Текст книги "В тропики за животными"

Автор книги: Дэвид Эттенборо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Глава 2. Роскошное плавание

В предыдущих совместных экспедициях нам с Чарльзом пришлось испытать немало всяческих неудобств. Нередко, чтобы отвлечься от мыслей о ломоте в ногах и пустоте в желудке, мы предавались мечтам об идеально организованной экспедиции, в которой роскошь полевых условий сочеталась бы со сказочными успехами в нашем непосредственном деле – съемках и отлове диких животных.

На Новой Гвинее мы прошагали не одну сотню утомительнейших миль, разыскивая неуловимых райских птиц. К концу этого путешествия Чарльз категорически заявил, что, по его мнению, идеальная экспедиция должна быть прежде всего обеспечена механическими средствами передвижения. Во время плавания на Комодо, когда все наше меню состояло из отварного риса, я оговорил в проекте воображаемого предприятия особый пункт о передвижной кладовой со всевозможными консервированными деликатесами. На Калимантане, сидя в какой-то обветшалой горе-хижине и пытаясь спасти свои пленки и кассеты от потоков дождя, мы единогласно решили, что без водонепроницаемого жилища нашей будущей идеальной экспедиции не обойтись. В менее кризисных, но столь же безрадостных ситуациях мы, стараясь вернуть себе душевное равновесие, обсуждали подробности нашего утопического проекта. Я не мог отказать себе в удовольствии иметь неиссякаемый запас шоколада, а Чарльз ратовал за право спать в чем-нибудь таком, что гарантировало бы защиту от муравьев, многоножек, ос, комаров и прочих кусающих и жалящих насекомых. Мы с таким вдохновением отдавались своей мечте, что в конце концов буквально сроднились с ней, никогда не позволяя себе, однако, всерьез надеяться на ее осуществление. Велико же было наше изумление, когда, не успев еще как следует осмотреться в Асунсьоне, мы получили от местного отделения британской мясопромышленной фирмы предложение, которое, казалось, превращало в реальность наши самые смелые фантазии.

Олицетворением этих грез стало девятиметровое дизельное судно, быстроходное и вместительное, носившее имя «Кассель». Оно обладало такой малой осадкой, что могло без труда доставить нас со всем снаряжением и припасами вверх по мелким извилистым речкам в глухие дебри страны. Мы оформили сделку, боясь поверить в реальность происходящего и не зная, как благодарить своих соотечественников.

«Кассель» покинул причалы Асунсьона и, рассекая коричневую воду, пошел вверх по широкой реке Парагвай, а мы стали обживать свой так неожиданно обретенный рай. Сначала мы разложили камеры и магнитофоны по полкам в просторных и абсолютно сухих стенных шкафах каюты, потом забили камбуз пакетами супов и овощных гарниров, коробками шоколада, банками джема, мяса и фруктов в количестве, с трудом поддающемся исчислению. Вернувшись в каюту, мы завесили иллюминаторы противомоскитной сеткой, а я устроил над своей койкой небольшую библиотечку. Когда все было разложено, повешено и прибрано, Чарльз включил приемник, поймал Асунсьон, и наш сказочный дом наполнился призывными звуками гитары.

В состоянии почти эйфории от всей этой неправдоподобной роскоши я вышел на корму полюбоваться лодкой, которую «Кассель» вел на буксире. Она была оснащена тридцатипятисильным подвесным мотором, и мы почтительно нарекли ее катером. Мы уже представляли себе, как будем отправляться на нем за животными, а потом возвращаться на корабль, чтобы вкусно есть и сладко спать.

Теперь можно было забраться на койку и полностью расслабиться. Окруженные небывалым комфортом, мы плыли по направлению к величайшему на планете дождевому тропическому лесу, занимающему огромное пространство – от северо-восточной части Парагвая до бассейна Амазонки и Ориноко. Экспедиция начиналась хорошо. Даже слишком хорошо, и это вызывало у нас в душе смутную тревогу. И действительно, десять дней спустя судьба послала нам такие испытания, каким мы не подвергались ни в одной из предыдущих экспедиций.

Кроме нас на борту находились еще три человека. Нашим проводником и переводчиком был здоровенный темноволосый парагваец, бегло говоривший на испанском, английском и гуарани и, кроме того, знавший пару индейских языков. Звали его Сэнди Вуд. За свою жизнь он перепробовал немало занятий: рубил лес в верховьях той реки, к которой мы направлялись, был охотником и пастухом, а в настоящее время подрабатывал в качестве агента Асунсьонского бюро путешествий. Он не только имел солидный лингвистический багаж и хорошо знал лес, но и обладал уравновешенным характером – словом, во всех отношениях был для нас сущей находкой.

Нам не сразу удалось разобраться в сложной иерархии отношений двух членов команды «Касселя». Стройный и жизнерадостный Гонсалес был повыше ростом и носил морскую фуражку. Когда-то ее, очевидно, украшал золотой позумент, болтавшийся теперь жалкими лохмотьями по обе стороны от растрескавшегося козырька. Гонсалес доверительно сообщил нам, что фуражка – неотъемлемая принадлежность формы капитана и что он, ее обладатель, не только прекрасно разбирается во всех тонкостях навигационного искусства, но и не имеет себе равных в умении обращаться с двигателем. К тому же он способен одновременно управлять и судном, и машиной. Гонсалес признался также, что характер у него покладистый и непритязательный, а потому он великодушно уступил своему компаньону честь называться капитаном, хотя, по правде говоря (тут наш новый приятель не скупился на эпитеты), от капитана у того только и есть что звание.

Обладатель капитанского звания был приземист и тучен. Он неизменно носил темные очки и огромную соломенную шляпу, похожую на колокол. Очки капитан не снимал даже по вечерам, и мы подозревали, что он не расстается с ними и в койке. Уголки его сжатых губ были всегда опущены, и полумесяц рта выражал непреходящий пессимизм. На загорелых щеках выделялись бледно-розовые пятна – следы какого-то кожного заболевания. Свободное время, которое, по-видимому, имелось у него в избытке, капитан проводил за обработкой своих пятен специальной мазью. Любое слово, замечание или вопрос вызывало у него неизменную реакцию: зловещее цыканье зубом.

До места, где мы собирались остановиться и поработать, надо было идти миль семьдесят пять вверх по реке Парагвай, а потом подниматься по одному из ее левых притоков – Жежуи-Гуасу. Мы надеялись за неделю добраться до самых верховьев этой реки, где жили только индейцы да несколько лесорубов.

Первые несколько дней мы часами лежали на палубе и смотрели, как «Кассель» вспарывает коричневую гладь реки или разрезает носом заросли водяного гиацинта-камелота. Это плавучее растение имеет соцветия нежных розовато-лиловых тонов и изящные широкие листья с объемистыми воздушными камерами у основания. Там, где скопления гиацинтов были особенно плотными, судну приходилось маневрировать, чтобы винт не запутался в массе переплетенных корней. Иногда на плавучих гиацинтовых островах дрейфовали птицы, чаще   всего – цапли,   в  том   числе   и   белые.   Особое удовольствие доставляло нам наблюдение за яканами. Эти прелестные кулики с каштановым оперением грациозно вышагивали по широким округлым листьям камелота, легко опираясь на них своими длинными пальцами и высматривая рыбешек, укрывшихся в водяных зарослях. При нашем приближении яканы взлетали, и тогда были видны их желтые подкрылья. Они кружили над нами, болтая длинными ногами, а затем опять опускались на свои гиацинтовые островки, колыхавшиеся на дорожке за кормой.

Сэнди сидел на юте, потягивая мате, парагвайский чай. Гонсалес, расположившись на корточках у своего двигателя, вдохновенно бренчал на гитаре и громко распевал для собственного удовольствия, так как за шумом мотора никто не мог его слышать. Капитан был в рулевой рубке. Взгромоздившись на высокий стул, он одной рукой управлял судном, а другой смазывал свои пятна. Жара стояла адская. Пытаясь хоть немного охладиться, мы с Чарльзом спустились к себе и легли на койки. Но здесь оказалось еще жарче: пот лил с нас так, что простыни скоро стали мокрыми.

Неожиданно мотор заглох. Наступившую было непривычную тишину тут же нарушили пронзительные голоса Гонсалеса и капитана: члены команды явно о чем-то спорили. Выбравшись на палубу, мы увидели, как две диванные подушки и сиденье не спеша удалялись за кормой. Катер исчез. Сэнди бесстрастно пояснил, что капитан только что заложил перед очередной камелотовой клумбой такой крутой вираж, что катер перевернулся. Гонсалес, перегнувшись через борт, безуспешно дергал буксирный канат, вертикально уходивший в мутную воду. Капитан с оскорбленным видом восседал на своем троне и заливисто цыкал зубом.

Полемика капитана с Гонсалесом обнаружила еще одну немаловажную деталь: ни тот, ни другой не умел плавать. Пока члены команды бросали друг другу выразительные упреки, мы с Чарльзом сбросили одежду и спустились за борт. Место оказалось неглубоким, но все же потребовалось без малого два часа, чтобы поднять катер, привести его в порядок, разыскать три бачка с горючим и сумку с инструментами. Тем временем река без помех уносила сиденье и подушки обратно к Асунсьону, и попытки (правда, не очень настойчивые) догнать их успеха не имели. В итоге катер лишился немалой доли комфорта, а у нас с Чарльзом зародились сомнения в навигационном мастерстве капитана.

Следующие три дня прошли без приключений. Мы доплыли до устья Жежуи и стали подниматься вверх по этой реке, задержавшись на часок в деревне Пуэрто-И, последней на нашем пути. Капитан, и без того неизменно пребывавший в мрачном настроении, теперь и вовсе впал в депрессию. Он впервые шел по этой неспокойной реке, и его, по-видимому, одолевали нехорошие предчувствия. На следующее утро, когда впереди показался крутой поворот, из-за которого стремительно выбегал пенящийся поток, капитан застопорил мотор с видом человека, принявшего окончательное решение. Он дал понять, что и так уже не раз рисковал, демонстрируя чудеса судовождения, но что теперь продолжать путь – чистейшее безумие. После долгих уговоров капитан согласился обследовать на катере грозную излучину. Когда он вернулся, по выражению его лица нам стало ясно, что ближайшее знакомство с препятствием только подтвердило его худшие опасения.

В последовавших затем дебатах наш переводчик Сэнди проявил себя искусным дипломатом. Он решил доводить до сведения обеих сторон только те фрагменты дискуссии, которые имели непосредственное отношение к делу. Сэнди держал нить переговоров в своих руках и тактично опускал как специфические диалектизмы, перемежавшие, как я подозревал, бурную речь капитана, так и отнюдь не парламентские выражения, которые мы, за это я мог поручиться, не скупясь, посылали в ответ. По нашему мнению, поворот был действительно каверзным, но никак не роковым. Отступить и вернуться в Асунсьон, потратив впустую целую неделю, было немыслимо, а остаться здесь означало бы проститься с мечтой о поимке необыкновенных животных. Но капитан непоколебимо стоял на своем. Он мелодраматическим тоном заявил, что не желает умирать сам и не думает, чтобы этого хотелось нам, но такой аргумент, разумеется, вызвал лишь наше презрение. В разгар спора какой-то захудалый баркасик с захлебывающимся мотором протащился мимо нас и как ни в чем не бывало скрылся за поворотом.

Увидев это, мы пришли в бешенство. Мы просто задыхались от бессильной ярости, не имея возможности самим, без посредничества Сэнди, выразить капитану всю степень  нашего  возмущения.  Все тормоза  были спущены. С Чарльзом что-то стряслось. Он вдруг выразился по-испански, впервые установив, таким образом, непосредственный и недвусмысленный контакт с капитаном. Примерно за час до описываемых событий капитан тщетно бился над парафиновой печкой. Ее упорное нежелание работать он объяснял тем, что печка изготовлена не в Европе, а в Аргентине, и презрительно называл ее продуктом аргентинской индустрии. Теперь Чарльз, исступленно указывая в сторону капитана и вложив в интонацию весь свой сарказм, заявил: «Капитан – аргентинская индустрия!» Достигнув таких высот лингвистической находчивости, он испытал столь явное удовлетворение, что мы все не смогли удержаться от смеха. Сэнди счел момент подходящим и благоразумно удалился подкрепиться очередной порцией мате. Без него спор волей-неволей сошел на нет.

Мы с Чарльзом последовали за Сэнди, чтобы обсудить ситуацию и найти какой-нибудь выход. Капитан вряд ли уступит, но можно попытаться воспользоваться попутным транспортом. Ведь прошла же только что одна посудина, значит, не исключено, что пройдет и другая. Утешившись этой последней остававшейся нам надеждой, мы отужинали и отправились спать.

В полночь нас разбудил звук проходящего судна. Выскочив на палубу, мы стали кричать что было мочи, и оно подошло к нам. По счастью, Сэнди знал его капитана, маленького смуглого человека по имени Кейо. Минут десять они беседовали, светя фонариками то на катерок Кейо, то на «Кассель», то на лица друг друга. Мы с Чарльзом терпеливо ожидали, держась в стороне от освещенной арены переговоров.

Наконец Сэнди повернулся к нам и сообщил, что Кейо направляется к небольшой лесозаготовительной станции в верховьях Куругуати, притока Жежуи, то есть именно туда, куда мы мечтали попасть. Но Кейо уже вез трех пассажиров – лесорубов с их багажом,– и для нас места не было. Он соглашался взять только самое необходимое из нашего снаряжения и минимальный запас продуктов. Сами же мы могли бы пойти на нашем катере.

–   А как мы вернемся? – промямлил я и тут же устыдился своего малодушия.

–   Ну, точно этого никто не скажет,– беспечно ответил Сэнди.– Если вода там высокая, Кейо может и задержаться на несколько дней. Если нет, он вернется сразу же, и тогда вы можете застрять там недельки на три, а то и дольше.

Раздумывать было некогда – Кейо торопился. Будь что будет, решили мы, скрепили сделку авансом и быстро перегрузили свои вещи на его судно.

Спустя полчаса Кейо отбыл, увозя наши камеры и магнитофоны стоимостью в несколько тысяч фунтов. Мы наблюдали за удалявшимся желтым кормовым огнем, пока он не исчез во мраке, а затем вернулись на свои койки, уверяя друг друга, что не испытываем ни малейшего беспокойства относительно нового поворота событий. Ну и застрянем на недельку-другую, так это и неплохо, разве нет? Каждый из нас, казалось, хотел почувствовать в другом больше уверенности.

На следующее утро мы с несколько натянутой любезностью распрощались с капитаном и Гонсалесом, отвязали катер и затарахтели вверх по реке вслед за своим снаряжением. Капитан, как оказалось, не без причины опасался злополучного поворота. Бешеная водяная карусель подхватила катер, весь его корпус затрясся от мощных ударов противоборствующих струй, и нам пришлось судорожно вцепиться в борта. Я не успел даже бросить прощальный взгляд на «Кассель» – он скрылся из виду, прежде чем мы смогли дать себе передышку. Мне стало тоскливо и захотелось хоть на минуту вернуться на судно, где осталась наша водо– и гнусонепроницаемая каюта, изобилие пищи, наша библиотечка, радио, уютные койки. Катер несся вверх по реке. Мрачный безмолвный лес, подступавший к берегам, казалось, таил угрозу, впереди громоздились зловещие грозовые тучи. С тоской озираясь вокруг, я чувствовал себя обездоленным и беззащитным.

Вскоре мы догнали Кейо, хотя он с ночи шел без остановки. Его катер упорно пробивался вперед, но, загруженный по самый планшир, он делал от силы три узла в час против наших восемнадцати. Благоразумнее всего было бы пристроиться за ним на буксире и держаться ближе к пище, постели и своим камерам, но это еще больше замедлило бы его ход. Поэтому, презрев осторожность, не сулящую нам никаких дополнительных удобств, мы забрали у Кейо свои гамаки, суточный запас провизии, а также камеру на случай возможных съемок и продолжили самостоятельную бодрящую скачку по волнам.

Река стала более извилистой. Скорость благотворно сказалась на нашем настроении, и, лихо проходя поворот за поворотом, мы с удовольствием наблюдали, как волны веером разбегаются за кормой и теряются в прибрежных зарослях.

Чем выше забирались мы по реке, тем величественнее становился лес вокруг нас. Мы неслись теперь меж высоких стен, за которыми возвышалась цитадель настоящих лесных гигантов. Именно за ними устремлялся человек в эти необжитые края. Шум мотора распугивал птиц. То тут, то там мелькали туканы с гротескными клювами, ярко-красные ара, всегда державшиеся парами, стайки синелобых амазонов. Чаще других птиц мы видели черных с алым надхвостьем тоди-тиранов, которые с пронзительными криками вились у своих булавовидных гнезд, свисавших над водой.

Немного погодя птицы перестали попадаться, и лес опять стал казаться сумрачным и недоброжелательным. Брызги за кормой сверкали в лучах солнца всеми цветами радуги, мы проносились вдоль прибрежных зарослей совсем близко от глухой зеленой стены, и казалось, будто невидимая граница разделяет два мира: яркий радостный – реки и темный мрачный – леса. Такое же чувство возникает, когда из теплой светлой комнаты смотришь сквозь хрупкое стекло наружу, где царит сырой холодный сумрак. Я знал, что, если мотор вдруг откажет, если мы налетим на затопленный ствол и получим пробоину, если грозные тучи на горизонте разразятся бурей, нам не избежать серьезных, по-настоящему опасных испытаний, и я не переставал мысленно возвращаться к нашей каюте на «Касселе», где мы могли бы сейчас безмятежно наслаждаться комфортом.

На закате мы подошли к устью Куругуати и решили дождаться здесь Кейо. На мысу, очищенном от кустарника, стояла убогая хижина, которой иногда пользовались лесорубы. Повсюду валялись обрывки ржавой проволоки и пустые канистры из-под горючего, земля вокруг была обезображена пятнами масла и бензина. У хижины слонялся сопливый мальчишка-индеец, угрюмо наблюдавший за нашими попытками приспособить ржавые канистры под опоры для гамаков.

Ночью послышалось ровное пыхтение катера Кейо. Не останавливаясь, он свернул на Куругуати, и мы крикнули, что догоним его утром.

На рассвете мы быстро собрались и поплыли дальше. За штурвал сел Сэнди. Он вел лодку на сумасшедшей скорости, и мне это не нравилось. Надвинув шляпу до бровей, он с невозмутимым видом вертел штурвал и так резко бросал лодку на поворотах, что она едва не зачерпывала воду. Я полулежал на корме, закрыв глаза, и сердце у меня ныло от предчувствий.

Внезапно я услышал предупредительный крик Сэнди. В тот же миг страшно затрещали ветки, что-то отвратительно заскрипело, и от резкого толчка я упал на дно лодки. Мы остановились. Нос лодки уткнулся в берег, а сама она угрожающе раскачивалась на поднятой волне. Лопнул рулевой привод, когда Сэнди, желая на полном ходу вписаться в особенно крутой поворот, слишком резко крутанул штурвал.

Из-за тесноты починкой мог заняться только один человек, и им оказался я. Без пассатижей срастить размочаленные концы провода было невозможно, оставалось только связать их узлом. Я работал быстро, ибо занятие это доставляло мне мало удовольствия. Чтобы прикрепить провод к колонке управления, мне пришлось лечь и уйти головой в крытый форпик лодки. Снаружи было отнюдь не прохладно, а здесь и вовсе как в пекле, и пот лил с меня потоками. Жилки провода кололи и резали руки, я весь измазался бензином и маслом. Вдобавок ко всему на нас накинулись полчища злобных голодных комаров. Задыхаясь в смрадном форпике, с израненными руками и распухшим от укусов лицом, я не переставал думать о Кейо, который с каждым мгновением уходил от нас все дальше и дальше, увозя и наш паек, и нашу технику. Мы попали именно в такую переделку, какой я больше всего страшился.

Только через час мы снова двинулись в путь, но теперь уже нам было не до лихачества. Хотя моя кустарная работа дала на удивление хороший результат, опасность повторного обрыва все же оставалась. Через некоторое время мы нагнали Кейо и снова обошли его. Я вздохнул с облегчением. Теперь, если с нашим приводом что-нибудь и случится, мучиться не придется – нужно будет только дождаться Кейо.

В полдень гнетущая предгрозовая атмосфера последних дней разрядилась оглушительными ударами грома, и тяжелые капли дождя побежали рябью по поверхности реки. Атмосферные явления, по-видимому, повлияли на мотор: он заглох. Мы отчаянно дергали шнур стартера, и двигатель, наконец, завелся в тот момент, когда ненастье разразилось в полную силу.

Следующие часы я до сих пор вспоминаю с содроганием. Дождь лил стеной. Мотор глох все чаще, но мы не решались заглянуть внутрь, опасаясь, что он может замолкнуть навсегда, если вода попадет на свечи. Стало ужасно холодно. Сэнди упрямо вел лодку вперед, я сидел рядом с ним, не сводя глаз с узла на приводе, а Чарльз лежал на корме, укрывшись дырявым брезентом, и был готов схватиться за стартер, как только мотор в очередной раз заглохнет. В начале нашего путешествия Чарльз решил отпускать бороду и, кроме того, обзавелся бейсбольной кепи с длинным козырьком, хотя ни Сэнди, ни я не считали, что она ему идет. Теперь при каждой нашей вынужденной остановке эта бородатая личность в кепи и с сигаретой в длинном мундштуке высовывала из-под брезента лицо, по которому струилась вода, и выразительно ругалась, выбирая, однако, выражения с большой осмотрительностью.

А дождь все лил и лил под вспышки молний и раскаты грома, но видимость улучшилась. Сэнди уверял, что теперь совсем близко до той хижины, которую мы наметили последней точкой нашего маршрута, и каждый раз, когда мы проходили очередной поворот, я с надеждой вглядывался в берег. Мотор барахлил без конца, и привод управления пришлось чинить еще два раза. День был на исходе, когда, выйдя на обширный плес, мы увидели впереди крошечный желтый огонек. В полной темноте мы пристали к крутому берегу и побежали наверх по узкой тропинке, превратившейся в настоящий водопад.

Свет шел от большого костра, разложенного на земляном полу в центре маленькой прямоугольной хижины без дверей. Вокруг огня сидели четверо: молодая женщина в брюках и блузке с длинными рукавами, черноволосый мужчина лет тридцати и двое индейских юношей с овальными лоснящимися лицами и миндалевидными глазами. Шум проливного дождя и завывание ветра заглушали все остальные звуки, и наше появление на пороге хижины было для ее обитателей полной неожиданностью.

Мужчина вскочил и приветствовал нас по-испански, но подробные объяснения пришлось отложить: первым  делом надо было спасать наши вещи, и вместе с хозяином мы побежали обратно к лодке.

Уложив вещи под навес, мы, наконец, и сами оказались под крышей. После горячего супа хозяин повел нас в кладовую, где мы могли провести ночь. Здесь все было заставлено бочками, пухлыми мешками, блестящими от масла топорами и разными ржавыми железками. Отовсюду свисала паутина. Огромные коричневые тараканы покрывали грязные стены глянцевым шевелящимся ковром, а наверху, меж балок, порхали летучие мыши. В помещении стояло зловоние от тухлой солонины, но зато было сухо. Исполненные благодарности, мы развесили гамаки и через несколько минут заснули под неумолчные раскаты грома.