Текст книги "Летучая мышь"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Поехала на вокзал Монпарнас, – сказал я, – Надо быть поосторожней.

По дороге я инструктировал Изабел насчет дальнейших действий. До вокзала доехали спокойно, никто вроде за нами не следил.

– Вернусь из Версаля сегодня же, переночую в твоей квартире. Звони мне от подруги, начиная с часу, каждые полчаса, пока не застанешь. Хорошо? А завтра увидимся в посольстве, – я поцеловал Изабел на прощание: – Пока, дорогая, будь осторожна.

Мы ещё раз поцеловались, я вышел из машины и направился в огромное помещение вокзала, нащупывая в кармане мелочь на билет.

ГЛАВА 16

Он открыл дверь сам – и я тотчас узнал его: коротышка в сером, которого я видел на кладбище, когда хоронили Артуняна, – он ещё так осторожно оглядывался.

– Господин Баум?

– Он самый. А вы кто?

– Меня зовут Джордж Пэнмур, – я назвал то имя, под которым представился в свое время Артуняну, – Вам обо мне говорили...

– Входите. Я вас видел на русском кладбище.

Квартира выглядела скромно – небольшие комнаты, мебель будто перевезена из фамильного поместья – больно уж громоздкая. Эстелла Баум оказалась уютной маленькой женщиной, хлопотливой, как курица. Баум познакомил нас и предложил мне пройти в кухню – там можно поговорить спокойно. Она затрясла головой, выражая высшую степень неодобрения, и немедленно удалилась из гостиной, оставив нас в обществе двух сонных кошек и неоконченного вязания. Баум выключил телевизор и предложил мне рюмку коньяку. Налил и себе, и мы расположились друг против друга в тяжелых креслах.

– Я вас давно жду, – сказал Баум, – Арам меня предупредил. Я не знал, как с вами связаться, – он не успел сказать, – во второй раз мы уже не встретились.

Баум понимающе кивнул, – Но я вас все-таки отыскал. Вернее, кого-то, кто выдал себя за вас. В вашем кабинете на улице Соссе.

Баум высоко вскинул кустистые брови и стал похож на симпатичного удивленного хомяка:

– Pa possible – невозможно!

– Тем не менее это произошло.

– Как он выглядел, этот тип?

Я постарался описать предыдущего Баума как можно подробнее, но нынешний только головой покачал:

– У нас такого нет.

– Более того, он отвез меня к себе, на улицу Этьен Марсель.

– Адрес мне ничего не говорит. Вы уверены, что встреча произошла именно в моем кабинете?

– Уверен. Снаружи висела табличка: "Начальник отдела документации". И ваше имя.

– Я начальник отдела исследований. На моей двери должность не обозначена – просто имя и фамилия.

– А номер комнаты какой?

– Триста шестнадцать. Третий этаж.

– А я был в семьсот девятнадцатой, на седьмом.

– Господин Пэнмур, – Баум говорил со мной терпеливо и мягко, как с душевнобольным, – в нашем управлении комнаты семьсот девятнадцатой нет, потому что нет седьмого этажа. Последний – шестой, там расположены технические службы.

– Но в лифте была кнопка с цифрой "семь"!

– Значит, вы были не у нас.

– Вот это да! – я залпом выпил рюмку.

– Расскажите все с самого начала, – предложил Баум, протягивая мне бутылку с коньяком. Я налил себе еще. Кошки во сне зашевелились, одна даже попыталась встать, но, разморенная теплом, снова улеглась на ковер. Баум ногой в домашней туфле ласково потрогал её.

Я начал свой рассказ с моих встреч – с Артуняном, с Альбером Шаваном, с того, как я был "арестован" возле "Sexy-Bizzare". Поведал, как били меня в контрразведке, как я улизнул от своих мучителей и встретился с Баумом, как он мне помог. И дальше – как взял напрокат машину и какая это оказалась машина. Потом о сражении в доме Бонтанов. О дальнейшем путешествии. Закончил на том, как симулировал автокатастрофу. Кое о чем я счел за лучшее умолчать: об убитом арабе, о бумагах Сегюра, о Бракони и находке в его доме. Когда я закончил, Баум спросил, не запомнил ли я номера машины, на которой меня увезли от дверей ночного клуба.

– Запомнил. У меня память на такие вещи. 5502 75. Или 5592.

– Министерский номер. Установить нетрудно, – он потянулся за лежащим на столике блокнотом, записал. – А номер дома на улице Этьен Марсель?

– Не заметил. Но могу специально сходить и посмотреть.

– Завтра же и сходите, ладно? И опишите людей, которые вас били.

Я описал, как мог, он сделал пометки в блокноте.

– А как они были одеты?

В моем описании первое место занимала обувь – её я разглядел лучше всего.

– Они обращались друг к другу по имени?

– Не слышал. По-моему, это профессионалы. Знают, как бить, куда ударить, чтобы побольней. И при этом никаких эмоций – скучное занятие, тысячу раз это проделывали.

– А как выглядит квартира на улице Этьен Марсель?

Пришлось напрячь память – я ведь был ещё не в себе, когда туда приехал. Но кое-что все же вспомнилось.

– Пьет хозяин шотландские виски "Блэк Лейбл" – дорогое удовольствие во Франции. А квартира безликая. Знаете, он не чувствовал себя дома – даже входную дверь открыл как-то неуверенно. Может, я и ошибаюсь...

– Он говорил, что это его квартира?

– Сказал, что отвезет меня "к себе". И дал лейкопластырь, чтобы залепить порезы. В ванной он, стало быть, ориентируется.

– Как вам показалось – квартира вообще обитаема? Живут в ней?

– Думаю, да. Или специально для меня ей придали жилой вид. На столике в прихожей были письма, а на вешалке – мужская шляпа и плащ.

– Давайте вернемся к той комнате, которую вы приняли за мой кабинет. Когда вы вылезли в окно, то обратили внимание на соседние здания?

– Помню крышу дома напротив. Но особо ничего не разглядел – там парапет высокий.

– Что-нибудь все-таки разглядели? Какие-нибудь дома? Может, что-то необычное?

– Дом напротив – кирпичный. И выше того, в котором я находился. Иначе бы я просто его не увидел – я ведь прятался за парапетом, полз, согнувшись.

– Стало быть, этажей восемь?

– Не меньше.

– А на улице Соссэ все дома на противоположной от нас стороне – из серого камня, а не кирпичные.

– Вот как!

– Излишне и говорить, что мы никогда не пользуемся услугами автошколы Марсо. Припомните ещё что-нибудь...

– Да, я же видел Эйфелеву башню! Довольно близко – может, в километре. Или ближе. Тогда я на это внимания не обратил, но теперь понимаю, что от улицы Соссэ она гораздо дальше.

– Вы её видели прямо за кирпичным зданием?

– Да. Прямо перед собой.

– Значит, улица, на которой вы были, проходит перпендикулярно прямой линии, если её начертить от Эйфелевой башни к этому дому?

– Что-то в этом роде.

– На ваше суждение, что до башни около километра, к сожалению, полагаться нельзя. Знаете, расстояние – вещь обманчивая...

– Пожалуй.

– Что ещё вспомните?

Я подумал. Ага, вот. Где-то поблизости проходит метро: пока я ждал своего спасителя в гараже, явственно чувствовал, что пол вибрирует. Я даже, от нечего делать, фиксировал в голове, насколько часто проходят поезда. Примерно каждые семьдесят секунд.

– На разных линиях метро в Париже поезда ходят с разной частотой, одобрительно сказал Баум, – Это ваше наблюдение может оказаться полезным.

– И вот ещё что. Насчет маршрута. Трудно, конечно, его определить, находясь в багажнике, однако я чувствовал, как меня прижимает к стенке на поворотах. По-моему, мы поднялись по спиральному пандусу, развернулись круто и сразу же оказались на улице с большим движением: я слышал уличный шум. Потом остановились, ткнулись во что-то, в тротуар, видимо. Повернули направо и ещё раз направо... – я прикинул в уме и спохватился: – Господи, я видно, совсем одурел в этом багажнике, мог бы и сам сообразить, что с улицы Соссэ направо не повернешь. Там же одностороннее движение.

– Во именно, – отозвался Баум, записывая что-то, – А с какой стороны было солнце, вы не заметили?

– Солнца не было – туман. Или утренняя дымка.

– Может, необычные звуки или запахи?

– Нет. Просто уличный шум.

Баум оторвался от блокнота, посмотрел на меня:

– Раннее утро – какой уж такой особый шум?

– Машин было уже много.

– Из этого следует, что вас везли по оживленной магистрали. Потому и машин много. Движение одностороннее?

– Не могу сказать.

– Жаль, это сократило бы круг поисков. Но, по крайней мере, нам известно, что здание, в котором вы побывали, находится на оживленной улице, примерно в километре от Эйфелевой башни, поблизости проходит линия метро, по которой поезда идут каждые семьдесят секунд, а напротив стоит кирпичный восьмиэтажный дом. Кроме того, в здании, которое нам предстоит отыскать, имеется подземный гараж. Можете что-нибудь добавить?

– Пожалуй нет.

– Попробуем обойтись тем, что есть, – он поднялся, – Предлагаю выпить кофе. Эстелла уже легла, но она обычно оставляет кофейник на плите, чтобы не остыл.

В кухне, за накрытым красной скатертью столом, мы не спеша выпили по чашке крепкого кофе. Я рассказал Бауму о своих отношениях с акционерным обществом "Луна", не упомянув при этом, что убил одного из их людей. О Бракони и его космическом передатчике тоже умолчал: будет ещё время для исповеди. О предстоящей встрече с коммунистом – ни слова. Однако попросил Баума узнать, если возможно, сколько некий Р. Брансон платит биржевому маклеру Жюлю Робертону, чья контора находится на Итальянском бульваре в доме N 48. Кустистые брови снова взметнулись, но их обладатель ни о чем не спросил, только записал данные в блокнот.

– Знаете, что самое странное? – сказал он, – Зачем им столько хлопот? Использовали министерскую машину – или, может, просто министерские номера. Оборудовали какое-то помещение, чтобы было похоже на нашу контору. Придумали, как организовать бегство – точно рассчитав, что такой человек, как вы, не упустит представившейся возможности. Кто-то взялся изобразить меня. Потом вся эта авантюра с неисправным наемным автомобилем – это и хлопотно, и дорого. Вас сначала запугали, потом мистифицировали и в конце концов попытались уничтожить. К чему такие сложности? Прямо-таки готический роман.

– Действительно, – согласился я, – Чего бы им меня не прикончить сразу? Я же был у них в руках.

– Похоже, будто после вашего так называемого бегства произошло что-то важное, что заставило их переменить первоначальный план. Решили: хватит его запугивать, пора убить.

– Есть у вас какие-нибудь догадки?

– Терпеть не могу догадок. Но все это не по-французски. Сложно, да и стиль не тот. Больше смахивает на советскую разведку. Эти норовят использовать побольше народу. Но у КГБ денег мало. Как и у нас, впрочем.

Он хихикнул и, снова став серьезным, постучал пальцем по блокноту:

– Попробую определить, куда вас привозили. И разузнать насчет этой самой "Луны".

– А могли бы вы показать мне досье Маршана из вашего архива?

Баум только присвистнул:

– Интересно, а ваши люди сделали бы такое для меня, случись мне попросить?

– Сделали бы, – солгал я.

Прежде чем ответить, он встал и, сняв с плиты красный эмалированный кофейник, снова наполнил наши чашки.

– Нет, этого я делать не стану. Странно даже, что вы о таком просите. Но я сам займусь этим досье и, если замечу что-то интересное, сообщу вам. Это самое большое, что я могу.

– Что вы сами думаете о Маршане? – спросил я.

– Видел его всего несколько раз, когда он заглядывал в наше управление по официальным поводам. Из всех министров, в подчинении которых мы бывали, он интересовался контрразведкой больше всех. Часто запрашивал весьма секретные сведения. Даже когда возглавлял уже другие ведомства.

– И вы ему давали?

– По минимуму. Если досье, которые он требовал, были очень уж секретными, отправляли подчищенные дубликаты. Политикам, сами знаете, доверять не следует.

– Вы ему не доверяли?

– Доказательств против него не было. И слава Богу – а то пришлось бы допрашивать его, а наше руководство никогда бы на это не пошло.

– Что, по-вашему, он делал?

– Изо всех сил разваливал нашу контору. Пытался, во всяком случае. У вас столько лет действовал Ким Филби, советский шпион – думаете, у нас ничего такого нет? И наши в средствах точно так же неразборчивы. Сам факт, что управление контрразведки подчинено политическому ведомству, делает нас весьма доступными, позволяет манипулировать контрразведкой. Я бы вывел её из-под такого начальства, но меня не спрашивают, стараюсь хотя бы её сохранить – это главное.

– И чтобы контрразведка не пострадала, готовы терпеть шпиона в кабинете министров?

Баум пристально посмотрел на меня, отхлебнул коньяку:

– Да ведь это самое простое уравнение. Предположим, в правительстве другой страны сидит ваш агент и передает вам секретную информацию, нанося вред своей стране. В основном – политического свойства информацию. Иной раз и техническую, и даже военную – о типах и численности вооружения, размещении войск и прочем. Но ведь министрам такие материалы не всегда доступны, их возможности раздобыть и скопировать секретные документы не столь уж велики. В основном они имеют дело все-таки с политикой, и документы, которыми они располагают, касаются политики. Вот эти тайны они и выдают врагу. Конечно, это плохо, но тут ничего не поделаешь. Однако это всего одна часть уравнения. Вторая его часть – разведка и контрразведка, подлинные инструменты государственной власти. Если какие-то силы из-за рубежа способны разрушить службы безопасности вашей страны, они, считайте, разрушают её государственную мощь. И открывается поистине бездна, куда лучше не заглядывать. Потому вы, британцы, и шли на такой риск, терпя у себя Филби – разведчика-предателя, а мы у себя и того пуще – видного политика Андре Маршана.

– Значит, вы уверены, что Маршан был шпионом?

– Нет. В его поведении всегда чувствовалась нерешительность, колебания какие-то. Потому он и не стал премьер-министром. Его шпионская деятельность – если он был шпионом – выполнялась под каким-то давлением, а вовсе не из политических убеждений. Может, он старался удержаться в каких-то пределах. Отнюдь не герой, конечно, – самый рядовой шпион, которого завербовали с помощью шантажа, смертельно уставший от постоянного риска и моральной нечистоплотности. В каком-то смысле он был антиподом вашему Филби – тот ведь действовал из идейных побуждений.

– Да, конечно.

– Поверьте моему опыту – если против такого человека, как Маршан, нет очевидных доказательств, то лучше оставить все, как есть, и только постараться защитить от него свои службы безопасности.

Слушая с увлечением этот урок реальной политики, я вдруг спохватился, что опаздываю на последний поезд. Мы поспешно договорились о новой встрече, и я стремглав ринулся на вокзал – едва успел. Было уже около часу ночи, когда поезд пришел на вокзал Монпарнас.

В двадцать минут второго я высадился из такси напротив дома, где жила Изабел. Улица была пустынна. Открыв ключом тяжелую входную дверь, я наощупь, не зажигая света, двинулся вверх по лестнице. От лифта к квартире Изабел ведет короткий коридор, её дверь последняя из четырех. Нашарив её в кромешной тьме, я пальцами осторожно провел по раме сверху донизу. Возле дверной петли обнаружил спичку, которую Изабел сунула в щель, уходя вместе со мной из дому. Этому научил её я, а ей никогда ничего не приходилось повторять дважды. Простой старый прием – даже если спичку обнаружат, её ведь ещё надо поместить на прежнее место, не всякий это сообразит.

Ключ легко повернулся в замке. Я прижался спиной к стене и вытянутую руку просунул в дверь, чуть-чуть приоткрыв её. Честно говоря, не знаю, чего я боялся.

Взрыв швырнул меня на пол – пластиковая бомба, должно быть, была прикреплена к стене у самой двери. За первым ужасающим грохотом последовали новые звуки – зазвенели разбитые стекла, посыпалась кусками штукатурка. Мутный белый дым пополз из квартиры, заполнил коридор. Я закашлялся и с трудом поднялся – взрыв опрокинул меня на пол. Я был оглушен, в мозгу вертелось всего одно слово: "пластик". Ну да, пластиковая бомба – их использовали сасовцы в борьбе с французскими правительственными войсками сначала в Северной Африке, потом и в самой Франции. Наверняка и здесь действовали североафриканцы – арабы...

До меня донесся слабый телефонный звонок – ах да, Изабел звонит мне в свою квартиру, как мы условились. Я перешагнул через лежавшую дверь и сквозь дым, спотыкаясь о мебель, пробрался к тому месту, где стоял телефон. Клубы холодного воздуха валили сквозь разбитое окно, мешались с дымом. Телефон оказался цел, я снял трубку. Это была она, Изабел.

– Слушай внимательно. Приезжай прямо сейчас, в твоей квартире произошел взрыв. Я смываюсь. Если, конечно, меня не задержат.

Собственный голос казался мне чужим и звучал будто издалека. Я положил трубку и выбрался в коридор. На мою удачу, там пока никого не было, но внизу уже слышались встревоженные голоса. Кто-то включил свет в подъезде. Я выскочил на площадку и стремглав кинулся вверх. В тот самый миг, когда я оказался этажом выше, одна из дверей открылась, на лестничной площадке появилась супружеская пара – оба в халатах.

– Что происходит? – этот вопрос задал я.

– Похоже на взрыв, – отозвался мужчина, – Где-то под нами.

Втроем мы спустились вниз – к тому времени вышли и соседи Изабел. К счастью, среди полуодетых людей оказались двое, одетые нормально – это делало меня менее заметным.

– Чья это квартира? – раздался голос.

– Здесь живет одна англичанка, – объяснил другой.

Сосед принес ручной фонарик, вошел сквозь проем и сразу же крикнул успокаивающе остальным:

– Тут нет никого!

Народу, между тем, прибывало.

– Что случилось? – прямо в ухо мне прокричала какая-то старуха.

– Что-то взорвалось. Газ, наверное, – постарался я её успокоить.

– Это газ взорвался, – тут же сообщила она во всеуслышание. И пошло-поехало. Двери соседних квартир были распахнуты настерж, и я услышал, как кто-то звонит в газовую инспекцию. Я вызвал лифт, спустился и увидел, как потягиваясь, из своей каморки выходит заспанная консьержка. Эти южанки готовы в любую минуту закатить хорошую, полноценную истерику.

– Che cosa succede – что случилось? – завопила она по-итальянски, почуяв неладное, и ухватила меня за рукав. При этом мужское пальто, накинутое поверх ночной рубашки, с неё сползло и обнажило пышную грудь, не лишенную привлекательности.

– Бегу за полицией, – крикнул я, вырываясь, – La polizia!

– Мадонна миа! – завопила она ещё громче, бросаясь к лифту и волоча за собой пальто.

Улица показалась мне абсолютно пустой, но, свернув налево, я увидел, как от тротуара поспешно отъезжает машина с выключенными фарами. Было темно и я не сумел разглядеть ни номера, ни водителя. Заметил ли он меня и узнал ли – Бог весть.

ГЛАВА 17

У реки было особенно ветрено, мела поземка. За ночь заметно похолодало, снег не таял. Неподалеку маячила Эйфелева башня – нечто устойчивое, успокаивающее в круговерти белых хлопьев. Сейчас башня была в точности похожа на одну из собственных бесчисленных копий, заключенных в пластмассовый прозрачный шар – потрясешь, а внутри начинается метель. Под серым низким небом угрюмо катила серо-стальные волны Сена.

Своих двух коммунистов я заметил, как только они вышли из метро и через площадь Альма двинулись к мосту. Тот, что помоложе, – по моим признакам сам Таллар – был высок, худ. Резкие черты лица, густые рыжеватые волосы. Его компаньон – лет пятидесяти, краснолицый, плотный, почти седой. Оба в кожаных куртках. Пытаясь укрыться от непогоды, они спешили, отворачиваясь от ветра, сутулились. Поблизости никого подходящего не оказалось, и высокий со словами – "Я – Робер Таллар," – без колебаний протянул мне руку. Я в ответ назвал себя: "Пэррот".

– А это товарищ Этьен Рейналь.

Рукопожатие Таллара было крепким, у меня даже рука занемела.

– Есть место, где можно поговорить спокойно. Тут рядом, – сказал я.

Пять минут скорым шагом – и мы пришли на квартиру на улице Дебрус, как и было условлено. Я приметил в углу гостиной радиоприемник – вмонтированный в него микрофон наверняка соединен с записывающим устройством, припрятанным где-нибудь в шкафу, в одном из ящиков. Гости оглядывались – их, видимо, тоже интересовало, где спрятан микрофон. Я предложил им снять пальто в передней – мой придирчивый взгляд не обнаружил под полами их дешевых пиджаков никаких подозрительных выпуклостей.

Бок о бок они расположились на длинной софе, я сел напротив, в кресле, и Таллар тотчас приступил к делу. По его жесткому выражению я догадался, что он с севера, из рабочих.

– Партия уполномочила нас на этот разговор. Я член центрального комитета, Этьен возглавляет региональный отдел Генеральной конфедерации труда65.

Рейналь коротко кивнул. С помощью специальной машинки он скручивал сигарету, насыпая из ветхого кисета табак в клочок тонкой желтоватой бумаги.

– Объясню, почему мы искали встречи с вами, – продолжал Таллар, Насколько нам известно, вы прибыли, чтобы установить, поддерживал ли покойный Маршан тайные, недозволенные контакты с иностранными разведками. Мы знаем, что французские власти вам поддержки не оказали. Как можно было ожидать, чтобы эти люди признали, что в их среде столь долго действовал предатель и шпион? У нашей партии нет причин скрывать этот скандальный факт, мы даже заинтересованны в публичном разоблачении бывшего министра, особенно в том, что касается его деятельности во время войны.

После небольшой паузы – я счел за лучшее промолчать, – Таллар заговорил снова:

– После войны не удалось вывести на чистую воду всех предателей и коллаборационистов. Многих спасли от справедливого суда деньги, влияние родственников и прочие привилегии. К тому же власти не были по-настоящему заинтересованы в разоблачении этих негодяев. В течение тридцати лет мы, располагая убедительными данными о предательстве целого ряда общественных деятелей, не можем воспользоваться ими. Однако время от времени правда все же всплывает наружу. В силу некоторых обстоятельств.

И, – подумал я про себя, – в силу некоторого политического шантажа. Но вслух этого не произнес.

– Мы могли бы рассказать о том, что делал Маршан во время войны и после, – заявил Таллар, – Наши сведения точные...

– Я хотел бы задать вопрос: почему вы сами даже не пытались в свое время разоблачить Маршана, имея эти, как вы утверждаете, точные данные? А только теперь, через столько лет да ещё с чужой помощью...

– Ответ прост, – ответил Таллар, – Вам отлично известно, что недостаточно обвинить человека и даже предъявить доказательства его вины, чтобы его осудили. В случаях, как этот, надлежит прежде всего думать о расстановке политических сил, о соблюдении баланса – это касается и партий, и правоохранительных органов, и прессы. Сам факт коллаборационизма и шпионажа – подтвержденного или нет – не может быть рассмотрен изолированно, сам по себе. С точки зрения нашей партии, случай с Маршаном в то время не подлежал разглашению, этого не позволял политический климат тех лет.

Пытается повесить мне лапшу на уши – как будто я не понимаю, что коммунисты по своей природе вовсе не заинтересованы в разоблачении шпионов, даже если КГБ получил их по наследству от гестапо. Только по этой причине они и молчали все эти годы. Но возражать собеседнику я не стал. И он продолжал все так же негромко и рассудительно:

– В нынешней изменившейся ситуации мы готовы сделать эту историю всеобщим достоянием. Партия решила, что вам следует услышать её от непосредственного участника. От товарища Этьена.

Меня поразило, насколько легко этот безусловно неглупый молодой человек обращается с абстрактным термином "партия", наделяя это слово волей, разумом, властью и даже отождествляя с собственной личностью.

А ведь это опасно, – подумалось мне, – Вместо "Господь Бог повелевает..." – "Партия велит...". Звучит почти одинаково, но...

Я повернулся к Рейналю – он все это время просидел молча, скрестив на животе тяжелые рабочие руки. Голос у него оказался скрипучий, гортанный похоже, он из Оверни. Говорить он был явно не мастер.

Да, он знал Маршана по работе в сопротивлении, в Лионе. Познакомились в конце сорок второго. Маршан руководил связями, документацией, жил в Лионе. Часто бывал в Авейроне – там и вступил в отряд. Настоящий вояка так определил его Рейналь. Храбрый, энергичный. Видно, армия его приучила к дисциплине и порядку. И подпольщик отличный. Политические взгляды антикоммунист, религия – католик.

В их отряде тогда был некий Рауль Бракони. Вечером 28 декабря сорок второго года он пошел к доктору Жане – тоже члену группы, чтобы встретиться кое с кем из товарищей. Бракони находился в приемной среди пациентов, ждущих своей очереди, когда дом окружили немцы из СД – военной контрразведки и французские полицейские. Раньше чем они ворвались, Бракони успел проглотить список, который был у него с собой, – этот список мог погубить многих. Всех, кто находился в квартире, забрали в штаб-квартиру СД – самого доктора, его семью, ассистентку, пациентов. В том числе и Бракони. И сразу начали допрашивать. Бракони не повезло: первый же из допрашиваемых в страхе за себя заявил, что видел, как Бракони что-то проглотил. Немцы тут же вызвали начальство – пришел майор по имени Клаус Барбье.

У Бракони вызвали рвоту, запихнув ложку ему в глотку. Слова на клочке бумаги были неразличимы. Но мучители поняли, что человек, который находится перед ними, может поведать немало интересного.

– Они даже пытать его не стали, – сказал Рейналь, – Просто объяснили, как это делается. А может, показали кого-нибудь из товарищей, кого схватили раньше. Этого оказалось достаточно – он заговорил. Выдал всех и вся назвал адреса, имена, кто чем занимался...

Знаете, если уж кто попадался им в лапы – старался говорить как можно меньше, только то, что они все равно уже знали. Люди ведь слабые, не всякий может выдержать боль. Но Бракони – он согласился с ними сотрудничать. Переметнулся. И мы об этом узнали – он сам водил полицейских по адресам. Но это потом – а тогда его через пару дней выпустили, нам он сказал, будто одурачил тех, кто его допрашивал, сошел за пациента...

Голос Рейналя звучал глухо, монотонно:

– Наш товарищ доктор Жане умер в тюрьме – его забили досмерти. Жену доктора отправили в Равенсбрюк – оттуда она не вернулась. До сих пор простить себе не могу – как мы сразу не разобрались с этим Бракони, просто тогда были в шоке, а ведь все было с ним ясно. Он и вел себя как... Словом, всю сеть в Лионе провалил. Пятнадцать человек арестовали. Среди них и Андре Маршан. К нему пришли на квартиру – а он оказался в отъезде. Так он сказал. На самом-то деле его тогда взяли.

СД и гестапо всегда действовали одинаково, если им удавалось кого-то перевербовать. Либо этот человек возвращался из застенков избитый до полусмерти, с какой-нибудь версией своего счастливого избавления. Либо его отпускали тут же, так, чтобы товарищи не успели заметить его отсутствия. Вот так и было с Маршаном. Кто мог заподозрить, что человек так быстро может стать предателем?

– Но как Барбье это удалось?

– Через одну женщину.

– Откуда это известно?

Я его предостерегал – она не интересовалась нашим делом и слишком уж была красива, все на неё заглядывались. Она тоже в него влюбилась. Я ему говорил, чтобы он был осторожней, но он не слушал. Ничего не мог с собой поделать. Бракони тоже знал – все знали. И он подсказал Барбье, как заполучить Маршана. Они схватили девушку и устроили им очную ставку в кабинете Барбье.

– Откуда это известно?

– Она сама рассказала. Барбье был хитер, как бес: он приказал увести её, и только потом поставил Маршану свои условия. Она так и не догадалась, на что пошел её любовник ради её спасения. Хотя, кто знает... У женщин такая интуиция. Ей он сказал, будто сумел отмазаться, обвел немцев вокруг пальца. А она поверила... Не знаю... Должно быть, Барбье объяснил Маршану, какая участь её постигнет в случае отказа. К ним попадали иной раз молодые женщины – сами понимаете... Маршан не выдержал – я же говорю, он её любил. Не стоит судить его так уж строго – за то, как он поступил в тот миг.

– В тот миг? А потом?

– Потом он мог бы сбежать, исчезнуть. У нас такие случаи бывали. Если бы он сразу признался, товарищи нашли бы для него новые документы, спрятали бы его. Но он и не пытался. Он вернулся и продолжал работать с удвоенной энергией – вот в чем я его виню. Немцы не использовали его для своих мелких поручений, как Бракони, – это была птица другого полета. Их агент в самом сердце Сопротивления! Он снабжал их информацией и внедрял дезинформацию в наши умы. Гестапо и СД даже поссорились из-за него. Гестапо одержало победу.

...Мне припомнился документ сорок третьего года за подписью Кальтенбруннера, процитированный в книге Анри Френе – о тайном агенте в руководстве Сопротивлением.

– Вы, вероятно, знаете – с сорок третьего года Андре Маршан стал играть большую роль в нашем движении, – это произнес Таллар, будто прочитав мои мысли.

– Почему вы оставили на свободе Бракони – заведомого предателя?

– Он внезапно исчез. Его долго искали, но так и не нашли.

– А Маршан?

– Он вершил крупные операции в качестве одного из вождей Сопротивления. Об этом знали все. О его сотрудничестве с гестапо немногие.

– Чем вы можете подтвердить свой рассказ?

– Мне сама эта девушка рассказала – о том, как встретила Маршана у Барбье.

– Где она сейчас? Жива? Как её звали?

– Анни Лекур. Жива ли – не знаю. После войны она работала у Маршана секретаршей.

– Как она выглядела?

– Я уже говорил – красотка. Волосы черные, стройненькая такая. Классная девчонка, одним словом.

– Какие-нибудь особые приметы не вспомните?

– Глаза необыкновенные – прямо как фиалки. Синие. Да, и на шее родимое пятно. Она его прятала – носила всегда шарфик или воротник высокий.

...Анни Лекур. Анни Дюпюи. Темные волосы. Поразительно красивые голубые глаза. Секретарша Маршана после войны. Она – но моим собеседникам знать об этом не следует.

– Еще у нас есть показания человека по имени Иоханнес Мюллер. Он был помощником Клауса Барбье. И он присутствовал в тот день в кабинете.

– Показания бывшего палача ничего не стоят.

– Вы сами решите – мы устроим вам встречу. Он живет в Кельне. Он вам все расскажет – у него есть на то причины. Во-первых, он боится Божьего суда. А во-вторых, считает, что его несправедливо осудили – он двадцать лет отсидел, – Таллар извлек из кармана какие-то бумаги, – Вот фотокопии. Можете взять их себе.

Я взял не глядя и вернулся к существу дела:

– Почему вы считаете, что после войны Маршан стал шпионом?

Робер Таллар взъерошил кудри, задвигался, вытягивая длинные ноги.

– Тому много доказательств, – сказал он. – Исчезли же списки агентов СД в Лионе. И только там – повсюду-то они остались.

– Где же эти списки?

– У американцев. Их специалисты занялись архивами раньше, чем это могли сделать бойцы Сопротивления. Нам достались пустые шкафы. Барбье, как известно, пригодился американцам. С его-то осведомленностью... Бракони судили заочно. По указанию судьи из следственных документов были убраны все упоминания о Маршане – в то время, в сорок шестом, это было необычно.