Текст книги "Таинственная река"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Джимми, стараясь придать голосу спокойствие и заставить мозг соображать, сказал:

– Вэл, ты и Кевин… ты слушаешь меня, Вэл? Пойдите к Дрю Пиджену; его дом на этой улице. Расскажите ему, что здесь происходит.

– К Дрю Пиджену? А зачем?

– Сейчас скажу, зачем. Поговорите с его дочерью Ив, а заодно и с Дайаной Сестра. Спросите у них, когда они в последний раз видели Кейти. В котором часу, Вэл, в котором часу точно. Выясните, пили ли они, намеревалась ли Кейти встретиться с кем-нибудь, и с кем именно. Ты можешь сделать это, Вэл? – спросил Джимми, глядя на Кевина и взглядом прося его держать Вэла под контролем.

Кевин кивнул головой.

– Все понятно, Джим.

– Вэл?

Вэл, смотревший из-за плеча на кусты, окаймляющие дорожку в парк, перевел взгляд на Джимми и утвердительно закивал своей маленькой головкой.

– Да, да.

– Эти девушки ее подруги. Только не давите на них, но постарайтесь, чтобы они ответили вам. Ясно?

– Ясно, – ответил Кевин, взглядом давая Джимми понять, что берет дело под свою ответственность. Хлопнув по плечу старшего брата, он сказал: – Пошли, Вэл. Это надо сделать.

Они пошли по Сидней-авеню, Джимми смотрел им вслед, Чак, оставшийся с Джимми, нетерпеливо подпрыгивал на месте, он был готов на все, вплоть до убийства.

– Что с тобой?

– Да, ерунда, – ответил Чак. – Я в порядке. А вот за тебя я волнуюсь.

– Не волнуйся. Я спокоен. А что еще остается сейчас делать?

Чак промолчал, а Джимми смотрел на другую сторону Сидней-авеню, на которой стояла машина дочери, смотрел на Шона Девайна, идущего по парку к кустам, посаженным вдоль дорожки, ведущей к воротам, и Джимми казалось, что взгляд Шона все время упирается в его лицо. Шон, благодаря высокому росту, приближался быстро, но Джимми еще издали мог рассмотреть в его лице то, что всегда возбуждало в нем ненависть: взгляд человека, уверенного в том, что весь мир работает на него. Этот взгляд был таким же неизменным атрибутом Шона, как и полицейский значок, прикрепленный к поясному ремню, этот взгляд постоянно выражал презрение к людям, даже когда Шон не желал этого.

– Здравствуй, Джимми, – приветствовал его Шон, подавая руку.

– Здравствуй, Шон. Я узнал, что ты здесь.

– Да, с раннего утра. – Шон оглянулся назад, потом вокруг себя, потом снова посмотрел на Джимми и произнес: – Джимми, я не могу сказать тебе сейчас ничего определенного.

– Она там? – Джимми чувствовал, как голос его отдается эхом внутри черепа.

– Не знаю, Джим. Мы ее не обнаружили. Больше мне нечего тебе сказать.

– Так пустите нас туда, – вмешался в разговор Чак. – Мы поможем искать. Ведь и по телевизору в новостях показывают, как простые граждане разыскивают пропавших детей и других людей.

Шон не отрывал взгляда от Джимми, как будто Чака вовсе не было рядом.

– Пойми, Джимми, – продолжал Шон, – мы не можем допустить никого, кроме служащих полиции, в зону, где идет работа, пока не обследуем там каждый дюйм.

– И какая это зона? – спросил Джимми.

– На данный момент это весь парк. Послушай, – Шон положил руку Джимми на плечо, – я пришел сюда сказать тебе и этим парням, что пока вам здесь нечего делать. Мне очень жаль. Поверь, мне действительно жаль. Но именно так обстоят дела. Как только станет что-либо известно, первое, что мы сделаем, Джимми, – мы немедленно известим тебя. Серьезно, Джимми.

Джимми кивнул и, коснувшись ладонью локтя Шона, спросил:

– Можно тебя на пару слов?

– Конечно.

Оставив Чака стоять на поребрике, они отошли на несколько ярдов вперед. Шон подготовил себя к тому, чтобы отреагировать должным образом на любой вопрос или просьбу Джимми, о чем бы ни шла речь, а поэтому его глаза, глаза полицейского, смотрели сейчас на Джимми в упор, и в них не было ни единой капли милосердия.

– Это машина моей дочери, – начал Джимми.

– Я знаю. Я…

Джимми, подняв руку, остановил его.

– Шон. Это же машина моей дочери. И в ней кровь. Она не появилась сегодня утром на работе, не появилась на Первом причастии своей младшей сестры. Никто не видел ее со вчерашнего вечера. Так? Ведь мы же говорим о моей дочери, Шон. У тебя нет детей, и я не надеюсь, что ты знаешь, каково мне сейчас, но пойми, прошу тебя, это же моя дочь.

Глаза Шона, глаза полицейского, не мигая смотрели прямо в глаза Джимми.

– Что бы ты хотел от меня сейчас услышать, Джимми? Если ты можешь сказать мне, с кем она была прошлой ночью, я пошлю своих людей побеседовать с ними. Если у нее были враги, я поработаю с ними. Ты хочешь…

– Они притащили туда этих чертовых собак, Шон. Собак, искать мою дочь. Собак и водолазов.

– Да, ты прав. А кроме этого, Джимми, половина нашего личного состава работает здесь. А также – люди из полиции штата и полиции Бостона. И два вертолета, и два катера, и мы найдем ее. Но ты пойми, ты ничего не можешь сделать. Пока ничего. Ничего. Тебе понятно?

Джимми, обернувшись, посмотрел на Чака, стоявшего неподалеку и тупо уставившегося на кусты, растущие вдоль дороги, ведущей ко входу в парк; тело Чака подалось вперед, как будто он готовился выпрыгнуть не только из одежды, но и из кожи.

– А чем водолазы могут помочь в поисках моей дочери, Шон?

– Мы должны осмотреть все, Джимми. В зоне поисков есть водоем, значит, мы должны обследовать и его.

– Она что, в воде?

– Пока она в розыске, Джимми. Понимаешь, в розыске.

Джимми на секунду отвернулся от Шона, он плохо соображал в этот момент, в мозгу как будто разлилась липкая чернота. Он стремился в парк. Он хотел выйти на дорожку для пробежек и увидеть Кейти, спешащую ему навстречу. Он не мог думать. Ему надо было туда, в парк.

– Ты готовишь кошмарный сюжет для полицейской хроники в последних известиях? – спросил Джимми. – Ты намереваешься арестовать меня и всех братьев Сэваджей за попытку найти нашу девочку, проникнув в зону оцепления?

В тот самый момент, когда Джимми замолчал, он понял, что угроза, которую он пытался вложить в только что сказанные слова, слабая и вызвана отчаянием, но омерзительнее всего было то, что и Шон понял это.

Шон задумчиво покачал головой.

– Ничего этого я не хочу. Поверь мне. Но если я буду вынужден, то я сделаю это. Сделаю, Джимми. – Шон резким движением раскрыл блокнот. – Послушай, лучше скажи мне, с кем она была прошлым вечером, что она собиралась делать, и я…

Джимми уже отошел от него прочь, когда рация Шона подала сигнал, громкий и пронзительный. Джимми остановился и пошел назад, а Шон, поднеся рацию к губам, произнес:

– Слушаю.

– Мы кое-что обнаружили, инспектор.

– Повторите.

Джимми, подойдя вплотную к Шону, слышал в голосе человека, говорившего с Шоном по рации, нотки неподдельного волнения.

– Инспектор, я сказал, что мы кое-что обнаружили. Сержант Пауэрс просит вас прийти. И как можно скорее. У меня все.

– Где вы?

– У экрана кинотеатра, инспектор. Господи, тут вообще невозможно что-либо понять.

10
Улика

Селеста смотрела полуденные новости по маленькому телевизору, стоявшему на кухне. При этом она гладила белье, сознавая, что делает совсем не то, даже с точки зрения женщин 1950-х годов: ты отдаешь себя повседневной домашней работе и заботишься о ребенке, в то время как муж отправляется на работу, прихватив с собой обед в металлической бутерброднице, а вечером, вернувшись домой, надеется, что жена поднесет ему выпить, а на столе его будет ждать ужин. На самом-то деле все было не совсем так. Дэйв, при всех его недостатках, всегда энергично брался за домашнюю работу и с охотой выполнял ее. Он вытирал пыль, пылесосил, мыл посуду, в то время как Селеста с удовольствием занималась стиркой, а затем разбирала, гладила и складывала чистое белье, полагая, что теплый пар, идущий от ткани, очищает кожу лица и разглаживает морщины.

Она пользовалась утюгом своей матери, являвшимся экспонатом материальной культуры шестидесятых. Он был тяжелый, как кирпич, и внезапно, без всякой на то причины, извергал клубы пара, но при всем этом он был вдвое мощнее любого из утюгов, на которые Селеста засматривалась на распродажах, потому что они, как было сказано в рекламе, были изготовлены с применением аэрокосмических технологий. Правда, мамин утюг за время его многолетней службы ни разу не отказал. К тому же он утюжил на брюках такие складки, которые могли бы разрезать французский батон, а измятую ткань разглаживал за один легкий проход, для чего современный утюг в пластмассовом корпусе пришлось бы не меньше дюжины раз возить туда-сюда.

Это подчас наводило Селесту на мысль о том, что все в эти дни создается с единственной целью: в самом скором времени превратиться в хлам – видеомагнитофоны, автомобили, компьютеры, беспроволочные телефоны, – а ведь во времена ее родителей все это создавалось для многолетнего пользования. Они с Дэйвом все еще пользовались и утюгом ее матери, и ее миксером; да и массивный, приземистый дисковый телефон все еще стоял на столике возле их кровати. И в то же время за те годы, что они прожили вместе, они выбросили немало купленных вещей, прослуживших много меньше того времени, которое даже с натяжкой можно посчитать разумным, – телевизор, у которого сгорел кинескоп; пылесос, извергавший при работе клубы синего дыма; кофеварку, которая готовила еле теплый кофе. Эти и другие предметы, призванные облегчить и скрасить быт, нашли свой бесславный конец на мусорной свалке, потому что ремонт любого из них стоил бы почти столько же, сколько покупка нового. Почти столько же. Конечно, можно было бы потратить ту незначительную разницу между стоимостью ремонта и нового изделия следующего поколения на покупку именно его, на что, по ее мнению, и рассчитывали производители. Иногда Селеста ловила себя на том, что сознательно старается гнать от себя мысль, будто все это – лишь мелочи жизни, но никак не сама жизнь, что им не обязательно быть тяжелыми или долговечными и что они фактически рассчитаны на то, чтобы при первом же удобном случае сломаться, а тогда та их часть, что может быть переработана, станет служить кому-то другому, а сама Селеста к этому времени уже покинет этот свет.

Итак, она гладила, размышляя о своей собственной пригодности на что-то, когда через десять минут после начала передачи новостей диктор, устремив в камеру мрачно-печальный взгляд, объявил, что полицией разыскивается подозреваемый в совершении зверского нападения вблизи от одного из городских баров. Селеста бросилась к телевизору, усилила звук. Диктор продолжал:

– Сейчас реклама, затем программа новостей Харви и прогноз погоды. Затем снова новости. Оставайтесь с нами.

Следующее, что увидела на экране Селеста, была женщина с наманикюренными ногтями, пытавшаяся отскрести и отмыть форму для выпечки, выглядевшую так, как будто ее окунули в жидкую карамель; вкрадчивый голос за ее спиной расхваливал преимущества новейшего и эффективнейшего средства для мытья посуды, а Селесте хотелось кричать, кричать во весь голос. Эта новость имела какое-то сходство со всеми этими недолговечными бытовыми приборами – изготовленными так, чтобы манить и вынуждать купить их. А уж они, изготовители, как обещали, доставят продукт вам, исподтишка подхихикивая над вашей доверчивостью.

Она убавила громкость и, подавив мимолетное желание вырубить к черту телевизор вместе с надоевшей рекламой обманной дешевки, направилась к гладильной доске. Дэйв с Майклом полчаса назад пошли в магазин купить наколенники и маску для кетчеров, которые в бейсболе ловят мячи. Перед уходом он сказал Селесте, что слушал новости по радио, но ей даже не нужно было утруждать себя взглядом в его сторону, чтобы убедиться в очередной лжи. Майкл, маленький и худенький, проявлял себя неплохим кетчером – «одаренным ребенком», как говорил мистер Эванс, его тренер, способным одной рукой ловить «баллистические ракеты», что нечасто случается у ребенка в его возрасте. Селеста вспоминала детей, с которыми вместе выросла – кетчерами обычно были крупные ребята, с расплющенными носами и выбитыми передними зубами, – и она поделилась своими страхами с Дэйвом.

– Дорогая, сейчас выпускают специальные маски, ты разве не знаешь? Они крепче, чем акульи клетки. Трейлер, столкнувшись с такой маской, разлетится на мелкие кусочки.

Ей потребовался целый день, чтобы обдумать это и снова подступить к Дэйву с тем же вопросом. Майкл может играть кетчером или каким угодно игроком, но у него должно быть самое хорошее снаряжение; и еще одно непременное условие – никогда не помышлять о футболе.

Дэйв, и сам никогда не игравший в футбол, согласился после десяти минут полушутливого спора.

И вот теперь они покупали спортивное снаряжение для Майкла ради того, чтобы Майкл стал зеркальным отражением своего папаши, а Селеста, уставясь в телевизор и поставив утюг на подставку, смотрела рекламу корма для собак, после которой должны были снова передавать новости.

– Прошедшей ночью в Олстоне, – начал диктор, и сердце Селесты екнуло, – студент-второкурсник Бостонского колледжа подвергся нападению двух человек рядом с популярным ночным клубом. Как сообщают, жертва нападения, Кэри Вайтейкер, получив удар пивной бутылкой, находится в критическом состоянии в…

У нее вдруг защемило в груди так, словно маленькие комочки влажного песка бешено закрутились внутри грудной клетки; она поняла, что сообщения о нападении или об убийстве человека в «Последней капле» она уже не выдержит. Но они, как и обещали, перешли к прогнозу погоды, и Селеста вздохнула с облегчением.

Они, должно быть, уже нашли этого человека. Если он умер («Дорогая, я, похоже, убил человека»), репортеры наверняка смогли получить сведения о нем через свои источники в полицейском участке; или – через список лиц, на арест которых выписаны ордера, или – попросту прослушивая переговоры полицейских, общавшихся по радиотелефону.

Возможно, Дэйв, впав в ярость, превысил предел самообороны, когда набросился на бандита. А может, бандит – или тот, кто напал на Дэйва – после ухода Дэйва попросту отполз куда-нибудь, чтобы зализать свои раны. Может быть, то, что она спустила вчера в сток раковины вовсе и не кусочки мозгового вещества. Ну, а вся эта кровь? А как кто-то, потеряв столько крови из раны на голове, мог выжить, не говоря уже о том, чтобы куда-то скрыться?

Она выгладила последнюю пару брюк, рассортировала все переглаженное, разнесла его по шкафам Майкла, Дэйва и ее, вернулась в кухню и встала посреди нее, не зная, что делать дальше. По телевизору передавали игру в гольф; сильные удары по мячу и сухое щелканье аплодисментов немного отвлекли ее от того, что с раннего утра тревожило ее. Это не было связано с проблемами, касающимися Дэйва, и прорехами в его рассказе, хотя и касалось того, что произошло прошлой ночью и его появления с головы до ног измазанного кровью; это была кровь, что капала с его брюк на кафель пола, кровь, что вытекала из его раны, кровь, которая потом исчезла в водовороте стока раковины.

Сток. Именно сток. Именно о нем она забыла. Прошлой ночью она сказала Дэйву, что прочистит сточную трубу под раковиной, вычистит напрочь все остатки улик. Она приступила к этому незамедлительно, поспешно встала на колени на кухонный пол, открыла нижнюю дверцу буфета, начала внимательно изучать чистящие средства и губки, пока не увидела у задней стенки ушковый гаечный ключ. Она снова подошла к мойке, стараясь перебороть в себе отвращение, которое возникло в ней, как только она открыла дверцы шкафчика, в котором была арматура, подведенная к раковине; отвращение, которое она испытывала всякий раз, когда видела крысу, лежащую под грудой тряпья, принюхивающуюся к запаху тела и подергивающую при этом усами…

Зажав в руке гаечный ключ, она просунула его сквозь тряпье, которым была забита мойка, уронив при этом несколько банок с чистящим порошком, не переставая убеждать себя, что бояться чего-либо глупо, но так и не убедила, не убедила из-за того, что по-научному называется фобией. Она испытывала отвращение при необходимости просунуть руку в узкое темное пространство; Розмари досмерти боялась лифта; отец смертельно боялся высоты; Дэйв покрывался холодным потом, когда надо было спуститься в подвал.

Она поставила ведро под сифон стока, чтобы в него вылилось все, что находилось в сливной трубе. Лежа на спине, она дотянулась до крышки сифона, вставила ушки ключа в прорези и начала вертеть ее; крышка упала в ведро, а вместе с ней в него вылилась и вода, собравшаяся в сифоне. На какое-то мгновение она испугалась, как бы вода, наполнив ведро, не залила пол, но сильный поток очень скоро иссяк, и из зева сифона потекла струйка толщиной в спичку, но и та вскоре перешла в редкие капли; она видела, как в ведро упал пук спутанных черных волос и мелкие ядрышки каких-то зерен. Теперь надо было отвернуть находившуюся почти вплотную к стене муфту, присоединяющую отводное колено к фановой трубе. Это было не так-то легко, муфта не поддавалась; Селеста, уперевшись ногами в плинтус буфета, налегла на ключ с такой силой, что либо ее рука в запястье, либо ключ могли не выдержать и переломиться пополам. А потом, когда муфта наконец поддалась всего лишь на полдюйма, да еще и с пронзительным металлическим скрежетом, Селеста переставила ключ в другое положение, и муфта, хотя и с прежними усилиями, но стала отвинчиваться вдвое быстрее.

Через несколько минут перед ней на полу посреди кухни стояло полное ведро. Ее волосы и рубашка были влажными от пота, но ее грудь распирало от чувства, близкого к полному триумфу – ведь она взялась за истинно мужское дело, в котором сила выступает против силы, и одержала верх. В куче тряпья она нашла рубашку Майкла, из которой он давно вырос, и скрутила ее в жгут, который смогла протолкнуть в трубу. Она проделала это несколько раз, пока окончательно не убедилась в том, что внутренняя поверхность трубы чиста и на ней нет ничего, кроме ржавчины, после чего положила рубашку в небольшой пластиковый пакет из продовольственного супермаркета. Взяв трубу и бутылку со средством «Хлорокс», она вышла с ними на крыльцо черной лестницы и промыла трубу, слив жидкость в кучу сухой рыхлой земли из-под комнатных цветов, погибших прошлым летом; куча земли пролежала всю зиму у входа на черную лестницу, дожидаясь своей очереди отправиться на свалку.

Закончив промывку трубы, она снова закрепила ее при помощи муфты – навинчивать муфту было намного легче, чем отвинчивать – и закрепила крышку сифона. Она нашла мешок для мусора, в который прошлой ночью уложила одежду Дэйва, и сунула в него скомканную и разорванную рубашку Майкла, вылила содержимое пластикового ведра через сито в унитаз, начисто протерла сито бумажным полотенцем, которое сунула все в тот же мусорный мешок с одеждой.

Ну вот и все: с уликами покончено.

По крайней мере, с теми уликами, от которых она могла избавиться. Если Дэйв врал ей – о ноже, об оставленных где-то отпечатках пальцев, о свидетелях его преступления? или самообороны? – тут она ему не помощница. Но она сделала все возможное, чтобы в доме никаких улик не было. Она приняла на себя все, что на нее свалилось. Она справилась со всем. Она вновь почувствовала головокружение; столь сильного головокружения у нее прежде никогда не бывало. Но тут вдруг ее пронзило ясное осознание того, что она все еще молодая и сильная и ее уж никак нельзя назвать ни пережженным тостом, ни спущенной камерой. Она пережила смерть обоих родителей, пережила годы безденежья; пережила панический страх, когда ее шестимесячный сын чуть не умер от пневмонии – от всего пережитого, как ей казалось, она не стала слабее, только сильно устала, – но сейчас все изменилось, и она вспомнила, кто она на самом деле. А она была и есть – вне всякого сомнения – женщина, которая не станет умолять о пощаде, даже если ее погонят сквозь строй; наоборот, она выйдет вперед и скажет: «Ну, так начинайте же. Давайте, старайтесь изо всех сил. Но я отомщу. Не спущу вам ничего. Я не прогнусь от страха и не умру. Так что, берегитесь».

Она подняла с пола зеленый мешок для мусора и принялась скручивать его до тех пор, пока он не стал походить на тощую морщинистую шею старика, затем, крепко сжав скрутку обеими руками, она завязала ее узлом. После этого она некоторое время смотрела на результаты своей работы, не понимая, почему скрученный полиэтиленовый мешок напомнил ей старческую шею. С чем это связано? Вдруг она заметила, что экран телевизора погас; только что шла спортивная передача, и вдруг экран стал черным.

А потом по черному экрану протянулась узкая светлая полоска. Селеста помнила, что такое бывает, когда в телевизоре сгорает кинескоп. Если и сейчас причина та же, то это уж слишком, все к одному. Вот уж совсем некстати.

Но вдруг белая полоса на экране стала расширяться и превратилась в студию новостей, из которой прямо на зрителей смотрела женщина-репортер, ведущая передачу с места событий; она выглядела взволнованной и испуганной.

– Мы прервали наши передачи, – прозвучал голос диктора, – чтобы рассказать вам о трагическом событии. Валери Копари находится внутри зоны оцепления по соседству с Тюремным парком в Ист-Бакингеме, где полиция ведет широкомасштабные поиски пропавшей женщины. Валери, вам слово.

Селеста наблюдала, как на экране вместо интерьера студии появилась картинка, снимаемая с вертолета, – слегка подрагивающий вид сверху Сидней-стрит и Тюремного парка, где количество копов было такое, что создавалось впечатление, будто район оккупирован целой полицейской армией. Она видела десятки маленьких фигурок, снующих по парку словно муравьи; на канале стояли полицейские катера. Она видела фигурки, похожие на муравьев и рассыпавшиеся в цепь, которая медленно продвигалась к роще, окружавшей заброшенный кинотеатр под открытым небом.

Дул сильный боковой ветер, вертолет качало, отчего объектив камеры подрагивал и в некоторые моменты Селеста могла видеть другой берег канала, Шаумутский бульвар, протянувшийся до технопарка.

– Мы сейчас показали вам зону в Ист-Бакингеме, куда полиция прибыла сегодня утром и сразу же начала широкомасштабные поиски пропавшей женщины, которые продолжаются до сих пор. По неподтвержденным данным, которыми располагает канал «Новости IV», эта женщина исчезла из автомобиля, в котором обнаружены следы преступления. Не знаю, Вирджиния, смогут ли наши телезрители рассмотреть их…

Камера, установленная на борту вертолета, сделала головокружительный разворот с технопарка на Шаумутском бульваре и поймала в фокус синюю машину с открытой дверцей, стоявшую на Сидней-стрит. Машина, окруженная полицейскими, выглядела сиротливой и жалкой.

– Да, – снова прозвучал голос репортера, – то, что мы сейчас видим, и есть, как мне было сказано, машина той самой пропавшей женщины. Полиция обнаружила машину утром, и немедленно начались поиски. И теперь, Вирджиния, никто не дает никаких сведений ни об имени пропавшей женщины, ни о причине, почему столь крупные полицейские силы – наверняка вы их видите на своих экранах – задействованы в розыске. Между тем, источники, близкие к каналу «Новости IV», подтвердили, что поиски сейчас будут сосредоточены вблизи экрана заброшенного кинотеатра, который, как вы наверняка знаете, нынешним летом служил сценой для местного театра. Но сегодня здесь, по всей вероятности, разыгрывается нешуточная драма. Такова жизнь. Вирджиния?

Селеста пыталась осмыслить только что услышанное. Она не понимала, известно ли полиции еще что-либо кроме того, о чем сообщили с телеэкрана; ведь фактически вертолет мог снизиться по соседству с их домом, а тогда – они могли разом углядеть все, что здесь происходило.

Телеведущая тоже выглядела смущенной, как будто она вещала в камеру на каком-то языке, которого сама не понимала. Она сказала:

– Мы будем регулярно информировать вас о случившемся… сообщать дальнейшие подробности, как только нам станет о них известно. А сейчас возобновляем передачи в соответствии с нашей программой.

Селеста несколько раз переключалась с канала на канал, но другие станции ничего не сообщали об этом событии, поэтому она вернулась на прежний канал, где сейчас продолжали транслировать игру в гольф, и убавила громкость.

В «Квартирах» человек объявлен в розыск. Машина, оставленная женщиной, обнаружена на Сидней-авеню. Но полиция не особенно рьяно выполняет эту массированную операцию – то, что операция массированная, она могла судить по тому, что видела на Сидней-авеню патрульные машины городской полиции и полиции штата, – но пока у них нет никаких улик или каких-то более веских данных и они продолжают поиски пропавшей женщины. Что-то обнаруженное ими в машине свидетельствует о том, что имело место преступление. А что сказала репортер?

Обнаружены следы преступления. Вот что она сказала.

Кровь, в этом она не сомневалась. Там должна была быть кровь. Улика. И она, опустив глаза, посмотрела на мешок, который все еще держала в руке, и подумала: «Дэйв».