине секонд-хенда свои старые платья – вещи, которые, как я считала, давным-давно попали на помойку. Но тогда я по крайней мере могла сказать себе, что, кроме меня, никто этого не заметит, потому что он все переиначил и перемешал. Но это– дело другое…

– Я понимаю, почему ты сходишь с ума, Элли, – поддерживает ее Сэм. – Имеешь полное право. Но, ей-богу, это еще не повод, чтобы так переживать из-за сегодняшней газеты.

– Ты просто не знаешь, чтó там написано.

– Да если она и выложила ту старую историю, всем это по барабану. Ну, спала ты с двумя дружками, сначала с одним, потом с другим, тридцать лет назад. И что из того? Кого это колышет? Там же ничего нет о…? – тревожится Сэм.

– Нет, – говорит она.

– Слава тебе, Господи, хоть за это. – Ну, так и нечего волноваться.

– Я еще не договорила. Пока она ждала такси и Адриан пошел за нашей машиной…

– А машина куда делась?

– Ну, какая тебе разница, куда делась эта клятая машина?

– Прости, я по привычке, – конфузится Сэм, – я же сценарист.

– У меня на подъезде к деревне бензин кончился, и домой я пошла пешком, через поле. Адриан отправился с канистрой бензина к машине. Доволен?

– Ну да, ты застала их врасплох, в купальных халатах, потому что они не слышали, как подъехала машина. Здорово – классно увязано.

– Сэм, это не твой очередной сценарий, это моя жизнь.

– Моя тоже, судя по вышесказанному. Словом, ты осталась с…

– Ш-ш-ш, – Элинор предостерегающе подымает руку.

– Что такое?

Элинор спешит к окну.

– Нет, ничего. Мне показалось, что подъехал фургон Барнса.

– А кто такой Барнс?

– Он развозит газеты.

– В общем, ты осталась один на один с Фанни Таррант.

– Да. Я была возмущена, расстроена. А тут она говорит, что, как объяснил ей Адриан, он бросил писать романы, потому что ему больше нечего поведать человечеству. Она была в таком восторге от себя: ведь она сделала столь важное открытие – и так восхищалась Адрианом, что мне просто стало тошно. И я вывалила ей, как все обстояло на самом деле.

– И как же? – заинтересованно спрашивает Сэм.

– Он просто не мог вынести постоянных напоминаний о том, что все, что он ни напишет, не дотягивает до его первой книги.

– Ты имеешь в виду рецензии? Но он всегда говорил, что даже не заглядывает в них.

– Чистая ложь. Я просто покрывала его. Но дело было не только в рецензиях. Любой намек на неодобрение, подлинное или мнимое, повергал его в отчаяние. Когда "Из глубины" не включили в шорт-лист Букера, он, можно сказать, был на грани самоубийства.

– Надо же… И ты все это выложила Фанни Таррант?

– Да.

– Но предупредила, что говоришь не для записи?

– Нет.

Сэм закатывает глаза.

– Только этого не хватало!

– Я разозлилась. Была как в тумане. И не знала, что ее магнитофон работает на запись, пока она его не выключила. Когда вернулся Адриан, уже после ее ухода, я созналась ему в том, что натворила.

– И что он на это?

– Ничего. Ни одного слова.

– О Фанни Таррант?

– Вообще ни о чем. Он рта не открыл с того самого дня, разве что в присутствии посторонних. Тогда он принимается болтать, улыбаться, похохатывать, втягивает меня в разговор, словно ничего не случилось, но как только чужие уходят – будь то соседи, священник, уборщица, – он замолкает, только оставляет мне записочки.

Элинор роется в карманах, достает горсть сложенных, мятых бумажек и высыпает их на стол перед Сэмом. Он берет одну, разворачивает и читает: Завтра утром между половиной двенадцатого и часом дня мне нужна машина.Сэм подымает глаза на Элинор.

– Почему ты терпишь это безобразие?

– Наверное, потому, что чувствую себя виноватой. Я выдала его тайну.

– Но ты же нечаянно.

– Нет, не нечаянно, – с грустью признается Элинор. – Просто я потом пожалела о сказанном. Но было уже поздно.

– Все равно, он сам тебя спровоцировал. Довел тебя до этого… а сейчас он где?

– Наверное, спит еще. Он перебрался в гостевую комнату, ложится на час позже меня и поздно встает, чтобы не завтракать вместе. Мы и в самом деле с тех пор ни разу не садились за стол в одно и то же время.

Сэм задумывается на минуту. Потом говорит:

– Элли, поехали ко мне. Сейчас же. Оставь записочку ему. Это приведет его в чувство.

– Нет, Сэм, спасибо.

– Ты позволяешь ему обращаться с собой, как с преступницей. Это же дикость.

– Знаю, но…

– Одевайся, собирай вещи и поехали. Пока он не проснулся. Давай же. – Сэм вскакивает, словно для того, чтобы заразить ее собственной решимостью. – И больше никаких оков. Разве только ты сама не хочешь от них избавиться.

Элинор улыбается.

– Спасибо, Сэм, не могу.

– Но почему?

– Если я сейчас уйду, я больше не вернусь. Это будет конец.

– Ну, может, ваши отношения исчерпаны.

– Я не хочу развода, Сэм! – восклицает Элинор. – Все вокруг, все знакомые в разводе. Я знаю, как это действует на людей. И ты это знаешь. И не хочу проходить через это, тем более в моем возрасте. Нужно было решаться десять лет назад, если я вообще собиралась разводиться.

– Но если брак трещит по швам…

– Нет, с тех пор как мы сюда переехали, стало гораздо лучше, – возражает Элинор. – Адриан бывает очень мил, когда он в хорошем настроении.

– О-о, кто-кто, а я это знаю.

– А с тех пор, как он перестал писать романы, он почти всегда в хорошем настроении. – Она прибавляет: – Либо притворяется, что в хорошем – а в моем случае это одно и то же. – Попытка отшутиться дается ей с трудом – голос у нее садится.

– Почему ты вышла за него, Элли?

Она какое-то время колеблется, как человек, балансирующий на краю пропасти. Потом очертя голову бросается вперед.

– Потому что он был отцом ребенка.

– Ты о чем?

– Когда я делала аборт.

Сэм смотрит на нее во все глаза.

– Ты же сказала, что не знаешь, чей это ребенок – его или мой.

– Но я знала. Я предохранялась, когда была с тобой.

– А когда с Адрианом – нет?

Элинор кивает. Сэм простирает руки к небу.

– Бог мой! Почему ты не сказала тогда?

– Я думала, так будет лучше. Я думала, вы оба будете меня поддерживать, и, если ни он, ни ты не будете знать, кто отец, мы останемся вместе. Ну, как в расстрельной команде, когда неизвестно, у кого холостой патрон. – Подумав, она прибавляет: – А может, наоборот.

– Я… я… – Сэм лишается дара речи.

– Я была молоденькой, перепуганной девчонкой с кашей в голове. Я хотела только одного – чтобы беременности не было. Потом я очень мучилась. Однажды – ты тогда был в Америке на стипендии – я призналась Адриану, что отец – он. Он сначала оторопел, как ты сейчас. Но очень скоро попросил выйти за него.

– И после всего ты смогла родить?

– Да. Но иногда думала: а вдруг тогда была девочка? Мне бы хотелось иметь девочку.

– Из нее могла получиться Фанни Таррант, – ехидничает Сэм.

– Не шути на эту тему, Сэм!

– А как я должен реагировать? Могу и рассердиться, если ты это предпочитаешь.

– Не надо, пожалуйста.

– Черт возьми, Элли! Ты же оставила меня в дураках.

– Знаю. Это было нехорошо. Прости меня.

– И по твоей воле я так и остался в дураках.

– Я пыталась обмануть себя, Сэм, притворялась, что ничего этого не было.

– Я в жизни совершил немало ошибок, и нешуточных, – говорит он с чувством. – И отлично бы обошелся без половинной доли в этой истории.

– Ну прости, Сэм, – повторяет Элинор. – Она подходит к нему и касается его руки. – Скажи, что прощаешь меня.

– Ладно. Прощаю тебя.

Элинор целует его в щеку и опускается в шезлонг.

– Сколько еще времени ты собираешься мириться с тем, что Адриан выживает тебя из дому?

– Не слишком долго. Как бы ни была ужасна писанина Фанни Таррант, всё лучше, чем сидеть и ждать. У меня такое чувство, что, когда худшее будет позади, рассеются и злые чары. Адриан снова будет разговаривать со мной, и мы как-нибудь все уладим.

– А если нет?

– Тогда я с благодарностью приму твое приглашение и перееду к тебе в гостевую комнату, – говорит она с бледной улыбкой.

Сэм садится на диван.

– Когда обычно доставляют ваши утренние газеты?

– По-разному. Все зависит от того, привозит ли их сам Барнс в фургоне или отправляет к нам на велосипеде сына. Когда ты приехал, я думала, это фургон.

– Почему бы мне не смотаться сейчас в деревню и не купить "Сентинел"?

– Барнс так рано не открывает.

– Но где-нибудь что-нибудь будет открыто.

– В такую рань в воскресенье – нет. На много миль вокруг.

Какое-то время они сидят молча.

– Забавно, – прерывает молчание Элинор. – Это похоже на воскресные утра в Лондоне, когда мы ждали доставки газет после выхода книги. У меня это всегда вызывало какое-то противное тошнотворное чувство: мучительная неизвестность, и ты взываешь к небесам, чтобы отзывы были хорошие, хотя умом понимаешь, что это глупо, – отзывы напечатаны и ничего нельзя изменить. Тысячи людей их уже прочли. Я всегда ненавидела это состояние. В такие минуты я сочувствовала Адриану.

– Хочешь, чтобы я дождался газет? Или предпочитаешь остаться одна?

– Не уходи, – просит Элинор.

– Тогда можно мне кофе?

Элинор с улыбкой встает.

– Ну конечно.

– А мне нужно освежиться, как выражаются американцы.

– Воспользуйся туалетом за кухней. Иди за мной.

Элинор уводит Сэма. Через минуту-другую на лестнице появляется Адриан – на нем футболка и тренировочные штаны; спустившись, он пересекает холл и направляется прямиком к входной двери. Почти тотчас поворачивает назад, входит в общую комнату и обводит ее взглядом, словно кого-то ищет. Из кухни появляется Элинор, в руках у нее поднос со столовыми приборами. Увидев Адриана, она словно прирастает к полу.

– Если ты ищешь газеты, их еще не принесли.

Адриан и бровью не ведет. Он подходит к газетнице, стоящей рядом с камином, вытаскивает старое воскресное приложение, садится в кресло и делает вид, будто читает.

Элинор подходит к столу и разгружает поднос.

– Я готовлю кофе и тосты, – говорит она, – будешь есть?

Адриан не обращает на нее ни малейшего внимания.

– Приехал Сэм. – Адриан резко вскидывает голову и впивается в нее взглядом. – Он в туалете. – Адриан снова утыкается в газету. – Я все ему рассказала, так что ты с таким же успехом можешь прекратить свою глупую игру.

Адриан все так же игнорирует ее. Она со стуком переставляет посуду с подноса на стол и возвращается на кухню. Адриан перестает притворяться, будто поглощен чтением. Через несколько мгновений из кухни выходит Сэм.

– Адриан! Ты встал, – говорит он с несколько преувеличенной радостью.

Адриан смотрит на него холодно.

– Что ты тут делаешь?

– Сегодня прилетел из Лос-Анджелеса. Заглянул наудачу, чтобы прихватить свою керамику. – Он направляется к журнальному столику, на котором стоит его ваза и берет ее в руки.

– Ты вроде бы собирался уехать на месячишко.

– Планы поменялись, – отвечает Сэм, вертя вазу в руках. – Прелестный обжиг, – восхищается он.

– Ты хочешь сказать, что тебя попросили со студии?

– Нет, это я их попросил. Фигурально выражаясь.

Он ставит вазу на место.

– А в буквальном смысле?

– Самоустранился. Понял, что не желаю превратиться в голливудскую шлюху. Вот он я, сижу под большим пляжным зонтом рядом с собственным бассейном в Беверли-хиллз, в тысячный раз переделывая любовную сцену между двумя лесбиянками: Флоренс Найтингейл и молоденькой медсестрой…

– Флоренс Найтингейл была лесбиянкой? – удивляется Адриан

– По сценарию – да, – подтверждает Сэм. – В общем, сижу и вкалываю на своем лэптопе, и вдруг спрашиваю себя: а что это я тут делаю, зачем трачу свою драгоценную жизнь на эту фигню? Ну да, конечно, я очень даже неплохо заработаю, но кто может мне гарантировать, что это вообще будут снимать, а даже если и в самом делеснимать будут, воспользуются ли моим текстом или закажут другой, и вообще кому это все надо, если снимать будут через десять лет?

– Прямо-таки чудо на пути в Дамаск {16}16
  Имеется в виду обращение Савла Тарсянина (Деяния. 9:3-18).


[Закрыть], – не может удержаться Адриан.

– Точно, – не возражает Сэм. – Снова на свет народился. Как младенец.

– И снова лыс, как младенец.

Сэм не обращает внимания на шпильки Адриана.

– Я понял, что еще немного и я того и гляди стану машиной для штамповки сценариев.

Адриана эта фигура речи явно задевает за живое.

– Ты хочешь сказать, что чем больше сценариев, словно автомобилей с конвейера, выходит из твоего принтера, тем меньше ты даешь себе труд задуматься, а что ты, собственно, произвел на свет?

– Вот именно.

– Ну и ну, – на Адриана сказанное производит впечатление. – И что ты намерен предпринять по этому поводу?

– Устроить себе каникулы на годик-другой. Не соглашаться ни на какие сценарные предложения. Почитать настоящие книги, поразмышлять на досуге. Может, написать роман.

– Роман?

– Да, мне всегда хотелось попробовать себя в роли романиста.

– Это труднее, чем тебе кажется, – бросает Адриан. – Значит, ты не собираешься предлагать Би-би-си сценарий по "Укрытию"?

– М-м, в ближайшее время – нет, – признается Сэм. Он пребывает в некотором замешательстве. – Извини, дружище. Как я понимаю, заговор против Фанни Таррант провалился.

– Да.

– А Питер Ривз из "Кроникл" связывался с тобой?

– Да.

– Его что, не заинтересовало твое предложение?

– Отчего же, заинтересовало. Но самое компрометирующее, что я смог узнать о Фанни Таррант, это что она училась в монастырской, а не в государственной школе; что она сожительствует с молодым человеком по имени Крайтон; и что на плече у нее татуировка в виде бабочки с инициалами бывшего рок-музыканта. Согласись, для сокрушительного удара по репутации маловато взрывчатки.

– Зато, как я слышал, ты ей предоставил ее предостаточно.

– Не я. Элинор.

– Эй, брось, Адриан, будь честен. Это ведь тырассказал ей о нашей троице в университете.

– Но не для записи.

– А зачем вообще было рассказывать?

– Чтобы отделаться малой кровью. Она взяла след…

– Ну, а сауна зачем?

Адриан какое-то время хранит молчание.

– Сам не знаю, – наконец говорит он.

–  Сам не знаешь?

– Это было под влиянием минуты. Кажется, я подумал, что, если поражу ее чем-то совершенно неожиданным, она может проговориться.

– Ты что, серьезно отнесся к затее с двойным интервью? – не верит Сэм.

– Тебя это, кажется, удивляет?

– Ну, честно говоря, я потрясен тем, что ты пошел до конца. Почему же ты не сообщил мне? – Адриан молчит. – Ты не давал знать о себе, и я решил, что по некотором размышлении ты отказался. Жаль, что это не так.

– Жаль – тебе?

– Ну да, кашу ведь я заварил. Сознаю ответственность.

– Тогда, может, ты все и уладишь? Постарайся скупить все экземпляры сегодняшнего выпуска "Сентинел" и сожги их. Ходи от двери к двери по всей стране и выкупай доставленное на таких условиях, чтобы никто не в силах был отказаться. А тех подписчиков, кто уже отведал стряпни Фанни Таррант, пичкай лекарствами, отшибающими память. – Адриан смотрит на свои часы. – На твоем месте я бы поторопился. Времени в обрез.

– Хорошо, искупить причиненный ущерб не в моих силах, – говорит Сэм, – но не исключаю, что помогу тебе примириться с ним.

– Весьма сомневаюсь.

– Подготовься психологически. Твой худший враг – страх…

– А ты, между прочим, не прошел ли курс у психоаналитика, пока торчал в Калифорнии? – перебивает Сэма Адриан.

– Ну что такого ужасного может сказать о тебе Фанни Таррант? Что ты бросил писать, потому что не мог вынести критику?

– Предполагается, что ты сейчас вселяешь в меня бодрость?