Текст книги "Семь дней"

Автор книги: Деон Мейер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

14

Острое желание сделать хоть что-нибудь, не болтаться без дела, убить время привело Гриссела назад к квартире Слут. Все равно сейчас он не в состоянии заниматься ничем другим. Рано или поздно ему придется тщательно и скрупулезно обыскать ее жилище. Кроме того, с самого визита к Габби Виллетте ему не давал покоя один вопрос…

Охранница, которая провожала его до квартиры, спросила в кабине лифта:

– Вы скоро закончите?

– Скоро, – ответил Гриссел.

Охранница только вздохнула.

Войдя, он закрыл за собой входную дверь, потом подергал ее изнутри. Автоматический замок не сломан. Гриссел прислонился к двери спиной.

В версии, по которой Слут знала убийцу, имелся один изъян: отсутствие запасного ключа от квартиры. На связке, которую он держал в руках, висело всего четыре ключа: один от входной двери, один от «мини-купера», два от ящиков стола в спальне. Кроме того, по словам Нкхеси, наверху хранятся запасные ключи от ящиков. Вот и все.

До того как уйти от Виллетте, он спросил, кому Слут доверила бы запасной ключ от своей квартиры. Виллетте снова кивнула, задумалась, а потом сказала:

– Не знаю… – Она обещала позвонить ему, если что-то придет ей в голову.

Гриссел развернулся, проверил цепочку. Никаких повреждений!

Может, кто-то украл запасные ключи? Кто-то, кого Слут не знала? Может, она иногда забывала закрыть дверь на цепочку и на задвижку, раз у нее имелся смотровой глазок?

Тогда зачем убивать ее, не грабя и не насилуя?

Еще один важный вопрос: у кого был мотив?

Обыск Гриссел решил начать сверху, со второй спальни. С прошлого раза он уже привык к ее странноватому виду. В необитаемой спальне возникало стойкое чувство – волнение и подозрение, будто ты за кем-то подглядываешь. При помощи взятого на кухне ножа он вскрыл все коробки, аккуратно извлек содержимое, а потом уложил на место.

Учебники, возможно сохранившиеся со студенческих лет. «Африканское обычное право», «Частное право», «Римское право», «Уголовное право», «Общественное право», «Толкование законов», «Уголовно-процессуальное право», «Конкурентное право», «Страховое право», «Закон об интеллектуальной собственности», «Интернет-право»… Сколько всяких прав! Ничего удивительного, что суды и тюрьмы переполнены. Ничего удивительного, что полиция не справляется.

Стопка подарочных изданий по виноделию, искусству, дизайну интерьера, несколько романов на африкаанс Мариты ван дер Вейвер, Этинны ван Герден и Андре П. Бринка, гораздо больше книг на английском в мягких обложках. Среди прочих – романы Джоди Пикоу, Энн Тайлер и Джона Гришема.

Девятнадцать DVD-дисков. В основном с европейскими фильмами, так называемыми артхаусными. С субтитрами. Два порнофильма с соблазнительными обложками: «Пять горячих историй для нее» и «Городская фрикция».

Полная коробка музыкальных CD-дисков. «Ванилла Айс», Мэрайя Кэри, «Нирвана», Пола Абдул, Уитни Хьюстон, «Дюран-Дюран», «Перл Джем», Аланис Мориссет, Лаурика Раух, «Бойз ту Мен», «Найн Инч Нейлз», Эл Джерро, Кос Комбёйс, Мадонна, «Ред Хот Чили Пепперз», «Рейдиохед». Шесть дисков с подборками музыкальной классики: «Лучшая классическая музыка всех времен и народов», «Отдохни с Моцартом» и тому подобное.

Сувениры. Старые программки и билеты на концерты и спектакли, почтовые открытки, поздравительные открытки с днем рождения, окончанием университета, повышением. Старые билеты на самолет, буклеты бюро путешествий с рекламой туров в Европу и США. Дешевая бижутерия, громоздкий старый мобильник. Декоративные гребни и заколки для волос, две пары поцарапанных темных очков, соединительные кабели для айпода, разрозненные групповые снимки.

Шесть фотоальбомов и маленькая коробка с письмами. Их Гриссел отложил в сторону. Остальные коробки были заполнены одеждой и обувью. У Ханнеке Слут было много обуви.

Письма и фотоальбомы он отнес вниз, в гостиную. Потом сел на диван и открыл коробку с письмами. Он не спешил, испытывая своего рода дурное предчувствие. Он понимал, что переходит некую границу. Теперь Слут станет для него женщиной из плоти и крови, чувственной, хрупкой. У нее почти не останется тайн от него. Он лишится преимущества расстояния, объективности, все станет более личным. В том-то и трудность, в том-то и корень зла. Он прекрасно понимал, что будет дальше. Вначале ему пришлось сравнительно легко. Он не был на месте убийства. Он не стоял рядом с трупом, не видел выражения ее лица в момент смерти. Не чувствовал запаха крови, духов и тления. Он не проживал с ней мысленно последние секунды жизни, не чувствовал ее острого страха перед надвигающимся мраком смерти, не слышал безмолвного крика, который издают все, когда утрачивают последнюю связь с жизнью.

Доктор Баркхёйзен снова и снова повторял:

– Бенни, не нужно этого усваивать, интернализировать!

Док понимал, что пьет Бенни именно поэтому. Но примерно месяц назад Гриссел признался:

– Док, я не знаю, как это сделать.

– Бенни, сходите к психиатру.

– Для чего, док? – спросил он тогда.

Он ведь прекрасно помнил, с чего все началось. Тот, первый раз он видел перед собой отчетливо, хотя все произошло четырнадцать лет назад. Солнечное субботнее утро… Пятилетняя девочка в парке в Рейландсе, в белых носочках и белых сандалиях, в хвостиках синие ленточки. Душераздирающая красота ее хрупкого личика… И багровые кровоподтеки, оставшиеся после того, как ее изнасиловали и задушили… и пятна спермы. Детская ручка, крепко сжимающая обертку от ириски – последнее сокровище…

Тогда он выехал на четвертое убийство за неделю. Как он не сломался? Нехватка людей, постоянный недосып, переработка. Все страдали от посттравматического стресса, хотя тогда тот термин еще не был в ходу. В то утро Бенни увидел, какое выражение застыло на лице девочки в момент смерти, услышал животный крик – и понял: все кричат, когда умирают, все цепляются за жизнь, цепляются крепко, из последних сил, а когда пальцы жертвы слабеют и она срывается вниз, она кричит от ужаса. От страха перед концом.

Конечно, он пил и раньше – но умеренно. И знал свою норму. Четыре-пять раз в неделю, после смены, с ребятами. Но после того случая он пошел вразнос. Только спиртное заглушало голоса и затемняло страшные картины, убирало всепожирающий страх. Он боялся, что такое может случиться и с его близкими, с Анной, Карлой и Фрицем…

Если он поделится своими соображениями с психиатром, тот пропишет ему какие-нибудь таблетки. И у него вместо алкогольной зависимости (или вместе с ней) разовьется зависимость от какого-нибудь препарата. Психиатр может дать совет и похуже: «Поменяйте работу». Каково менять работу в сорок пять лет? Да еще белому. Которому нужно платить алименты после развода, вносить свою долю на обучение дочери в университете… и у которого ни цента не отложено на черный день.

Жизнь – штука непростая.

Наконец он нагнулся и сунул руку в коробку.

Он методично складывал из кусочков картину ее жизни. Фотоальбомов и писем оказалось недостаточно для того, чтобы получилось четкое представление. Пропуски пришлось дополнять воображением.

Обычная биография – жизнь, типичная для девушки из семьи африканеров среднего класса. Родилась в середине семидесятых в Ледибранде, в провинции Фри-Стейт. Отец – Виллем Слут, продавец в кооперативном магазине, высокий, худой, слегка сутулый; к тридцати годам начал лысеть, зато, словно в виде компенсации, отпустил усики. На снимках у него часто недоверчивое и даже испуганное выражение человека, взявшего в жены женщину значительно выше себя по положению. Его жена Марна – милое лицо, улыбка выдает решительность характера и отвагу. И единственная дочь Ханнеке, которой с самого начала повезло: в смысле внешности она унаследовала от родителей только лучшее.

В начале восьмидесятых семья переехала в Парл. Видимо, Виллему предложили место получше, потому что старый и довольно ржавый «форд-эскорт» сменился белым «фольксвагеном-пассатом» с кузовом универсал. Ханнеке превращается в стройную школьницу; густые волосы заплетены в косу, она без тени смущения демонстрирует в широкой улыбке небольшую щель между передними зубами. Хорошенькая, решительная и беззаботная девочка.

Виллем Слут все реже появляется на семейных снимках; видимо, он чаще всего держит фотоаппарат. Если он все же присутствует на фотографиях, то стоит чуть дальше от Марны. Марна стала настоящей красавицей, она расцвела с годами. Их дочь резко меняется в пределах одной альбомной страницы – наверное, там ей лет пятнадцать. На верхнем левом снимке она еще совсем ребенок – худенькая и немного испуганная. На нижнем правом снимке метаморфоза почти завершена и прошла очень удачно для нее. Очень выросла – на голову выше матери. Фигура спортивная, но женственная, элегантная. Широко расставленные глаза, полные губы, завораживающие изгибы шеи и плеч. Вместе с красотой развивается и характер. Вот на снимке школы для девочек в Парле она – председатель дискуссионного клуба, капитан хоккейной команды, член студенческого совета и обладатель награды по бухгалтерскому делу.

Гриссел наскоро просмотрел письма. Два от мальчиков, неуклюжие, незрелые признания в любви и желании, теплые дружеские письма от других девочек, в которых сквозит восхищение. Стопка писем, написанных матерью. Вначале Марна поздравляет дочку с успехами в учебе, осторожно намекая на то, что та должна стремиться взлететь как можно выше. Позже, в студенческие годы и в год после окончания университета, когда Ханнеке Слут путешествовала по Европе, мать признается, что сама упустила много возможностей, разочаровалась в муже. Она более явно демонстрирует честолюбивые намерения, связанные с дочерью.

Переписка обрывалась около 2000 года. Тогда Ханнеке Слут устроилась в «Силберстейн Ламарк». Наклеенные и надписанные фотографии заканчиваются в тот же период. В последнем альбоме – стопка неприклеенных, разрозненных фотографий: Слут в обществе молодого мужчины. Гриссел решил, что это Эган Рох. Высокий, широкоплечий, мускулистый, чрезвычайно самоуверенный. По словам Габрилле Виллетте, они с Ханнеке были «красивой парой». Судя по снимкам, они часто гуляли в горах, ездили на винную ферму, ходили под парусом в Тейбл-Бэй, бывали в гостях. Даже слетали в Нью-Йорк – по крайней мере, один раз.

Она не приклеила фотографии… Как будто не хотела закреплять свои отношения.

Методично обыскивая главную спальню, он не переставал думать. Вспоминал признания Габби Виллетте, гадал, к чему они подходят и что можно извлечь из альбомов и писем.

Ханнеке Слут была честолюбивой.

Имеет ли это какое-то значение?

Ему часто приходилось становиться свидетелем того, как людей губит чрезмерное честолюбие. Иногда всепожирающее желание подняться по общественной лестнице, сравняться с соседями и коллегами заставляло людей (особенно женщин) прибегать к мошенничеству, воровству на работе. Иногда честолюбие толкало их на контрабанду наркотиков в самолетах.

Ханнеке Слут пошла другим путем, почетным и вполне приемлемым. Усердный труд и самодисциплина в школе и университете, а потом и в фирме «Силберстейн». Предполагаемый роман с пожилым женатым мужчиной на заре карьеры можно приписать как желанию подыскать психологическую замену слабому отцу, так и желанию продвинуться по службе.

Впервые он услышал внутренний голос. Служебный роман, чувственные фотографии, операция по увеличению бюста, порнофильмы, огромный вибратор… Во всем этом прослеживается некая поведенческая модель. Гриссел верил в модели поведения. Если долго и внимательно искать, найти такую модель можно всегда. Кроме того, восемь из десяти женщин убивают мужья, женихи, любовники, отвергнутые поклонники, сексуальные партнеры…

15

Он так ничего и не нашел. Ни запасного ключа, ни следов, ни зацепок.

В гостиной он от отчаяния посмотрел в телескоп и пришел к выводу, что прибор чисто сувенирный: увеличение слабое, возможные места, за которыми Слут могла бы подглядывать, находятся слишком далеко.

Гриссел подошел к двери, в досаде и нерешительности остановился рядом с пятном засохшей крови на полу. Он понял, почему Нкхеси так и не добился успеха. Перед Нкхеси маячили лишь смутные тени, призраки, которые исчезали, стоило протянуть к ним руку… Коммунисты? Снайпер все неправильно понял. В жизни Ханнеке Слут не было коммунистов. Зато имелся огромный вибратор в прикроватной тумбочке. День оказался потрачен впустую: он так ничего и не узнал, а завтра ублюдок снайпер выстрелит в ногу еще одному полицейскому.

Бенни с большим трудом удержался, чтобы не выругаться.

Надо позвонить Купидону. Пусть читает дело – он оставил его в штаб-квартире УРОВП. Может, Купидон до чего-нибудь додумается. Он повернулся, чтобы выключить свет, и вдруг кое-что вспомнил. Одна мысль мелькала у него в подсознании с самого визита к Виллетте: контраст между двумя квартирами. Квартира Габби Виллетте была очень обжитой, и в ней чувствовался отпечаток личности хозяйки: фотографии фруктов на стене, журнальный столик в гостиной завален книгами, журналами и газетами… А у Слут все как-то голо. Слишком аккуратно, слишком безлично.

Но он не успел обдумать смысл только что понятого. Зазвонил его мобильник – судя по номеру, с работы.

Он ответил.

– Бенни, можешь приехать? – спросил бригадир Мани, и Гриссел по его голосу понял, что стряслась новая беда.

Он сказал, что сейчас в городе и будет минут через пятнадцать. Поспешно запер квартиру Слут, нетерпеливо дождался лифта, подбежал к БМВ и, включив сирену и проблесковый маячок, помчался по пустым воскресным улицам. И все же путь занял у него двадцать минут, потому что Дурбан-роуд, как обычно, представляла собой одну сплошную пробку.

Все они ждали его в кабинете бригадира. Мани, Ньяти, Дюпре, Мбали Калени и Клуте, заведующий отделом общественных связей ЮАПС. Джона Африки не было.

– Этот гад послал электронные письма в газеты, – сообщил Мани.

– Снайпер? – уточнил Гриссел, садясь на свободный стул.

– Да. И теперь историй стало две. Во-первых, он повторяет, что будет стрелять в полицейских до тех пор, пока не раскроют убийство Слут. Во вторых, твердит, будто мы, ЮАПС, пытаемся замять дело.

– И в-третьих, – добавил Клуте, – газетчики интересуются, не потому ли мы заново открыли дело Слут, что кто-то стал отстреливать наших сотрудников.

– Полный бардак, – сказал Ньяти.

Мани подтолкнул письма к Грисселу:

– А у тебя как дела, Бенни?

– Плохо, бригадир, – ответил он, потому что научился придерживаться правды. Если он будет говорить то, что хочет слышать начальство, ничего хорошего не выйдет.

Каменное лицо Мани осталось бесстрастным. Он просто кивнул, как будто ничего другого не ожидал.

Гриссел прочел:

«[email protected]

От: 27 февраля, воскресенье, 16.07

Кому: [email protected]

Кас.: Почему ЮАПС умалчивает о раненых полицейских?

Вчира в 18.45 я стрелял в полицейского вчера в участке „Клермонт“. Сегодня в 11.50 я подстрелил полицейского в участке „Грин-Пойнт“. Почему ЮАПС не рассказала об этом средствам массовой информации?

Потому что они что-то скрывают. Они знают, кто убийцы Ханнеке Слут. Почему до сих пор никого не арестовали? Я буду и дальше стрелять полицейским в ноги, пока они не призовут к ответу убийц Ханнеке Слут».

– Он ничего не говорит о коммунисте, – заметил Гриссел.

– Слава богу, – ответил Мани.

– Он куда-то спешил. Или нервничал. Может, на него тоже кто-то давит…

– Откуда вы знаете? – спросила Мбали.

– Ошибки. Он повторяет слова и допускает орфографические ошибки, – ответил Гриссел.

Зазвонил стоящий на столе у бригадира телефон.

– Давят не на него, а на нас, – заметил Мани. – Это генерал. Он звонит из Претории.

Со своего места Гриссел слышал взволнованный голос на том конце линии. Голос Африки напоминал жужжание электронного жучка.

Бригадир Мани держался стоически.

– Да, генерал…

– Нет, генерал, мы сформулируем свои мысли и опубликуем пресс-релиз.

Бенни посмотрел на Ньяти, который сидел, закрыв лицо руками, с видом глубоко озабоченным, и на полковника Вернера Дюпре из ППГ, который все вертел и вертел между пальцами зажигалку. Перевел взгляд на Клуте, всегда поразительно выдержанного. Впрочем, желтые никотиновые пятна на пальцах и темные круги под глазами свидетельствовали о том, что за все приходится платить. Ведь Клуте постоянно находится между Сциллой в виде журналистов и Харибдой в лице руководства ЮАПС. Мбали Калени была мрачнее тучи. Она как будто намекала, что у нее нет времени на такую чепуху, у нее масса дел.

Гриссел все больше закипал. Почему пресса и начальство всегда такие? Зачем лишнее давление, как будто их работа сама по себе недостаточно тяжела?

Наступило секундное затишье, и тут громко заверещал мобильник Гриссела. Он быстро выхватил трубку из кармана и отключил ее.

Когда Мани наконец вернулся за стол и они с Клуте и Ньяти принялись слово за словом прорабатывать пресс-релиз, Гриссел подумал: как хорошо, что он в свое время пропил свой карьерный рост. Ему совершенно не хочется становиться начальником, он не умеет играть в их игры. Если бы его выпустили к представителям СМИ, он бы им сказал: «Вы настоящие стервятники. Сидите и ждете, когда мы облажаемся, а потом бьетесь в истерике и обвиняете нас во всех смертных грехах. Но куда вы пропадаете, когда мы что-нибудь делаем как надо? Когда виновным признают убийцу, грабителя или насильника, где в ваших репортажах слова „благодаря хорошей работе ЮАПС“? Как по-вашему, почему тюрьмы в стране переполнены? Потому что ублюдки сами идут туда? Да пошли вы все, пишите что хотите!»

На составление пресс-релиза ушло полчаса.

«Решение передать дело Слут „Ястребам“ для повторного расследования было принято на высоком уровне еще две недели назад. Как всегда, в начале процесса его тормозили обычные бюрократические формальности. Начиная с субботы, 26 февраля, делу придан статус государственной важности, так как возможна связь между убийством Слут и нападениями снайпера на сотрудников ЮАПС.

Утверждения, будто виновные уже известны, не имеют под собой никаких оснований. В УРОВП созданы объединенные оперативно-следственные группы по расследованию убийства Ханнеке Слут и нападениям снайпера. Сотрудники ЮАПС делают все возможное для того, чтобы виновные не ушли от возмездия.

Связь между снайпером и анонимными письмами, приходящими на электронный адрес ЮАПС, нашла окончательное подтверждение лишь в субботу, 27 февраля. Необходимость доказать такую связь, а также обеспечить безопасность граждан не позволила ЮАПС опубликовать пресс-релиз ранее.

В ходе расследования преступлений государственной важности в ЮАПС поступает множество телефонных звонков и писем, присланных обычной или электронной почтой. Хотя мы приветствуем обратную связь с сознательными гражданами, которые зачастую сообщают нам важные сведения, к сожалению, многие подобные послания никакой ценности не представляют. Предыдущие послания снайпера, в которых он упоминает убийство Слут, не были рассмотрены в силу своей бессвязности, религиозно-экстремистского, гомофобского (это слово подсказала Мбали) и расистского содержания. Теперь ЮАПС считает его возможным подозреваемым».

Когда они наконец приступили к обсуждению дела, Мбали твердо и уверенно объявила:

– Он стреляет из машины.

По выражению лиц коллег она сразу поняла, ей не поверили.

– Другого объяснения нет. В Грин-Пойнте единственное укромное место, откуда можно незаметно вести наблюдение, находится на противоположной стороне шоссе, в муниципальном центре, но он надежно огорожен, посторонним туда не пробраться. Я съездила в Клермонт, чтобы еще раз взглянуть на место преступления, и мои догадки подтвердились. Там есть парковка, она выходит на тихую улочку.

– Машину заметили бы сразу, – возразил полковник Ньяти, правда не слишком уверенно.

– Знаю. А вы вспомните американского «вашингтонского снайпера», который в 2002 году убил десятерых и ранил трех человек в Вашингтоне, Мэриленде и Виргинии! Оказалось, что преступников было двое, они стреляли из машины.

В те годы Гриссел крепко пил, поэтому никакого «вашингтонского снайпера» не помнил.

– Да, – кивнул Мани, все больше проникаясь ее доводами. – Точно! Они еще, кажется, вынули из машины задние сиденья, чтобы удобнее было целиться… Проделали дыру в багажнике…

– Вот именно!

– Мобильное место преступления, – сказал Вернер Дюпре. – Все улики увозишь с собой.

– Да. Именно поэтому они успели подстрелить тринадцать человек до того, как их схватили. Я только что погуглила подробности того дела. Одну из самых главных трудностей для полиции представляло то, что машину никто не замечает. Машин на дорогах очень много, и они постоянно движутся. А вначале еще решили, что убийцы перемещаются в микроавтобусе, и искали не то, что нужно.

– По-вашему, наш снайпер работает не один? – спросил Ньяти.

– Такая возможность есть. Пока один караулит жертву, второй следит за дорогой.

– Не знаю, как насчет этого типа, – усомнился Гриссел, показывая на электронное письмо. – Он все время пишет «я, я, я»…

– А знаете, как янки в конце концов поймали гадов? – мрачно спросил Мани и тут же сам себе ответил: – Случайно!

– Да, сэр, – кивнула Мбали, – и сходства очень много. Тот снайпер тоже помешался на религии, он тоже рассылал письма в полицию и СМИ. Но важнее всего не сходство, а то, чем мое дело отличается от того. Американский снайпер выбирал свои жертвы наугад, у него не было настоящего мотива, несмотря на все его бредни. И письма его были странными. Сразу можно было догадаться, что их сочинял психически больной. Наш же снайпер специально стреляет по полицейским в полицейских участках. В географическом смысле это сужает область поиска. Его письма вполне конкретны и довольно связны. И у него пунктик насчет дела Слут. Где-то здесь должен быть мотив.

– Почему он перестал писать про коммунистов? – спросил Гриссел. – Почему не упомянул о них в своих письмах в газеты?

Все посмотрели на него.

– Бригадир, тот, кого мы ищем, – не идиот. Он наверняка понимает, что пресса с радостью ухватилась бы за «коммунистический след». Но в письмах в СМИ он даже не заикается ни о каких коммунистах.

– Как по-вашему, почему? – спросила Мбали у Гриссела.

– Потому что коммунисты – просто… ерунда. Как говорит детектив Нкхеси, Слут окружали одни капиталисты. По-моему, он пытается сбить нас со следа. Только не знаю почему.

– Возникает еще один важный вопрос: был ли он знаком со Слут? – спросил Ньяти.

Никому не хотелось отвечать. С больными на голову ничего нельзя понять наверняка.

– Вопрос пока остается открытым, – ответил Дюпре.

– По-моему, мы должны усилить охрану полицейских участков, – заключила Мбали. – И пусть фиксируют все проезжающие машины…