Текст книги "Девственная земля"

Автор книги: Дервла Мэрфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Однако я почувствовала, что не все здесь гладко. Я сразу поняла, что отношения между помогающими и принимающими помощь напряженные. Собственно, я заметила это еще месяц назад в Индии, где встретила сотни тибетцев, нелегально покинувших Непал из-за недовольства своим положением. Очевидно, некоторые жалобы вполне справедливы и благотворительные учреждения, действующие в Непале, не всегда смогли избежать ошибок. К сожалению, столь же очевидно, что многие тибетские руководители стали принимать помощь как должное, вопреки ясно выраженному пожеланию далай-ламы, чтобы беженцы стремились к самостоятельности. Эти руководители ведут себя как избалованные дети, часто их требования неразумны. Такую ситуацию я предвидела еще год назад. Подобные настроения не были свойственны тибетцам в Индии в то время, когда я там работала, но они могли возникнуть в результате деятельности благотворительных учреждений и тех добрых чувств и преклонения, которые бездомные беженцы вызывают у своих покровителей, включая и мою особу. Наша смесь щедрости и заискивания, которая с благими намерениями, но без трезвого расчета обрушивалась на тибетцев, неминуемо развращала этих простодушных людей. Теперь мы стоим перед неприятной необходимостью прибегнуть к суровым методам, чтобы исправить собственные ошибки.

В мастерской я встретила юношу-тибетца, с которым познакомилась еще в Индии. После обеда он достал велосипед, чтобы сопровождать меня в качестве переводчика в Бодхнатх [26]26
  Бодхнатх – ступа и монастырь в долине Катманду, основанные не ранее III в. до н. э. и приобретшие облик, близкий к современному, в IX в. н. э. Одно из крупнейших буддийских святилищ в Непале, место традиционного паломничества тибетских буддистов.


[Закрыть]во время посещения тибетского монастыря. Бодхнатх находится в четырех милях к востоку от Катманду. По дороге мы ненадолго остановились у храма Пашупатинатх [27]27
  Пашупатинатх – комплекс индуистских храмов, сложившийся к XIII в., одно из основных святилищ и мест паломничества индуистов Непала и Индии. Вход на территорию закрыт для внекастовых, то есть европейцев.


[Закрыть], который соперничает с Бенаресом как центр паломничества индуистов. В «Коротко о Непале» говорилось, что «вход во двор храма разрешен только индуистам», поэтому мы остановились у сводчатых ворот и смотрели на огромную статую золотого быка [28]28
  Священный бык Нанди – спутник, символ и «средство передвижения» Шивы, одного из трех важнейших божеств индуизма. Изображение Нанди всегда стоит перед входом в шиваитский храм.


[Закрыть], который, естественно, повернулся к неиндуистам задом. Чтобы проверить реакцию Пасанга, я невинно спросила, разрешается ли христианам входить в буддийские храмы. Страшно удивленный, он ответил:

– Конечно! Любой может войти в наши храмы!

Затем Пасанг спросил человека, сторожившего обувь молящихся, можно ли буддистам входить в этот храм. Вопреки путеводителю, но в духе либеральных традиций Непала последовал ответ:

– Можно, но только тибетским буддистам, а не китайским!

Мне показалось, что это – пример смешения политики с религией. Мне даже нравилось, что индуистские предрассудки могут нанести удар по самолюбию высокомерных европейцев. Однако, по-моему, запрет неиндуистам входить в определенные храмы явно противоречит учению индуистских философов о единстве мира.

Ступа в Бодхнатхе, на которой нарисованы четыре пары огромных глаз, сурово взирающих на четыре стороны света, – одна из самых больших в мире. Она видна издалека над плоскими полями и, в отличие от большинства храмов Непала, находится в хорошем состоянии и свежеокрашена. Пасанг сказал мне, что ступе более двух тысяч лет. Но ко всем датам, размерам и другим цифрам, приводимым тибетцами или непальцами, надо относиться критически, хотя эта, вероятно, достаточно точна, так как профессор Дж. Туччи считает, что Непал, возможно, был частью государства Ашоки в III веке до н. э. [29]29
  Ашока – правитель Магадхской империи из династии Маурьев, объединивший в середине III в. до н. э. большую часть Северной Индии; покровительствовал буддизму. В долине Катманду действительно сохранилось несколько архаичных ступ, по преданию построенных Ашокой (это не противоречит данным исторической науки, но не доказывает факта политического подчинения Непала; существуют, впрочем, различные точки зрения).


[Закрыть]

Бодхнатх в наши дни ассоциируется у иностранцев главным образом с именем богатого и влиятельного чини-ламы [30]30
  Чини-лама – титул настоятеля монастыря Бодхнатх, посещаемого в основном тибетцами-ламаистами. Чини-лама – непалец из касты губхаджу, буддийских священников-неваров.


[Закрыть], которого ошибочно считают представителем далай-ламы в Непале – этот пост в действительности занимает некий тибетец Сергай. Я не могу представить себе двух менее похожих людей, чем далай-лама и чини-лама, хотя иностранцы воспринимают последнего как истинный образец тибетского ламы, что, к сожалению, несправедливо по отношению к тысячам подлинных лам.

Объезжая на велосипедах основания ступы и направляясь к монастырю мимо десятков огромных медных молитвенных барабанов, установленных в стене, мы увидели, как мини-автобус управления по туризму доставил к дому чини-ламы с десяток переполненных впечатлениями туристов. Пасанг спросил меня, не хочу ли я встретиться с чини-ламой, но я, поблагодарив, отказалась.

Монастырь построен лет тридцать назад, и сейчас в нем живет около сорока монахов и лам разного возраста – от обаятельного шестидесятипятилетнего римпоче [31]31
  Римпоче – «сияющая драгоценность (веры)» (тибетск.) – титул одного из деятелей ламаизма, Цзонхавы (1357–1419 гг.); сейчас так называют настоятелей ламаистских монастырей.


[Закрыть]до нескольких восьми– и девятилетних будущих лам, весело носящихся по двору в длинных потрепанных бурых одеяниях. Я была несколько взволнована возможностью увидеть настоящий тибетский храм, великолепный и внушающий благоговейный страх, но грязный и запущенный. В темноте затаились огромные изображения божеств, окутанные белыми шарфами [32]32
  Xадак – ритуальный «шарф», употребляемый в религиозных церемониях для подношения божеству; также знак почтения, дружбы, благопожелания.


[Закрыть]и возвышающиеся над сотнями торма [33]33
  Торма – сделанная из теста и масла коническая фигурка; жертвуется верующими в ламаистские храмы.


[Закрыть]и мерцающими масляными лампадами, установленными перед ними. Места для молитв располагались но обе стороны прохода к алтарю. Кое-где стояли так не вязавшиеся с окружающей обстановкой жестяные коробки. В них хранилась поджаренная мука, из которой делается цзамба [34]34
  Цзамба – национальное блюдо тибетцев: слегка обжаренная ячменная мука грубого помола, готовая к употреблению. Однако предпочтительнее смешивать ее с чаем.


[Закрыть], поддерживающая силы монахов во время монотонного чтения буддийского канона [35]35
  Канон – свод религиозной буддийской литературы ламаистской церкви; сложился в XIV–XV вв. и состоит из двух разделов: Канджур – своеобразное «священное писание» (108 томов) и Танджур – комментарии к Канджуру (225 томов). Всего в канон включено около 4500 произведений.


[Закрыть]. А так как прочитать вслух надо сто восемь толстых томов, то муки требуется много.

У каждого члена общины имеется своя келья. Из храма нас провели в келью римпоче – крохотную каморку размером 10 на 4 фута, с нарами (где лежало тонкое одеяло) и небольшим алтарем (где перед изображением Будды горело одиннадцать масляных лампад). Мы выпили по пять чашек густого чая с маслом [36]36
  Чанг – густое рисовое или ячменное пиво (точнее, слабая брага).


[Закрыть]. Во время чаепития рядом с нами стоял молодой улыбающийся лама с чайником наготове. И хотя монастырь был бедным, к чаю достали из стоявшего под кроватью жестяного сундука подмокшее, но весьма дорогое индийское печенье, которое мы съели без особой охоты.

11 мая.

Среди друзей, которых я приобрела за последние десять дней, есть прелестный девятилетний мальчик. Он учится в колледже Св. Ксавьера, которым руководят американские иезуиты, и довольно свободно говорит по-английски, как и многие местные юноши из семей среднего достатка. Впервые я встретила Рамбахадура возле почтамта. Каждый день он приходит туда в поисках клиентов-иностранцев, которые хотят обменять деньги или дорожные чеки по курсу черного рынка. Фланирующей походкой он подошел ко мне и, естественно, шепотом спросил:

– Хотите обменять деньги?

– Да, но не сегодня, – ответила я.

Он по-детски трогательно, что никак не вязалось с его занятием, взял меня за руку, и мы отправились выпить чаю и договориться об условиях взаимовыгодной сделки. Больно, что детям приходится заниматься таким ремеслом. Было ясно, что он не попрошайка, а просто работает в надежде получить честные, хотя и не совсем законные, комиссионные. Мы подружились и договорились встретиться на следующее утро, чтобы обменять пятидесятифунтовый чек. Однако, придя на главную улицу Катманду – Нью-Роуд, я увидела там кроме Рамбахадура его конкурентов – двух мужчин и двух юношей. Рамбахадур выглядел маленьким, заброшенным и испуганным, но притом полным решимости отстаивать свои права как истинный маленький гуркх. В душе у меня не было намерения изменить ему, но я решила использовать случай, чтобы получить лучшую цену, и устроила своеобразный аукцион. Рамбахадур, наконец, в отчаянии предложил мне 32 непальские рупии за фунт. Один из мужчин (очень неприятный на вид) согласился дать ту же цену, а когда я покачала головой и протянула руку к Рамбахадуру, мальчик тут же полетел в канаву от жестокого удара своего соперника. Я вышла из себя и закатила хулигану пощечину. Все четверо мгновенно исчезли, предоставив мне вытаскивать из канавы плачущего Рамбахадура. Прежде чем приступить к сделке, пришлось мальчика обтереть, утешить и обласкать. Только что Рамбахадур был обыкновенным валютчиком, готовым на темную сделку, и вот теперь он рыдал у меня на плече.

Мы свернули с Нью-Роуд со строящимися на ней магазинами в западном стиле и тут же оказались в лабиринте узких улочек, каких большинство в непальской столице. Когда мы вышли на небольшую площадь, Рамбахадур, настороженно оглядевшись вокруг, хотя никого поблизости не было, шмыгнул в низкий дверной проем и знаками предложил мне следовать за ним. Мы пересекли двор, уставленный каменными изображениями божеств и фаллическими символами, и оказались в абсолютно темной передней. По крутой шатающейся деревянной лестнице мальчик быстро провел меня в убогую комнату. Здесь Рамбахадур приказал мне ждать, а сам исчез, предварительно заперев меня. Очевидно, он опасался слишком любопытных соседей.

Ждать пришлось минут двадцать. Маленькое окно выходило во двор, где морщинистая, увешанная украшениями женщина чистила черной глиной медные горшки и тарелки, споласкивая их водой подозрительного цвета. Рядом с ней в отбросах копался щенок. Зрелище было не из радостных, я отвернулась и стала рассматривать комнату.

В одном углу стоял большой жестяной сундук, закрытый на замок. Я предположила, и, как оказалось, правильно, что это своего рода сейф. На нем валялось несколько книг на непали в мягкой обложке, что указывало на наличие хотя бы какого-то образования у менялы. Стены украшали несколько аляповатых олеографий на темы индуистской мифологии, прикрепленных между большой фотографией короля Махендры с королевой Елизаветой II и календарем американской авиакомпании «Трансуорлд эйрлайнс» 1952 года.

Наконец вернулся Рамбахадур в сопровождении партнера по сделке – худенького невысокого чхетри, производящего впечатление хваткого, но честного человека. Внимательно изучив мой чек, паспорт и всевозможные подписи в нем, он попросил меня записать местный и постоянный адрес в «регистрационной книге» – пыльной школьной тетрадке. Затем он снял с шеи ключ от сундука, торжественно прошел в угол комнаты и после многократного пересчитывания наконец вручил мне деньги совершенно новыми банкнотами. Не знаю, зачем ему понадобились мои документы. Если бы чек был поддельным или, наоборот, если бы он выдал мне фальшивые банкноты, мы не могли бы привлечь друг друга к ответственности. Этот момент операции требовал высокой степени взаимного доверия – и, кстати, полученные у него деньги ни у кого не вызывали подозрений.

Сегодня во второй половине дня я потратила четыре с половиной часа на закупку медикаментов для беженцев в Покхаре.

Мне будет грустно покидать гостеприимный дом Зигрид, пополнившийся за последнее время двумя высокомерными наседками, купленными Донбахадуром, чтобы обеспечить хозяйку действительно свежими яйцами. В сумерках куры с важным видом заходят в комнату под неодобрительным взглядом благоразумно молчащего Пучхре и требуют, чтобы их устроили на ночь на кухне в традиционной непальской плетеной клетке для птиц. А честолюбивый Донбахадур что-то бормочет о том, что желательно бы приобрести свою буйволицу и получать от нее свежее молоко. Подозреваю, что его пыл животновода на этом будет пресечен, чтобы предотвратить захват скотом туалета.

Глава 3
В ПОКХАРУ

12 мая, Покхара.

Сегодня мне изменила моя обычная выдержка: пассажирам на Покхару было предложено явиться в полдень к зданию непальской авиакомпании, я же (преодолев, наконец, обычные для Катманду помехи), не по своей, конечно, вине, оказалась на месте сбора в последнюю минуту, навьюченная рюкзаками и всевозможными коробками и свертками с лекарствами, консервами, одеждой.

Волновалась я, конечно, зря: лишь через сорок минут появился нетерпеливый молодой человек и строго предложил нам поторопиться в автобус. При этом он обратился к нам так, словно в задержке виноваты пассажиры.

До элегантного новенького голубого автобуса было недалеко. Со всем своим багажом я подошла к нему последней. Как ни странно, он оказался совершенно пуст, в то время как развалюха-автобус без крыши, стоявший поодаль, был набит до отказа. Кто-то помахал мне из него и громко крикнул:

– На Покхару сюда!

Я с трудом втиснулась вовнутрь, прихватив валявшийся под автобусом почтовый ящик британского посольства. На нем виднелась внушительная, но малоэффективная надпись: «На службе ее величества». Мой багаж кое-как прикрепили к остаткам крыши. Пришлось нанять мальчика, в обязанность которого входило следить за багажом.

Водителя в автобусе не оказалось. Он появился минут через десять, достал из-под сиденья сандалии, надел их, тем самым обозначив, что официально приступил к исполнению своих служебных обязанностей. Затем он поудобнее устроился на сиденье и включил мотор.

Взревев, словно раненый зверь, автобус рванулся и покатил по немощеной дороге. Я испугалась за мальчика, который сидел на крыше. Как ни странно, но и он, и мой багаж оказались на месте, когда мы прибыли через сорок минут в аэропорт Гаучар.

В Непале восемь взлетно-посадочных полос, и все они, за исключением Покхары и Горкхи, – в тераях. Непальские самолеты совершают туда ежедневные рейсы. Благодаря сравнительной дешевизне билетов (около трех фунтов стерлингов за сотню миль) многие непальцы за какое-то десятилетие сменили первобытные способы передвижения на самые современные.

Сначала меня удивило, что возле самолета толпилось много крестьян. Однако вскоре я поняла, что вместо того, чтобы тащиться пешком десять дней и при этом тратить деньги на пищу и ночлег, они, естественно, предпочитают добираться до места назначения за каких-то тридцать минут самолетом.

В это время года указатель направления ветра на Гаучаре не нужен – ветер гонит по летному полю столбы желтой пыли – зрелище пугающее и в то же время завораживающее. Более всего поражает все же царящий в порту неописуемый беспорядок. Просто уму непостижимо, как пассажирам удается добраться до места назначения, и к тому же в одном самолете с багажом.

По расписанию самолет в Покхару должен был вылететь в 14 часов 30 минут. В 14 часов 15 минут я зашла в закусочную аэропорта, чтобы выпить чашку чая. В 14 часов 25 минут из громкоговорителя понеслись какие-то быстрые нечленораздельные звуки, которые могли означать на любом языке что угодно. Я была настроена оптимистично, поэтому решила, что объявлена посадка на мой рейс. Однако, выглянув из окна, я увидела, что большая тележка с нашим багажом так и осталась стоять там, где ее загружали. Хотя я и понимала, что это еще не означает задержки рейса, но твердо решила не отходить далеко от своих с таким трудом добытых медикаментов.

После второй чашки чая я вышла на веранду. Толпа навьюченных пассажиров в отчаянии бросалась из стороны в сторону. Люди пытались выяснить друг у друга, когда и каким рейсом отправляется их самолет. От гула голосов звенело в ушах. Четыре «Дакоты» (две из которых – машины почтенного возраста, приобретенные давным-давно у ирландской авиакомпании) выстроились на летном поле. Пассажирам оставалось следить, в какой самолет погрузят их багаж, и кидаться в том направлении. Багаж представлял собой удивительное зрелище. Чего тут только не было: и жестяные сундуки, и тюки с постелью, и деревянные ящики с замками, и огромные узлы, и набитые до отказа мешки, и пластмассовые ванны, заполненные бог знает чем, и небрежно связанные картонные коробки, и брезентовые и матерчатые сумки, и жестянки, и плетеные «докары» (корзины носильщиков), похожие на огромные гнезда ткачиков. Когда, наконец, четверо носильщиков поволокли к самолету тележку с нашим багажом, я бесцеремонно отправилась наблюдать за погрузкой, так как здесь всем разрешается свободно разгуливать по летному полю.

Через полчаса громкоговоритель вновь захрипел, и к нашему самолету потянулись пассажиры. Создавалось впечатление, что мы действительно наконец вылетим в Покхару. Внезапно движение прекратилось. Пассажиры что-то кричали, и молодой непальский учитель объяснил мне на английском, что наш рейс переносится на завтра на семь утра. Мне такой поворот событий показался настолько естественным, что я не почувствовала и половины того раздражения, которое охватило моих спутников-непальцев. Я вернулась на веранду и села в ожидании разгрузки самолета и воссоединения с моими медикаментами, к которым после стольких перипетий я испытывала почти материнские чувства. Молодой учитель присел возле меня. Его светлое с правильными чертами лицо выражало огорчение. Когда я спросила его, не знает ли он, почему отменили рейс, он со вздохом ответил:

– Просто не явилась команда. Это часто случается после затянувшейся вечеринки, а в Катманду их бывает много, – и добавил: – Извините, вам так трудно приходится в нашей стране.

Я искренне ответила, что для меня пребывание в его стране – радость, что здесь нет и половины тех трудностей, которые существуют на Западе. Боюсь, он мне не поверил.

К этому времени тележку с нашим багажом повезли к веранде и стали поспешно разгружать. Мой новый знакомый объяснил, что следующий рейс на Симру, городок в тераях, отложили из-за того, что тележка была занята нашим багажом. Когда половину багажа сбросили на землю, прошел слух, что наш рейс все-таки состоится. Вновь началась полная неразбериха. Носильщики с рейса на Симру, потеряв терпение, стали забрасывать на тележку свой багаж, не дожидаясь, пока сгрузят наш. Все смешалось. Объявления о рейсе на Покхару не было, и носильщики яростно спорили, какой багаж загружать. Я на всякий случай стала спасать медикаменты, пока их не отправили в тераи. Время шло, носильщики пререкались, перебрасывали с места на место, словно мячи, тюки и чемоданы. Вдруг снова все засуетились, послышались радостные восклицания моих будущих спутников – значит, мы спасены! Как я узнала позднее, американский посол с женой должны были лететь в Покхару нашим рейсом. Это и заставило снять команду с другого, менее удачливого рейса.

Наконец мы взлетели. Я совсем не нервничала: ведь пилоты и инженеры непальской авиакомпании за последние восемь лет установили рекорд безопасности полетов, которому может позавидовать любая более опытная и организованная авиакомпания, – и это в стране, где опасность полета особенно велика из-за высоких пиков, предательских ущелий, неустойчивой погоды и слабого технического оборудования.

В это время года Гималаи скрыты тучами, и наш тридцатипятиминутный полет прошел довольно спокойно. Я смотрела в окно, одолеваемая желанием побродить по этим хребтам двух-трехкилометровой высоты, дразняще проплывавшим внизу. Но в мае такой поход был бы труден, так как широкие каменистые русла рек превратились в ложе для пересыхающих ручейков, а террасированные склоны гор – в сухие коричневатые уступы, оживляемые лишь зеленью лесов, покрывающих вершины хребтов. Лишь на возвышенностях виднелись разбросанные среди кукурузных полей деревушки, и на многие мили тянулся запутанный узор вьющихся вдоль гор тропинок.

Мы мягко приземлились на широкой равнине Покхары, вышли из самолета и тут же оказались в толпе непальцев, среди которых бросались в глаза пять высоких американцев. Они пробирались сквозь толпу к своему послу и его жене. По полю бегали чумазые, любопытные, смеющиеся дети и энергично проталкивались работающие локтями босые пассажиры, которые стремились, не дожидаясь разгрузки багажа, попасть в наш самолет, готовящийся к рейсу в Бхайраву. Нас сразу же окружили напористые носильщики (преимущественно женщины в ярких лохмотьях и тяжелых звенящих украшениях) и огромное количество любопытствующих местных жителей, из которых мало кто когда-либо летал, или собирался лететь, или вообще имел отношение к пассажирам и багажу. Как только я выбралась из толпы, возле меня оказался молодой полицейский в мятой форме цвета хаки с огромной регистрационной книгой, в которой все прибывшие иностранцы должны оставлять сведения о себе.

Пока я заполняла регистрационную книгу, ко мне подошел высокий худой тибетец, одетый по-европейски. Он тепло поздоровался со мной. Мешая тибетские и английские слова, он представился как Амдо Кесанг – владелец отеля «Аннапурна», нового одноэтажного строения в тибетском стиле на холме в сотне ярдов от летного поля. Около ворот весело развевались молитвенные флажки. Хотя это заведение вряд ли можно назвать отелем в нашем понимании, ненавязчивое тибетское дружелюбие более чем компенсирует некоторые неудобства.

Затем Амто Кесанг представил мне своего двоюродного брата Чимбу, уроженца Лхасы, торговца. Он несколько лет прожил в Индии и свободно говорил на китайском, хинди, непали и довольно неплохо по-английски. Теперь Чимба – переводчик и «старшой» в лагере беженцев в Покхаре. Я с облегчением вручила ему медикаменты и отправилась пить чай с Косангом.

Вернувшись минут через двадцать, Чимба познакомил меня с миссис Кэй Уэбб, удивительно жизнерадостной и изобретательной английской старой леди, которая с прошлого декабря несла ответственность за состояние здоровья тибетцев. Три года Кэй проработала в индийском штате Майсур фельдшером в поселении, где жили тысячи тибетцев. У нее нет медицинского образования, не считая курсов Красного Креста, и в какой-то степени именно поэтому она приносит здесь больше пользы. Медицинские знания лишь помешали бы применению тех импровизированных средств, которые часто являются единственно результативными в таких местах, как Покхара.

Дорога через общинное пастбище к деревне Парди, вытянувшейся вереницей деревянных, кирпичных и глинобитных домов вдоль западной части аэродрома, заняла не более десяти минут. Кэй живет на окраине деревни в двухкомнатном, крытом соломой домике с деревянной расшатанной лестницей и неровным земляным полом. В доме водятся крысы. Комната на первом этаже превращена в амбулаторию. На втором этаже Кэй опит и готовит на керосинке еду.

Не прошло и пятнадцати минут, как примчался Чимба и сообщил, что американский посол с женой хотели бы осмотреть лагерь. Мы заторопились по ухабистой деревенской «улице» к другому участку общинной земли, где около пятисот тибетцев разных возрастов жили в лагере с прошлой зимы, когда они пришли из самой северной части непальского дистрикта Долпа. Большинство из них принадлежат к племенам кочевников, которые пасут овец и яков в районе непало-тибетской границы и не признают никакой дисциплины или контроля. Правда, в известных пределах они принимают авторитет его святейшества, однако и политическое и религиозное влияние Поталы было номинальным. В Катманду ходит множество рассказов о своеволии тибетцев – в различных версиях в зависимости от религиозных, политических, социальных или личных пристрастий рассказчика. Выявить из этих рассказов правду практически невозможно. Думаю, не будет ошибкой, если я скажу, что тибетский беженец в Непале заметно самостоятельнее своего соотечественника в Индии.

В настоящее время тибетцы еженедельно получают здесь паек из американских продуктов – зерно, хлопковое масло и сухое молоко. Живут они в ста двадцати рваных полотняных палатках, но мы надеемся обеспечить их лучшим жилищем до начала муссонов в середине июня.

Во время осмотра лагеря я сделала неожиданную покупку. Когда мы шли между палатками, существо, лежавшее на ладони одного тибетца, очень маленькое, очень черное и очень голосистое, привлекло мое внимание. Пронзительный писк притянул меня как магнит, и через минуту сделка состоялась Мне предложили двенадцатидневного щенка тибетской дворняжки за десять с половиной шиллингов. Интересно, что сказали бы астрологи, узнав, что щенок родился в тот самый день, когда я приехала в Непал?

Только Пенджунг, руководитель лагеря, пригласил нас выпить чаю в его палатке, как разразилась гроза. Сопровождавшие посла Стеббинса американцы решили, что лучше немедленно отвезти его с супругой в относительно комфортабельный центр «Корпуса мира» [37]37
  «Корпус мира» – американская «благотворительная» организация волонтеров, официальной целью которой являлась помощь развивающимся странам; скомпрометировала себя связями с ЦРУ.


[Закрыть]в Покхаре в четырех милях от лагеря. Пенджунг торопливо достал два белых шарфа и возложил их на Стеббинсов до того, как прибыл джип туристского департамента и увез гостей.

Кэй и я выпили чаю с Пенджунгом, его женой и четырьмя дочерьми. Дождь лил потоками как снаружи, так и внутри прохудившейся палатки, где мы сидели, поджав под себя ноги, на грязной бамбуковой циновке. Возле нас бродили цыплята. Жена Пенджунга непрерывно кашляла, а в углу плакал больной дизентерией грудной ребенок. Однако тибетцы никогда не поддаются унынию.

Когда ливень на время стих, мы пошли по щиколотку в грязи по скользкой дороге обратно в деревню. Там мы увидели заглохший джип, возле которого отчаянно хлопотали два молодых американца, в то время как счастливые и радостные Стеббинсы сидели на деревянных скамейках в базарной лавке. (Их счастливый вид в тот момент казался блестящим примером дипломатического поведения, но, как я позже узнала, оба они действительно находили удовольствие в такого рода происшествиях.) Кэй тут же пригласила их к себе в комнату, где под завывание ветра, раскаты грома и шум дождя мы проговорили до семи часов, пока не стало ясно, что джип совершенно вышел из строя. Положение спасало то, что Стеббинсы легко приспосабливаются к окружающим условиям, искренне любят Непал, где прожили уже семь лет. Поэтому они легко смирились с тем, что придется поужинать и переночевать в «Аннапурне». Когда к нам присоединились четверо смущенных парней, Кесанг устроил роскошный банкет по-тибетски, изумив всех, так как в это время года в долине ощущается нехватка продуктов – их приходится бо́льшей частью ввозить из Индии. К концу мы совсем развеселились, взбодрившись посольским джинам, непальской ракши, тибетским чангом [38]38
  Жители высокогорных районов Гималаев предпочитают плиточный чай с добавлением масла и соли.


[Закрыть]и ирландским виски. Это сочетание, по всей вероятности, приведет к весьма своеобразному похмелью.

Из европейцев в долине живут еще три врача-миссионера, работающие в колонии для прокаженных, расположенной за аэродромом, восемь врачей-миссионеров – штат больницы – и супруги Маквильямс, молодые новозеландцы. Они обосновались на окраине Покхары. Мистер Маквильямс – эксперт по овцеводству, командированный в Непал ФАО (продовольственная и сельскохозяйственная организация ООН).

Прежде чем лечь спать, я вышла в поле, и предо мной предстала картина такой красоты, что на мгновение я усомнилась, не иллюзия ли это. На севере под чистым небом и плывущей в вышине луной массивной белой грядой вытянулся хребет Аннапурны, а над ним и, казалось, над всем миром вздымалась остроконечная, строгая и необыкновенно красивая вершина Мачхапучхре, где живет божество, покровитель Покхары. Дух захватывает от такой красоты. Под светом луны в полном покое долины серебристые снега сияют холодным блеском, одухотворенные и ошеломляюще живые. Это молчаливое величие привело меня в восторг.

13 мая.

Я проснулась в 5 часов 30 минут под знакомые успокаивающие звуки тибетской утренней молитвы. Когда я вышла умыться, восточный край неба был оранжевым, и первые солнечные лучи «зажгли» вершину Мачхапучхре. Затем они залили весь хребет, окрашивая снега в удивительные цвета. Радость созерцания гор просто приподнимает над землей!

Эта долина всего на три тысячи футов выше уровня моря, здесь значительно жарче, чем в Катманду. Ее население примерно 12–15 тысяч, и кроме Катманду это единственная большая долина в горах Непала. Находясь на перекрестке дорог из Центрального и Западного Непала в Индию, она имеет определенное значение как торговый центр, но далеко не выглядит такой процветающей, как более плодородная долина Катманду.

От Парди долина тянется на юго-восток, и вдалеке видны низкие холмы, на юго-западе они покрыты густым зеленым лесом, а у их основания, всего лишь в нескольких минутах ходьбы от Парди, лежит большое изумрудно-зеленое озеро, которое, видимо, и дало долине имя («покхара» на непали означает «озеро»). Красота долины несравненна, пышная субтропическая растительность контрастирует с холодными белыми контурами снежных ликов. Не удивительно, что непальцы надеются со временем превратить долину во второй Кашмир.

Однако с практической стороны в Покхаре есть свои неудобства. Предметы первой необходимости (если они бывают в продаже) продаются по бешеным ценам. Но так как большинство товаров, обычно считающихся предметами первой необходимости, не достать ни за какие деньги, скоро отучаешься считать их необходимыми, что очень благотворно для изнеженной западной души. Фунт сахара стоит полкроны, одно крохотное яйцо – шесть пенсов, мелкий картофель и лук – четыре пенса штука. Других овощей или фруктов в это время года нет. Свежее молоко, масло, сыр, мясо, хлеб и мука просто отсутствуют в продаже, так что приходится питаться рисом, далом, сушеными бобами и яйцами. Что касается деликатесов, то из Катманду привозят индийский, удивительно невкусный растворимый – кофе и шоколад по полтора шиллинга за маленькую плитку. На местном базаре сейчас продается отличное сладкое сгущенное молоко из России, а недавно в продаже появился сносный китайский джем в банках. Время от времени Кэй позволяет себе индийское сливочное печенье по семь с половиной шиллингов за фунт. Думается, непальское бюро по туризму может использовать эту ситуацию как новую приманку для тучных западных туристов: «Наслаждайтесь захватывающей красотой долины Покхары и худейте на здоровье!»

Сегодня Чимба сказал, что скоро я смогу снять комнату в дальнем конце Парди за пятнадцать шиллингов в месяц, поэтому я отправилась за хозяйственными покупками на базар Покхары. Из Парди дорога все время идет вверх мимо аккуратных двух– или трехэтажных домов брахманов, чхетри и гурунгов. Их желтовато-коричневые стены мягко светятся на фоне свежеполитых кукурузных полей, бамбуковых, апельсиновых рощ и другой, неизвестной мне растительности. Повсюду пасутся самодовольные черные коровы, абсолютно уверенные в своем священном положении и выглядящие значительно более упитанными, чем их индийские соплеменницы. Странно, что мы должны покупать импортное сгущенное молоко, в то время как в долине много коров; но заметно – это не молочная порода: вымя у них совершенно не развито. И то небольшое количество свежего молока, которое потребляют местные жители, очевидно, буйволиное.

^{Одна из улиц Покхары}

Час неторопливой ходьбы – и я попадаю в центр городка Покхара и безнадежно влюбляюсь в него. Трудно определить, чем он привлекателен: нельзя сказать, что он особенно красив, или живописен, или весел, или экзотичен, но тем не менее он самобытен, этот маленький непальский городок, где сразу близко соприкасаешься с древними и прочными традициями, определяющими поступки, мысли и чувства местного жителя. Можно согласиться, что за много веков эти традиции стали тормозом для общества, но стабильность и монотонность жизни здесь неотразимо притягательны для истосковавшихся по ним европейцев.

По обе стороны Главной улицы Покхары гордо стоят трех– или четырехэтажные, крытые черепицей дома. Весь первый этаж в них занимают лавки, двери которых гостеприимно распахнуты. С любого места в городе можно увидеть по крайней мере один запущенный, но часто посещаемый индуистский храм. На перекрестках сидят на корточках одетые в рванье уличные торговцы, разложив в пыли свой жалкий товар – яркие индийские стеклянные браслеты, небольшие лубочные картинки на религиозные темы, пачки булавок, хрупкие гребни, тяжелые бисерные ожерелья и прочую мелочь. Остается надеяться, что это не единственное их средство к существованию.