Текст книги "Девственная земля"

Автор книги: Дервла Мэрфи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Очевидно, к своей сестре Лхамо Мингмар очень привязан: он всегда говорит о ней с любовью и гордостью, не уставая повторять, какая она умная, деловая женщина и как ему хочется с ней повидаться после годовой разлуки. В следующем месяце из Лхасы она заедет в Катманду по дороге в Калькутту. Действительно, шерпы любят путешествовать, и, похоже, для этого им не требуется никаких паспортов. Они свободно передвигаются между Тибетом, Непалом и Индией. Конечно, из Катманду в Калькутту Лхамо теперь летает самолетом, а по Тибету, насколько я знаю, путешествует на грузовике. У нее два мужа – один присматривает за семейной фермой около Намче-Базара, другой живет в Катманду со второй женой, которая утешает его, пока деловая Лхамо занимается международным бизнесом. Неудивительно, что родственные связи шерпов не так-то просто проследить!

Наша последняя и самая продолжительная задержка произошла в середине дня, когда мы остановились у каменной хижины на краю утеса, чтобы посмотреть на религиозную церемонию. Издалека мы услышали волшебные звуки барабана, колокольчика, цимбал и раковины. Музыка нагоняла на меня тоску по лагерю в Покхаре и здесь, на природе, звучала еще более трогательно. Я пыталась выяснить суть церемонии, но, если Мингмар и знал, он явно не хотел обсуждать этого с иностранкой, и я прекратила расспросы и вознаградила себя четырьмя деревянными чашками самого лучшего чанга, какой мне только доводилось пробовать.

Пожилой лама, руководивший церемонией, был одет в черное одеяние, а не в темно-красное, как принято, а его помощник, молодой монах, носил мирскую одежду. Оба сидели на земле, скрестив ноги, спиной к стене хижины. На низком деревянном столике перед ламой лежал буддийский канон. В правой руке он держал колокольчик, в левой – дордже, который часто откладывал, чтобы в очередной раз приложиться к чангу. В отличие от более ортодоксальных лам, он предпочитает этот напиток чаю с маслом. У стены стояло изображение Будды с обычными торма и масляными лампадами перед ним, рядом висел барабан, в который высокий стройный юноша, одетый в нечто вроде юбки, бил в такт молитвенным песнопениям. Около тридцати человек полукругом сидели рядом. Они смеялись, болтали, пили чанг и ели холодный, нарезанный ломтиками вареный картофель. Атмосфера была веселой и дружеской. Нам оказали самый радушный прием. Мы провели там более получаса и, расставаясь, сделали ламе подношения.

Оказывается, молодая мать в семье шерпов, у которых мы сегодня остановились, проработала три года на строительстве дороги в Ассаме. Мингмар говорит, что местные жители часто ездят на заработки в Индию. Там они вместе с тибетскими беженцами работают в дорожных бригадах. Скопив столько денег, сколько за всю жизнь им не заработать в Непале, они по дороге домой занимаются торговыми сделками в Калимлонге. Я пыталась выяснить, принимают ли их в бригады официально, как непальских граждан, или им приходится маскироваться под тибетских беженцев. Однако мой вопрос был расценен как неделикатное любопытство, поэтому я прекратила расспросы.

Сегодня вечером Мингмар наконец разобрался, где мы находимся, и заверил, что 24 ноября к полудню мы уже будем дома. Дорога до Катманду ему знакома, чему я весьма огорчилась: как хорошо было блуждать по горам!

22 ноября. Лачуга на вершине горы.

Это самый убогий ночлег за все наше путешествие. Здесь еще неуютнее, чем в лачуге у гомпы. В маленькой комнатке нет окон, и сейчас, с наступлением темноты, тут собрались: семья из шести человек, вол, козы, семь кур, петух, Мингмар и я. Мы снова на высоте более девяти тысяч футов. Ночью очень холодно, поэтому хозяева закрыли дверь, не давая возможности клубам древесного дыма выйти из комнаты. Дым вызывает у меня приступ неуемного кашля и мучительно ест глаза. Зато хозяева – веселые, добрые таманги – исключительно милы. Их страстное желание создать мне хоть какие-то удобства особенно трогательно на фоне безысходной нищеты.

Сегодня нам снова пришлось совершить марафонский переход, и я поняла, почему Мингмар не рвался в путь. Наши приключения начались в семь часов утра с весьма рискованного перехода через безумно быструю ледяную реку глубиной по пояс. На этот раз дрожал от страха Мингмар – для разнообразия. Когда мы вместе преодолевали течение, он так неистово за меня цеплялся, что мы оба чуть не утонули. Потребовалось напрячь все силы, чтобы удержаться на ногах под напором воды на огромных шатких валунах, а это было настолько трудно, что мне не верится, что мы могли преодолеть течение, не окунувшись.

Временами вода доходила нам до груди, так что мы промерзли насквозь. Правда, мы быстро согрелись во время полуторачасового подьема по крутой, скользкой и узкой тропинке сквозь заросли кустарника. В густой траве я не могла различить осыпающейся тропинки, но зато отчетливо видела пропасть справа, хотя и не осмеливалась в нее заглядывать.

К половине десятого эта сумасшедшая, головокружительная тропа кончилась, и мы снова стали спускаться к реке. Остановились позавтракать в зловонной, полной мух лачуге у дороги Катманду – Госаинкунд Лекх, а час спустя шли по этой «автостраде» вместе с группами тяжело нагруженных тибетцев, тамангов и чхетри, чувствуя себя уже на полпути к суете столичной жизни.

В течение четырех часов мы спускались вдоль реки. Тропа шла то через россыпи огромных валунов, то через яркие наносы чистого серебристого песка, то по ветхому подвесному мостику, который болтался в ста пятидесяти футах над водой. Меня несколько возмущает столь безалаберное отношение к дощатым мостикам: неужели трудно привести их в порядок, ведь вокруг столько деревьев?

К трем часам мы добрались до деревни, где впервые за всю дорогу от Трисули увидели лавку. Мы хотели купить чай (он кончился уже несколько дней назад), но в лавке были только засохшие и засиженные мухами индийские сладости, отвратительные сигареты и заплесневевшее печенье. Чтобы подкрепиться, мы купили две пачки печенья.

Снова часа три мы карабкались по крутой тропинке вверх, и сверкающие снежные вершины на севере с каждой минутой становились все красивее. Нижние плодородные склоны возделываются чхетри или неварами, а верхние, более скудные, – тамангами. Район густо населен – и соответственно полон запахов – по сравнению с оставшимися позади пустынными горами.

23 ноября. Катманду.

Сегодня мы проделали еще один марафонский переход, благодаря чему прибыли сюда раньше срока.

Утром я впервые увидела полное затмение солнца, продолжавшееся с восьми часов пятнадцати минут до половины десятого. В честь этого события по всему Непалу объявлен выходной день.

Мы покинули лачугу до рассвета, и к восьми часам достигли вершины холма высотой в девять тысяч футов, преодолев легкий подъем по раннему бодрящему воздуху. Оттуда виднелась длинная глубокая узкая долина, и около двух миль тропа шла почти по ровному месту, а потом резко нырнула вниз к деревушке у реки.

Когда мы спускались с вершины, я почувствовала, что со светом происходит что-то неладное, и заметила неожиданное похолодание. Догнав Мингмара, я спросила:

– Боже мой, что происходит вокруг? Свет стал каким-то странным, да и холод ужасный!

На такой вопрос англичанин бы не удержался и ответил, что ничего вокругне происходит, но Мингмар спокойно ответил:

– Луна кушает.

С минуту я смотрела на него, раскрыв рот. Сначала я заподозрила, что он помешался, но потом сообразила, что если у кого-то сдвиг, так это у меня, потому что, когда он указал на солнце, я увидела: поверхность светила уже на четверть была затемнена «голодной» луной.

Трудно представить себе более подходящее место для солнечного затмения! Двигаясь по тропе высоко над долиной, мы слышали резкие звуки раковин, бешеные удары цимбал и барабанов. Все ламы и жрецы в маленьких деревнях внизу кричали, вопили и визжали в схватке со злыми духами, которые, напав на солнце, угрожали всему роду человеческому. Столь необычная какофония, усиленная «вечерним» щебетом обескураженных птиц и ни с чем не сравнимым зеленоватым полумраком, разбудила во мне какие-то подсознательные воспоминания, и я на миг испытала первобытный страх, который в тот момент овладел всем Непалом.

ЭПИЛОГ

Последние дни пребывания в стране всегда полны грусти. Неизвестно, вернусь ли я когда-нибудь сюда. Уверена, если и приеду еще раз, то «все изменится, совершенно изменится» в таких местах, как Катманду и Покхара.

В течение последней недели в отчаянии я отправила в Нью-Дели и Дублин много телеграмм по поводу Таши. Разрешение на ее ввоз от министерства сельского хозяйства Ирландии должно было ждать меня в британском посольстве 23 ноября, но его там и в помине не оказалось, а билеты я заказала несколько дней назад на 3 декабря. Время бежало неумолимо вперед, и я стала замечать некоторое сходство в манере работать между государственными служащими в Дублине и моими друзьями в Синха Дарбаре.

Каждое утро Таши сопровождала меня в новое здание телеграфа, построенного с помощью Индии. Пока я сочиняла все менее и менее вежливые послания в Дублин, клерки критически поглядывали на мою собачонку и подшучивали над особым видом сумасшествия, проявляющимся в желании везти подобное существо в Ирландию. Наконец, дня через четыре, истратив немалую сумму на переговоры и послания, я в категоричной форме заявила, что 3 декабря в 15 часов 20 минут в дублинском аэропорту на борту самолета приземлится черная собака с подпалинами – с визой, запрошенной еще в сентябре, или без нее.

Ранним утром 29 ноября Зигрид отвезла нас в аэропорт Гаучар, и вскоре наш самолет взял курс на Дели. Мы летели над Гималаями. Горы простирались на восток и на запад, насколько хватало глаз. От такого зрелища стыла кровь. Однако, как ни странно, смотреть на Гималаи сверху так же противоестественно, как видеть тигра в зоопарке. Лучше один раз взглянуть на снежный пик с высоты перевала, который ты преодолел, чем проделать весь этот легкий, несколько кощунственный смотр с самолета, удобно расположившись в кресле.

На несколько дней мы остановились в Дели у друзей, пока Таши делали прививки, – и этот «антракт» был весьма полезен перед возвращением в Европу. Куда бы ты ни направлялся, с Непалом расставаться трудно.

В Дели, как и во всех своих последующих поездках и контактах, Таши быстро приспособилась к новой обстановке. Как только не называли ее в Европе: и «вязаный чулок на очень длинную ногу», и «экспонат из музея естественной истории», и «детеныш динозавра» и т. п. Хотя Таши никогда не завоюет медалей, ее все любят и она любит всех, а это – главное.

Перед отъездом из Дели я купила предписанную законом специальную корзину для перевозки собак. На всякий случай я взяла Таши с собой в агентство «Эйр Индия» и представила ее чиновникам. Больше ничего не требовалось: они полностью согласились, что везти подобное существо в корзине от Дели до Лондона – излишняя мера предосторожности, а поскольку в самолете оставались свободные места, они выделили одно рядом со мной, чтобы «перевозимому животному» было удобнее в пути. И вот Таши, которая родилась в палатке кочевников Непала, летела в «Боинге-707» в Лондон.

В Бейруте ей потребовался травянистый пятачок, и она нырнула в черноту ночи. Поскольку мы уже лишились надежды вовремя прибыть в Лондон, потеряв три часа в Бомбее из-за неполадок в двигателе, командир экипажа спросил пассажиров, не будут ли они столь любезны простить еще одну небольшую задержку, пока мисс Мэрфи разыскивает свою собаку. К счастью, Таши быстро нашлась. Я поднялась в самолет с дрожащей Таши на руках. Видимо, то, что она увидела в Ливане, ей не понравилось.

В Лондоне, чувствуя себя предателем, я упаковала собачонку в корзину и передала в ожидавший автофургон, который транспортировал ее к нашему самолету. Там безжалостно бросили Таши в преисподнюю багажного отсека, несмотря на мои мольбы разрешить ей лететь в салоне самолета рядом со мной.

В дублинском аэропорту меня, надо полагать, приняли за укротительницу тигров-людоедов: одетые в форму представители власти неизвестного ранга буквально сбивали друг друга с ног из опасения, что моя крошка-Таши вырвется на свободу и за ночь заразит бешенством всю нацию. Таши ожидал огромный автофургон, в котором ее в корзине повезли в государственный карантинный питомник для собак (он расположен в десяти милях к северу от Дублина). Мне было решительно отказано в разрешении сопровождать Таши в ее путешествии в незнакомую холодную сырость ирландской зимней ночи. К счастью, собачьи питомники содержатся в отличном состоянии, и в течение длительного заключения Таши пребывала в превосходном расположении духа. Она немного подросла и избежала возможных нежелательных последствий пребывания в карантине. Я часто ее навещала: часами просиживала с книгой на соломе в ее вольере, пока она, как в старые добрые времена, развязывала шнурки на моих туфлях. Она всегда с радостью меня приветствовала, но расставания воспринимала спокойно. Наконец наступил прекрасный яркий июньский день, и она ушла вместе со мной в зеленые поля.

Таши с лаем неистово носилась вокруг меня. Я радовалась не меньше при виде маленького черного тельца с распустившимся на ветру нелепым коричневым хвостиком.

Семь месяцев – слишком короткий срок для того, чтобы по-настоящему понять такую сложную страну, как Непал, но этого времени достаточно, чтобы полюбить маленькое королевство со всеми его достоинствами и недостатками. Меня часто спрашивают:

– Вам понравился Непал?

– Да, очень, – отвечаю я.

Непал не может нравиться или не нравиться. Непал – это пестрый ковер, сотканный из великолепия и убожества, мудрости и наивности, спокойствия и веселья, благодушия и недовольства, праздности и энергичности, благородства и коварства, свободы и рабства. Но в этой путанице тают сердца чужестранцев, подчас к их собственному удивлению.

Многое в королевстве можно не принимать, многое требует реформы, но переделать все по образу и подобию «цивилизованного» Запада было бы утонченным геноцидом, ибо в Непале есть то, что следует бережно хранить, а не бросать на растерзание «прогрессу». Однако Запад уже вошел в Непал, захлебываясь от переизбытка «добрых намерений» (хотя под ними явно скрывается стремление к выгоде), и скоро наше безразличие к изяществу, к труду мастеров-одиночек, ко всем замечательным чертам характера, определяющим традиционную культуру, распространит по этой стране материальное уродство и духовную неуверенность, подобно чуме. «Смотрящие далеко вперед» и презирающие прошлое «специалисты» уже рвутся помочь Непалу «наверстать упущенное». При этом они хотят выбросить за ненадобностью непреходящие ценности, наполовину скрытые за «языческим суеверием», но все еще активные, которые могут стать более прочной основой нового Непала, чем кодекс массового производства, возводящий в достоинство погоню за деньгами ради ненужных расходов.

Пожалуй, нигде в Азии контраст между величественным, но приходящим в упадок прошлым и полным самоуверенности настоящим не кажется столь резким, как в Непале. Несомненно, со временем настоящее одержит здесь победу, но только кажущуюся. Однако даже тогда, когда вытравят непальский образ жизни, Гималаи все-таки останутся. Время от времени они будут подвергаться вторжениям хорошо оснащенных экспедиций, но сохранят свою девственную красоту до конца дней.

Перевод упоминаемых в книге англо-американских мер в метрические

Меры длины

1 ярд=91,44 см

1 миля (сухопутная)=1609 м

1 акр = 4047 кв. м

1 фут = 304,8 мм

1 дюйм = 25,4 мм

Меры жидких тел

1 галлон = 4,54 куб. дм (л)

1 пинта = 0,57 куб. дм. (л)

Меры веса

1 фунт = 453,6 г

ПОСЛЕСЛОВИЕ

К середине XX века Непал – небольшое королевство в Гималаях – оставался едва ли не самым загадочным и экзотическим местом на земле. Высочайшие в мире вершины и затерявшиеся в горных долинах храмы и монастыри, удивительное разнообразие животного и растительного мира и архаичные социальные отношения, уникальные пагоды долины Катманду и необычайная этническая пестрота привлекали в Непал исследователей, альпинистов и туристов.

Однако доступ для иностранцев в это формально независимое индуистское королевство был практически закрыт. В горных районах – сердце страны – до 1951 года побывало лишь несколько европейцев: в основном чиновники британской резиденции в Катманду. Причина такой «самоизоляции» кроется в истории этой расположенной в глубине Азиатского континента страны.

До XVIII века на территории непальских Гималаев существовало более 50 мелких княжеств, различавшихся по этническому и религиозному составу населения, уровню культуры и общественного развития. Назревавший процесс централизации страны возглавили правители княжества Горкха из династии Шаха. Талантливому государственному деятелю и полководцу Притхви Нараян Шаху удалось в конце XVIII века объединить под своей властью значительные территории – от Сиккима до Гархвала. Однако процесс объединения и централизации страны был прерван противодействием английской Ост-Индской компании, которая развязала в 1814 году войну с Непалом, рассчитывая легко захватить небольшое и слабое государство.

Совершенно неожиданно для колониальных чиновников Компании воины непальской армии оказали упорное сопротивление многочисленным и вооруженным до зубов захватчикам. Несмотря на пятикратное превосходство в силах и несравненно лучшее вооружение (против скорострельных орудий англичан непальцы использовали деревянные и кожаные пушки, закидывали врага осиными роями, бросались врукопашную со знаменитыми кукри), полной победы в двухлетней войне англичанам добиться не удалось. Главнокомандующий английскими войсками генерал Октерлони писал руководству Компании, что его войска уступают гуркхам в боевых качествах и не смогут нанести поражение непальцам в их родных гopaх.

Непалу удалось в тяжелой борьбе отстоять свою независимость, однако навязанный ему в 1816 году Сегаулийский договор ограничил суверенитет страны, а значительные территории в тераях были аннексированы англичанами.

Наученные горьким опытом, власти Ост-Индской компании сделали в борьбе с упорным соседом ставку на заговоры и интриги при королевском дворе. Не сразу, но этот метод принес свои плоды. После кровавого переворота 1846 года к власти пришел феодальный род Рана, глава которого – Джанг Бахадур Кунвар Рана – подавил сопротивление других знатных родов, стал наследственным премьер-министром и фактически превратил короля Непала в пленника.

Правители из рода Рана создали прочный военно-административный аппарат, но, чтобы удержаться у власти, им нужен был сильный союзник. И Джанг Бахадур пошел на предательство интересов непальского народа, помогая англичанам подавить Великое народное восстание в Индии в 1857–1859 годах.

Это принесло Рана немедленные выгоды: им были переданы англичанами значительные районы отторгнутых ранее тераев. Еще важнее оказалась негласная договоренность о вербовке непальцев в англо-индийскую колониальную армию, что ослабило социальную напряженность в стране, страдающей от аграрного перенаселения, и облегчило процесс феодализации, усиления феодальной эксплуатации крестьянства. Ценой же была кровь, пролитая сотнями тысяч непальских крестьян в колониальных войнах Англии, в мировых войнах XX века.

К началу XX века правители Рана окончательно превратились в марионеток англичан, торгуя не только «живым товаром», но и распродавая за бесценок сельскохозяйственные ресурсы страны и способствуя стагнации непальского общества. К этому времени политика «самоизоляции» из антианглийской меры, какой она была в первой половине XIX века, превратилась в барьер на пути антифеодальных и антиколониальных идей, влияния индийского национально-освободительного движения, барьер, поддерживаемый сознательными усилиями Рана и колониальных властей Британской Индии.

Перемены в мире после победы над фашизмом, особенно освобождение народов Индии и Китая от колониального гнета, позволили национально-освободительному движению непальского народа, возглавляемому партией Непальский конгресс, к которой примкнул король Трибхуван, при поддержке правительства Республики Индии добиться отмены режима наследственного правления рода Рана.

Временная конституция 1951 года провозгласила Непал конституционной монархией. Страна была «открыта» для внешнего мира.

Вслед за этим в Непал буквально хлынули «эксперты», советники, ученые, туристы. Привлекаемые в первую очередь архаикой и экзотикой, они обращали внимание почти исключительно на колоритные детали быта, на красочные церемонии и удивительные обычаи, снисходительно любуясь красотой страны и не замечая жизни простого непальца, возмущаясь некоторыми «дикими», на их взгляд, суевериями и не желая задуматься над их истоками. Хиппи видели в Непале «землю обетованную» – дешевый гашиш и мягкий климат; богатые американские туристы – возможность на два-три дня «окунуться в прошлое человечества», и даже многие этнографы рассматривали страну лишь как некоего живого ископаемого динозавра. Появилось множество книг – результаты недельных прогулок по долине Катманду: набор банальностей, сопровождаемых красочными фотографиями.

Именно в этом контексте надо воспринимать книгу Д. Мэрфи – опытной путешественницы, изучающей страну не из окна лимузина, следующего по маршруту «аэропорт – отель – храм – отель – аэропорт», а пешком и на велосипеде побывавшей и за пределами Долины, в местах, где иногда вообще не видели иностранцев. Она не боится бытовых трудностей – непреодолимого препятствия для подавляющего большинства туристов и многих исследователей.

Впрочем, Д. Мэрфи – не праздный турист. Работая медицинским экспертом ВОЗ – Всемирной организации здравоохранения ООН, – она побывала во многих развивающихся странах: Алжире и Эфиопии, Индии и Непале. Ее влекли туда не только неутолимая любознательность, но и стремление своими руками помочь народам этих стран преодолеть социальную и экономическую отсталость – наследие колониального прошлого. Побывав во многих уголках нашей планеты, Мэрфи ярко и образно описывает обычаи и храмы, праздники и повседневную жизнь их обитателей.

Главное в том, что Д. Мэрфи с уважением относится к самим непальцам, видит за красотой храмов живой творческий дух непальского народа. Ее возмущают бюрократические препоны и недостаточность усилий по улучшению медицинского обслуживания населения и борьбе с неграмотностью, поверхностность суждений и прогнозов европейских и американских «экспертов по развитию», снобистское отношение к стране западных «помощников».

Нельзя не сказать, однако, что и самой Мэрфи не всегда удается избежать крайностей. Так, симпатия к культурным традициям Непала и Тибета оборачивается у нее порой идеализацией буддизма и буддийских священнослужителей, преувеличением веротерпимости ламаистов, а возмущение тяжелыми условиями жизни – гиперболизацией отсталости Непала, грязи и антисанитарии, некомпетентности местных кадров. Явное сочувствие тяжелым условиям жизни простых непальцев иногда оборачивается осуждением их за апатию, преувеличением многих черт непальского характера. Так, явно неправомерно ее категоричное высказывание о якобы свойственных непальцам безалаберности, особом любопытстве, частой супружеской неверности.

Здесь, пожалуй, Д. Мэрфи не до конца преодолела тот европоцентризм, за который не раз – и справедливо! – осуждает сама европейских снобов. Местами не смогла отрешиться она и от обывательского подхода. Некоторый натурализм ее повествования – например, рассказ о курящих детях – и упрощенность отдельных оценок (вспомним «коварного» Бхим Сен Тхапу) – диссонируют с общим стилем и подходом к проблеме.

Впрочем, эти недостатки работы помогут советскому читателю представить господствующий в западной литературе высокомерный тон, любовь к натуралистическим подробностям и к преувеличению трудностей жизни в Непале. Сама Мэрфи эти досадные фальшивые нотки с лихвой искупает искренним, а не показным уважением к непальцам и сочувствием, с которым она относится к бедам страны.

Нельзя не отметить и еще один лейтмотив книги: сочувствие к судьбе тибетских беженцев.

Своеобразное «решение» национального вопроса в Тибете китайскими властями в 1950–1960 годах привело к массовому бегству тибетцев из страны, – не только феодальной и церковной верхушки (бежали, правда, далеко не все: второй по рангу иерарх ламаистской церкви – панчен-лама – согласился стать главой «переходного правительства» Тибета, получив от китайского руководства в подарок новый дворец и дорогой автомобиль).

Преследование тибетского языка, культуры, массовые переселения китайцев в Тибет, тяготы содержания огромной китайской армии, тяжелые натуральные поборы вынудили покинуть страну десятки тысяч (а по некоторым данным, и сотни тысяч) простых крестьян, земледельцев и скотоводов. Трагизм положения этих людей, оказавшихся вне родины, глубоко сознает Мэрфи, хотя и не пытается анализировать причины возникшей ситуации. Сочувствуя бездомным людям, она – на опыте своей работы в лагерях беженцев – поняла важность и сложность проблемы их адаптации к непривычным условиям. Мэрфи видит бесперспективность оказания лишь материальной помощи тибетцам и приходит к «крамольной» для западного читателя мысли: главное в решении проблемы беженцев – создание условий для их возвращения в Тибет, то есть, в конце концов, изменение антисоциалистической национальной политики китайского руководства.

Со времени пребывания Мэрфи в Непале прошло более 15 лет. За это время в стране многое изменилось. Постепенно осуществляется аграрная реформа, ликвидированы наиболее тяжелые формы феодальной эксплуатации, изживается натуральный характер крестьянского хозяйства. Развиваются внешнеполитические связи королевства – члена ООН, стоящего на позиции неприсоединения, – со многими странами мира, в том числе и с СССР, дипломатические отношения с которым установлены еще в 1956 году.

Внешняя экономическая помощь и усилия непальского народа помогли преодолеть многие из описанных автором трудностей. Строятся (в том числе с помощью СССР) промышленные предприятия, резко расширилась сеть шоссейных дорог, благоустраиваются непальские города и селения. И все же на пути Непала еще много трудностей, и главная помеха его развитию – феодальные пережитки во всех сферах общественной жизни.

Искренность и самоотверженность автора, который смог увидеть не только непальские Гималаи (очень красочно и живо описанные), но и непальский народ, делает эту книгу, издающуюся с незначительными сокращениями, интересной для советского читателя.

Б. А. Иванов