Текст книги "Летучая мышь"

Автор книги: Дерек Картун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Что ж, Альбер, готов тебя выслушать.

– Ты отправляешь меня домой прямо сейчас на одной из ваших машин. Сначала ещё угостишь меня чашечкой кофе – и тогда уж я обещаю, что мои друзья в сенате не учинят скандала по поводу отсутствия дисциплины и твердого руководства в вашей конторе. И это ещё не все, – он помедлил и добавил: – Леннуа из вашего министерства кое-чем мне обязан – это будет неплохой случай для него оказать мне ответную любезность.

Взгляд Баума из-под кустистых бровей оставался неизменно добродушным. Он молча наблюдал, как дым из трубки Шавана клубами заполняет комнату.

– Боюсь, Альбер, ты не совсем уловил сложность ситуации, – вздохнул он. – Мы слишком давние друзья, чтобы на тебя обижаться. Что касается моей репутации, твой Леннуа может блеять в уши министру сколько влезет – мне ничего не будет. Послушай-ка лучше меня внимательно.

Он разлил кофе по чашкам: мне, себе и Шавану. Тот закурил. Шум в коридоре к этому времени стих, шаги и голоса доносились откуда-то издали.

– Я вижу, у тебя сложилось ложное впечатление, будто Вавр хотел бы похоронить дело Маршана, а мы с Пэнмуром норовим его раздуть. Ничего подобного. Это дело имеет, я бы сказал, трансатлантический аспект, а потому требует особой деликатности – другими словами, секретность должна быть гарантирована. В то же время – в чем и состоит самая суть – оно имеет аспект чисто европейский. Ты не состоишь больше у нас в штате так что особо распространяться не стану, но именно этот второй аспект, и только он важен для Вавра. И если твой Леннуа или ещё кто-нибудь из твоих прикормленных депутатов попробует возникать в сенате с этим делом, Вавру это ох как не понравится.

Это прозвучало убедительно, – как отлично разыгранная сцена из спектакля. Шаван пожал плечами, усмехнулся:

– Неплохо, Альфред, ей-Богу, неплохо. Но при чем тут я?

Баум провел ладонью по щеке.

– Очень жаль, Альбер. Я подумал, что ты бы счел за лучшее отмыться от своих трансатлантических связей, чтобы они не появились в твоем досье. Но как я могу это гарантировать, если ты упорствуешь? Тебе следует знать, что мистер Хенк Мант подставит тебя в любую минуту. И когда это произойдет, никакие друзья не помогут.

– Не тебе судить, Альфред!

Баум задумался на минуту, принял решение:

– Вот что, Альбер, тебе нужно время для размышления. Когда что-то решишь, поставь меня в известность.

– Заговорит! – убежденно произнес Баум, когда за Шаваном и его стражем захлопнулась дверь. – Не захочет же он, чтобы прямо на обложке его досье было крупными буквами написано: "Связан с ЦРУ".

И он оказался прав. Весь день продолжались допросы арестованных, от сотрудников время от времени поступали данные – довольно скупые. Никто не склонен был болтать – даже перспектива провести рождественские праздники в камере не развязывала языки.

Поздно вечером Баум приказал доставить к нему Радеску – сомнительного владельца "Софранала".

Несколько минут спустя в кабинете появился коротенький, лысый, пухлый человечек лет шестидесяти. На груди, на кармане светло-голубого пиджака рядом с лейблом "Пьер Карден" были вышиты буквы "IR". Держался он с достоинством, хотя и несколько елейным:

– Ах, месье Баум, для меня большая честь встретиться с вами, я столько слышал о вашей работе и всегда восхищался.

– Ничего вы о моей работе не знаете, Симянский, не тратьте слов попусту. Садитесь.

– Я вовсе не Симянский, месье, с чего вы взяли? Мое имя Радеску, Ион Радеску, – он ткнул пальцем в вышитые на кармане буквы.

– Для меня вы – Борис Симянский. Под этим именем вы значитесь в наших архивах.

– Мои документы в порядке, месье. Должен вам сказать, что у меня много знакомых в вашем Министерстве...

– В контрразведке, в службе госбезопасности и в префектуре полиции вы также пользуетесь известностью, – Баум властным жестом остановил словесный поток, явно готовый излиться из уст собеседника. – Не тешьте себя надеждой, что я не удосужился познакомиться с вашим прошлым. Обязан вам сказать: не прошлое, а настоящее послужит предметом нашей беседы. А также будущее ваше будущее.

– Уверяю вас, вы принимаете меня за другого. Это ошибка, да-да. Мои друзья в министерстве внутренних дел и в посольстве Соединенных Штатов будут только рады подтвердить, что я – Ион Радеску. Обратитесь к мистеру Хергемеймеру или даже к послу Шерману – вы с ним безусловно знакомы, приятный человек. Это несчастное недоразумение надо разрешить как можно быстрее. Само собой разумеется, я оставлю эту ошибку без последствий, вам не о чем беспокоится, хотя вы причинили мне ряд неудобств, даже унизили...

– Ошибки не произошло, Симянский. Неудобства и унижения только начались – если вы не образумитесь. Ваши люди Раве и Бланк во всю дают показания. Альбер Шаван – он, знаете ли, вас терпеть не может – тоже кое-что рассказал. Странный вы человек, Симянский – я вам добра желаю, а вы мне голову морочите.

– Дорогой Баум, – не сдавался Симянский-Радеску, – Мы оба знаем, что многие вещи часто кажутся не такими, какие они есть на самом деле. Ну и что, если мои подчиненные Бог весть что наболтают? Кто поверит их показаниям, данным под принуждением? Да никто не поверит! Не забывайте о моих влиятельных друзьях. – Он умолк, улыбнулся и добавил выразительно, – О друзьях!

– Во Франции у всех есть друзья, а то и родственники, – бодро подхватил Баум. – Любой сутенер с улицы заявляет, что его трогать нельзя, потому что у него дядюшка в мэрии работает – марки там лижет. Мои приятели в полиции часто жалуются, что из-за этого кумовства трудно работать. Но мы-то с вами не в полиции, Симянский, а в контрразведке. Здесь никакая дружба не срабатывает.

Он сделал паузу, перегнулся через стол:

– Вы ступили на зыбкую почву и все ваши так называемые друзья от вас откажутся, как только узнают, что речь идет о шпионаже в пользу СССР, – эти буквы он произнес с расстановкой.

Пухлый человечек в светло-голубом костюме заморгал беспомощно, перевел взгляд с Баума на меня и обратно, будто в надежде, что один из нас успокоит его, скажет, что мы просто пошутили.

– Блефуете, – произнес он наконец. – Точно, это блеф. Вы нарушаете мои права.

– Заткнись ты, – прикрикнул на него Баум неожиданно грубо, – Здесь я сам решаю, какие у кого права. Твои отпечатки пальцев совпадают с отпечатками из досье Симянского – его судили в сорок шестом за сотрудничество с немцами и за грабеж имущества евреев, приговор – десять лет тюрьмы. Компьютер все как есть доложил, можешь на него жаловаться, сколько влезет.

– Я должен поговорить со своим адвокатом, – произнес арестованный упавшим голосом. – Ни единого слова без него не скажу, но предупреждаю, что ваше поведение приведет к серьезным для вас последствиям.

Мелкие капли пота выступили у него на лбу, и он снова взглянул на меня, будто ожидая сочувствия.

– Уведите его, – устало промолвил Баум, вызвав сотрудника. – Допрос продолжайте. Когда он поумнеет, дайте знать. И если он готов на компромисс, то пусть поторопится, потому что я сделки заключаю только в первый день.

Говоря все это, Баум уже и не глядел на задержанного.

– Поверить не могу... – начал было тот, но Баум не дал ему договорить.

– Уберите его отсюда, я занят, – и небрежно махнул рукой в сторону двери. Сотрудник крепко ухватил Радеску за рукав и буквально выдернул его из кресла.

– Может, что и выйдет, – сказал Баум, когда мы остались одни, – Но особых надежд на это пресмыкающееся возлагать не стоит. Надо ещё что-нибудь предпринять. Например, пообедать. Пусть сюда принесут.

За обедом, состоявшим главным образом из сосисок с капустой, Баум сказал задумчиво:

– Сейчас, пожалуй, сыграем в очко с Альбером. – И добавил:

– Все это дело в любую минуту может рухнуть, и я вместе с ним.

– Мне известно, как вы рискуете. Вашим нервам позавидовать можно.

Баум улыбнулся:

– Иной раз приходится рисковать. Только не думайте, что у меня приступ англо-французской дружбы или что я изображаю из себя эдакого крестоносца борца за справедливость. Рискую, потому что убежден: сейчас проиграешь, потом хлопот будет куда больше.

– Лично для вас?

– Для страны. И соответственно для меня тоже. Я эти понятия стараюсь не разделять.

– Я не спрашиваю, почему вы действуете так, а не иначе, хочу только сказать, что я вам признателен за сотрудничество.

– Признательность вашу принимаю, но мотивы у нас разные, – сказал он, – Пока интересы наших стран совпадают – отлично. Просто великолепно. Но если они разойдутся – тут уж не обессудьте.

Он сложил крест-накрест вилку и нож на тарелке, отодвинул её, наполнил свой стакан. И тут же позвонил по внутреннему:

– Шавана сюда.

Когда того привели, Баум жестом предложил ему сесть.

– Мне право жаль, Альбер, что такой у тебя выдался неудачный день. Надеюсь, теперь мы договоримся и разойдемся по домам, к нашим женщинам.

– Сильно сомневаюсь, – Шаван пожал плечами.

Баум пододвинул к нему бокал с вином и продолжал негромко:

– Утром я тебе сказал, что это дело имеет европейский аспект. Ты не отреагировал – может, просто не знал об этом или подумал, что я блефую. Но это не так, Альбер. Я тебе кое-что расскажу – имей в виду, я многим рискую, если ты обманешь мое доверие. Но и ты рискуешь. Если, выслушав меня, захочешь и дальше молчать и спустишь на меня этого своего Леннуа, то через какое-то время тебя обвинят в том, что ты работаешь на русских американские друзья тебя так подставят, что не отмоешься. – Баум помолчал ожидая ответа, но не дождался и продолжал:

– В деле замешаны Хенк Мант и ЦРУ, но не это главное. Если вообще оно существует, это дело, то обернется оно против русских. Маршан – по своей воле или вопреки ней – работал и на них тоже. Ты этого, конечно, не знал. Но я-то знаю, и, стало быть, ты, связавшись с теми, кто всеми силами препятствует разоблачению Маршана, фактически действуешь в интересах советской разведки. Кстати, один из их агентов счел за лучшее поскорее ретироваться. Вчера вечером исчез... Не так уж глупо с его стороны...

– О ком ты говоришь?

– О Жюле Робертоне.

– Первый раз слышу.

– Возможно. Но это уже неважно. Сам знаешь – в таких случаях замаранными оказываются все, кто хотя бы косвенно был связан с агентом. Когда все это разнюхают газетчики, им понадобятся жертвы. Как обычно. Теперь рассуди, дорогой Альбер, сколько народу занимается расследованием. В этом здании в данную минуту несколько десятков человек. И кто-то из них наверняка назовет твое имя и при этом добавит: только я вам ничего не говорил. Может, даже кто-то из моих людей: захочет заручиться любовью прессы или отдать должок, ну, ты знаешь...

Шаван залпом выпил вино и протянул Бауму пустой бокал.

– Блефуешь, Альфред. Правительство не жаждет видеть в газетах имя Маршана.

– Зря ты продолжаешь держаться за эту версию, – вздохнул Баум. – Ну поразмысли: Робертон скрылся. Поймаем мы его или нет, – не так уж важно. Кого-то найдем, кого можно потащить в суд. Пресса этого потребует. Правительство хотело бы все скрыть, тут я с тобой согласен, но противостоять газетной шумихе оно не сможет. Вот где для тебя опасность кроется. Твои люди побывали в доме Брансона, он же Бракони. Твою машину засекли по дороге в Конш. Сам ты полностью изобличен в связях с "Луной" и "Софраналом". Наш приятель Пэнмур, которого ты тут видишь, располагает самыми достоверными сведениями. Я по должности не могу смотреть сквозь пальцы на такие вещи...

– Одни предположения – ничего у тебя нет конкретного.

– Есть. Твоя фотография у дверей "Софранала". И разъяснения сотрудников этого общества о том, как ты организовал покушение на Пэнмура. Показания двоих из "Луны" – о том, как ты их нанял. Смерть Артуняна – мы отнюдь не закрыли это дело. А ещё у меня будут показания, которые ты дашь прежде, чем выйдешь отсюда, и свидетельства твоих подручных, которые мы наверняка получим, пусть и не сразу. Вот что окажется в твоем досье, и в один прекрасный день, дорогой Альбер... – он понизил голос почти до шепота, – Сам понимаешь, что произойдет в один прекрасный день, если не примешь предложение, которое я сделал тебе сегодня утром.

Шаван снова осушил бокал и откинулся на спинку стула, уставившись в стену.

– Ладно, – сказал он наконец, – Пусть меня отведут в тихую комнату и дадут бумагу и ручку. Посмотрим, что из этого получится.

Когда его вывели, Баум со словами: "Пора узнать, насколько продвинулось с Робертоном" велел вызвать Жоливе. Тот явился с блокнотом и, докладывая, то и дело сверялся со своими записями.

– Опрошен персонал брокерской конторы Робертона – ничего подозрительного. Обыск кабинета хозяина: там много чего нашлось – записные книжки с телефонами и адресами, картотеки, еженедельники и всякое такое. Но это ещё предстоит исследовать. Я сам занимался весь день квартирой Робертона. Забрал оттуда кое-что для дальнейшей работы. Пока рано говорить о результатах.

– Как насчет писчей бумаги – помнишь, я просил проверить?

– Конечно. Обнаружены пачка конвертов и бумага, идентичные тому письму.

– Что слышно в туристических агентствах?

– Установлено, что брал он билеты возле авеню Опера. Билеты в один конец. Вылетели вдвоем в Цюрих из Орли. Мы уже связались со Швейцарией через Интерпол. Пока от них никаких сообщений.

– И не будет, – сказал Баум, – Ладно, все в порядке, спасибо.

В письменных показаниях Шавана обнаружилось кое-что, чего я не знал. Прежде я не догадывался, какой нажим оказывал на него Хенк Мант. Сначала он всего-навсего намеревался с помощью Шавана предотвратить мой контакт с Баумом. Для этого и было изобретено похищение и вся эта инсценировка. Цель была такая: одурачить меня и напугать до смерти. По мере того как я в своем неведении продолжал расследование, инструкция изменилась: вообще меня убрать. Устранить, как выразился Хенк, загнав в безнадежную ситуацию. Почему он дублировал свои усилия, прибегнув одновременно и к помощи алжирских бандитов, и к трюку с неисправным автомобилем, можно только догадываться: хотел, чтобы наверняка.

Шаван же за деньги выполнял все, что ему поручали: организовал через "Софранал" машину напрокат, нанял головорезов из "Луны". Когда же обнаружилось, что не сработал ни тот, ни другой способ, и я добрался-таки до Бракони, то Шаван получил ещё более категорический приказ расправиться со мной – для того и мчались в Конш его люди. Оттуда они должны были позвонить и доложить, а также получить новые распоряжения. И они их получили: избавиться от трупы Бракони и от передатчика. Передатчик разобран на части и спрятан в неглубокой яме за домом, забросан хворостом. Бракони похоронен примерно в километре оттуда, в лесу. А дальнейшие инструкции оказались таковы: установить пластиковые бомбы в квартире Изабел и в моей машине.

Все это Шаван изложил весьма тщательно, с точными датами и деталями он-то знал, что нужно контрразведке. При этом настаивал твердо и убежденно: ему не было известно, что все это дело связано с советской разведкой. Тот любопытный момент, как он вообще оказался в прислужниках у Хенка, он и вовсе опустил, ни слова не было сказано об их прежних совместных делишках. Умолчал Шаван также о гибели Арама Артуняна и Анни Дюпюи. Одно дело пытаться кого-то убить, совсем другое – убийства, которые состоялись.

– С виду вроде бы все ясно, – заключи Баум. – Но только с виду. Вот смотрите: вы побеседовали с Артуняном – и Шавану немедленно поручают его убить. Заодно заманить вас в ловушку – но для этого требовалась некоторая подготовка, не так ли? Однако все сошло гладко – похоже, он ждал вас.

– Значит, в нашей лондонской конторе кто-то стучит американцам.

– Выходит, так. Кому были известны ваши планы?

– Да половине министерства иностранных дел, не говоря уж о начальстве.

– Случись такое у нас в Париже, русские получили бы все сведения в двадцать четыре часа.

– И у нас точно так же, – признался я. Мы помолчали. – А передавать сведения американцам и шпионажем-то не считается.

– В том-то и дело, – согласился Баум.

– Этот "Софранал" – просто прикрытие, за ним орудует ЦРУ, предположил я.

– Если бы мы умели хитрить с американцами как с русскими, "Софранал" давно бы значился в наших картотеках, – подтвердил мою мысль толстяк.

Позже мы распрощались с Альбером Шаваном, который умудрился вернуть себе импозантный вид и внушающие почтение манеры.

– Наша совместная работа оказалась весьма полезной, Альбер, – похвалил его Баум. – Я получил примерно половину необходимых мне сведений, а ты сообщил примерно половину того, что мог бы сообщить.

Шаван изобразил удивление:

– Тебе трудно угодить, Альфред. Того, что ты узнал, достаточно, чтобы меня в порошок стереть. Этого мало?

– Ты прекрасно знаешь, чего бы я хотел. Повторять не стану. Ладно, ступай себе домой. Теперь, надеюсь, будешь держать меня в курсе, если мистер Хенк Мант снова привлечет тебя к своим делишкам.

– Если только уцелею, – мрачно сказал Шаван.

– Ну, ты справишься, – усмехнулся Баум. – Куда этим американцам до тебя!

– Спасибо, Альфред, – Шаван поежился, но все же спросил:

– А как там мое досье?

– Не запятнано, – ответил Баум. – А если ты выполнишь мое условие и будешь сообщать нам о своих контактах с ЦРУ, то это послужит только украшению твоего досье.

Шаван нахмурился.

– Приходится верить тебе на слово, Альфред. Деваться-то некуда, – он протянул свою огромную лапу, сгреб со стола листок со своими показаниями и, смяв, сунул в карман, – Тебе ведь они больше не нужны?

Баум не предпринял ни малейшей попытки воспрепятствовать ему. Вместо этого он набрал номер внутреннего телефона:

– Машину с шофером. Чтобы отвезти домой господина Шавана.

После его ухода Баум позвонил снова, на сей раз дежурному в министерство иностранных дел: не наблюдалось ли в последние двое суток отъездов или приездов советских дипломатов. Дежурный обещал узнать и перезвонить. Звонок последовал через час: некий Терешвили, второй секретарь посольства отбыл в Москву нынешним утром. Тем же рейсом Аэрофлота отправился Власов – корреспондент ТАСС. Оба заявили, что обратно не собираются. Баум осведомился, что думают по этому поводу в русском департаменте МИДа.

– Несколько скоропалительно, но в общем ничего особенного, – ответил дежурный.

– Концы прячут, – сказал Баум. – Я обоих знаю – эти господа из КГБ. Я бы удивился, если бы с исчезновением Робертона не смылся бы кое-кто из русских.

– Между прочим, – спохватился я, – как насчет прессы? Сможете удержать её в узде?

– За ней присмотрит правительство.

– Даже за "Юманите"?

– "Юманите" ничего не значит. Они так часто кричали "Караул!", что теперь на них и внимания никто не обратит. Им самим это отлично известно, потому коммунисты и решились выйти на вас.

– А все эти люди, которых сегодня допрашивали, – есть от них польза?

– Допросы – чистое очковтирательство. Если что интересное и всплывет, мы все равно этим не воспользуемся, – Баум скорбно покачал головой. Считайте, что это хорошая практика для моих ребят – вот и все.

– Пойду, – я поднялся, – Надо поспать. – Мы пожали друг другу руки, Спасибо за все.

– Благодарить не за что, мы должны друг другу помогать. Приятно было сотрудничать. Только лучше бы вы мне сразу рассказали о Брансоне и Жюле Робертоне – вместе мы бы придумали какой-нибудь удачный ход.

Я проспал до двух, в три пошел в "Скриб" – любимый бар Артура. Он был там.

– Все кончено, дело закрыто, – сообщил я ему.

– Получил все, что хотел?

– Вот именно. Если я и правда что-нибудь хотел получить. Семь трупов и ничего не удалось добавить к счастью всего человечества. Ну и с французами я обошелся не совсем так, как хотелось бы.

Артур проворчал:

– Зато французы тебя утешили. Может, и шрама не останется.

Мы выпили и долго молчали.

– Милая была девочка, – сказал, наконец, Артур, глядя в свой стакан. Блестящее воспитание.

– Да черт с ним, с воспитанием. Просто она была милая...

– Понимаю твои чувства, старина.

– Нет, не понимаешь. Как я посмел быть таким самонадеянным, как посмел её жизнь поставить на карту. Только собой я мог рисковать, только собой. И я, идиот, ещё считал себя профессионалом!

– Все ошибаются, старина.

– Не повторяй банальных слов, Артур!

Я допил свой стакан, положил ему руку на плечо:

– Спасибо за помощь. И прости, что так и не рассказал тебе всю эту историю.

Из бара я отправился прямо в аэропорт Шарль де Голль. Купил внизу, в зале ожидания открытку с видом Эйфелевой башни и отправил Ариане Бонтан. "Репортаж закончен, – написал я, – Знаю все ответы на все вопросы. Но, думаю, вам это теперь ни к чему. Спасибо вам обоим".

Объявили мой рейс, и я поспешил по космического вида переходам в зал отправления.

ГЛАВА 26

Все мы уязвимы так или иначе, хоть и строим из себя крепких парней. Только у психопатов броня непроницаема.

Я обрушил свое горе на Отто Фельда – человека, чья специальность выслушивать других.

– Похоже, я обречен на поражения, – сказал я ему. – Даже если добиваюсь успеха, он оборачивается против меня. Ну закончил я блистательно дело Маршана – кто меня убедит, будто это великое достижение?

Пухлое лицо Отто хранило полную невозмутимость.

– Семь трупов, – продолжал я. – Семь смертей – и все, как одна, бессмысленны. Не нужны никому.

– Объясни.

– Французы это с самого начала поняли. Они предвидели скандал – и что же? Постарались притупить его, чтобы избежать ещё большего скандала. А мы что сделали? Охотимся за фактами, копаем, раскапываем старые грехи и страсти, убиваем нескольких людей и добываем, наконец, истину. Что дальше? Ужасаемся этой истине и приходим к тому же, с чего начали французы, стараемся её похоронить.

– А ты циник, приятель.

– Ну и что? Циникам легче встречать удары судьбы.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну взять хотя бы Маршана. Герой Сопротивления. Но влюбился – и эта любовь погубила его, он стал предателем. Он мог бы и не согласиться сотрудничать с гестапо – мало кто тогда на это шел. Мог бы умереть тогда же в концлагере Фресне или в Освенциме. Принял бы мученическую смерть за Францию. Но угроза нависла над любимой женщиной – этого он не вынес. Всю оставшуюся жизнь он эту самую Францию предавал. А ведь человек был тот же самый – ни хуже, ни лучше. Просто он когда-то сделал ошибку – влюбился...

– Это была не ошибка, а несчастный случай, – покачал головой Отто.

– В Париже я и сам был на волосок от несчастного случая, – сказал я.

– Профессия такая, – раздумчиво сказал Отто, – Не такие мы люди, чтобы всегда поступать правильно.

Некоторое время спустя я прочитал вдоль и поперек протоколы НАТО десять страниц, которые достал мне один приятель. Особого накала страстей в них не было, но кое-что любопытное я нашел: "Председатель комитета безопасности заявил, что получил от директора ФБР сообщение о советском перебежчике. Некий Леонид Серов, третий секретарь советского посольства в Вашингтоне, прежде работал в Париже. Признался, что занимает высокую должность в КГБ и располагает важной информацией, касающейся государственной безопасности Франции. Допросы перебежчика начаты. Директор ФБР будет держать французское правительство и комитет безопасности НАТО в курсе дела."

Если верить протоколам, это сообщение не вызвало никаких комментариев, заседание пошло дальше своим чередом.

– Вот кто спугнул Маршана, – сказал я Пабджою. – Он услышал сигнал "Игра началась" и схватился за свои таблетки.

– Возможно, оно и так, – ответил он смутно. Я подождал разъяснений, но их не последовало...

– Мне кажется, – продолжал я, – раз уж он решился покончить с собой, то рассудил, что проглотить таблетки в Лондоне даже лучше, чем в Париже его смерть как бы получает интернациональный аспект, и в этом случае французы все сделают, чтобы избежать огласки и все замять. Он-то разбирался в таких делах.

– Тонкое рассуждение, – заметил Пабджой.

– Только даже он не мог предположить, что наша англосаксонская дотошность и вечное желание докопаться до истины и восстановить справедливость спутают его карты

– Позавчера я был в Хельсинки, – сообщил Пабджой с недовольным видом. – Побеседовал там с Геннадием.

Мне пришлось подождать, пока он, по обыкновению, доберется до сути дела: будто луковицу чистит, снимая постепенно шелуху.

– Мы с ним в конце концов решили, что незачем вершить над Маршаном публичную казнь. Но я дал ему понять, что это не так-то просто: многие ждут посмертного ауто-да-фе. Разные люди вроде этого подонка Киллигрю. И всяких там политических энтузиастов. Не говоря уж о газетчиках.

– Как он это принял?

– А куда ему деваться? У них в Москве та же проблема.

Пабджой снова умолк, испытывая мое терпение. Но я ничем его не порадовал, сидел себе и молчал.

– Знаешь, Кэри, – разразился он, наконец, – сдается мне, что в этой игре только мы и есть здоровые, нормальные люди. Нас не дурманят политические амбиции. И нам плевать на всяких там идейных психов, которые все на свете сокрушат, лишь бы доказать или, наоборот, опровергнуть какую-нибудь сентенцию Маркса, высказанную им в 1854 году. Мы не сердимся ни на кого, ничто нас не раздражает. Только мы способны вступить в контакт с оппозицией, когда никакие переговоры уже невозможны.

– Ну да, Мензес и Канарис во время войны поддерживали между собой связь, только к каким таким достижениям это привело? – возразил я, – Мне, например, неизвестно.

– Как бы то ни было, – хмуро сказал Пабджой, – я лично поддерживаю отношения с Геннадием, и это нас избавляет от лишних арестов, высылок и ликвидаций. – Он снова погрузился в молчание, которое прервалось неожиданными словами:

– Представь себе, он мне все подробно рассказал.

– А вы не могли заставить его разговориться раньше? – спросил я, Избавили бы меня от кучи неприятностей.

– Разумеется, так было бы лучше. Только не получается. Все должны видеть, что мы стараемся. Если бы Геннадий не знал, что мы проделали большую работу, то ему бы наверняка захотелось навешать мне лапши на уши. А тут пришлось выложить всю правду – раз уж мне и так многое известно.

– Вы хотите сказать, что не обманываете друг друга?

– Вот именно. Какой смысл вообще о чем бы то ни было говорить, если нет доверия? Чистый был бы фарс. Нет уж: или правду, или "без комментариев". Это жизненно важно – в экстремальных обстоятельствах иметь хотя бы один канал связи, свободный от пропаганды и интриг. Чтобы не было блефа, надувательства – всего этого дерьма. "Горячие линии" между главами государств хороши для обычного общения, но что от них толку, когда миру грозит катастрофа? Представь, на одном конце Никсон или Рейган, а на другом какой-нибудь Андропов, человек из КГБ, которому ни на йоту доверять нельзя.

Меня так и подмывало спросить Пабджоя, что же все-таки он узнал от русских о Маршане, но я знал, что ответа все равно не получу, пока ему не наскучит собственная болтовня. И ждал молча.

– Русские, конечно, завербовали Бракони, – продолжал он между тем, Еще во время войны. Французские коммунисты несколько лет назад отыскали его, хоть он и скрывался.

– Так они и про Маршана знали? Что он работает и на русских, и на американцев?

– Нет, не знали. КГБ французским коммунистам не доверяет подозревает, и правильно, что среди них немало людей из охранки и контрразведки. Так что французские товарищи были не в курсе. А кэгэбэшники наложили лапу на Бракони, получали от него копии донесений, снабдили для этого специальным оборудованием. И, конечно, шантажировали, угрожали убить, если проболтается. Действовали, должно быть, через Робертона. Твой приятель Баум в этом твердо уверен. Когда Таллар тебе свидание назначал от имени компартии, он полагал, что Маршан – всего-навсего американский агент. Покажу тебе, кстати, меморандум, который касается дела Серова – кое-каких его деталей.

Он открыл сейф и вытащил один-единственный листок бумаги – текст на бланке госдепартамента Соединенных Штатов. Один абзац был помечен красной линией вдоль полей.

– Прочитай то, что отчеркнуто, – велел он. – Документ датирован семнадцатым ноября – за день до того заседания НАТО, после которого умер Маршан. Но мы получили его только сейчас.

Вот что я прочитал:

"Серов утверждает, что ему известно имя высокопоставленного политического деятеля во Франции, который много лет сотрудничает с КГБ. Заверяет, что именно он, Серов, во время своего пребывания во Франции был его связным. Допросы Серова агентами ФБР начались 11 ноября. Он торгуется, пытаясь обеспечить собственную безопасность и собственное будущее. Имя агента – самый ценный его товар. Директор считает, что как только имя будет названо, Серов должен быть нейтрализован.

Если его показания подтвердятся, то выпускать его на свободу не следует. То же самое – в случае, если его поступок – очередная попытка дезинформации. Данный меморандум следует довести до сведения французской контрразведки в целях укрепления дружественных связей между Францией и силами НАТО, а также устранения серьезной угрозы безопасности Франции."

– "Нейтрализован" – неплохо звучит, – сказал я, – Кажется, это то, что пытались проделать со мной. Что с ним сталось, с этим Серовым?

В бледных глазах Пабджоя не отразилось никаких чувств.

– Убежден, что его прикончили – чего уж там всякие слова изобретать? ответил он. – Допустим, он назвал имя предателя. Тогда ФБР решит, что не следует ворошить этот гадюшник. Как уж они это с Белым домом согласовали не знаю. Может, никак. Но уж с ЦРУ они точно не советовались. Наш министр иностранных дел спит и видит сотрудничество и взаимопомощь между разведслужбами – только это бред.

На этих словах он взялся за желтый блокнот и начал тщательно выбирать карандаш поострее, готовясь приступить к рисованию:

– Заговорил ли Серов или нет, но в двух вещах я уверен: ему не жить, а нам никогда не узнать, что именно он рассказал, если вообще что-либо рассказал.

– Я читал о нем в одной из французских газет, когда занимался Маршаном. Там не упоминалось его четырехлетнее пребывание во Франции. И я никак их не связал – в голову не пришло.

Но Пабджой меня уже не слушал.

– Серов, конечно, все врал. Русские и вправду получали от Маршана ценную информацию, только сам он скорее всего, об этом и не подозревал. В их платежных ведомостях значился только Бракони.

– Но что же тогда произошло на заседании НАТО?

– Вероятно, председатель отвел Маршана в сторонку и показал ему меморандум госдепартамента Соединенных Штатов – с этим документом ведь надлежало ознакомиться правительству Франции, а Маршан представлял это правительство. Для того он, собственно, и приехал в Лондон. Вот как вышло!

Позже, когда мы отправились в министерство иностранных дел, шеф предупредил меня:

– Имей в виду, Кэри, вся эта история не для ушей министра.

– Никто, выходит, не узнает о моих героических деяниях?