Текст книги "Нашествие (СИ)"

Автор книги: Денис Старый

Соавторы: Валерий Гуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Глава 10

31 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

– А-а-а! – закричал Мстивой, раззадорив себя, и побежал на медведя.

Я без крика, но последовал за ним. Мстивой направил свою рогатину в сторону медведя, но тот необычайно резво махнул лапищей, отбрасывая в сторону оружие человека, словно бы спичку какую. Медведь заревел, всем своим видом показывая, что сейчас будет рвать на куски посмевшего напасть на него прямоходящего.

Зверь не сводил взгляда черных глаз со Мстивоя, и это позволило мне подойти близко к хозяину леса. Беру разгон и, стараясь не шуметь, стремительно приближаюсь к медведю.

– Вжух! – совсем близко от меня пролетает арбалетный болт, также впивающийся под лопатку хищника.

– И-ух! – на выдохе втыкаю рогатину в спину животному.

Встречаюсь с необычайным сопротивлением, но, вроде бы, всё-таки наконечник входит в тело грозного животного.

Мишка издаёт протяжный рёв, переходящий в вой. Он поворачивается ко мне и делает два взмаха своими лапами. Но, видимо, сил, чтобы приблизиться, у лесного исполина уже нет. Медведь падает на передние лапы, пытается сделать шаг в сторону. Он уже не нападает, он уже хотел бы лишь убежать, признавая своё поражение. Но льётся кровь, уходят силы – и медведь припадает к земле. Встать он уже не сможет.

Но ещё лежит и дышит, пустыми глазами глядя вперёд себя.

– На! – подобрав, своё копьё, с криком Мстивой вонзает его туда, где ещё только что билось сердце.

– Матёрый хозяин! – довольно, с улыбкой маньяка, наблюдая, как животное испускает последний дух, сказал Мстивой. – И снова ты, десятник, наносишь главный удар. Любит тебя Господь Бог, да и старые боги жалуют.

Воин посмотрел на меня с предельной серьёзностью.

– Я ведь и пошёл за тобой, потому что вижу – направлена на тебя любовь богов. Знаю я о той сече, что была в Рязани уже с половцами. Видел я, сколько их полегло и сколько тел кипчаки выносили. А ты выжил… И ещё участвовал в бою и победил… Потому-то я с тобой, – признался мне Мстивой.

– И я рад, что такой могучий воин рядом. И ты должен знать, и другим сказать, если спросят, что мы не сбежали от войны. Мы лишь попросили у Господа Бога время, чтобы подготовиться и воевать дальше, – решил я сделать своё признание.

Неожиданно воин подошёл ко мне, обнял за плечи, троекратно поцеловал. Да, в этом времени люди не стесняются выражать свои эмоции. Но это если только дело не касается женщин. Хотя и здесь немало отличий от того, что происходит в будущем.

Я подошел к зверю. Да, матерый. Откормился медведь знатно. Может и у нас получится с голоду не помереть? А еще…

– Мстивой, поди сюда! – сказал я, заместитель тут же оказался рядом. – Посмотри…

Я указал рукой в сторону медведя. Объяснять, на что именно нужно обратить внимание, не пришлось.

– Стрела. Вот тут… – Мстивой указал на заднюю лапу зверя. – Прошла по касательной. А вот тут, в боку не наши раны, рогатиной уже кто-то хозяина тревожил.

– Вот и я о том же, – сказал я. – Смотреть нужно, искать людей. Видимо, что нас уже нашли и увидели. Что рассмотрели – вопрос. Так что, Мстивой, ты займись этим. Хоть что делай, но я знать должен, кто живет около нас, кто этого медведя подранил и разбудил, скорее всего.

– Узнаю! – пообещал мне ратник.

Возвращались в поселение мы без добычи. Мстивой сказал, а я с ним согласился, что мы и так работу проделали большую и обезопасили поселение от медведя. Так чего нам ещё напрягаться и тащить его.

Община уже не спала, хоть рассвет ещё и не забрезжил. Кстати, я оценил меткость арбалетчика. И пусть на белоснежном покрове тёмная громадная фигура медведя была отчётливо видна, всё же стрелять в ночи и попадать – это уже признак мастерства. Лучан становится очень полезным. С таким-то оружием, что броню бьет, ну и толстую кожу медвежью с шерстью.

А у нас начинался новый рабочий день. И не важно, что ещё ночь. Можно работать, если уж проснулись. Днём будет возможность поспать час-полтора. А пока… На зарядку становись…

– Чего удумал, голова? С чего руками и ногами дрыгать нам? Духов звать? – возмущалась Акулина, но упражнения делала.

– А вы, девки… фух… уже бы кто согрел голову нашего собой, а то… фух… загоняет нас он, – пыхтя, кряхтя, но выполняя сказанное, говорила старая Ведана.

– Так уж пусть бы и выбрал кого… не меня, так Любаву, всяко девица боярская ладная. А то неча ей с латинянином полежалки устраивать, – съязвила Акулина.

– Я космы-то тебе повыдёргиваю! – выкрикнула Любава и даже направилась к Акулине.

– А ну, стоять! – жёстко сказал я. – Упражняться будут все! И молча, не сбивая дыхание. Пять деревьев спилить не можете, уже задыхаетесь, да за бока держитесь. А скоро самострелы ладить станем, так и лёгкий самострел не подымете. Будет достаточно мужей, так и зарастайте жиром. Видане, да старикам только позволяю не упражняться.

– Это с чего еще? – возмутился дед Макар. – Я еще муж добрый.

Видана аж руками всплеснула, деланно удивляясь.

– Ты? Пень трухляв…

– А-ну замолчали оба! – приказал я.

– Так Видана жа…

– За завтрак без мяса остаетесь! – сказал я.

Что Макар, что Видана посмотрели не на меня, а на друг друга, да с таким укором. Наверное, только самые близкие люди так смотрят, как будто на того, кто обещал вечную любовь, но предал. Еда сейчас – самый деятельный инструмент принуждения, ну или убеждения.

– Следующее упражнение. Взять камень и вытянуть с ним руку, – указывал я.

Да, нет у нас вариантов, нужно создавать отряд амазонок. Но чем они воевать могут? Холодное оружие? Нет. Я думаю, что только арбалеты и помогут. Не такие мощные, как у Лучана, но все же…

А значит, нужна хоть элементарная физическая подготовка. И детей тоже. Десятилетний парень в этом мире уже немало работы делает. Так что…

– Закончили! – скомандовал я.

– Вух… Утомил. И с чего это мы не подымем самострел? Вона, Любава быстро подымает самострел Лучана! – сказала Акулина, и все бабы заржали.

Любава же так покраснела, что тот помидор зрелый. Пару раз она было открывала рот, чтобы ответить, но вымолвить ничего не получалось.

Вот он – дружный женский коллектив во всей красе! Мужики спокойно делают упражнения, подчинились, не ропщут. А женщины же, особенно Акулина… И знаю ведь, что если пересплю с ней, то станет на вид кроткой и даже в помощь будет. Но нет…

– Акулина, а ну-ка поди ко мне! – приказным тоном сказал я.

Смиренно, опустив глазки, мол, вся такая невинная и чистая, подошла.

– Ещё раз будет такое… Детей заберу, тебя на цепь посажу в сани, самые дальние, – я серьёзно посмотрел в глаза молодой женщине.

Она посмотрела на меня осуждающе. В ярко-голубых глазах читались грусть и горе. Да, она потеряла мужа, который был десятником в старшей дружине князя Юрия Ингваревича. Он погиб ещё в битве при реке Воронеже, кстати, не так чтобы сильно далеко отсюда.

И эта женщина теперь растерялась. Она прячет свою скорбь за смехом, за остротами. Акулина уж точно не влюблена в меня. Но хочет быть за мужем, спрятаться за сильными плечами. Увы… Не настолько мои плечи и широки, чтобы прятать за ними многих женщин.

Зато община есть, и будет она расти, и дела будут спориться. Если на ерунду всякую не отвлекаться.

– Не нужно больше вот так… Не задевай Любаву и меня. И вот что – что одной горевать, присмотрись к Мстивою. Он потерял семью. У вас общее горе… – сказал я и, не дожидаясь ответа, ушёл.

Начинался новый рабочий день. Будут ещё брёвна, будут ямы, мозоли и усталость. Потом ночь… И новый день, но от предыдущего уже достанется сколько-то строительного материала, проделанной работы.

Так и заживём.

* * *

Между Рязанью и Коломной. Ставка Бату-хана.

31 декабря 1237 года (6748 от сотворения мира)

Юрта, в которую привели Жировита была особенно богатой. Повсюду лежали ковры, стояли золотые подсвечники из Китая, или лампады из грузинских церквей. Словно бы в одной юрте собран весь боевой путь человека, являющегося хозяином и этого жилища и соседних, как и целого тумена лучших воинов Западного улуса.

Сейчас Субэдея тут не было. Старик отправился на военный курултай к хану. Да и был уверен богатур, что без него решиться вопрос, что прозвучит сегодня в юрте вернейшего из верных Великого хана, того, кто до сих пор, и по прошествии десяти лет после смерти Чингисхана, служит ему. Впрочем, совет уже давно закончился и все ожидали возвращения богатура.

– Кто таков? – спрашивали Жировита на чистом русском языке.

Это был толмач, великолепно владеющий монгольским языком и другими наречиями, бытовавшими в степи. Звали русича Лепомир.

Судьба этого уже достаточно взрослого мужчины была сложной. Он столь многого натерпелся, насмотрелся, что, если бы нужно было найти лучшего знатока кочевых народов, но русского происхождения, то вряд ли этим консультантом мог быть кто-либо другой, кроме Лепомира.

До 1223 года, подростком, Лепомир был в плену у половцев, учился при ставке хана Котяна, там же выучился грамоте, русской при чем. А после разгрома русско-половецкого войска парень попал к Субэдею. Богатур и верный пёс Великого хана, Субэдей много расспрашивал Лепомира. Монгольский военачальник признал парня весьма смышленым и приказал продолжить его учить.

Более того, когда Субэдей отправился в Китай, то взял с собой и Лепомира. Так что и китайский язык знал русич, не забывавший своих корней. Но и не сказать, что хорошо знавший до своего пленения, что есть такое Русь.

Так и вышло, что теперь русич чаще вспоминает богиню Тэнгрэ, чем Христа или старых богов. Он ест, одевается, ведёт себя абсолютно так же, как и другие монголы, только тем отличаясь, что не считает соплеменников своими врагами, как это у всех народов, что пришли с Бату-ханом.

– Ты не молчи. Ведь нынче разговор без пытки. Тебя не хотят калечить. Но если станешь артачиться, то пытать вот он, – Лепомир указал на монгольского воина, что находился у него за спиной. – Он пытать умелец, каких поискать.

– Десятник старший княжей дружины… Я… не убил ни одного воина хана… Я… – мямлил и отвечал со слезами на глазах Жировит.

– Хлясь! – звонкая пощёчина в момент окрасила в алый цвет левую щёку русского труса.

Даже не монгольский воин ударил русского десятника. Это сделал сам русич, на службе у великого богатура Субэдея.

Лепомир и сам от себя не ожидал такого гнева в ответ на слова русского ратника. Да и можно ли такого считать ратником? Толмач в боях мало участвовал, тогда завоевал удовлетворение богатура. Смог сохранить своё место рядом с богатуром – стариком Субэдеем. Умом, хитростью.

Лепомир был всегда рядом с ханом, даже во время боя, уже многое знал и умел. А у монголов ханы и темники почти никогда сами не шли в бой. Хотя это не означало, что не умели драться. Монголы многое делали не через свои чувства, а по уму.

Ведь если военачальник пойдёт в бой, то целое подразделение, скорее всего, потеряет управление. А это куда как важнее, чем проявление личной храбрости. Порядок и безусловное подчинение – вот главная сила кочевого войска, которую смогли собрать под своими знамёнами монголы.

– Рассказывай мне, куда ты направлялся? – когда Лепомир перевёл монголу, призванному следить за происходящим, основной посыл почти десятиминутного разговора с русским ратником, переводчик продолжил допрос.

В юрту зашел седовласый старик с большим, на все лицо, шрамом. Богатур Субэдей слегка прихрамывал, сказывались уже старые раны. Но он жил, порой казался живее и той поросли монголов, для кого восхождение Тимучина, ставшего Чингисханом, уже стало легендой.

Лепомир тут же встал на колени, но богатур махнул рукой продолжать. Он сел рядом, на небольшой стуле, исполненном в виде монгольского седла одним из китайских мастеров. Сидел старый воин, бывший когда-то кузнецом, величественно, как и должен восседать полководец, который служит уже третьему поколению великих монгольских ханов; как тот, чьё имя звучало на Великом курултае, где Великим ханом избрали Темучина.

Между тем богатур уже и сам неплохо знал русский язык и прекрасно понимал, что сейчас говорит этот трусливый шакал, не достойный зваться русским ратником. Ведь Субэдей, как никто иной, знает, как могут драться и умирать русичи.

На реке Калка, где впервые богатур встретился с русичами, князья и половецкие ханы совершили ошибку – гнались за собственным величием, не соединяя свои действия с союзниками. А вот некоторые русские ратники так ожесточённо сражались, что в какой-то момент даже сам верный пёс Чингисхана, Субэдей, засомневался в победе.

Жировита трясло от страха, и он уже не знал, что такого сказать, чтобы показаться хоть сколько-нибудь полезным. Готов соглашаться на все. Бывший десятник видел искалеченные тела, запытанные до смерти. Он не знал, что ему нарочно показывали этих мертвецов, чтобы проникся Жировит. Ибо он должен сыграть свою роль.

– А ещё появился десятник Ратмир… Он в Рязань пришёл после того, как ваше войско оставило город. Так вот, – оживился предатель, – Ратмир убил, считай, что пять десятков кипчаков, которые вели в полон людей.

Лепомиру захотелось не просто ударить по щекам этого русского предателя, он хотел бы схватить нож и его зарезать. Однако жизнь в ранее чуждом обществе заставляла даже вспыльчивого и эмоционального мужчину сдерживать свои порывы. Уж тем более, если рядом сидит сам богатур.

– И этот Ратмир взял баб и детей и отправился куда-то в леса, к реке, – Жировит придвинулся к толмачу и будто бы сообщил тайну великую. – У него большой скарб. За двадцать телег будет, там и оружие половецкое, серебро, меха многие.

Субэдей не выдержал и рассмеялся. Настолько наивным и глупым ему показался русский пленник, что богатур не понимал, как у такого трусливого человека может быть хороший высокий половецкий конь, добрая броня русская, обоюдоострый меч, который был доступен только лишь знатным русским ратникам.

В монгольском обществе было принято судить о человеке, прежде всего, по его одежде и тем предметам, которые сопутствуют одеянию. Каждая железка на одежде у монгола, – это большой труд, и она не достаётся просто так. Каждый конь и его упряжь могут сказать о монголе намного больше, чем даже соседи из ближайшего кочевья.

Богатур считал, что и у русских оно так устроено. Но вот этот человек, пленник, по его одеянию – очень даже знатный, но знатные так себя не ведут. У них есть гордость, даже если нет чести. Сей же пленник выглядел как князь, а вёл себя как трусливый раб.

– Зачем нам знать, куда ушла горстка людей числом менее чем в полсотни? Они нарвутся на зверей или других людей; даже твои соплеменники нападут и разграбят их, если у тех людей только два ратника, а остальные – бабы и дети, – переводил слова Субэдея Лепомир.

Жировит задумался. А ведь, действительно, получается так, что Ратмир и те люди, что ушли с ним, ничего и не значат. Почему-то ещё сегодня утром он считал иначе. Так горячо и дельно говорил десятник, что, если бы не вопрос, кому подчиняться, Жировит мог бы пойти с Ратмиром искать лучшей доли.

– Как думаешь ты, кто нынче нападает на наши отставшие обозы? – спросил Лепомир.

Спрашивал он неохотно. Да что там, собственные губы и язык едва слушались его, весь он был захвачен эмоциями и сам не мог разобраться, что к чему. Ведь бывало, что он даже радовался успехам монголов, к которым себя причислял.

Но радовался он тогда, когда монголы били аланов, когда они частью разбили, частью подчинили себе половцев, делая огромное пространство Великой степи абсолютно безлюдным. Менее счастлив был успехам монголов в Китае, так как считал китайцев великим и мудрым народом. Но все же… радовался.

Лепомир особо радовался и покорению Волжской Булгарии. Тогда ему позволили даже участвовать в боях, и он со своим десятком русичей с похожей судьбой смог разграбить очень богатый дом в славном болгарском городе – Биляре.

Жена Лепомира была несказанно рада, когда её муж пришёл с богатой добычей. Наконец, униженный аланский род, из которого лучшей красавице монголы приказали выйти замуж за безродного Лепомира, более благосклонно посмотрел на своего родича. Уже не такой унизительной казалось соединение судеб дочери главы одного из богатых аланских кланов и раба.

– Что ждёшь ты от своей жизни, Жировит? – спрашивал теперь Лепомир, переводя слова богатура.

– Хочешь жить, как он? – неожиданно для всех один из самых знатных стариков монгольских степей обратился к пленнику на русском языке.

Субэдей указывал на Лепомира.

– Хочешь жить, как он? – повторил свой вопрос темник войск западного улуса.

Лепомир весь напрягся. Мало того, что великий богатур обратился к презренному пленнику, так ещё и вопрос был повторён дважды, что уже ни в какие ворота не лезло. Лепомир ждал, когда старик сам привстанет, чтобы размяться, взмахнёт своей саблей да и убьёт трусливого русского.

– Да, господин, я хочу, – почувствовав, что это его единственный шанс, соглашался Жировит.

Впрочем, он действительно то и дело смотрел на переводчика, понимая, что перед ним сородич, русич. Но таких богатых одежд, в какие был облачён этот толмач, не было даже у рязанских бояр. Сплошной шёлк, ярко-красный, с причудливыми узорами. Конечно, такую одежду хотел иметь себе и Жировит.

– Мне нужно, чтобы ты всё узнал, сообщил мне, а потом и привёл в нужное место большой отряд, который нападает на наш хвост, отсекая. Сделаешь это – и получишь своё мясное место, четыре коня и трёх женщин из тех русских, которые сейчас будут в плену. Сам выберешь, – переводил слова полководца Лепомир.

Такие длинные, сложные конструкции на русском языке пока Субэдею были недоступны.

Жировит недолго сомневался, почти сразу соглашаясь со всеми условиями. Он посчитал, что если судьба ему даёт уже третий по счёту шанс, то нужно что-то круто менять, чтобы этот шанс не был последним.

Ведь в первый раз он должен был быть уже в плену у кипчаков. Освободил его Ратмир. Второй раз он был в составе коломенской дружины, которая безрассудно выдвинулась навстречу монгольскому войску.

Да ведь не знали коломенские, с какой именно силой они встречаются. Потому и посчитали, что подошедшие сотни из Суздаля и Мурома, вместе с ними самими – суть серьёзнейшее войско. Почти две тысячи ратных и охочих людей вышли биться с монголами.

Жировит же тогда сразу понял, что это будет не битва – это избиение. Потому, дождавшись ночи накануне сражения, сбежал. Да так вышло, что попал в руки монгольским разъездам.

Вот и выходит, что на русской стороне нет ему больше судьбы, сколько была, вся вышла. Уж лучше биться вместе с монголами, которые, по всей видимости, пришли не с набегом – не за наживой явились, а решили захватить русские земли. Не о том ли говорил тогда и Ратмир? Жировит не мог вспомнить, но знал одно: пора уже сейчас приспосабливаться, чтобы иметь возможность в дальнейшем заполучить более высокий статус.

– Я согласен. Я уже могу сказать, кто именно нападает на ваш хвост. Это боярин Евпатий, по прозвищу Коловрат. Он уже связывался с коломенской дружиной, но вы оказались слишком быстры, не позволили объединиться двум силам, – начал выдавать информацию Жировит.

Богатур сел удобнее, лоб его расправился, он кивнул.

– Ты отправишься к этому боярину, всё разузнаешь и выведешь его на то место, что будет тебе указано. И тогда ты будешь ходить в шелках и есть мясо, – усмирив свою ярость, переводил Лепомир слова Субэдея.

– Я все сделаю! – сказал Жировит, достал христианский крест и поцеловал его.

И как же Лепомиру хотелось в этот момент ударить русского. Своего соплеменника, но нет… Не он соплеменник. А может тогда Коловрат?

Друзья, напоминаем, что каждые 500 лайков публикуется дополнительная глава! Если нравится книги – жмякайте на сердечко. Вам не сложно, а нам приятно!

Глава 11

2 января 1238 года (6748 от сотворения мира)

День сегодня как-то не задался. Нет, трудились все исправно, даже показался не таким уж и катастрофическим вопрос с пропитанием. Ощущение, что я вчера пропустил что-то важное. Целый день, как у той собачки профессора Павлова, выделялась слюна. Не Новый ли год я в трудах провел, а не в веселье? Знаю, что в этом времени новый год начинается с весны.

Община входила в рабочий режим, и уже не нужно было упрашивать что-либо делать, угрожать. Люди, может быть, и без особого энтузиазма, но рутинно выполняли всё должное. Напряжение витало в воздухе. И это обоснованно. Только работать, когда память стремится стереть негатив, и человек убеждает себя в безопасности – это стресс. Нам нужна была разрядка.

Это, наверное, как каждое утро вставать на работу в будущем и даже не прислушиваться к себе, хочешь ли ты этого. Просто надо, просто это часть нового дня. Но завтра будет то же самое, потом опять. И никаких ярких положительных эмоций.

Мои переживания так же были связаны с тем, что ночью на разведку отправились Мстивой и Лихун. Парни они хорошие, зоркие, но мысли у меня то и дело возвращались к тому, что если с ними что-нибудь случится, то община тут же растеряет и без того мизерные возможности к обороне.

Уже дело движется к полудню, а мужиков всё ещё нет. Не видно и условных знаков, которые они должны были подать в случае своего приближения. Например, если бы грозила какая-то опасность общине, и они вели бы на хвосте кого-то, то могли разжечь костёр.

Однако, несколько раз обойдя вокруг стройку и кибитки, я заставил себя заняться задачами поселения, направленными на мирное созидание.

Конечно, говорить о мире, когда вокруг бушует война, – это как-то неправильно. Но мы через созидательный труд к войне и готовимся. Я вон даже освободил от строительных работ Власта и Лучана.

В их задачу сейчас входит создание облегчённых, по сравнению с тем механизмом, которым пользуется итальянец, арбалетов. Вот, можно сказать, и оборонный наш заводик. Так себе пока получается. Еще ни одного дельного экземпляра.

– Ну как, это есть можно? – сказал я, подойдя к Ведане.

– Ещё кабы у нас был выбор великий… – усмехнулась женщина.

Я посмотрел на ту кашицу, которая сегодня предлагалась к употреблению, взял у нашей ведьмы деревянную ложку и, зажмурившись и готовясь к худшему, снял пробу с этого меню из одной позиции.

Не скажу, что мог бы вот так же зажмуриться от удовольствия, пока поедал кашу. Однако и отчаянного негатива к блюду не было.

– Есть можно. Животы болеть не должны, – усмехнувшись, сказала Ведана. – На себе опробовала.

Если это варево сколь-нибудь сытное и ещё с витаминами, на что я надеюсь, хотя и не уверен, то один из вариантов, как не умереть с голоду, мы для себя открыли.

– То, что жёлуди под снегом оттаяли и смягчились, то впору. Есть их не размягчёнными в воде – накликать хвори до живота, – объясняла мне женщина.

Ведана по своему возрасту и по нездоровой худобе все же мало подходила для строительных работ. Но вот найти более смышлёного члена нашей общины, кто бы так много знал о возможностях выживания в лесу, сложно.

Да, я и сам, конечно, знал, что жёлуди – штука съедобная. Именно моим решением часть женщин ещё вчера были направлены в сопровождении Лучана к дубраве в двух вёрстах от нашего поселения.

Под снегом удалось обнаружить немало желудей, особенно под теми дубами, что на горке росли. Туда, видимо, кабанам было забраться сложнее, и они довольствовались прокормом в низине.

И вот за полдня десять женщин смогли собрать пуда два желудей. И этого количества, если, конечно, есть не одни желуди, должно было хватить нам на неделю.

Так что я сейчас, уминая свою порцию желудёвого пюре, пытался убедить себя в том, что ем какой-то деликатес, что-то вроде французских каштанов.

Да и не совсем пустое было это пюре. Добавили сюда и грибов: тут и вешенки, и, пусть чуть меньше, опята.

Сам я зимой грибы никогда не собирал – хотя эту «тихую охоту» любил. Самое позднее, когда я мог пойти в лес, – ноябрь. И тогда можно было бы набрать зеленушек или курочек, других рядовок.

И да, мне говорили, что и зимой можно найти в лесу немало грибов, которые не просто остаются в снегу в замороженном виде, но даже способны расти, если только не слишком морозно.

Наша зима не казалась мне суровой – и действительно, бабоньки нашли немалое количество грибов. Это те же самые вешенки, произрастающие из деревьев, а часто так и в трухлявых пнях, словно бы согреваясь внутри дерева. Там же порой таились и зимние опята.

К слову, о том, что их есть можно, и без опаски, в нашей общине знали только два человека: я и ведьма. Другие же рязанцы грибов боялись, будто те, и верно, были с глазами.

Мало того, в лес люди ходили неохотно. Мол, леший закружит, кикиморы примут в болота и другие суеверия. Пришлось… я гневался, но решился на это… дать немного муки, такой драгоценной, такой желанной, на то, чтобы испечь несколько лепешек. Нет, не для деток, хотя их бы подкормить, а для Лешего, чтобы его черти подобрали. Пусть паразит такой поперхнется дефицитным хлебом.

Перед тем, как углубляться в лес, люди оставляли немного хлеба, просили Лешего не гневаться и поделиться лесом. Но был и хоть какой-то результат. Семью глухарей взяли, которые хлеб этот поедали.

– Мужи с десяток пней и две коряги принесли из лесу. Я опилками всё это засыпала да облепила. Грибов скоро будет вдоволь, – сообщила мне Ведана. – И как додумался до такого, старшой, поведай?

Разве сильно умным надо быть, чтобы додуматься, что грибы не только что собирать, а ещё и выращивать можно прямо у нас в поселении? Чего лишний раз шастать по лесу, в гости к мишкам, если можно снимать свой урожай! Мало ли еще шатуна какого можно найти, или кабана, волка.

А ещё, если вдруг нас возьмут в осаду, то хоть какое-то время можно будет продержаться на том, что будет произрастать у нас на острове. И грибы, как по мне, – очень даже неплохой вариант. Мало того, я бы и от шампиньонов не отказался. Видел в будущем, как один энтузиаст их выращивал у себя в подвале.

– На ночь ещё поснедаем, для добрых снов, чтобы живот песен не пел. А то этого мало, при такой-то работе, – сказала Ведана и вновь на меня посмотрела изучающим взглядом. – Ну как? Я-то знала от бабки, что рогозу можно есть. А ты откель сие ведаешь?

Я лишь пожал плечами. А чтобы сменить тему, предложил ведьме зазывать народ на обед. Пробу снял, одобрил. Пусть бы и люди поели.

Я сперва и сам не понял, откуда у меня такие знания, что можно употреблять корни камыша и рогоза, а некоторые могут умудриться даже из него производить сахар. В крайне малом количестве, однако, насколько я вспомнил, в листьях рогоза содержится одиннадцать процентов сахара. У сахарной свёклы, конечно подобный процент повыше. Но только лишь уже селекционной. А начинались сахарные заводы в иной реальности в России, когда в свекле был еще меньший процент сахара.

А ещё рогоз – это крахмал. Я не знаю, есть ли какие-нибудь микроэлементы, аминокислоты или витамины в корнях, в стебле и в листьях камыша и рогоза, но по питательности они, на мой скромный вкус, превосходят жёлуди.

А ещё, на удивление, под снегом сохранились не только их корни, но и листья. А уж зарослей таких и по берегам Дона, и в тех болотах, которые на запад от нашего островка, просто тьма.

Если взять ножичек да подковырнуть верхний слой стебля, то внутри – соблазнительный мякиш, который макнешь в соль, и это будет… невкусно, но за неимением чего-либо другого хотя бы съедобно. Пока мы меряем всё по параметрам не гурманства, а съедобности и сытности.

Да и нормальную соль вряд ли для таких дел можно использовать. А вот если взять и сжечь орешник, потом собрать всю эту золу, процедить через тряпицу, выпарить это дело – получается не соль, но какая-то особенная приправа, на соль похожая.

Так что мы даже еду теперь ореховой «солью» посыпаем. Только изредка берём настоящую. И на этом я настаивал. Пусть соль – это одна из двух «белых смертей», однако, если человек вообще не получает соли, то это также плохо для организма.

Интересно было бы узнать, что на наши способы выживания сказали бы опытные робинзоны из будущего, ведущие свои блоги, рассказывающие немало полезного. Кстати, спасибо им за это. Вот же где я понабрался советов! Записалось на подкорку, оказывается.

– Поснедал, косатик? – спросила Видана, наблюдавшая за тем, как я поедаю свою порцию.

Вот этот «косатик» напряг. Я чуть было не подавился последней ложкой пюре. Уже знал, что таким образом бабка Видана подмасливается для продвинуть какую-нибудь завиральную идею. В прошлый раз она настаивала, чтобы мы прекратили на время строительные работы, а отправились обустраивать капище на соседний холм у реки.

– Ну? Говори! – строго потребовал я.

– Так время же пришло для нечести. Порадовать нужно Лесовика, Водяного, Домового привлечь… – пошло перечисление духов.

Были болотные духи, домовые, сенные, полевики…

– Так что нужно? – спросил я. – Понял, что у твоих родственников, чертей всяких, праздник.

Видана не на шутку обиделась. Отвернулась. И это не было наиграно. Впервые она так обиделась.

– Ну же, не обижайся, – улыбнулся я.

– Не порадуем, так горе придет. Детишки песни споют, обрядятся в кого. А им нужно медку выделить. Вот и говорю тебе, кабы спечь лепешек, да меду дать. Без тебя Пафнутий ни во что не дает, – сказала ведьма.

Я согласился. Колядки? Ну так хорошо, пусть будет. Муки мало, но уж на десяток лепешек найдем. Да и медку выделю. Его чутка есть, смочить в меде лепешку хватит. Ну и небольшой запас останется для лечения простуды.

– Ну, говори! – повелел я Власту.

К этому времени Видана уже резво убежала Пафнутия трясти. Этого старика я поставил своего рода кладовщиком. И пока он молодец. Без моего ведома, ничего не выдает. Вроде бы и сам не берет. Но аудиторской проверки я пока не устраивал.

Я уже поел и подумал, что хорошо будет подсесть то к одному, то к другому, чтобы спрашивать их во время еды о делах. Человек тогда расслабляется, говорил не всегда осмысленно. Мало ли… может мне не договаривают. Да и бегать никуда не надо, все нужные люди в сборе.

Ели мы не поодиночке, а сообща, в самом центре нашего поселения. Тут уже стояли столы, был навес над головой. Так что не обязательно бегать по всем участкам, чтобы поговорить о сделанном, можно обойти стол и перекинуться с каждым из членов общины хоть парой предложений. Вот и возможность держать руку на пульсе и понимать, как быстро и куда именно мы движемся.

– Да всё выходит, – пожал плечами плотник. – Я и ранее самострелы ладил. Скорее, для забавы. А ты, что ли, не помнишь, Ратмир? Сам же у меня для своего меньшого самострел брал.

– Так то для забавы. А тут нам нужно, чтобы для войны, – выкрутился я, на самом деле, ничего не зная о том эпизоде, что когда-то заказывал арбалет.

Более того, я только сейчас услышал, что у меня была семья, был младший брат. Не у меня, а у моего реципиента, но всё же. А вот где сейчас братишка, и не понять. Ответа я, как ни изворачивался, не добился. Вероятнее всего погиб. Но мало ли.