Текст книги "Девственная земля"

Автор книги: Дервла Мэрфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

К сожалению, я не могла объяснить этим людям, что если бы двадцать тибетцев напали на одного непальского мальчика, я бы с такой же яростью обрушилась на тибетцев; так что ирландско-непальским отношениям инцидент этот мог немало повредить. Он был пагубен для репутации и других европейцев, проживающих в долине. Природа базарных сплетен такова, что, когда час спустя я покидала Покхару, мне рассказали, что какая-то медсестра из больницы «Сияние» только что избила (почти до полусмерти!) беззащитного мальчика, который просил у нее денег. Мне и в голову не пришло, что толпа могла принять меня за миссионера.

Вчера я перебралась в другую комнату, что отняло у меня в общей сложности минут пятнадцать. Переезд должен был состояться четыре дня назад, но наступила пора посадки риса, и за последнюю неделю Кришна ни разу не открыл свой магазин. Он появился лишь вчера утром, да и то на минутку, чтобы передать мне ключ.

У моей новой комнаты много преимуществ: красный глиняный пол, заново обмазанный матерью Кришны после отъезда Тхуптена; крохотное окно в задней стене, которое можно открыть. Правда, в потолке восемь дыр вместо четырех, однако с этим можно смириться, так как два открытых окна снижают температуру, а спать на гладком полу значительно удобнее, чем на неровных досках. К сожалению, глиняная обмазка на фут поднимает уровень пола, так что голова моя теперь, когда я стою, почти касается потолка. Сегодня я замазала дырки свечным салом, и пока эта уловка оправдывает себя.

Среди предметов первой необходимости одежда – единственное, что можно приобрести здесь по разумной цене. Недавно я купила семь ярдов коричневой хлопчатобумажной ткани за девять шиллингов и четыре пенса, а мой сосед-портной за пять шиллингов сшил мне шорты и две рубашки, так что за четырнадцать шиллингов и четыре пенса я обзавелась тремя новыми предметами туалета. Кэй уверяет, что в шортах и рубашке одного и того же тускло-коричневого цвета я похожа на заключенного. Ну и что, ведь никто здесь на это не обращает внимания!

Глава 7
ПЕСТРЫЕ КАРТИНКИ

21 августа. Покхара.

Последние три недели я сильно болела. Мне хотелось вылететь в Катманду 7 августа, но с 6 августа Покхара на десять дней оказалась в полной изоляции. Может быть, это и к лучшему, потому что как раз тогда я стала жертвой чудовищного расстройства желудка.

Если бы знать, что в течение десяти дней самолета не будет, такая изоляция была бы весьма приятной. Но когда нужно лететь как можно скорее, а тут приходится ждать самолета и непрерывно поглядывать на небо, откуда он в любую минуту может появиться, то затянувшаяся неопределенность становится совершенно невыносимой. И все же, живя рядом со взлетной полосой, я была в более выгодном положении по сравнению с теми потенциальными пассажирами, которые влачили бесцельное существование в сырой «Аннапурне», где в условиях сезонной нехватки продовольствия не помогала даже изобретательность Кесанга.

К 8 августа уже девять иностранцев ожидали самолета, чтобы вылететь в Катманду. Алан Маквильям выходил из себя – ему необходимо было попасть в Дели для неотложной консультации. В углу безутешно томился Питер Джонсон, отсчитывая впустую потраченные дни своего двухнедельного отпуска, который он (после восемнадцати месяцев работы в отдаленной горной деревне в составе «Корпуса мира») намеревался весело провести в Калькутте. Здесь же был индийский инженер, страдавший диабетом. Он лежал на чарпаи [52]52
  Чарпаи – кровать на низких ножках с веревочной сеткой.


[Закрыть]и без конца повторял, что его запасов инсулина надолго не хватит. Американка, меряя шагами веранду, уверяла, что такая скудная диета истощает ее энергию, но двигалась она при этом довольно бодро. Нервы у немецкой четы агрономов (они занимались составлением почвенной карты долины) также были взвинчены до предела. Супруги путешествовали вместе со своими капризными детьми. Они упорно приписывали отсутствие самолетов нерасторопности непальцев. На десятый день атмосфера в «Аннапурне» настолько накалилась, что все избегали смотреть друг другу в глаза. Только тибетец мог в этой обстановке сохранять спокойствие, что Кесанг и делал.

Затопленная долина представляла собой довольно резкий контраст тому шумному оживлению, которое обычно царит там с рассвета. Большую часть времени наша «улица» в Парди – это коричневый поток по колено глубиной. Вскоре на глиняном полу в нашей прихожей начала бурно расти трава. Таши страшно обрадовалась, таким образом она была избавлена от частых походов по лужам к своему привычному месту.

16 августа я прибыла в Катманду и прежде всего попыталась заказать обратный билет на двадцатое; но самолеты непальской авиакомпании туда не летали ни вчера, ни сегодня, и лишь благодаря любезности швейцарцев мне удалось вернуться сегодня на маленьком самолете.

Когда трое швейцарцев и я в 9 утра явились в аэропорт Гаучар, нам сказали, что прогноз неясен, и следующие четыре часа мы провели в так называемом ресторане, откуда пилот периодически выходил взглянуть на небо. В половине второго по радио поступило благоприятное сообщение из Покхары, но, поскольку Катманду оставался совершенно закрыт облаками, я считала, что с места мы не тронемся. Однако пилот бодро заявил, что стоит рискнуть, имея в виду, что мы можем вернуться, если условия ухудшатся.

Полет на мини-самолете больше напоминает поездку на автомобиле с крыльями. С переднего сиденья видны работающие на холмах люди. Однако у меня полет оставил самые мрачные воспоминания. Когда мы набирали высоту, я не могла различить узкую щель между горами, через которую только и возможны полеты в Покхару. Нас выручил пятнадцатиминутный интервал хорошей погоды, последовавший сразу после нашего побега из туманного ада. Вскоре новая стена облаков преградила нам путь, и, когда мы вошли в центр ее, я стала вспоминать своих близких. Пилот связался с Катманду и закричал в микрофон:

– Может, мы и повернем обратно, точка. Посмотрю, сколько это будет продолжаться, точка. Подождите две минуты, точка. Предупреждаю Покхару, точка.

Как ни странно, но минуты через две (очень долгих) туман действительно начал рассеиваться и в Катманду ушло новое сообщение:

– Все хорошо, прекрасная маркиза.

Затем передали в Покхару, что теперь они могут спокойно отправлять самолеты. Минут через десять мы снова попали в облако, и я отчаянно дрожала в ожидании столкновения с возвращающейся «Дакотой». К счастью, в самой долине Покхары было безоблачно, и в половине третьего мы приземлились. Ярко светило солнце.

В Парди меня удивительно тепло встретили соседи. Возможно, они наконец признали меня за свою – так же, как безмятежно улыбающегося слепого мальчика-нищего, одиноко бродящего по долине, или оборванного сумасшедшего индийца, говорящего на безупречном английском и часами просиживающего в чайных, где он ведет горячие дискуссии с самим собой о достоинствах индуизма и христианства.

31 августа.

Недавно я узнала, что Бхупи Шерчан – мой молодой друг из Покхары, широко известный в Непале поэт, – обладатель книги Э. Кавакути «Три года в Тибете». Это редчайшая книга о Тибете, и я уже давно ищу во всех книжных магазинах Великобритании и Индии английский ее перевод, который был опубликован в Мадрасе в 1909 году. Мне казалось непостижимым, что скудный запас английских книг в долине может включать Кавакути, но Бхупи объяснил, что эта книга была подарена его деду автором, которому могущественный клан Шерчанов – одна из богатейших купеческих семей в Непале – по пути в Тибет оказал большую помощь.

Ранее, в период вынужденного безделья, я провела массу времени за чтением Кавакути и по-настоящему полюбила этого эксцентричного, но набожного японского буддийского монаха, сочетавшего глубокие знания с детской непосредственностью. В 1900 году, в совершенстве изучив тибетский язык, он, рискуя жизнью, под видом ламы, нелегально проник в Тибет, чтобы изучить религию страны. Благополучно пережив множество опасных и разнообразных приключений, он вернулся домой, чтобы написать своеобразный отчет о Тибете на стыке двух столетий. Книга настолько захватила меня, что я не могу не процитировать несколько самых интересных, на мой взгляд, отрывков, прежде чем с большой неохотой верну ее Бхупи.

В марте 1899 года Кавакути побывал в долине и записал: «Покхара похожа на города моей родины. Место его выбрано из-за удивительной красоты окружающей природы. Покрытые бамбуковыми зарослями лощины, поросшие цветами холмы в богатом убранстве зеленой листвы, украшенные бегущими с гор потоками, само расположение городка среди высоких гор – таковы характерные черты Покхары. Вода в реке молочно-белого цвета, очевидно, из-за частиц приносимой с гор глины. Ни в одном из своих путешествий по Гималаям не встречал я красоты столь захватывающей, какая покорила меня в Покхаре. Следует также отметить, что здесь самые низкие во всем Непале цены на все виды товаров».

Со всем этим, кроме последней фразы, я согласна всем сердцем. Поскольку рост цен и постройка взлетной полосы – единственные изменения, происшедшие в Покхаре с 1899 года, то можно считать, что если бы Кавакути вернулся сюда в новом воплощении, он тотчас же узнал бы долину, некогда покорившую его сердце.

В шесть часов утра я отправилась на велосипеде на базар. Небо было безоблачным. Я увидела горы в лучах раннего солнца! После долгого отсутствия они кажутся еще красивее. Даже кисть опытного художника – будь он рядом, – наверное, не смогла бы перенести на полотно заснеженные пики Гималаев. Они поистине величественны, пожалуй, это единственное прилагательное, способное передать то впечатление, которое получаешь при выезде из Парди по направлению к самой Мачхапучхре – царице снегов и льдов, надменно возвышающейся над всем вокруг и уходящей в голубизну неба.

3 сентября.

Сегодня я впервые поссорилась с местными властями. Несмотря на мои успехи в установлении личных контактов с местными жителями, я, кажется, обречена на вечные неудачи на служебном поприще, где столь часто происходят столкновения наших взглядов. Эти проблемы редко удается решить достойно и в то же время практично. Здравый смысл и терпимость требуют определенной гибкости, поэтому в мелочах я соглашаюсь с необходимостью медленно плыть по течению в тумане компромисса. Однако подчас возникают серьезные разногласия, побуждающие меня действовать согласно собственным принципам. И каково же недоумение непальцев, когда я внезапно восстаю и становлюсь непреклонной. Возможно, компромисс – вообще неверный путь даже в мелочах, однако без него работа здесь зайдет в тупик. Не сказала бы, что я в подобных случаях принимаю обдуманные решения и сознательно отказываюсь идти на поводу; просто я инстинктивно восстаю против совершенно недопустимых для меня поступков, и с этого момента уверенность, что каждый по-своему прав, делает дальнейший компромисс невозможным.

5 сентября.

Вчера вечером мы, жители Парди, подверглись пропагандистской обработке в духе Запада. Сотрудник британского посольства устроил киносеанс на открытом воздухе, чтобы рассказать местным жителям о жизни в современной Великобритании. Фильмы были настолько неуместны, что приходилось только удивляться, как работники посольства могли допустить такую глупость. Правда, киносеанс немало позабавил меня – я старалась смотреть на все происходящее глазами непальского крестьянина.

Жизнь в Лондоне была представлена торжественным парадом, так что публика, естественно, пришла к выводу, что этот город – самый цивилизованный в мире, где большинство мужского населения носит пышные мундиры и гарцует на ухоженных лошадях. Потом нам показали отрывки из «Макбет». На экране мелькали костюмы времен Елизаветы, причем крупным планом дали окровавленный кинжал. Последняя деталь, несомненно, должна была «содействовать» дальнейшему укреплению Дружеских связей между гуркхами и английским народом. За этим последовало празднование 400-летнего юбилея У. Шекспира в Страффорд-на-Эйвоне, собравшее множество облаченных в мантии мэров со всех концов Великобритании, затем – фестиваль фольклора в Уэльсе с участием танцоров из многих стран в национальных костюмах, со стайками (а может, правильнее – выводками?) разряженных «друидов» на переднем плане. На сладкое нам преподнесли шотландские игры, с развевающимися юбками шотландских горцев и воем волынок. Таков облик Великобритании сегодня, каким его видела долина Покхары. Несомненно, мои соседи теперь уверены, что одежда, которую здесь носят европейцы, сшита специально для тропиков. Кроме того, они поняли, что в Великобритании по крайней мере столько же национальных праздников, сколько в Непале.

8 сентября.

Сегодня моя очередь готовить ужин. Кэй вернулась домой в половине восьмого. В руках у нее был транзисторный приемник, которым она редко пользуется. Кэй задыхалась от возбуждения. Она объявила:

– Началась война!

Я на мгновение почувствовала слабость – вот оно! Но по мере выяснения подробностей стало ясно, что это война между Индией и Пакистаном.

Рыночная цена на керосин поднялась до двух фунтов за галлон. Поговаривают, что все внутренние рейсы непальской авиакомпании будут сняты, так как Непал зависит от поставок горючего из Индии. Два часа мы пытались понять из передач последних известий на английском языке сложившуюся ситуацию и получили весьма противоречивые сведения. Радио Пакистана, Индии, Непала, Китая, США и Великобритании по-разному объясняли события дня.

Сейчас мне больше всего жаль маленький Непал. Радио Катманду изо всех сил старается быть нейтральным. В данный момент в Пекине находится непальская делегация… Мы здесь, правда, в безопасности. Даже если между Китаем и Индией разразится крупный конфликт, маловероятно, что Непал будет непосредственно вовлечен в военные действия.

Кэй сильно расстроилась: она планировала в конце месяца поездку на своем джипе в Южную Индию и боялась, что к тому времени застрянет в пути из-за трудностей с бензином. Поэтому решено было отправиться пораньше.

15 сентября.

Кэй уехала 11 сентября. Сейчас она, должно быть, держит путь по Раджпатху. Кроме нее я знаю еще только одну старую леди – Джил Бакстон, которая способна бодро провести в одиночку джип, бывший в употреблении двадцать один год, из Катманду в Майсур через воюющую страну. Что бы там ни говорили о внешней торговле Великобритании, с экспортом старушек там все в порядке.

Уже неделю идет война, но Пекин сейчас настолько преуспел в глушении радиопередач, что ни одна новость из внешнего мира сюда не просачивается. Может быть, это и к лучшему…

Черный рынок процветает. Очевидно, непальские торговцы – прирожденные предприниматели: стоит им только почуять дымок войны за горизонтом, как за ночь все становится дефицитом, хотя правительство ввело контроль за ценами.

Утром я помчалась на базар за русским сгущенным молоком для тибетцев, страдающих от недоедания. (После отъезда Кэй они каждое утро приходят ко мне в комнату за своей порцией «гоголя-моголя».) Мне удалось приобрести сорок больших банок молока. Но надолго их не хватит, поэтому я купила еще тридцать банок индийского производства. Правда, оно гораздо хуже русского, да и стоит дороже.

Сейчас я в шоке: только что на моих глазах убили бешеную собаку. Выйдя из лагеря после обычного вечернего обхода, я услышала пронзительные вопли – и вслед за этим увидела, что в мою сторону несется стадо буйволов. Люди бросились врассыпную. Тут я заметила очень симпатичную собаку, принадлежавшую местному торговцу. Она кружилась на месте и страшно выла. В панике я стала искать глазами Таши, которая сильно отстала, заигравшись с другими тибетскими собаками. Я бросилась к ней, подхватила на руки и остановилась у палаток посмотреть, что же будет дальше. Долго ждать не пришлось: трое молодых парней взобрались на крышу дома и стали забрасывать несчастную собачонку камнями. Жестокая расправа вскоре закончилась. Но то, что это бедное существо было одним из лучших друзей Таши, в определенной степени меня настораживает.

Таши стала довольно элегантной дамой, и если раньше лохматый комочек хотелось потискать, то теперь она вызывает желание погладить ее шелковую шерстку. Экстерьером она напоминает таксу. У нее нелепый пушистый хвост коричневого цвета, игриво загнутый калачиком, к красивые бело-золотистые подпалины.

Я считаю, что Таши – «чистокровная тибетская дворняжка». Однако, если имеешь глупость пойти на мытарства и огромные расходы, связанные с провозом собаки из Непала в Ирландию, есть смысл притвориться, из престижных соображений, что собака принадлежит к редкой «центрально-азиатской» породе. Поэтому на бланке, который я заполняла сегодня вечером, приступая к мучительному процессу получения ирландского гражданства для Таши, в графе «порода» появилась нахальная запись: «карликовая гималайская овчарка».

Неделю назад наша идиллия стала омрачаться более неприятными сторонами владения собакой, родившейся в Непале. Я должна вернуться домой в декабре, и в ответ на мой запрос в ирландское посольство в Нью-Дели я получила целый ворох бумаг, требующих заполнения. Ясно, наше министерство сельского хозяйства терпеть не может иностранных четвероногих, а страницы неумолимых предписаний призваны искоренить все неблагоразумные привязанности, которые позволяют себе ирландские граждане за границей. Однако уважаемое учреждение плохо меня знает, если пытается помешать исполнению желаний ирландской гражданки. Моя решимость «импортировать мелкое домашнее животное из семейства псовых» (собаку, попросту говоря) мгновенно укрепилась, стоило мне прочесть грозные правила. Даже если бы я терпеть не могла Таши, они бы вызвали у меня непреодолимое желание импортировать ее «отдельно, помещенной в соответствующую корзину с крышкой, клетку, коробку или другую тару, через которую нельзя просунуть нос и лапу и которая не должна содержать сена, соломы или торфяного мха». В воинственном настроении заполняла я анкеты и писала заявки «официальным карантинным службам» и «официальным агентам по перевозкам», в то время как Таши безмятежно дремала у моих ног, не ведая, что в течение следующих нескольких месяцев она станет предметом большого беспокойства множества людей.

Глава 8
ВОР И БОГИНЯ

23 сентября. Катманду.

Два дня назад я прилетела в Катманду. За стенами посольства и отеля «Ройял» не чувствуется никаких признаков, что наши южные соседи находятся в состоянии войны. Отель «Ройял» совершенно пуст: схлынули толпы богатых туристов, ненадолго останавливающихся в Непале во время своих кругосветных путешествий. Хозяева отелей распустили большую часть персонала.

Я провела три часа в аэропорту, разыскивая груз с продуктами для беженцев среди гор провианта, скопившегося здесь. Как ни странно, создавшийся кризис ускорил доставку товаров из Калькутты. Большинство пассажирских рейсов отменено, поэтому непальская авиакомпания занялась транспортировкой грузов, вместо того чтобы терять деньги на простоях. Теперь аэропорт забит всевозможными тюками, корзинами, ящиками и коробками. Наши сто пятьдесят банок консервов ждали отправки в калькуттском аэропорту уже семь недель, и могли пролежать там еще семь месяцев, если бы не прекратились более выгодные пассажирские перевозки.

24 сентября.

Сегодня я провела в аэропорту почти десять часов. Я все ждала, что самолет поднимется в воздух, но он так и не взлетел. Метеорологические условия для рейса в Покхару были благоприятны, но что-то все время мешало полету. Наконец в 5 часов 20 минут вечера было объявлено, что рейс на Покхару отменен.

Началось мучительное возвращение в Джавалкхель с обычным моим багажом для беженцев. На сей раз груз состоял из трех ящиков порошкового молока весом по шестьдесят фунтов каждый, шести банок консервов по сорок фунтов и двух ящиков медикаментов по двадцать, корзины со свежими овощами для больницы «Сияние» в тридцать фунтов и матерчатой сумки через плечо с личным багажом – в два с половиной фунта. В порту царил страшный хаос. Поэтому не так-то просто было охранять такое количество багажа в течение почти десяти часов. Собственно, сделать это можно было одним-единственным способом – построить из тюков «пирамиду», взгромоздиться на нее, восседать на ней, как воплощенное долготерпение, и с улыбкой встречать очередную задержку. Труднее всего было доставить багаж в город. Я внутренне содрогалась при мысли о том, что завтра на рассвете все это придется вновь тащить в аэропорт. Ужаснее всего то, что ни в аэропорту, ни на аэровокзале на Нью-Роуд нет камер хранения.

В половине шестого я решила попросить машину у приятельницы, но телефоны в ее районе не работали. В шесть часов пятнадцать минут появился автобус службы аэропорта, мой багаж погрузили, к восьми доставили на Нью-Роуд, откуда я попыталась дозвониться до Зигрид, но меня снова ждала неудача. Тогда я вызвала такси и наконец в половине девятого вернулась домой измученная и сердитая.

25 сентября.

Жизнь становится легче: сегодня я провела в аэропорту только шесть часов. Суббота. У Зигрид выходной день, однако она благородно поднялась с рассветом и отвезла меня и мой проклятый багаж на Нью-Роуд, где нам объявили, что отправление автобуса в аэропорт откладывается до десяти часов утра. Я в очередной раз попрощалась со своей гостеприимной приятельницей, человеком редчайшего долготерпения, чья стоическая способность выносить мои бесконечные приезды и неотъезды ни с чем не сравнима. Когда вчера вечером я вернулась в Джавалкхель, она мигом меня успокоила и была очень рада, что я не улетела в Покхару!

В конце концов автобус доставил меня и багаж в аэропорт в 11 часов 30 минут. Соорудив «пирамиду», я с надеждой восседала на ней до половины шестого вечера. Мое терпение было вознаграждено объявлением, что рейс на Покхару снова задерживается. Я еще раз повторила процедуру перевозки багажа на аэровокзал. Там мне посоветовали приехать завтра в половине седьмого утра и заверили, что место на самолете для меня гарантировано. Не могли они гарантировать только вылет.

26 сентября.

Не исключено, что самолет в Покхару сегодня действительно улетел, но меня среди его пассажиров не оказалось. Мне снова не повезло: в автобусе я сломала два ребра – слава богу не те, что два года назад…

Несчастье произошло вчера по дороге из аэропорта, но, как это часто бывает при переломе, степень повреждения выявилась не сразу. Весь багаж пассажиров бросили в кучу в центре салона, между двумя узкими деревянными скамьями. Шофер оказался отчаянным лихачом, и, когда от группы крестьян, двигающихся вереницей с охапками травы в руках, неожиданно отделился священный бык и направился наперерез автобусу, мы неслись с огромной скоростью. Шофер резко затормозил, и меня швырнуло на пресловутую банку консервов. Было больно, но я не придала этому особого значения. Среди ночи я проснулась от нестерпимой боли и поняла, что дело мое плохо.

Зигрид дома не оказалось – она все еще играла в бридж у кого-то в гостях и ничего не знала о случившемся. Вскоре она появилась, успокоила меня как могла, крепко перебинтовала, заставила принять таблетки кодеина и выпить бренди. При этом она без конца повторяла, что ничего серьезного не произошло. Она уговаривала меня лечь в ее постель, но я решительно отказалась и устроилась на своей тибетской подстилке, рядом с Пучхре, и через мгновение заснула.

Утром доктор Гир направил меня в туберкулезный центр на рентген. Он хотел иметь подтверждение своему диагнозу – перелом двух ребер. Прибыв туда после мучительной тряски в автомобиле, я узнала, что ни о каком рентгене до завтрашнего дня не может быть речи, так как сегодня – очередной национальный праздник. Несмотря ни на что, ко вторнику я надеюсь поправиться и вылететь в Покхару.

28 сентября.

Через неделю после злосчастного происшествия я уже не считала, что перелом ребер дело шуточное. Даже если бы доктор Гир не запретил мне поездки на ближайшее будущее, все равно мне пришлось бы отказаться от заказанных на сегодня билетов на рейс в Покхару.

Вчера утром я, как условились, в половине десятого приехала в туберкулезный центр, где мне сообщили, что аппарат снова забарахлил и вряд ли заработает раньше часа дня. Действительно, в 2 часа 45 минут мной занялся очень приятный, но удивительно бестолковый рентгенолог: минут пять он внимательнейшим образом изучал снимок, хотя даже мне с первого взгляда было ясно, что ребра, указанные доктором Гиром, на снимок не попали.

Прошлой ночью боль усилилась, поэтому сегодня весь день я лежала в саду на солнце и читала. Сейчас я чувствую себя намного лучше.

Когда Зигрид на работе, ее дом превращается в некое подобие клуба, где Донбахадур и его друзья встречаются, чтобы петь под аккомпанемент непальского барабана, обучать друг друга странным вариантам английского и немецкого языков, заигрывать с чужими женами, пить чай и увлеченно сплетничать о своих хозяевах или часами сооружать в саду воздушных змеев для состязаний, чем, кстати, они сейчас и занимаются.

«Сезон воздушных змеев» открывается после муссонов, и сейчас по всей Долине можно видеть «поверженных» змеев, печально повисших на вершинах деревьев и на электропроводах. Вчера я наблюдала три состязания, одновременно проходившие высоко-высоко в голубом небе. Обычно нити не видны, поэтому следить за искусными маневрами этих парящих, внезапно бросающихся вниз, трепещущих соперников всегда интересно. Зрелище просто захватывающее. Создается впечатление, что каждый воздушный змей имеет собственный маленький мозг.

Донбахадур – местный чемпион. Сегодня он готовил своего змея для ответственных соревнований, которые состоятся завтра, лишь бы только не затих свежий ветерок. Нитка у его змея в длину более ста ярдов, и каждый дюйм ее, после первых пяти-шести ярдов, покрывается мелко растолченным стеклом, которое должно подрезать нить соперника. Мне эта работа показалась скучной, но Донбахадур был очень увлечен ею. Его приятель Тулбахадур, молочник, помог ему натянуть нитку во всю длину между стволами деревьев, после чего Дон-бахадур взял из кухни Зигрид лучшую кастрюлю и сварил в ней смесь из муки, воды и толченого стекла. Пасту аккуратно нанесли на нитку и, после того как она быстро высохла на солнце, ее дюйм за дюймом подвергли тщательной проверке. Необходимо было выяснить, насколько крепко держится каждый крохотный осколок стекла. Пока драгоценную нить осторожно наматывали на катушку, я незаметно взяла кастрюлю и в ванной комнате постаралась тщательно удалить следы ее смертоносного содержимого.

30 сентября.

Эту дату я запомню надолго, ведь это был мой самый тяжелый день в Непале. Только я села позавтракать, как наверху кто-то подавленно вскрикнул и тут же в дверях появилась мертвенно-бледная Зигрид.

– Меня обокрали, – сообщила она. – Забрали драгоценности, фотоаппараты, пленки – все.

Руки и ноги у меня похолодели, но не только потому, что мне было очень жаль Зигрид, – я вдруг отчетливо поняла, что вина за эту кражу лежит полностью на мне.

Дело в том, что, когда я работала вчера вечером за столом в гостиной, послышались шаги прямо у меня над головой. «Наверное, вернулась Зигрид, пока я была в туалете», – подумала я и не двинулась с места. Какое-то время спустя я услышала удары в наружную стену дома прямо за моим креслом. Про себя я отметила эти звуки, но тут же автоматически отмела, как и все, что мешало сосредоточиться. Инстинкт подсказывал, что они раздаются либо сверху, либо прямо у меня за спиной. Однако я об этом тут же забыла, потому что казалось невероятным, что кто-то мог побывать наверху. Трудно найти даже слабое оправдание столь неумному моему поведению, но славная Зигрид умоляла меня не волноваться. Она даже сказала, что виновата сама, так как всегда оставляла шкафы незапертыми, а окна настежь открытыми. Мне было бы легче, если бы она проявила меньше великодушия и воздала мне по заслугам.

Донбахадур услышал о краже и расстроился не меньше нас. Тулбахадур был на кухне (похоже, он завтракает чаще здесь, чем дома), и мы вчетвером немед ленно отправились в Патан на машине Зигрид.

Полицейский участок размещается в одном из старейших и красивейших зданий неварской архитектуры Патана. В нише рядом с главным входом установлена статуя Ханумана, бога-обезьяны [53]53
  Хануман – обожествленный в индуизме царь обезьян, союзник Рамы (героя древнеиндийского эпоса «Рамаяна», считающегося воплощением Вишну) в его борьбе с демоном Раваной, похитителем супруги Рамы – Ситы.


[Закрыть]. Эту древнюю скульптуру верующие регулярно покрывают красным и желтым порошком и краской. Нависающая крыша здания поддерживается балками с резными детальными изображениями обнаженных богов и богинь. Такими же изображениями заполнены простенки между окнами. Хотя такое искусство часто называют непристойным, мне оно кажется скорее забавным, чем оскорбительным. Понятно, что для европейского полицейского участка это не самое подходящее украшение, но если непальцы достигли того состояния равновесия, когда секс воспринимается с юмором, то это надо скорее приветствовать, чем критиковать.

Внутри здания шаткая лестница вела в кабинет начальника участка. В углу, у небольшого окна, стоял колченогий стол. Покрытые изысканной резьбой решетки на окнах были откинуты внутрь и на день крепились к низким потолочным балкам. Начальник – толстый, пожилой человек с лицом, изрытым оспой, бритой головой и в очках с металлической оправой – встретил нас довольно сухо. Он долго молча разглядывал нас, всем своим видом выказывая глубокое недовольство. Начальник сообщил через Донбахадура, что нам придется подождать переводчика, который неизвестно когда появится в участке и появится ли вообще.

Мы вчетвером сели на скамью у окна и час спустя были приятно удивлены прибытием Лал Рана, молодого переводчика. Его относительная пунктуальность заставила меня заподозрить, что пессимизм начальника был рассчитан на то, чтобы спровадить нетерпеливых иностранцев. Лал Рана был любезен, но не очень сообразителен. Когда Зигрид пыталась изложить дело, он, как и его коллеги, проявил гораздо меньше интереса к преступлению, чем к возрасту потерпевшей и моему, занятиям, номерам паспортов, домашним адресам и прочей ерунде. Затем переводчик гордо заявил, что в полиции есть «список местных воров» и сейчас он займется тем, что опросит их. Тут Зигрид довольно ехидно заметила, что, обрати они хоть чуточку внимания на опись украденных вещей, расследование пошло бы куда быстрее. Все с ней согласились. Лал Рана очень оживился и сказал, что совершенно необходимо снять у нас отпечатки пальцев. После чего он помчался искать соответствующее оборудование: оно было куплено месяц назад у полиции города Лакхнау, которая решила заменить его на более современное. Увидев этот прибор, я поняла, что полиция Лакхнау не прогадала.