Текст книги "Девственная земля"

Автор книги: Дервла Мэрфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

На Главной улице в удивлении останавливаешься перед останками грузовика. В долине имеется шесть или семь небольших джипов, но, так как все машины приходится доставлять самолетом, я была восхищена этим «памятником» чрезмерного оптимизма. При таком состоянии местных дорог и отсутствии механиков неудивительно, что грузовик ездил недолго.

Даже по непальским понятиям Главная улица чрезвычайно ухабиста. Кажется, она была перерыта каким-то разгневанным божеством, чтобы помешать людям спокойно ходить по городу. И действительно, мне сказали, что улицу специально разрыли несколько лет назад, когда местные власти опрометчиво взялись ее мостить. Однако, когда более или менее терпимая дорога превратилась в адское месиво из глыб и впадин, власти опомнились и забыли о дороге, а ухабы остались.

На первый взгляд Покхара выглядит весьма внушительным торговым центром, но очень скоро становится ясно, что ассортимент товаров ограничен тканями, сигаретами, спичками, ручками, электрическими фонарями, лампами, кожевенным товаром, керосином, рисом, далом, сушеными бобами, дешевым чаем, крупной солью, сахаром, печеньем и какао. Я пыталась купить небольшую керосинку, но их нигде не было. Пришлось ограничиться двумя эмалированными кружками, тремя маленькими алюминиевыми мисками вместо тарелок, крохотным чайником, кастрюлей немного большего размера и тремя чайными ложками – самого низкого качества, хотя и обошлось все это мне в тридцать пять шиллингов.

Почти все товары на базаре завезены из Индии (правда, соль все еще доставляют из Тибета). Вот почему их продают на вес. Система взвешивания весьма своеобразна; даже иностранцы, живущие в Непале годами, не в состоянии понять ее, хотя сами непальцы принимают эту систему всерьез. Для начала на чашу весов бросают горсть маленьких бесформенных кусочков металла, затем, если этого недостаточно, торговец небрежно, не поднимаясь с места, наклоняется вперед, берет с земли несколько камней и подкладывает их. Но я чувствую, что в этом сумасшествии есть какая-то система, и не думаю, что это обман. Более того, я порадовалась сегодня – мне дважды вернули лишние деньги, когда я, не зная непали, платила больше, чем требовали.

Сегодня на закате я пошла купаться. Вода в озере была слишком теплой и не освежала, но с помощью карболового мыла я избавилась от пыли и пота. Даже при живом воображении трудно убедить себя, что вода чистая. Но пока озеро – единственный источник питьевой воды, так что потребуется немало керосина, чтобы прокипятить эту жидкость перед употреблением.

Глава 4
У ПОДНОЖИЯ МАЧХАПУЧХРЕ

21 мая. Покхара.

Вот уже прошел месяц (целый месяц!) с тех пор, как я покинула Лондон, но лишь сегодня мне удалось наконец устроиться на новом месте. Неделя проведена в необъяснимых, но не столь уж неожиданных задержках. (По моим подсчетам, в Непале почти половина времени уходит «а ожидание того, что произойдет, по всей вероятности, завтра или послезавтра, если произойдет вообще.)

Я живу в заново отстроенном особняке, в комнате, в которой почти отсутствует мебель. Ее размеры – примерно двенадцать на пятнадцать футов. Здесь великолепно, если бы не крысы. Их тут много. Именно сейчас мое внимание привлек какой-то блеск. Взглянув на грубые деревянные балки, поддерживающие плоскую крышу из рифленого железа, я увидела светлячков, но, присмотревшись, поняла, что ошиблась: на меня задумчиво смотрят три огромные крысы. Они, видимо, интересуются, насколько надежно удастся новой обитательнице этого жилища прятать свои продукты.

Комната внизу задумана как лавка. Пол в ней земляной, там находится «Лео». Напротив двустворчатой двери расположены грубо сколоченные полки. На ночь дверь изнутри запирается на засов, а днем, если возникает необходимость, на замок снаружи. Последняя предосторожность просто смехотворна, так как почти все замки в Покхаре открываются одним ключом. Из этой комнаты по шаткой бамбуковой лестнице можно через люк без крышки подняться в мою спальню. Здесь пол Деревянный. За тонкой перегородкой – другая комната. Она расположена над лавкой хозяина. Между досками перегородки такие широкие щели, что мой сосед Тхуптен Таши, молодой тибетский учитель, может и видеть, и слышать все, что происходит в моей комнате. Сейчас, когда я пишу, Тхуптен проводит вечерние занятия по английскому языку с несколькими прилежными детьми старшего возраста. Вот только что они усердно скандировали на неправильном английском:

– Где ты был-ходил?

Долго выдержать такое невозможно. С мукой в голосе я крикнула:

– Извините, Тхуптен, но все-таки надо говорить «куда ты ходил»!

Я не виню несчастного Тхуптена. Мне приходилось видеть учебник английского языка для непальцев, из которого до бесконечности можно цитировать подобные фразы: «он девочка»; «это одна картины на стенах».

Окно в моей комнате без стекол, но с деревянными ставнями. По местным понятиям, оно довольно большое – четыре фута на три – и выходит на юг. Отсюда видны поля и зеленые лесистые холмы. В стене на уровне глаз сделаны две небольшие культовые ниши. В них я храню кухонные и туалетные принадлежности – зубную щетку и пасту. Я сплю на бамбуковой циновке в углу: в это время года кровать не нужна. Однако надеюсь, что до наступления холодов приобрету спальный мешок у какой-нибудь альпинистской экспедиции, возвращающейся домой. В комнате есть новый стол и несколько табуреток (их быстро и искусно смастерил здешний плотник), деревянный ящик (в нем я храню – продукты и посуду) и пустая четырехгаллоновая канистра из-под керосина для питьевой воды (такая квадратная канистра на базаре стоит два шиллинга; в ней удобно носить воду).

Сегодня вечером я вполне довольна жизнью – из лагеря тибетцев, расположенного напротив моего дома, доносятся песни. За стеной неистово хохочут ученики Тхуптена: видимо, у них хватает здравого смысла не принимать всерьез уроки английского языка.

23 мая.

Я все время путаю здесь и дни и числа. Для меня они не так уж важны, но, часто имея дело с официальными инстанциями, необходимо знать точную дату.

В Непале это осложняется из-за того, что месяцы местного календаря начинаются с середины. Непальцы, знающие английский язык, пользуются и тем и другим календарем, при этом они не оговаривают, по какому календарю в данном случае живут. Такое (положение может привести (и подчас приводит) к невообразимой путанице.

Не так давно я вела переговоры о найме нескольких тибетцев на строительство гидроэлектростанции, которая сооружается с помощью Индии. Сегодня я посетила эту стройку. Она находится футов на триста ниже среднего уровня долины Покхары, в жарком ущелье, по которому бежит речушка, вытекающая из озера. Поговорив с прорабом-индийцем, я отправилась взглянуть на речку. То, что я увидела, превзошло все мои ожидания. Оказывается, это – настоящий плавательный бассейн, длиной около ста пятидесяти ярдов, шириной в десять, а глубиной в двадцать футов. Бассейн расположен всего в пяти минутах ходьбы от строительства, где мне в ближайшие недели предстоит часто бывать. Высокий серый утес по одну сторону от него и отвесная лесистая гора по другую делают это место сравнительно уединенным. Вода здесь светло-зеленая и не такая теплая, как в озере. Можно даже убедить себя, что проточная вода не грязная. Несомненно, она освежает лучше, чем вода в озере. Обеденный перерыв я провела, купаясь в речке, ведь в такую жару есть совсем не хочется. Одно плохо – пока подымешься, снова начинаешь обливаться потом.

У речки я впервые в Непале увидела змею. Когда я маневрировала среди каменных глыб, блестящих от слюдяных прожилок, и сосредоточенно думала о проблеме рабочей силы на строительстве, внезапно раздался довольно странный звук. По камням у самых моих ног с шелестом проползла змея длиной не менее шести футов. Она двигалась быстро, шурша сухой чешуей. Прежде чем змея исчезла в щели между двумя валунами, я заметила, что она оливково-зеленого цвета с коричневыми пятнами. Выходя из речки, я очень осторожно заглянула в расщелину и увидела, что змея все еще там. Мне кажется, она никак не могла уразуметь, почему люди беспокоят невинное пресмыкающееся, которое мирно греется на солнце.

Днем я поехала на велосипеде в Покхару, чтобы привести в порядок три счета в местном банке. Здание банка охраняется двумя вооруженными до зубов и небрежно одетыми солдатами, заядлыми курильщиками. Сначала попадаешь в мрачную пустую прихожую, а затем по темной расшатанной лестнице поднимаешься в низкую грязную комнату-пещеру, контору банка, где работают с десяток чиновников. Лишь один из них, насколько я могу судить, умеет писать на каком-либо языке.

Из-за моего полного невежества в финансовых вопросах сегодняшние банковские операции показались мне чрезвычайно мучительными. Пришлось заполнять бесчисленное множество анкет для отсылки в Дублин и Лондон. Они отпечатаны на непали и вряд ли возымеют должный эффект в месте назначения. К тому же у меня скверное предчувствие, что, поскольку ни я, ни юный управляющий не знали, как правильно оформить операцию, мы заполнили не те анкеты.

Вечером Кэй одолжила мне настольный термометр, чтобы я воочию представила себе весь ужас своего положения. Сейчас половина десятого вечера. В комнате 31 градус по Цельсию. Я постоянно вытираю пот с лица, шеи и рук. Однако жаловаться нет причин – по сравнению с температурой в Индии, здесь еще терпимо.

28 мая.

Непальцы проявляют повышенное любопытство к быту иностранцев, при этом они не берут в расчет потребность в уединении. Последние недели они толпами заходят в мою комнату. То, что они видят, вызывает у них негодование, пробивающееся сквозь все языковые барьеры. Бросив беглый взгляд на комнату, посетители с возмущением говорят, что мне не следует спать на полу, самой готовить пищу на маленькой капризной керосинке, стирать и купаться в реке. Они строго указывают, что надо нанять хотя бы одного слугу, снять комнату побольше и с более прочной лестницей и глиняным полом в доме с соломенной крышей, под которой прохладно. Поскольку на непали мне известно только одно слово – «хорошо», я не устаю его повторять. Сначала энергично, весело, потом решительно и, наконец, по мере того как растет настойчивость моих посетителей, почти сердито. Однако мой энтузиазм не убеждает их. Я слышу, как они, покинув свое убежище, продолжают осуждать меня на улице в разговоре с прохожими.

Можно было бы ожидать, что приспособление европейца к местным условиям усилит симпатию к нему, но здесь ничего подобного не происходит. Вместо этого непальцы начинают сомневаться в искренности – или, возможно, в умственной полноценности – европейца, отказывающегося от европейского образа жизни из приверженности к простой жизни или из-за недостатка денег. Они представить себе не могут, что европеец решил жить на их уровне, вернее, на более низком, так как все непальские семьи, кроме самых бедных, держат слуг, – и явно теряются при виде дамы, «превращающейся в непалку». Поэтому я с прискорбием отмечаю, что в этом обществе, зараженном предрассудками и крайне консервативном, «жить по-непальски» – самый долгий путь к интеграции.

Местная почтовая система поистине восхитительна. Почтовая служба в Непале существует, но она ненадежна, и посольство Великобритании по пятницам любезно присылает с самолетом почту для миссионеров, Кэй и для меня. Так как обе больницы находятся от аэродрома далеко, то Кэй и мне разрешили снимать печать на почтовом мешке и вынимать свою почту, прежде чем Джозеф, маленький жилистый слуга-магар, унесет мешок. Несомненно, этот ритуал – главное событие недели. Самое волнующее – сидя на корточках на пыльной посадочной полосе, перерыть огромную кучу конвертов и наконец обнаружить те несколько знакомых и дорогих сердцу конвертов, которые адресованы тебе. Наша почта прибывает то одним, то другим рейсом. Никакой системы нет. Вот и сегодня в 10 часов 30 минут, завидев пятнышко на небе, я оседлала «Лео» и ринулась к аэродрому лишь для того, чтобы узнать, прибыл ли наш мешок с почтой или нет. Не привезли его и на другом самолете, который совершил посадку в 1 час 40 минут. Однако часа через два мы с радостным облегчением увидели Джозефа. В руках у него был наш милый брезентовый мешок, который доставил последний самолет.

По разным причинам каждую пятницу я трачу много времени на ожидание самолетов. К счастью, мне никогда не надоедает смотреть, как всадники на богато разукрашенных конях разъезжают по взлетной полосе, огибая крылья «Дакот» под музыкальный перезвон колокольчиков, которому ликующе вторит цокот копыт, и как под синим небом десяток женщин в развевающихся на ветру малиновых юбках грациозно пересекают полосу, полускрытые корзинами, наполненными сочной зеленой травой, и огромными золотистыми плетеными зонтиками.

Иногда на аэродроме появляются растерянные босоногие юноши из далеких деревень. В руках у них маленькие жестяные сундучки со скудными пожитками. Они намерены присоединиться к своим родственникам, «процветающим» в частях британской армии. Здесь часто можно увидеть и солдат-гуркхов, приезжающих в шестимесячный отпуск после трех лет службы. По сравнению со встречающими их грязными, в нестираной поношенной одежде домочадцами солдаты выглядят удивительно элегантно. Из самолета они выходят в накрахмаленных, тщательно отутюженных шортах цвета хаки, ярких рубашках и широкополых соломенных шляпах. Вместо скромного сундучка, увезенного из дома, у каждого не менее четырех огромных чемоданов с висячими замками. Разумеется, домой эти чемоданы, согнувшись, несут жены, матери и сестры, поддерживая груз широкой брезентовой головной лямкой, а возвратившиеся «герои» важно вышагивают впереди: через плечо – дорогой фотоаппарат, в руках – транзисторный приемник, заглушающий хриплыми воплями их оживленный разговор с родственниками-мужчинами, которые почтительно идут возле с легкой ручной кладью. Карманы «героев» полны рупий. Они получили их от продажи на аэродроме превосходных швейцарских часов и японских карманных приемников по баснословно низким ценам.

Сначала можно испугаться невероятного хаоса, царящего в каждом уголке аэродрома. Даже наименее пугливые европейцы приходят в ужас при виде взлетной полосы, на которой за десять минут до прибытия самолета дети запускают воздушных змеев и играют с собаками, безмятежно пасется скот, флегматично бредут караваны мулов и шагают к далекой цели носильщики, нагруженные огромными тюками.

Часто видишь, как люди беззаботно покуривают в гостеприимной тени под крылом самолета. Когда он взлетает, оставляя за собой воздушный вихрь, только дети безмятежно резвятся и танцуют. Никто и не шевельнется. Пассажиры, стоящие в дверях кассового зала, страдают от мучительной оптической иллюзии, что крыло вот-вот обезглавит человек двадцать. Кстати, для деревенских дворняг это самый радостный момент. Истерически лая, они преследуют каждый взлетающий самолет с энергией, не уменьшающейся даже от очевидной бесполезности погони, и иногда некоторым счастливцам чуть ли не удается вцепиться в заднее колесо.

Однако впечатление хаоса обманчиво, и хотя все время кажется, что катастрофа неминуема, не происходит ни одного несчастного случая, которые вроде должны были бы иметь место. Когда в небе над краем долины появляется точка, дежурный выдувает дрожащий звук из инструмента, похожего на старый судейский свисток, и сразу пастухи неистово бросаются на взлетную полосу, осыпают камнями и проклятиями свой скот, который недовольно, но безропотно уходит через дыру в покосившейся ограде из колючей проволоки. На время разбегаются и собаки. Дети хватают и уносят младенцев. Караваны мулов ударяются в галоп, а носильщики со всех ног кидаются прочь. И когда самолет снижается в конце взлетной полосы, на ней не остается никого, кто мог бы пострадать. Я считаю это ежедневным чудом.

Последнее время я была занята в основном надзором за строительством бамбуковых хижин, в которые мы надеемся переселить большинство тибетцев еще до начала муссона. Однако в это время года трудно добыть циновки и жерди.

Сегодня нас снова ждала неудача: крестьянин, который сначала согласился продать сорок стволов бамбука, неожиданно заявил, что астролог посоветовал ему отказаться от сделки, так как расположение звезд неблагоприятно для рубки бамбука на его земле до начала муссона. Отказ объяснялся чисто практической причиной – рубить бамбук в мае труднее всего. Конечно, от выполнения обещания легче уклониться, если сослаться на всезнающего астролога. В Непале каждому понятно, что против такого аргумента нечего возразить. Здесь даже время вылета личного самолета короля астрологи определяют наравне с метеорологами.

Чимба сообщил мне об отказе часов в пять вечера, и мы тут же отправились на велосипедах искать более сговорчивого крестьянина. Мы ехали через один из тех прекрасных уголков долины, которые я еще не успела осмотреть. Земля к югу от Парди сейчас серая, сухая и невзрачная, но в полумиле к северу от деревни попадаешь в другой мир – прохладный и зеленый, где узкие тропинки проходят в тени высоких деревьев с густой листвой, а искривленные бамбуковые стволы высотой более ста футов склоняют свои лохматые верхушки над полями кукурузы в человеческий рост. Около половины седьмого запад окрасился в странный тусклый свет. Вскоре смягченные солнечные лучи, пробившиеся через рваные медные облака, окрасили в золотисто-красный цвет весь ландшафт. Круглые поля цвета охры засветились гигантскими фонарями на темно-зеленом фоне.

Больше часа мы бродили от двора ко двору по щиколотку в желтовато-коричневой пыли, то и дело оказываясь среди буйволов, испуганных видом велосипедов. В первом доме мы заговорили с застенчивым мальчиком лет восьми-девяти и его прадедом – древним стариком с такой морщинистой кожей, что его ноги казались одетыми в коричневые нейлоновые чулки, не по размеру большие. Неудивительно, что переговоры не имели успеха. Владельцы двух других дворов, сообразив, что мы не собираемся переплачивать, бесцеремонно заявили, что бамбук им нужен самим. Будучи брахманами, эти люди были враждебно настроены против нас, неиндуистов – не столько, я думаю, из-за нашей ритуальной нечистоты, сколько из-за того, что проникновение чуждых идей в долину угрожает приносящему им столько выгод влиянию на односельчан. В конце концов нам обещали двадцать два ствола бамбука различного размера и качества. Но так как завтра суббота (неблагоприятный день для рубки бамбука), мы не сможем послать за стволами ранее чем воскресным утром, а там астрология может снова помешать нашим планам.

Возвращаясь домой по дороге, которая шла вдоль берега озера, мы миновали уродливый новый королевский дворец в псевдоевропейском стиле и весьма почитаемый индуистский храм, поднимающийся из воды в двухстах ярдах от берега. Когда дворец исчез из виду, я спешилась и попросила Чимбу ехать вперед, а сама решила отдохнуть на берегу озера. Редко мне доводилось видеть такое чарующее зрелище: огромная ширь изумрудной воды под высоким сводом бронзовых облаков, сквозь которые едва угадывались ближайшие вершины.

29 мая.

В половине шестого утра Чимба взобрался по шаткой лестнице в мою комнату (тибетцы нисколько не смущаются, увидев полуобнаженную женщину) и радостно сообщил, что немецкая альпинистская экспедиция, отправляющаяся на Аннапурну, нанимает сорока двух тибетцев в качестве носильщиков на двенадцать дней и платит двенадцать рупий в день. Если учесть, что средняя плата носильщика составляет три рупии в день, то легко понять воодушевление Чимбы. Мы вместе отправились в лагерь, чтобы отобрать двадцать одного мужчину и двадцать одну женщину. Список их имен и регистрационных номеров необходимо было представить анчолади [39]39
  Анчолади – высший чиновник в «области» Непала, разделенного на 14 таких «областей» («анчол»).


[Закрыть], чтобы тот дал им разрешение временно покинуть дистрикт.

К девяти часам мы составили список, и я передала его Кэй, которая взялась его отпечатать. Тут нам сообщили, что экспедиции требуются только мужчины. Оказывается, дорога в базовый лагерь экспедиции проходит через какую-то индуистскую деревушку, ортодоксальные обитатели которой испытывают последнее время большие затруднения при общении с местным божеством потому, что проходившие через деревушку путешественники убили их цыпленка. Поэтому было бы жестоко подвергать терпение божества дальнейшим испытаниям, позволяя внекастовым, особенно женщинам, проходить через эту деревню.

Мы вернулись в лагерь, чтобы пересмотреть список, и я заметила, что даже Чимбе, при всей его терпимости, трудно смириться с подобными препятствиями, особенно после вчерашней задержки из-за астрологов.

В последнее время я замечаю, что среди специфически непальских заболеваний есть одно, свойственное лишь постоянно живущим здесь американцам. Оно известно как «культурный шок». На обычном языке это означает раздражение местными запахами и привычкой непальцев выбрасывать отбросы на улицу. Страдающих этой болезнью не утешает и то, что в деревнях отходы моментально поедают коровы, свиньи, собаки, лошади, козы, куры и утки. К счастью, европейцы не подвержены этому заболеванию. Несмотря на «приличное воспитание», Кэй и я быстро научились выбрасывать в окна яичную скорлупу, картофельные очистки, луковую шелуху, выплескивать грязную воду, не думая о прохожих, которые, правда, в это время года защищены зонтиками. Придется приложить все усилия, чтобы избавиться от этой привычки до своего возвращения на родину.

Сегодня в полдень под моим окном разразился грандиозный скандал. Все началось с того, что одна молодая женщина дала пощечину другой якобы за то, что та – любовница ее мужа. Через минуту неведомо откуда под окном образовалось море из колышущихся черных зонтиков, прикрывавших полторы сотни возбужденных людей, которые ожесточенно препирались, размахивали руками и старались перекричать друг друга. Лично я склонна думать, что это сугубо семейный вопрос. Однако не исключено, что все «болельщики» являлись членами семей, которых касалось происходящее. Шум продолжался минут сорок. Наконец муж сильно побил зонтом обеих женщин и послал их (судя по тону и выражению лица) в индуистский эквивалент ада – или, может, пожелал им стать червями в будущем рождении.

В Непале мужчина обычно и не скрывает своей неверности (жена же обязана тщательно скрывать свои похождения), поэтому ссора должна была на этом и закончиться. Однако вместо того, чтобы с приличествующим женщинам смирением принять наказание, обе женщины, заключив временное перемирие и поспешно вооружившись закрытыми зонтами, набросились на мужа. Несколько мужчин схватили их, скрутили им руки и куда-то увели. Правда, женщины успели щедро наградить их пинками и царапинами. Я заметила, что в толпе, к огромному удовлетворению окружающих, вспыхнула новая ссора.

Стычки явно относятся к любимым развлечениям непальских крестьян. Поневоле приходишь к выводу, что внешняя нецивилизованность, проявляющаяся в подобных сценах, в некотором смысле здоровее нашей сверхцивилизованности, требующей массового применения транквилизаторов.

Наблюдая частые ссоры среди непальцев или просто походив несколько часов по базару, после возвращения в лагерь вдруг отмечаешь разительный контраст. Тибетцы редко повышают голос, как бы горячо ни спорили. Вместо радостного приветствия непальцев «намастэ» тибетцы встречают знакомых молчаливым поклоном или почтительным высовыванием языка на всю длину [40]40
  Традиционное тибетское приветствие состоит в том, что тибетец правой рукой снимает с головы шляпу, полуприседая, кланяется и высовывает до предела язык. Желательно к тому же правой рукой оттянуть правую щеку, а левой почесывать затылок. Высунутый язык доказывает отсутствие намерения отравить собеседника: в противном случае он был бы черным…


[Закрыть]. Трогательно наблюдать эту сдержанность тибетцев. Притом нет разумных оснований связывать это их качество с буддизмом, потому что они остаются под влиянием более грубой и более древней религии бонпо [41]41
  Бонпо – архаическая добуддийская система верований Тибета (и шире – Гималайского региона) с сильными элементами шаманизма. В VII–IX вв. бонпо упорно боролась с буддизмом, но с X в. стала отходить на второй план; заимствовала многие черты буддизма: структуру, монастырскую организацию, канон; но и значительно повлияла на оформление ламаизма, в частности в сфере пантеона и обрядности. Многочисленные элементы бонпо сохранились как в ламаизме (особенно в секте ньингмапа), так и в виде самостоятельных культов.


[Закрыть].

Погода стоит ужасная. Восемь дней не было дождя, и температура в моей комнате под тонкой жестяной крышей к двум часам дня достигла 37–38 градусов по Цельсию. К ночи она опустилась до 31 градуса. Я, измученная солнечным дерматитом, разделась и легла на бамбуковую циновку. Крысы «убаюкивали» меня: гремели посудой и ложками и злобно визжали друг на друга. Сначала было как-то беспокойно и неприятно лежать на полу. Возле меня метались крысы. Они могли в любой момент вцепиться в мое распластанное тело. Я уже привыкла к ним, хотя все еще боюсь прогонять, потому что грубое обращение их ожесточает. Недавно Кэй пыталась ночью согнать крысу с подушки, и та укусила ее за палец. Миллионы маленьких коричнево-красных муравьев доставляют еще больше хлопот: они добираются до любой пищи и ночью появляются щекочущими (но не кусающими) ордами. Вначале я пыталась бороться с ними: вытряхивать из риса, гороха, сахара, вынимать из сгущенного молока, но вскоре сдалась – ведь жизнь так коротка! Теперь я даже считаю, что муравей в пище – мой главный источник протеина. Так что спокойных ночей здесь ждать нечего. И все-таки я вполне довольна всем, ведь выбора вое равно нет.

3 июня.

Сегодня я отличилась: исчезла на восемь часов. Дело в том, что Кэй попросила меня сходить в миссионерскую больницу «Сияние» за историями болезни, а затем забрать рентгеновские снимки из индийского военного госпиталя, который расположен на другом берегу Сети. В больнице «Сияние» один из миссионеров любезно, хотя и не очень вразумительно, указал мне кратчайший путь до госпиталя.

Часам к двум я поняла, что нахожусь на полпути в Индию. Возвращаться было уже поздно, поэтому я без особых угрызений совести решила извлечь все возможное из этой вынужденной прогулки.

Обычно я хорошо ориентируюсь на местности. Здесь же вскоре поняла, что все больше теряюсь, а компас оставила в рюкзаке в Парди. В таких случаях обычные способы ориентировки в Непале неприменимы, и я готова была всерьез поверить, что даже солнце стало попирать законы природы. Одна из трудностей состоит в том, что человек не может отличить один от другого низкие лесистые холмы, разбросанные по долине, и начинает плутать, подгоняемый мыслью о том, что мили через две-три обязательно окажется в Парди. Однако на его пути неожиданно возникает река в глубоком величественном ущелье, которое невозможно пересечь, – и так до бесконечности.

Парди и Покхара обозначены на туристских картах рядом с аэродромом; но всего в каких-то нескольких милях от них, в той же долине, расположены деревни, совсем не тронутые цивилизацией. Мое появление там на велосипеде произвело настоящую сенсацию. Местные жители были так потрясены моим появлением (одни испугались, другие обрадовались), что не могли вразумительно ни объяснить, ни показать дорогу. Какой-то мужчина указал мне на тропинку, которая, казалось, вела прямо в никуда. Я решительно пошла по ней и вскоре оказалась на краю другого, а может быть, того же самого ущелья.

День был на редкость жаркий, и к трем часам дня я изнемогала от жажды и усталости. Если верить спидометру «Лео», я преодолела более сорока миль. Мне казалось, что я никогда не выпутаюсь из лабиринта тропинок. Я с трудом спустилась к реке и двинулась вдоль Сети. Вскоре пришлось жестоко расплачиваться за свой опрометчивый поступок: проделать с «Лео» немало акробатических трюков и упражнений на выносливость, которым я никогда еще не подвергалась, даже с «Роз». А ведь «Лео» вдвое тяжелее «Роз». Наконец я сообразила, что к воде можно опуститься футов на сто, не более. Будь у меня хоть капелька смекалки, я бы поняла это сразу. Присев в тени дерева у края обрыва, чтобы выкурить сигарету, я с горечью думала о предстоящем подъеме и о новом единоборстве с тропинками.

Однако в таких местах невозможно долго предаваться грусти. Внизу среди бесцветных валунов несла свои воды Сети, быстрая, стремительная, хотя и узкая в этот сезон, река. На противоположном скалистом берегу возвышались ровные лесистые холмы, окружившие ущелье широкой вытянутой дугой, а позади ступенями уходили вверх безмолвные, залитые солнцем поля, которые я только что пересекла. Я не предполагала, что в долине есть такое уединенное место. Последние несколько часов люди встречались только в окрестностях нескольких деревень, а здесь не видно было даже и следа человеческого. Но затем, когда почти патологическое нежелание повернуть назад заставило меня проехать почти милю по низкой, пахучей, выжженной солнцем тропе, приведшей меня к этому ущелью, на самом краю пропасти я увидела длинный дом. Это неуклюжее сооружение из бревен и камня было скорее помещением для скота, зерна и дров, однако там жили старуха, ее сын с женой и пять внуков. Трое младших голых малышей со вздутыми животами бегали возле дома. Недалеко от этого жалкого жилища (самого бедного из виденных мною за пределами горного района Гилгита в Индии) виднелись несколько акров чахлых посевов кукурузы и стояли три хилых дерева, под которыми тощий буйвол пережевывал жвачку – я так и не поняла, из чего она состояла. Обычная непальская «лестница» (бревно с зарубками) вела в убогую комнатушку. Вся семья была в сборе. По очереди они курили местную разновидность хукки [42]42
  Хукка – своеобразная, чаще всего деревянная трубка.


[Закрыть]. Увидев меня с «Лео» у лестницы, обитатели немало удивились. Я попросила воды. Люди жестами пригласили меня подняться и подали медную чашу с речной водой. Вода слегка попахивала экскрементами (или это мне померещилось?), однако в тот момент она показалась мне самым изысканным напитком. Не думая о последствиях, я трижды осушила чашу. Тем временем обитатели дома пытались завести со мной беседу. Они никак не могли поверить, что я не знаю непали. Это были очень веселые люди, хотя на вид не казались здоровыми. Когда первое удивление прошло, они заговорили со мной как со старой знакомой.

Мне очень хотелось узнать, как семья попала в такую глушь. Возможно, она принадлежала к касте бывших рабов, освобожденных после отмены рабства в Непале 28 ноября 1924 года, которая считается сейчас не намного выше неприкасаемых. [43]43
  В 1924 г. правительство Непала объявило об освобождении за государственный выкуп 52 тысяч имеющихся в стране рабов. 15 719 рабовладельцам планировалось выплатить 500 тысяч фунтов стерлингов, однако около 1 300 рабовладельцев освободили 4 651 раба без выкупа; таким образом, этот шаг обошелся правительству в 275 тысяч фунтов стерлингов. При этом на семь лет сохранялась зависимость рабов от своих бывших владельцев.


[Закрыть]Эти люди могут вступать в брак только между собой. Известно, что в то время было освобождено около пятидесяти тысяч рабов. Шестнадцать тысяч рабовладельцев получили от государства компенсацию. Большинство освобожденных оставались крепостными у бывших хозяев еще лет семь. Затем они стали батраками. Это «улучшение» положения часто ставило несчастных в еще более трудные условия, поскольку хозяева не обязаны были теперь обеспечивать пищей, одеждой и жильем своих бывших рабов. Однако предприимчивое меньшинство превратилось в носильщиков и сумело накопить денег на покупку небольших участков пустующей земли. Вот именно такой участок и обрабатывали мои новые знакомые.

Прежде чем расстаться с ними, я попыталась выяснить, в какой стороне находится Парди. Тогда старший сын, мальчик лет четырнадцати, вызвался за рупию показать мне дорогу. Я уже заплатила этим несчастным за воду и, конечно, не пожалела рупию для мальчика. Однако отметила про себя, что не менее бедные мусульмане и тибетцы, встречавшиеся мне во время путешествий, оказывались более гостеприимными.