Текст книги "Таинственная река"

Автор книги: Деннис Лихэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

12
Ваши краски

Шон, прислонившись к стенке площадки перед экраном, наблюдал вместе со своим шефом, детективом лейтенантом Мартином Фрейлом, как Уити Пауэрс руководил маневрами фургона следственной группы, съезжавшего задним ходом по склону к двери, за которой было обнаружено тело Кейти Маркус. Уити с поднятыми руками пятился задом, делая время от времени рубящие воздух движения левой рукой; команды, которые отдавал сержант, вырывались из него то с каким-то хрипом, то с посвистом, делая его голос похожим на щенячий лай. Его взгляд, стремительно прыгавший то на ограничительную ленту, то на шины фургона, то на нервные глаза водителя, смотревшие на сержанта через зеркало заднего вида, делал его похожим на инструктора по вождению, который ждет от сидящего за рулем ученика, что шины отклонятся не больше, чем на дюйм от траектории, которую он им назначил.

– Еще чуть-чуть. Так… давай прямо. Еще немного… немного, я сказал. Ну вот, так и давай. – Когда фургон остановился на том месте, где хотелось сержанту, он, отступив на шаг в сторону, хлопнул ладонью по задней дверце и сказал: – Хорош.

Уити отпер задние двери и распахнул их во всю ширь, чтобы закрыть от посторонних глаз пространство позади экрана. Шон подумал, что ему никогда не пришла бы в голову мысль использовать двери фургона как ширмы, прикрывающие дверной проем, за которым умерла Кейти Маркус, однако он утешил себя доводом, что на местах преступлений Уити провел намного больше времени, чем он. Уити, эта старая рабочая лошадка, начал трудиться, когда Шон только еще пытался победить робость на школьных вечеринках с танцами и еще даже не волновался из-за прыщей на лице.

Двое полицейских, сидевших в фургоне, привстали, собираясь вылезти из кабины, но тут Уити закричал им:

– Эй, парни, так у вас ничего не получится. Выходите через задние двери.

Они захлопнули боковые дверцы и вылезли из фургона через раскрытые задние двери, чтобы именно через них внести труп внутрь, и Шон почувствовал, что этот этап работы завершен и что теперь наступила та часть расследования, за которую отвечает только он. Другие полицейские и криминальные эксперты, так же как и репортеры, сидящие в зависшем над ними вертолете и стоящие за ограждением, опоясывающим парк, уйдут, чтобы заняться другими делами, и только он и Уити примут на себя львиную долю работы по расследованию причин смерти Кейти Маркус: будут писать отчеты, будут оформлять протоколы допросов, будут разрабатывать дело о ее смерти еще долго-долго, а в это время внимание других людей будет занято другими делами – дорожно-транспортными происшествиями, кражами, самоубийствами в закрытых салонах автомобилей с переполненными пепельницами.

Мартин Фрейл, поднявшись на площадку, уселся на дощатый настил; его маленькие ноги висели в воздухе, не доставая до земли. Он приехал сюда, возвращаясь из спорткомплекса, и теперь из-под его голубой рубашки спортивного покроя тянуло запахом солнцезащитного крема. Он забарабанил каблуками башмаков по доскам площадки, что, как показалось Шону, говорило о его внутреннем беспокойстве.

– Вы и раньше работали с сержантом Пауэрсом, так ведь?

– Да, – ответил Шон.

– Между вами возникали какие-либо проблемы?

– Нет. – Шон наблюдал, как Уити, отведя одного из детективов в сторону, указывал ему на кучу бревен позади экрана. – Мы вместе вели расследование убийства Элизабет Питек в прошлом году.

– Той самой женщины, в отношении которой суд вынес запретительный приказ? – спросил Фрейл. – Ее бывший муж говорил что-то об этом?

– Говорил… «Приказ регламентирует ее жизнь, но это не значит, что он регламентирует и мою».

– Ему дали двадцать лет, верно?

– Двадцать, решение жюри было единогласным.

Шон тогда пожалел, что суд не приговорил ее к более строгому наказанию. Ее ребенок, привыкший к родительскому дому, никак не мог понять, что случилось и чей он на самом деле.

Детектив, которого инструктировал Уити, прихватив с собой еще нескольких полицейских в форме, направился к деревьям.

– Говорят, он пьет, – сказал Фрейл; он поднял ногу на помост и почти уперся коленом себе в грудь.

– На службе я никогда этого не замечал, сэр, – ответил Шон, не понимая, кто сейчас в действительности интересует Фрейла, Уити или он. А Фрейл наблюдал, как Уити, наклонившись, рассматривает стебли травы рядом с задним колесом фургона, приподнимая при этом штанины своих тренировочных брюк, как будто на нем был по крайней мере костюм от «Брукс Бразерс».

– Ваш напарник, как я слышал, выбыл из строя по совершенно идиотской причине: поднял что-то тяжелое, повредил позвоночник и теперь, парализованный, пребывает в медицинском центре «Джет Скис» во Флориде, – с деланной миной произнес Фрейл. – Пауэрс изъявил желание работать с вами, когда вы вернетесь. Теперь вы вернулись. Хочу спросить, стоит ли ожидать в будущем повторения того, что произошло?

Шон был готов к тому, что ему придется проглотить кусок дерьма и что Фрейл не упустит шанса поднести ему это дерьмо, поэтому, отвечая на его вопрос, он постарался вложить в тон ответа искреннее раскаяние.

– Нет, сэр. Это было какое-то мгновенное затмение в мозгу, лишившее меня возможности рассуждать здраво.

– Таких затмений было несколько, – напомнил Фрейл.

– Да, сэр.

– Ваша личная жизнь, инспектор, сплошная неразбериха, но это ваша проблема. Только старайтесь, чтобы это не отражалось на вашей работе.

Шон посмотрел на Фрейла и снова заметил в его глазах стальной блеск, блеск, который предупреждал о том, что нынешнее служебное положение Фрейла не оставляет Шону никакой возможности вступать с ним в спор.

Шон снова кивнул, проглотив и эту порцию дерьма.

Фрейл, глядя на Шона, растянул лицо в бесстрастной холодной улыбке, а потом стал наблюдать, как вертолет с репортерами, все это время висевший над экраном, стал описывать дугу, спустившись ниже разрешенной ему высоты. Выражение лица Фрейла изменилось и стало таким, как будто он еще до захода солнца намеревался вручить кому-то уведомление об увольнении без выходного пособия.

– Вы знаете их семью, верно? – спросил Фрейл, не спуская глаз с вертолета. – Вы же выросли здесь.

– Я вырос в Округе.

– Я и говорю, что здесь.

– Здесь «Квартиры». Округ немного отличается, сэр.

Фрейл, поморщившись, махнул рукой.

– Вы выросли здесь. Вы одним из первых оказались на месте преступления, и вы знаете этих людей. – Он развел руками. – Я не прав?

– Простите, в чем?

– В том, что вы сможете взять это на себя. – Он посмотрел на Шона с улыбкой, какой футбольный тренер подбадривает своих подопечных. – Вы же один из моих самых заметных работников, верно? Искупивший свои грехи, так что пошевеливайтесь. Вы готовы?

– Да, сэр, – ответил Шон. – Будьте спокойны, сэр. Все, что надо, будет сделано, сэр.

Они разом обернулись и посмотрели на фургон – что-то тяжело шлепнулось об пол внутри, так что рессоры сперва просели, а потом снова поднялись над колесами.

– Вы не обращали внимания, они всегда так бросают их? – спросил Фрейл.

Всегда… они всегда делали это таким образом. Кейти Маркус сейчас в черном пластиковом, застегнутом на молнию мешке. Брошена с размаху в фургон; ее волосы разметались по пластику; тело обмякло.

– Инспектор, – как бы между прочим произнес Фрейл, – а вы знаете, что мне нравится еще меньше, чем расследование убийства десятилетнего чернокожего мальчишки в результате идиотской бандитской разборки?

Шон знал ответ, но не сказал ничего.

– Когда девятнадцатилетних белых девушек убивают в парках на моей территории. Тут уж люди не скажут дежурной фразы: «Это результаты дурацкой экономической политики». Они даже не догадываются об истинном смысле этой трагедии. Им на все наплевать, они хотят только одного – увидеть, как не позже шести часов вечера кого-то поведут в наручниках. – Фрейл подтолкнул Шона локтем в бок. – Согласны?

– Полностью.

– Вот чего они хотят, а поскольку они это мы, то и мы тоже этого хотим. – Фрейл ухватил Шона за плечо и, повернув его к себе, посмотрел ему прямо в глаза.

– Да, сэр, – сказал Шон.

Глаза Фрейла светились таким странным блеском, как будто он и сам истово верил в то, что говорил, так истово, как некоторые люди верят в Бога, или в НАЗДАК [10]10
  НАЗДАК – одна из основных фондовых бирж Америки, специализирующаяся на акциях высокотехнологичных компаний.


[Закрыть], или в то, что Интернет это некое подобие всемирной заоблачной деревни. Фрейл постоянно был как бы «заново родившимся», хотя точно сформулировать смысл слова «заново» Шон, пожалуй бы, и не смог. Фрейл зациклился в своей работе на том, на что Шон едва ли обращал внимание, на том, что давало утешение, а попросту говоря, смягчало боль, хотя и не надолго – он всегда как бы пребывал в состоянии какой-то неколебимой убежденности. Временами, если уж говорить откровенно, Шон считал своего босса идиотом, изо рта которого, как из рога изобилия, извергались пошлые суждения о жизни, о смерти и о том, как расставить все по местам, как излечивать раковые опухоли и как заставить человечество жить, подчиняясь велению одного общего сердца – все было бы прекрасно, если бы его идеи дошли до каждого.

Иногда, однако, Фрейл напоминал Шону отца, сооружавшего в подвале птичьи домики (правда, ни в один из них птички так и не залетали), и в эти моменты Шону нравились его идеи о реформировании бытия.

Стаж службы Мартина Фрейла в должности лейтенанта убойного отдела Шестого полицейского участка превышал сроки пребывания у власти двух последних президентов, и, насколько это было известно Шону, никто из коллег никогда не осмеливался называть его «Марти», или «приятель», или «старина». При встрече с ним на улице, его можно было бы принять за какого-нибудь бухгалтера или за какого-нибудь сотрудника страховой компании, который спешит на переговоры по размерам выплаты страховки, короче говоря – за какую-нибудь канцелярскую крысу. Говорил он мягким голосом, который соответствовал мягкому располагающему выражению лица; от прически осталось только подковообразная рыжевато-каштановая и весьма жиденькая волосяная поросль. Он был человеком маленького роста, какие почему-то довольно часто встречаются среди служащих полиции штата; этих людей затруднительно выделить в толпе, поскольку, в придачу к малому росту, в них нет ничего бросающегося в глаза. Он любил жену и двоих детей; он – активный прихожанин своей церкви, он придерживается консервативных взглядов в финансовых и общественных отношениях.

Но эта мягкость голоса и черт лица никоим образом не соотносилась с присущим ему складом мышления и умонастроения, заключавшихся в жестко бескомпромиссном сочетании прагматизма и морализма. Ему было плевать, что на самом-то деле вы не совершили никакого преступления; Мартин Фрейл мог усмотреть в любом варианте вашего поведения величайшее преступление, ибо он имел особое, собственное понимание законов.

– Я хочу, чтобы вы всегда были наготове, как гончая в стойке, – говорил он Шону в первый день его работы в убойном отделе. – Я не хочу, чтобы вы открыто демонстрировали свою озлобленность и негодование при расследованиях. Ведь это все эмоции, а эмоции никогда нельзя проявлять публично. Я хочу, чтобы вы все время выглядели несколько озабоченным тем, что место, на которое вы попали, не теплое, а многие ваши соученики по колледжу разъезжают на «ауди» и «мерсах». Я хочу, чтобы вы были озабочены тем, что преступники тупы настолько, что позволяют себе плевать своими погаными харями на наше законодательство. Достаточно озабочены тем, Девайн, чтобы влезать в детали расследования очень глубоко и не давать этим типам из ассоциации «Американцы за демократические действия» вытаскивать преступников из суда по причине небрежно составленных протоколов и размытости доказательной базы. Достаточно озабочены тем, чтобы доводить каждое расследование до логического конца и загонять этих грязных ублюдков в вонючие камеры, где они просидели бы до конца своей гнусной отвратительной жизни.

В участке его за глаза называли «Фрейл-проповедник». Каждый новый сотрудник их подразделения в свой первый рабочий день получал свою порцию одинаковых для всех наставлений. По большей части, все им сказанное было легко провозгласить, но было совершенно не понятно, как выполнить, так же как не было понятным и то, насколько он сам верил всему, что говорил, и насколько процентов сказанное им можно было посчитать балаганным монологом на тему укрепления правопорядка. Но надо было либо соглашаться с ним, либо делать ноги из его подразделения.

Шон уже два года работал в отделе по расследованию убийств и за это время сумел разобраться, кто есть кто в группе Уити Пауэрса, однако он по сей день то и дело ловил на себе взгляды Фрейла, которые ясно говорили о том, что Фрейл в нем не уверен. Фрейл и сегодня смотрел на Шона, словно бы прикидывая – потянет ли он расследование этого случая: убийство девушки в его парке.

Уити Пауэрс направился к ним, размахивая блокнотом в такт шагам. Подойдя ближе, он кивнул Фрейлу и произнес приветственно:

– Лейтенант.

– Сержант Пауэрс, – произнес вместо приветствия Фрейл, – что вы можете сообщить на этот час?

– Примерное время смерти от двух пятнадцати до двух тридцати ночи. Признаков сексуального насилия не обнаружено. Наиболее вероятная причина смерти – огнестрельная рана в области затылка, но мы не исключаем и того, что у погибшей будут обнаружены и другие, скрытые травмы. Стрелявший, по всей вероятности, был правша. Мы нашли пулю, застрявшую в деревянной конструкции справа от трупа. Похожа на пулю от «Смита» тридцать восьмого калибра, но мы сможем сказать точно после баллистической экспертизы. Сейчас водолазы ищут оружие в канале. Возможно, преступник выбросил пистолет или, по крайней мере, предмет, которым он бил ее, какую-нибудь биту или палку.

– Палку, – задумчиво повторил Фрейл.

Два офицера бостонской полиции при обходе домов по Сидней-авеню нашли женщину, которая уверяет, что слышала звук удара машины о какой-то предмет, после которого двигатель заглох. По ее словам, это произошло примерно в час пятнадцать, то есть за полчаса до момента наступления смерти.

– Какие у нас есть вещественные улики? – спросил Фрейл.

– Видите ли, сэр, этот проклятый дождь смыл почти все. У нас есть несколько не совсем четких отпечатков следов, которые, возможно, принадлежат преступнику; пара следов, наверняка оставленных жертвой. Мы сняли порядка двадцати пяти слабых отпечатков пальцев с двери позади экрана. И сразу возникает вопрос, кому могут принадлежать отпечатки – преступнику, жертве или двадцати пяти другим людям, не имеющим никакого отношения к преступлению, а просто заглянувшим туда вечером выпить или перевести дух после пробежки. Мы взяли пробы крови перед дверью и внутри – и снова, эта кровь может быть связана с преступлением, а может быть, и нет. Но в основном, конечно, это кровь жертвы. Мы сняли несколько четких отпечатков пальцев на двери машины пострадавшей. Вот, пожалуй, и все вещественные улики на данный момент.

Фрейл кивнул.

– И что же я могу доложить по существу дела окружному прокурору, когда он позвонит мне через четверть часа?

Пауэрс пожал плечами.

– Скажите ему, сэр, что дождь, прошедший ночью, сильно затрудняет работу, но мы делаем все возможное.

Фрейл зевнул в кулак.

– Больше вы мне ничего не хотите сообщить?

Уити, оглянувшись через плечо, посмотрел на следы, ведущие к двери, расположенной позади экрана, на ту последнюю полоску земли, которой касались ноги Кейти Маркус.

– Не могу понять, почему так мало следов.

– Но вы же сами говорили про дождь…

Уити кивнул.

– Но она все-таки оставила пару следов. Готов поспорить на что угодно, это ее следы, потому что они свежие, а к тому же она упиралась в нескольких местах пяткой подошвы в грунт, в нескольких местах мы нашли комки земли с ее подошв; может быть – в трех или в четырех местах. Я уверен, что это следы ног Катрин Маркус. Но преступник? Ни единого следа.

– Но ведь дождь, – вступил в разговор Шон.

– Вот-вот. Я на сто процентов уверен, дождь виной тому, что нам удалось отыскать только несколько ее следов, но почему, как мы ни старались, мы не смогли обнаружить никаких следов этого типа? – Уити посмотрел на Шона, потом перевел взгляд на Фрейла и снова пожал плечами. – В чем дело, не пойму, но это обстоятельство не выходит у меня из головы.

Фрейл спрыгнул с площадки, стряхнул песок с ладоней, которыми при приземлении коснулся земли.

– Ладно, ребята, в вашем распоряжении шесть детективов. Все ваши анализы лаборатория будет делать вне очереди. Для черновой работы вы можете потребовать сколько угодно людей. Итак, сержант, скажите мне, как вы намереваетесь использовать силы, предоставленные вам?

– Полагаю, для начала мы побеседуем с отцом жертвы; возможно, он знает что-нибудь о ее планах на прошлую ночь и маршруте передвижения; ну, например, с кем она была, не ссорилась ли она с кем-либо в последнее время. Затем мы поговорим с другими людьми, побеседуем предметно с той самой дамой, которая утверждает, что слышала, как машина заглохла на Сидней-авеню. Опросим всех местных пьянчуг, выловленных в парке и на Сидней-стрит. Надеюсь, что техническая служба обеспечит нас четкими отпечатками пальцев и данными о структуре волос, тогда наша работа станет более целенаправленной. Может быть, под ногтями девушки обнаружится кожа убийцы. Может быть, на этой двери есть отпечатки и его пальцев. А вдруг он окажется ее бойфрендом, с которым она поссорилась. – Уити по своему обыкновению еще раз пожал плечами и отбросил ногой ком грязи. – Вот таковы наши первоочередные действия.

Фрейл посмотрел на Шона.

– Мы возьмем его, сэр.

Фрейл посмотрел на него таким взглядом, в котором сквозило некоторое разочарование, словно он ожидал более серьезных и оптимистичных обещаний, но все же он согласно кивнул и поощрительно потрепал Шона по локтю, перед тем как отойти от площадки и направиться вниз по откосу туда, где рядом с несколькими расставленными на траве стульями лейтенант бостонской городской полиции Краузер что-то говорил своему боссу, капитану Гиллису из управления Д-6. Все, кто последовал за Фрейлом, бросили на Уити и Шона прощальные взгляды, заменяющие обычную в таких ситуациях фразу: «Ребята, держитесь!»

– Сэр, мы его возьмем? – спросил Шона Уити. – Полагаю, четырех лет, проведенных в колледже, достаточно для этого?

Глаза Шона вновь на мгновение встретились с глазами Фрейла, и ему показалось, что во взгляде шефа, устремленном на него, чувствовалась надежда на его компетентность и уверенность в его способностях.

– Помните, как сказано в инструкции, – сделав строгое лицо, обратился он к Уити с видом серьезного экзаменатора. – Сразу же после слов: «Мы арестуем этого мерзавца» и до слов: «Хвала Всевышнему». Вы что, не изучали инструкцию?

Уити отрицательно покачал головой.

– В тот день я отсутствовал по болезни, – в тон ему отшутился сержант.

Они, повернув головы в сторону фургона, видели, как помощник эксперта закрыла задние двери кузова и направилась к кабине.

– А у вас есть какие-нибудь предположения? – спросил Шон.

– Десять лет назад, – ответил Уити, – я просто обожал вести дела, связанные с бандитизмом. А что теперь? Чушь, ерунда. Преступность снижается, но дела становятся намного менее предсказуемыми. Согласны?

– Ревнивый бойфренд – это самая подходящая первоначальная версия, основанная на статистике.

– Который бьет ее битой? Думаю, что у такого бойфренда должны быть проблемы типа немотивированной агрессии, а, значит, это должно быть где-нибудь да зафиксировано.

– Такие случаи всегда фиксируются.

Помощник эксперта, распахнув дверцу кабины, посмотрела на Шона и Уити.

– Мне сказали, что теперь мы уже можем ехать. Кто-нибудь поедет с нами?

– Мы поедем, – ответил Уити. – Как только мы выедем из парка, поезжайте впереди нас, но учтите, с нами поедет ближайший родственник, так что, когда приедете в город, не оставляйте тело в коридоре. Поняли?

Парень кивнул головой и залез в кабину фургона.

Уити с Шоном сели в патрульную машину, и сержант, сидевший за рулем, объехав фургон, повел машину впереди него. Они ехали вниз по склону в пространстве между двумя желтыми ограничительными лентами. Шон смотрел, как закатное солнце раскрашивает в розовый цвет небо над вершинами деревьев, а его лучи, проникая между стволами, отражаются золотыми бликами от поверхности канала. Шон подумал, что доведись ему прямо сейчас помереть, больше всего он тосковал бы по краскам, которые наполняют этот мир, удивляя своим разнообразием и великолепием; пусть при этом они навевают на вас легкую печаль, печаль едва заметную, вызванную тем, что все это буйство красок совершенно не связано с вашим присутствием в этом мире.

Первую ночь, которую Джимми провел в тюрьме на Оленьем острове, он просидел на своей койке с девяти вечера до шести утра, размышляя, вознамерится ли его сокамерник «прощупать» его.

Сокамерник, Вудрелл Дэниелс из Нью-Хемпшира, прежде был байкером; но однажды ночью, будучи под изрядной дозой метамфетамина, решил принять перед сном несколько стаканчиков виски и по этой причине заехал в какой-то бар. Дело кончилось тем, что один из посетителей лишился глаза, который лихой байкер выколол ему кием для пула. Вудрелл Дэниелс представлял собой громадный кусок мяса, которому придали человеческие очертания и сплошь покрыли татуировками и шрамами от ножевых ран. Он посмотрел на Джимми, потом разинул рот, и послышавшийся оттуда шепот вперемешку с приглушенным гоготаньем сразу проник в сердце Джимми, как будто от него тянулся прямой трубопровод к пасти этого чудовища.

– Поглядим, что ты есть, но попозже, – произнес Вудрелл, как только выключили свет. – Поглядим, что ты есть, но попозже, – повторил он и прибавил к сказанному дополнительную порцию приглушенного гоготанья.

Джимми ничего не оставалось делать, как просидеть всю ночь на койке, прислушиваясь к каждому шороху, доносившемуся с верхнего яруса, где храпел сокамерник. Джимми знал лишь одно – если дело дойдет до рукопашной, он должен добраться до трахеи Вудрелла; заботило его и то, сможет ли он нанести один, но хороший удар, пробившись через мясистые ручища противника. Сразу бить прямо в горло, повторял он себе. Бить прямо в горло, бить прямо в горло… О господи, кажется, он сползает вниз…

Но Вудрелл просто перевернулся во сне; сетка заскрипела всеми своими пружинами под тяжестью его тучного тела и провисла над головой Джимми, как слоновое брюхо.

Всю ночь Джимми вслушивался в звуки тюрьмы, казавшейся ему живым организмом. Работающим двигателем. Он слышал, как крысы дерутся, пронзительно визжат и урчат в каком-то безумном отчаянии. Он слышал сонное бормотание, вскрикивание и раскачивающийся – туда-сюда, туда-сюда – скрип пружинных сеток. Звук капель, падающих из водопроводных кранов и поилок, разговоры и вскрики во сне, топот башмаков дежурных, доносившийся из дальнего зала. В четыре часа утра он вздрогнул от пронзительного вопля – всего лишь одного вопля, – который оборвался быстрее, чем до уха Джимми донеслось его эхо, напомнившее, что вопль действительно раздался. И Джимми сразу же, взяв из-под головы подушку и зажав ее в руках, начал готовиться к тому, чтобы залезть наверх, прыгнуть на Вудрелла Дэниелса, накрыть его лицо подушкой и задушить. Но руки его не были настолько ловкими и проворными, да и кто знает, спал ли в тот момент Вудрелл на самом деле или только делал вид, что спит, а возможно – и это главное – у Джимми просто не хватило бы физических сил удержать подушку, когда ручищи этого гиганта принялись бы молотить по его голове, стали бы царапать его лицо, вырывать куски мяса из его запястий, а молотообразные кулаки вдребезги разнесли бы хрящи его ушных раковин.

Последний час был самым жутким.

Серый, медленно усиливающийся свет проникал сквозь толстые зарешеченные стекла высоко расположенных над полом окон, наполняя камеру металлическим холодом. Джимми слышал, как заключенные вставали и, шаркая ногами, бродили по камерам. Дребезжащий сухой кашель доносился до его слуха. У него было такое ощущение, что остывшая за ночь машина запускается вновь, готовясь к приему пищи. Машина знает, что она не проживет без насилия; не проживет, если не попробует человеческой плоти.

Вудрелл спрыгнул на пол; спрыгнул так быстро, что Джимми не успел среагировать. Он сузил глаза в щелки, стал дышать глубже и ждать, когда Вудрелл подойдет к нему настолько близко, чтобы он смог ударить его в горло.

Вудрелл Дэниелс, однако, даже не взглянул на него. Он взял с полки над раковиной книгу, раскрыл ее, встал на колени и начал молиться.

Он молился, читал пассажи из Посланий святого Апостола Павла, потом снова молился, и все время в его голосе слышалось то самое хриплое придыхание, которое ночью Джимми принял за гоготанье. И тут до Джимми дошло, что это было вовсе не гоготанье, а просто какие-то непроизвольно издаваемые звуки. Джимми вспомнил, как его мать, когда он был маленьким, непрерывно тяжело вздыхала, даже не замечая этого. Вудрелл, по всей вероятности, давно уже перестал обращать внимание на эти звуки, постоянно сопровождавшие его дыхание.

К моменту, когда Вудрелл повернулся к Джимми и спросил, верует ли он во Христа и признает ли Его своим спасителем, Джимми понял, что самая долгая ночь в его жизни закончилась. В лице Вудрелла он увидел отблеск какого-то отчаянного желания обрести свой путь к спасению. Это желание было настолько ясным и очевидным, что Джимми не мог понять, как он мог не заметить этого при первом же взгляде на этого человека.

Джимми не мог поверить в то, какое счастье и удачу в конце концов послала ему судьба – его запихали в клетку ко льву, но этот лев оказался христианином, и Джимми согласился уверовать в Христа, Боба Хопа [11]11
  Боб Хоп – известный американский комедийный актер, сыгравший множество ролей в водевилях и снявшийся более чем в пятидесяти фильмах.


[Закрыть], Дорис Дэй [12]12
  Дорис Дэй – известная американская певица и актриса, достигшая пика популярности в 40-50-е годы XX века.


[Закрыть] или любого другого, кого Вудрелл боготворил в своей горячечной ролерской башке, и согласился веровать в его кумира столько, сколько потребуется для того, чтобы его тучный чудак-сокамерник по ночам спал на своей койке, а во время приема пищи сидел рядом с Джимми.

– Прежде я был погрязшим в неверии, – доверительно сообщил Вудрелл Дэниелс Джимми. – Но теперь, хвала Господу, я пришел к вере.

– Ну и молодец же ты, Вудрелл, черт возьми, – почти сорвалось с языка у Джимми.

До нынешнего дня Джимми сравнивал все испытания на долготерпение, которые посылала ему судьба, с той первой ночью на Оленьем острове. Он убеждал себя, что сможет оставаться на месте столько времени, сколько необходимо – день или два, – лишь бы достичь задуманного, поскольку ничто не могло сравниться с той первой ночью, проведенной с одушевленным урчащим и хрипящим механизмом тюрьмы, с визжащими крысами, скрипом кроватных сеток, с мгновенно затихающими криками.

Но только до нынешнего дня.

Стоя у входа в парк с Роузклер-стрит, Джимми и Аннабет ждали. Они стояли на участке дороги между двумя ограничительными лентами, которыми полицейские штата перегородили ее. Им дали по чашке кофе и предложили сесть на раскладные стулья. Детективы были предупредительны и вежливы с ними. И все-таки они должны были ждать, а когда они спрашивали, нет ли каких-либо новостей, лица детективов каменели, становились печальными, они извинялись и говорили, что, к сожалению, знают не больше тех, кто находится сейчас вне пределов парка.

Кевин Сэвадж отвел Надин и Сэру домой, но Аннабет оставалась рядом с Джимми. Она сидела рядом с ним в бледно-лиловом платье, надетом по случаю Первого причастия Надин, которое сейчас уже казалось ей событием многонедельной давности. Аннабет молчала, придавленная отсутствием какой-либо надежды на благополучный исход. Надежда, которую Джимми, как ему показалось из-за горячего желания принять желаемое за действительное, увидел на лице Шона, обернулась каким-то оптическим обманом. Надежда на то, что оставленная Кейти машина, ее отсутствие в течение целого дня и туча полицейских в парке – обстоятельства, чудесным образом не связанные между собой. Надежда, что все то, что считается сейчас неоспоримой правдой, окажется вдруг каким-то образом, не известно каким, но окажется, ложью.

– Принести тебе еще кофе? – спросил Джимми.

Она посмотрела на него как бы издалека и, через силу улыбнувшись, ответила:

– Нет, спасибо.

– Ты вправду не хочешь?

– Нет, не хочу.

Джимми знал, что, не видев тела, нельзя быть уверенным, что она мертва. Этим он подпитывал свою слабую надежду в течение прошедших с тех пор нескольких часов, когда его и Чака Сэваджа выдворили прочь с холма над котловиной, в которой располагался парк. Ведь может же быть так, что обнаруженная мертвая девушка просто похожа на Кейти. А может быть, она находится в состоянии глубокой комы. А может быть, она так глубоко проникла в эту щель под экраном, что они не могут извлечь ее оттуда. Она пострадала, должно быть, сильно пострадала, но она жива. Такая вот надежда теплилась в его душе – соломинка толщиной в волосок новорожденного, – но она теплилась, поскольку полного подтверждения беды еще не было.

И хотя в глубине души он понимал, что все это чушь, он не мог выпустить из рук эту соломинку.

– Послушай, ведь никто не сказал тебе ничего, – заявила ему Аннабет, едва они подошли к этому месту у входа в парк. – Так?

– Никто не сказал ничего, – подтвердил Джимми, погладив ее по руке. То, что им разрешили пройти за первую ленту; ограничивающую зону оцепления, можно было считать подтверждением того, что их опасения оправданны.

И все-таки микроб сомнения не хотел умирать в душе до тех пор, пока ему не покажут тела и он не скажет: «Да, это она. Это Кейти. Это моя дочь».

Джимми наблюдал за копами, толпившимися у кованной арки над воротами, ведущими в парк. Эта арка была единственным напоминанием о каторжной тюрьме, существовавшей ранее на месте парка, еще до появления кинотеатра под открытым небом, еще до рождения всех, кто стоял сейчас здесь. Отстраиваясь, город почему-то приближался именно к тюрьме, вместо того чтобы расширяться в других направлениях. Тюремщики селились в Округе, а семьи заключенных обосновывались в «Квартирах». Слияние этих районов в единую городскую структуру началось позже, когда тюремщики, состарившись, устремились на работу в конторы.

Послышался писк рации полисмена, стоявшего ближе всех к арке, и он сразу же поднес ее к губам.

Рука Аннабет стиснула руку Джимми с такой силой, что костяшки на его запястье прижались друг к другу.

– Это Пауэрс. Мы выезжаем.

– Вас понял.

– Мистер и миссис Маркус еще там?

Взгляд полицейского уперся прямо в глаза Джимми и мгновенно опустился вниз.

– Да.

– Хорошо. Мы трогаемся.

– О господи, Джимми. О господи.

Джимми услышал шелест шин и увидел несколько патрульных машин и фургонов, выезжающих из зоны оцепления на Роузклер-стрит. На крышах фургонов были тарелки антенн спутниковой связи, и Джимми увидел, как репортеры и фотографы, как горох, посыпались из фургонов, толкая друг друга, поднимая камеры и разматывая микрофонные кабели.