Текст книги "Летучая мышь"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Ничего это не доказывает, – возразил я.

– Да, улики косвенные, – неожиданно согласился Таллар, – Но мы твердо уверены, что Маршан работал на американцев.

– А если Маршан служил Советам?

– Раз уж вы пришли к столь неправильному выводу, то не стоит вам и заявлять об этом открыто. Ради сохранения добрых отношений Франции с Англией и Россией. Имейте в виду: особого эффекта все равно не добьетесь... Если же разоблачите Маршана как советского шпиона, то урон потерпит его партия, а вовсе не наша. Нам-то какой вред от того, что министр был коммунистическим агентом? – он даже улыбнулся, пожав плечами, – На самом деле он работал на американскую разведку...

– Что ж, с этим не поспоришь.

– Тогда все, – Таллар поднялся, за ним и Рейналь.

Проводив их до дверей, я позвонил оператору:

– Пленку скопируйте и зарегистрируйте. В конце недели зайду за ней.

ГЛАВА 18

Спеша на свидание с Альфредом Баумом, я специально прошел по улице Этьен Марсель, чтобы посмотреть на дом, куда меня привез лже-Баум. И... Ничего похожего! Мне казалось, этот дом находится между улицами Монторгюэль и Тюрбиго, но, видимо, в тот день я совершенно утратил способность ориентироваться: не запомнил ни одной вывески, ни одного подъезда. Да и к чему тогда было запоминать?

Подлинный Баум поджидал меня в бистро возле Шатле – он сам назначил место встречи. Он заказал для нас обоих boudin aux pommes de reinette кровяную колбасу с жаренными яблоками и в ожидании, пока её принесут, извлек из кармана блокнот.

– Вы должны были отыскать дом на улице Этьен Марсель...

– Пробовал – ничего не вышло.

– Ладно, мы к этому вернемся. А пока вашим делом занимаются два моих сотрудника.

– Что-нибудь прояснилось?

– Давайте по порядку, – он засунул за ворот клетчатую салфетку и приступил к еде. Пил большими глотками вино, отламывал здоровенные ломти хлеба – словом, ел, как подобает французу.

– Кое-что у нас есть, – сказал он с набитым ртом, – Насчет автошколы этой, Марсо, – Он прожевал и заговорил более внятно: Полиция о ней знает. Хозяин – корсиканец, зовут Панелли. За ним много чего числится – разные сомнительные делишки, вымогательство, связи с преступным миром. Boudin хороша, правда? Я здесь часто обедаю. Жорж! Он у нас раньше работал, этот Жорж. Мы бы ещё выпили.

Жорж, в длинном фартуке и шапочке с козырьком, принес бутылку, сам откупорил. Его толстая, туго затянутая в черное шелковое платье жена сидела за кассой как черная курица.

– Знакомитесь. Господин Пэнмур, мой приятель. А это Жорж, превосходный повар, в прошлом – неплохой сыщик, ха-ха!

Жорж протянул мне пухлую лапу:

– Англичанин, да? Я англичан повидал. Дважды в Лондоне был. Один раз с Большим Шарло6, другой раз с Помпиду. А когда ваш Черчилль приезжал, я был в группе охраны.

– Великий был человек! – жуя, заметил Баум.

– Вокруг него всю дорогу такая суета была, как он только выдержал. Великий человек – это точно, – Жорж ухмыльнулся и отправился на кухню.

– Мы тут прощупали этого Робертона, – сказал Баум, – Как бы от налоговой полиции. Проверили, как Брансон платит налоги. Его биржевой маклер дал нам перечень поручений, – Баум протянул мне листок, – Брансон покупает ценные бумаги, хорошо в них разбирается, ошибается редко. Вы это хотели узнать?

– Именно это, – подтвердил я, – Большое спасибо.

– Сегодня целый час читал досье Маршана. Возьмите себе еще, – он сам положил мне на тарелку кусок колбасы с кружками поджаренных яблок, взял и себе, крикнув в сторону кухни:

– Жорж, ты настоящий мастер!

Жорж немедленно возник у нашего столика и пообещал угостить в следующий раз этим же блюдом, приготовленным на фламандский манер, с добавлением изюма и корицы.

– Так вот, досье Маршана, – продолжал Баум, когда тот ушел, – Сколько я над ним бился в прежние годы! Но, знаете, кто-то над ним поработал исчезли четыре важных документа. Я знаю точно, потому что все документы нумеруются, а на обложке папки помещается их полный список. Брали эту папку двое – один из них мой шеф, Вавр. Кто вынул документы? Вавр брал папку не для себя, а для начальства. Любой мог это сделать. Что за документы, сказать не могу. Не помню. относились они к разным годам – сорок девятому, пятьдесят первому, пятьдесят восьмому и шестьдесят третьему... Вынули их в прошлом месяце, не раньше. Вы, похоже, расшевелили осиное гнездо...

– И потому нам пытаются помешать... И вам, и мне.

– Этого следовало ожидать, – ответствовал Баум, – Как я уже говорил, политикам доверять нельзя. А нашему отделу волей-неволей приходится им служить. Я принял кое-какие меры предосторожности, – разговор явно мешал ему обедать, – Сегодня же проверю некоторые детали... Сообщу завтра... но не ждите сенсаций... – он хлебом подобрал остатки соуса с тарелки, – Больше всего меня интересует это здание, похожее на наше, но с видом на Эйфелеву башню. Мои люди его ищут. Надеюсь, к завтрашнему дню найдут. Тогда вы понадобитесь – для опознания, – он усмехнулся и спросил неожиданно:

– Хотите что-то сказать?

Его проницательный взгляд меня смутил. То ли этот хитрец пытается что-то у меня выведать, то ли уже знает о событиях прошлой ночи. Я решил довериться ему и рассказал о том, как накануне в ресторане за нами следил какой-то алжирец, о взрыве в квартире Изабел и о машине, поспешно отъехавшей от тротуара при моем приближении.

– Вы бы узнали этого человека из ресторана? – спросил Баум.

– Пожалуй, да. Если не сбреет усы и не изменит прическу.

– Покажу вам снимки, сделанные нашими сыщиками. Может, опознаете кого-нибудь, – прикрыв деликатно рот ладонью, Баум поковырял в зубах зубочисткой, – Хорошо бы установить связь автошколы Марсо с "Луной" и выйти на того, кто стоит за их спинами. Плясать мы должны от этой печки...

– Мне придется слетать на денек в Германию и на денек в Лондон, сказал я.

– Ничего не имею против, мы пока постараемся отыскать дом. И наведем справки в алжирском землячестве.

Принесли великолепный рокфор – он мгновенно исчез.

– Только не возвращайтесь самолетом – в аэропорту жесткий контроль, посоветовал Баум, доедая сыр, – Лучше всего через Бельгию по шоссе. Номер 365, пропускной пункт в Эргюлине. Там у вас проблем не будет, – он записал что-то в блокнот.

– Может оказаться полезным Шаван? – спросил я, – Как вы думаете? Ведь он был связан с Артуняном.

– Этот тип всегда полезен, когда нужно связаться с преступным миром. Но у вас другой случай. Знаете, в вашем деле я бы и родной бабушке не доверился.

– Так вы ему не доверяете?

– Никому я не доверяю, в том числе и вам. Профессиональная привычка. А что касается Альбера Шавана – и в полиции у него немало друзей, и в преступном мире. И те, и другие с ним считаются, даже уважают. Такие посредники существуют повсюду. Но есть одна тонкость – его собственный бизнес не совсем легален. Он сам из мафии и, стало быть, уязвим. И управляем. Неспроста вас взяли в оборот у самого его порога. Откуда узнали, что вы к нему собрались?

Я припомнил чернокожего охранника у входа в заведение Шавана – как он приплясывал от холода в своем длинном не по росту плаще. И двух молчаливых подручных с напомаженными волосами. Та ещё публика...

– Кстати, – прервал мои воспоминания Баум, – Кто такой Брансон?

– Расскажу, когда вернусь, – пообещал я.

– Мы заодно проверили и Робертона, – сказал Баум, – Таков порядок. Может, вам это интересно – он состоял в "Союзе молодых коммунистов", когда учился в лицее в Гренобле. Был членом троцкистской ячейки в Сорбонне. Теперь подвизается в крайне правой экстремистской националистической группе "Аксьон де ля Франс". Странные политические метания и довольно проворные для человека его лет – ему под сорок. Так не забудьте мне рассказать о Брансоне...

Сообщение о взрыве появилось в первых выпусках "Франс Суар" и "Монд" хорошо хоть, не на первых полосах. Я и так причинил Изабел множество хлопот – не хватало еще, чтобы газеты подняли шумиху. К счастью, репортеры пока не связали событие с английским посольством: просто взрыв в квартире по неизвестной причине, пострадавших нет.

– Тебе обязательно писать об этом? – спросил я Артура, когда мы встретились в его любимом баре.

– Конечно. "Рейтер" не может обойти этот случай, ведь Изабел английская подданная. Полиция утверждает, что была использована пластиковая бомба и, стало быть, это попытка убийства. Изабел все утро допрашивал полицейский инспектор. Такого не скроешь.

– Ну хоть смягчи как-нибудь, Артур, – попросил я.

– Попробую. Но боюсь оказаться в дураках: если не будет других новостей, то все газеты по обе стороны Ламанша распишут этот взрыв.

– О Господи, этого только не хватало!

Артур решил переменить тему:

– Как тебе Таллар? Какие у него были мотивы для встречи?

– Встреча прошла с пользой для меня, – сказал я, – Получил от него координаты одного любопытного парня в Кельне...

– Поедешь в Кельн?

– Завтра же. Оттуда в Лондон. Вернусь через пару дней. А насчет мотивов Таллара – у него их попросту нет. Мотивы есть у "нашей партии". У этой дамы все есть – мнения, познания и прочее. Таллар сам по себе не существует, он просто инструмент для исполнения пожеланий "нашей партии".

Вечером того же дня Изабел принесла то, что осталось от моих пожитков, в грязноватую гостиницу на Левом берегу. Бритвенный прибор уцелел, но весь оказался забит пылью.

– Остаться не могу, – сказала Изабел, – Меня ждет подруга. Поживу у нее, пока не уладится с моим жильем. Береги себя, милый.

Мы поцеловались, как всегда, нежно и она ушла.

Я достал из кармана бумаги, которые получил от Таллара. На одной странице – биография Иоханнеса Мюллера, на трех – материалы суда, в том числе множество подробностей о том, как жестоко он обращался с заключенными. И, наконец, указания, как обращаться с ним самим. Если попробует уклониться от беседы, проявить жестокость – это помогает. Он зациклен на двух вещах: страшится Божьего суда и уверен, будто стал жертвой судебной ошибки. Можно сказать, что меня прислал Рейналь. Можно предложить похлопотать за него – за Мюллера, то есть – перед международным судом. Естественно, на самом деле этого делать не следует.

Я обдумал прочитанное и позвонил Артуру. Позже он перезвонил мне и сообщил то, о чем я его просил: имена всех членов Международного суда в Гааге.

ГЛАВА 19

Из отеля в Кельне я позвонил нашему сотруднику в Берлин и попросил перезвонить мне по спецлинии. Спустя полчаса он уже знал, что именно интересует меня в Целендорфе. Кельн был весь укутан снегом, шпили знаменитого собора вонзались в серое декабрьское небо, будто два черных пальца. Мимо с грохотом и звоном проносились трамваи, пешеходы осторожно двигались по скользкому тротуару. Таксисты заламывали несусветные цены, так что портье никак не мог с ними договориться. Какой-то коротышка с военной выправкой вышел из отеля следом за мной и тоже остановился на тротуаре. Его появление сильно меня озадачило – я приметил этого человека ещё в самолете, он сидел тремя рядами позади меня. Я кивнул ему, но он никак не отозвался. Тут как раз два такси остановились одновременно, и портье распахнул дверцу первого, приглашая меня.

– Куда вам ехать? – спросил он. Я назвал адрес.

– Леопольдштрассе тридцать четыре, шнелль! – громко повторил он, обращаясь к водителю. Коротышка остался на тротуаре – второе такси было наготове. Отъезжая, я услышал, как позади хлопнула дверца.

Решившись проверить мой убогий немецкий, я спросил:

– Что это за район, куда мы едем?

К моему удивлению, таксист понял вопрос.

– Поганое место. Худшее в Кельне. Преступлений много, не всякий возьмется туда пассажира везти. Вам-то туда зачем?

– Одного человека надо повидать.

Мы миновали грандиозное здание выставочного центра "Мессе Халле" и теперь двигались вдоль бесконечной фабричной стены. Вбок уходили ряды однообразных жилых домов, кое-где мелькали желтые огни дешевых забегаловок. Номер тридцать четыре по Леопольдштрассе оказался как все – из красного кирпича, с квадратными окнами и ступенчатой крышей. Снег кое-как припорошил мусорные баки вдоль тротуара, кучу какого-то тряпья и старое велосипедное колесо. Двое парней в клетчатых куртках стояли на ступеньках подъезда физиономии у них были неприветливые. Я спросил того, который показался посимпатичнее:

– Иоханнес Мюллер здесь живет?

– Ich weisse nicht – не знаю, – процедил он сквозь зубы.

– Может вы знаете? – повернулся я к его приятелю.

– Der Alte im dritten Stock hinten – старик с третьего этажа. – Оба снова уставились на унылый пейзаж.

Шагнув в подъезд, я очутился во мраке. Воняло мочой, кошками, дезинфекцией, из-под каждой двери тянуло вареной капустой – безошибочная примета нищеты в Германии, в каждой стране она своя. Правда, ступеньки вымыты чисто. На третьем этаже из четырех дверей – ни одной дверной таблички – я выбрал первую попавшуюся и, за неимением звонка, постучал. Из квартиры донеслось какое-то шарканье и затихло. Кто-то притаился за дверью, не решаясь отворить. Я постучал посильнее – кулаком. На сей раз ответом был металлический лязг – отложили крюк, дверь приоткрылась чуть-чуть, меня обдало запахом пота и несвежего белья. Я разглядел седую голову не выше четырех футов от пола – неведомое существо молча уставилось на меня.

– Господин Мюллер здесь живет?

– Neben an – рядом! – Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.

– Wer ist da – кто там? – голос старческий, хриплый и слабый.

– Я к вам, господин Мюллер.

– Зачем?

– По вашему делу. Рейналь меня прислал.

Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" – и сам прошел вперед.

Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на ней – кастрюли. Большой квадратный стол, занимавший всю середину комнаты, завален какими-то папками, связками бумаг – только небольшая территория свободна: здесь, очевидно, Мюллер писал. Я увидел исписанный мелким почерком лист и толстый справочник – он был раскрыт, страницы придавлены тяжелым распятием. Хозяин кивком указал мне на стул, сам сел на другой.

– Слушаю вас, – глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...

– Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, – начал я.

– В писании сказано: "Око за око" – я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, – был ответ.

– Я и хочу знать правду.

– На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.

– Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.

– Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть? – скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.

– Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы...

– Я с вами согласен.

Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:

– Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить...

Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие...

– Андре Маршана вы помните?

Однако перебить его было невозможно.

– ...Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, – это преступление против человечности.

Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.

– Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.

Рука сделала нетерпеливый жест:

– Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение...

Он вытащил из кипы тоненькую папку – доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы – некоторые из них – как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.

– Я знаком с вице-президентом Международного суда.

– С Деесманом?

– Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.

Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.

– Какие у вас отношения с Деесманом?

– Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.

– Дело касалось прав человека?

– Нет, чисто этические вопросы отношений между правительствами. Мы тогда неплохо поладили, я и Деесман.

В его выцветших глазах вспыхнула было надежда, но тут же сменилась прежним выражением недоверия:

– Откуда мне знать, что вы говорите правду?

– Придется поверить. Иначе не договоримся.

Он долго молчал, потом задал вопрос:

– Давно вы знаете Рейналя?

– Недавно. А вы?

– Он меня разыскал в ноябре прошлого года. Не знаю, каким образом.

– Ладно, Мюллер, – сказал я, – Мы сторговались или нет?

Старик пожал плечами.

– Мне терять нечего. Что вы хотите узнать?

– Я читал ваши показания в суде насчет Маршана. Вы их помните?

– Конечно. У Барбье была такая слава, будто бы он ничего на свете не забывает. То-то он был грозен на допросах. А на самом деле у него память никудышная, это я все помнил, а он пользовался. Потому мне и приходилось присутствовать на допросах. Вам следует знать: в отличие от гестапо, служба безопасности абвера пыток не применяла.

Старик ловко воспользовался общеизвестными сведениями, но также общеизвестно было и то, что именно Лионский отдел службы безопасности являл собой исключение. Было и ещё несколько подобных исключений. Но я не стал ввязываться в спор.

– Вы клятвенно подтвердили, что Маршан находился под контролем СД с того момента, когда в сорок третьем его арестовали. Но если его завербовал абвер, каким образом в его судьбу вмешалось гестапо?

– Постарайтесь понять. Офицеры абвера гестаповцев за людей не считали, для нас это были отбросы общества. Однако Барбье был убежденным национал-социалистом, в партию вступил одним из первых, для него партийные интересы все заслоняли. И он не разделял нашего отношения к гестапо, особенно после ареста шефа абвера, адмирала. Вот поэтому, когда в парижской штаб-квартире гестапо прослышали об аресте Маршана и затребовали его, то Барбье возражать не стал. Если вы помните, к сорок третьему году гестапо уже почти полностью присвоило наши функции.

– Как это было – с Маршаном?

– Приехал из Парижа эсэсовский генерал Оберг, состоялась их встреча. На ней присутствовал также доктор Кохен – шеф гестапо во Франции.

– Вы видели отчет Кальтенбруннера за май сорок третьего?

– Видел – Барбье мне показывал. Не весь, только часть.

– Там упоминался осведомитель, принадлежавший к руководству подполья.

– Да. Имя не было названо, но все догадывались, что это Маршан. Среди завербованных не было другого человека такого ранга.

– Какая у него была кличка?

– Fledermaus – летучая мышь. Это мы с Барбье придумали. Барбье обожал Штрауса, Легара – вообще оперетту. Маршану эта кличка подходила – летучая мышь охотится в потемках, – в хриплом голосе послышалась усмешка, но лицо осталось неподвижным.

– В Лионском архиве все это отразилось?

– А как же? Я сам все записал – это была моя работа. Я вел картотеки очень аккуратно, – сказано было с гордостью.

– А где теперь архивы?

– Откуда мне знать? Исчезли...

– А вы случаем не сохранили кое-каких копий – ну, допустим, чтобы подстраховаться?

Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:

– Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.

– Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье...

– Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, – старик будто гордился: вот, мол, какое достижение...

– Вы идиот, Мюллер! – сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:

– Sie sind ein Vollidiot!

Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:

– Сидеть! – рявкнул я.

– Что такое? Почему вы так со мной обращаетесь?

– Хочет, чтобы я хлопотал за него в Гааге, а сам комедию ломает! Не знает, видите ли, где архивы. Не знает, что сделал с ними Барбье. Вы что, за дурака меня держите, Мюллер? Думаете, мне не известно, что всякая нацистская свинья вроде вас, ссылается на пропавшие архивы?

Он сидел молча, только левое веко дергалось. Я продолжил атаку:

– Вы лжец! Вас за это Бог накажет. Ждете от человека помощи, а сами норовите его вокруг пальца обвести, преподносите всякую чепуху, которую я и без вас знаю, – я поднялся и принялся застегивать плащ.

– Стойте, – поспешно заговорил Мюллер, – Зачем так сердиться? Я стар, память уже не та. Сядьте-ка. О чем вы спрашивали? Давайте вдвоем разберемся...

– С такими как вы, Мюллер, невозможно вести дела. Ничему вы не научились!

– Может, и так. Все мы грешники. Я каждый день молюсь, но все равно грешен, – голос у него задрожал.

– Какое мне дело до ваших грехов, мне факты нужны, – я грохнул по столу кулаком. Веко старика задергалось ещё заметней, водянистые глазки помаргивали и уклонялись от моего взгляда.

– Прошу вас, не кричите, – произнес он жалобно, – Я столько лет провел в тюрьме... Не могу, когда кричат...

– Меня от вас тошнит, – сказал я.

Мы оба замолчали. Он заговорил первый:

– Мне нужна ваша помощь. Из Гааги на мои письма давно не отвечают уже четыре месяца. Я все сделаю, чего вы хотите. Раз вас прислал Рейналь, я вам верю.

– Ладно, – согласился я, – Начнем сначала. Что вы там прихватили из архивов?

– Совсем немного. Почти ничего... Я...

– На вопрос отвечайте, черт бы вас побрал! Если солжете – имейте в виду, я все здесь вверх дном переверну, а бумаги найду!

– Я переснял кое-что на пленку. Это против правил, я знаю. Не следовало мне...

– Какие документы вы пересняли?

– Согласие Маршана на сотрудничество. Им собственноручно подписанное. То же – от Бракони. Эти двое были у нас на крючке.

– Что еще?

Заметное замешательство, легкое движение морщинистой рукой, будто он пытается отмахнуться. Но я этого не позволил.

– Говорите!

– Я как раз собрался сказать, а вы кричите. Один маленький документик в последние дни перед капитуляцией. Записка Маршана, от руки: о том, как и где Лондон готовит атаку на Париж.

– Еще что?

– Это все. Клянусь.

– Почему вы этими документами не воспользовались?

– Я хотел. Но во время суда мне дали понять, что прокурор потребует смертной казни, если я кого-нибудь впутаю.

– Давайте сюда эти фотопленки.

Мюллер с усилием встал и вышел из комнаты. Я поворошил бумаги на столе – все они имели отношение к суду над Мюллером и к его попыткам оправдаться. Вернулся он минут через пять – видимо, копался в своем архиве, я не сомневаюсь, что там ещё много чего было. Вывез тайком из Франции, ухитрился сохранить... Мне он протянул три отрезка 35-миллиметровой фотопленки.

– Если вы меня обманули, я вернусь и суну вашу голову вот в эту плиту, – пообещал я. Старик захныкал:

– Как вы со мной разговариваете? Угрожаете. Вы же собираетесь мне помочь...

– Дурак ты старый, – сказал я. – Не за тем я приехал, чтобы тебе помогать. Мы заключили сделку – ты мне документы, я взамен замолвлю за тебя слово в Гааге. И все – хоть задавись совсем, от меня сочувствия не жди.

– Понял, – веко перестало дергаться, старик уселся на место и деловито выудил из кипы бумаг нужную папку, – Вот копия моего заявления. Прочтите, пожалуйста, прежде чем встретитесь с Деесманом. Сами увидите – ничего плохого я не делал. Тут все в этой папке...

Я поднялся – он протянул мне бесплотную руку, но у меня не было желания прикасаться к ней. Я спустился по лестнице, выбросил папку в первый же мусорный ящик и поспешил на звон проходящего трамвая. Снег так и валил густыми хлопьями. Трамвайная остановка оказалась совсем близко. Когда я заворачивал за угол, в дверях скобяной лавки напротив мне померещился низкорослый человечек с военной выправкой, но я не был уверен, видел ли я его на самом деле.

Мой берлинский коллега позвонил в восемь, как обещал.

– Я тут провентилировал, – сказал он туманно, – Дело не выгорело. Джонни дежурит, я ему верю как себе, но на нет и суда нет...

– Ничего нет из того, что меня интересует?

– Ничего. Нуль. Все забрали, приятель.

– Джонни сказал, когда забрали?

– На той неделе. Во вторник, если уж точно, в одиннадцать часов. Странные делишки происходят, а?

– Кому эти документы выдали?

– Некоему Уолтеру Бейли, адрес он указал знаешь какой? Штаб-квартира армии Соединенных Штатов Америки. А что это были за бумаги?

– Да так, ничего особенного, – сказал я.

– Что-то тут не так. Мало того, что бумаги ушли на прошлой неделе. В таких случаях по правилам из архива выдают только копии, а тут ушли оригиналы, Джонни говорит. Эти американцы подпишут, где надо, запрос и забирают, что хотят.

– Уолтер Бейли такой запрос предъявил?

– А как же! В этом заведении ни одной бумажонки не раздобудешь, если нет должным образом оформленного запроса.

– Не знаешь, от чьего имени был запрос?

– Я так и подумал, что тебе это будет интересно, и спросил у Джонни но тот, кто дежурил во вторник, в журнале эту фамилию не записал. Видно, ни к чему было.

– Ладно, приятель, спасибо.

– Рад бы помочь... Но ты звони, если что.

Похоже Хенк Мант или кто там ещё затеял свою игру – иначе зачем понадобились американцам досье Барбье и Иоханнеса Мюллера, да ещё в оригиналах?

Немного погодя я спустился в бар и по пути заметил в холле отеля знакомого коротышку – он изучал обложки журналов, разложенных на столике у стены. На меня он внимания не обратил, но через несколько минут тоже появился в баре, уселся с номером "Пари Мач" и погрузился в чтение.

На следующее утро, когда я ехал в аэропорт, его нигде не было видно.

ГЛАВА 20

Я сидел в комнатушке Гарри, которая находится в самом конце коридора, и разглядывал приколотые к стенам снимки. Закурил, подождал пока хозяин соизволит приступить к делу: Гарри любит поморочить клиентам голову.

– Что мы тут имеем, – начал он, нарочито растягивая слова и подчеркивая свой простонародный акцент, – Это дело о-очень даже любопытное. Мне такое раньше не встречалось, а уж я много чего повидал.

Он вытащил из кучи на столе снимки, сделанные в Конше, и раскидал их веером: увеличенные изображения каких-то железяк, некоторые обведены красным фломастером. Сбоку на том же столе рассортированы на две кучки детали, которые Гарри отвинтил и привез с собой.

– Вот что мы имеем, – Гарри поместил поверх них снимок, изображающий загадочный агрегат в целом, – Переносной радиопередатчик с антенной-тарелкой полутора метров в диаметре, предназначенный для передачи сигналов на дальние расстояния через спутник.

– Ты это сразу определил. Еще в Конше.

– Чтобы ты знал – он работает в диапазоне С, то есть на сверхвысоких частотах. В районе от четырех до шести гигагерц.

– Мне не обязательно вникать в технические тонкости.

– Обязательно, если хочешь разобраться, для чего эту штуку придумали, а также кто и где её соорудил. Технические особенности диктуются назначением, ясно? Первое – Гарри начал загибать пальцы – такая большая антенна позволяет сфокусировать пучок сигналов, сделать его очень узким: его практически невозможно перехватить. Стало быть антена обеспечивает секретность передачи.

– Понял.

– Второе – в диапазоне С сигналы, посылаемые на дальние расстояния, почти не встречают помех. Качество передачи обеспечено. Учти оба фактора: секретность и качество. И спроси себя, куда направлены сигналы. Ответ один: на спутник связи, как я сразу предположил.

– И был прав, – подтвердил я льстиво.

– Третье – такое оборудование не для обычных "садовых" спутников, которых черт-те сколько развелось, летают себе на низких орбитах. Тут годится исключительно спутник, облетающий Землю на высоте примерно двадцать две тысячи миль. Такие тоже есть.

– Ну допустим.

– Теперь представь общую картину, – предложил Гарри, – он подвинул ко мне через стол что-то вроде магнитофона, встроенного прямо в передатчик, Что это, по-твоему?

– Записывающее устройство, – догадался я.

– Молодец! – одобрил меня Гарри, он наслаждался беседой, Разбираешься мало-мальски. И это позволяет нам перейти к пункту четвертому, – наш незнакомец способен принимать сигналы звуковых частот – записывать, скажем, голос на магнитофонную ленту. А наличие разных других деталей, которые ты здесь видишь, подсказывает, что эти сигналы преобразуются в радиосигналы обычным образом. И тогда их можно передавать.

Он сунул мне под нос снимок, на котором был изображен высокочастотный тюнер-усилитель без футляра.

– Вот, примерно, как он действует, смотри. Лента с записью проходит вот здесь с высокой скоростью – экономится время передачи и мощность, ты находишься в эфире очень короткое время, перехватить тебя трудно: передатчик будто выстреливает сигналы узким пучком прямо на спутник.

– Ладно, – согласился я, – А что скажешь насчет самого спутника и как он связан с этой штуковиной?

– Сделаем пару допущений, – Гарри просто сиял, – Предположим сначала, что высокая надежность системы позволяет вести передачу en clair – открытым текстом. И не тратить кучу времени на расшифровку и прочую белиберду. Теперь представим, что спутник сам способен кодировать и расшифровывать сигналы, и тогда что он проделывает с информацией, переданной открытым текстом? Во-первых, переводит её в цифровой или любой другой, по твоему выбору, код. Во-вторых, отправляет информацию в запоминающее устройство. То есть, не передает её кому-то, а отправляет на хранение.

– Готов согласиться, – сказал я, – Если ты докажешь, что тот спутник, о котором идет речь, способен на такие штуки.

– Почему бы и нет? – усмехнулся Гарри, – Звучит заумно, но технически вполне достижимо. Теперь я объясняю, почему ты захочешь закодировать свою информацию и отправить её на склад, – Гарри сделал долгую паузу, по прежнему наслаждаясь ролью учителя, который одну за другой открывает ученику тайны Земли.