Текст книги "Воин вереска(СИ)"

Автор книги: Денис Луженский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Annotation

281 год прошёл с того дня, как Восьмичасовая война разрушила на этой планете процветающую техногенную цивилизацию. Человечество пережило эпоху глобальных катаклизмов и начало трудный путь к возрождению, но не сумело избавиться от старых и скверных привычек. И вот идёт по вересковым пустошам солдат, известный как Рэлек Тихоня. Он устал воевать... но кто сказал, что у него будет выбор? (ВЫЛОЖЕНЫ 12 и 13 ГЛАВЫ)

Луженский Денис Андреевич

Луженский Денис Андреевич

1. Воин вереска

Мы побеждаем. Побеждаем! Может ли это не изумлять? Меня, кто видел всю борьбу с первого дня её начала, и кто волей случая оказался в самом её центре, сейчас просто бросает в дрожь. И верю, и не верю. Даже три года назад, когда я впервые за много лет увидел в просвете серых облаков блеск Лика, я, кажется, не испытывал чувств столь бурных, как теперь. Я это сделал, бес меня дери! Мы. Это. Сделали. Те, за кем сперва шёл я, и кто после шёл уже за мной. С самого начала, с тысячу тысяч раз пр о клятого дня Восьмичасовой войны.

Кто сегодня помнит, как это произошло? Нас даже не десятки, нас единицы. Восемь часов кромешного ада, разрушенные города, сотни тысяч погибших... или их уже тогда были миллионы? Я никогда не пытался подсчитать. Слишком бессмысленно. Слишком страшно.

Уму непостижимо: за каких-нибудь восемь часов две могущественные державы успели начать самую опустошительную войну в мировой истории, сокрушить друг друга и уйти в небытиё. С собой они прихватили большую часть человечества и свой роскошный благоустроенный дом – цивилизацию.

Уже нет сомнений – облака над нашими головами начинают расходиться, и совсем скоро, после почти вековых сумерек, люди на Эсмагее вновь увидят Небо. Ясное Небо. Значит ли это, что проклятые спутники больше не действуют? Что эм-поле исчезло и у нас есть шанс вернуться на путь технического прогресса? Едва ли возможно дать ответ в ближайшие годы. За девяносто пять лет, проведённых под Тучей, мы утратили не только построенные предками машины, но и большинство знаний о том, как их создавали. Долгое время нам просто было не до них, мы пытались выжить и сохранить то немногое, что осталось от нашего общества. А после... собственно, «после» ещё не наступило. Очередной бой выигран, но война продолжается, и шансов потерпеть поражение у нас остаётся немало.

Сегодня свершилось то, к чему я стремился последние тридцать лет. Наконец-то в одном месте и в одно время собрались все, от кого зависят судьбы ныне живущих людей. Они наконец-то признали Бастион, признали наше право защищать Эсмагею и те методы, которые мы для этого избрали. Сделан далеко не последний, но, несомненно, важнейший шаг на нашем долгом пути.

Сегодня одиннадцать лидеров возрождающегося мира подписали «пороховой пакт». Люди Бастиона и лояльные вольнонаёмные охотники стали единственными, кому разрешено использовать огнестрельное оружие к югу от реки Ржавой. Взамен мы берём на себя труд по истреблению лезущих из Безлюдных земель хищных тварей. Не знаю, проклинать ли жнецов или благодарить их, ибо они стали той бедою, с которой вынуждены считаться все. И, как следствие, считаться с нами.

Впереди ещё долгий и трудный путь, но пока я просто наслаждаюсь большой победой и едва могу поверить, что у меня получилось. Столько сил положено, столько принесено жертв, но вот он – первый по-настоящему значимый результат. Нам, выжившим и потомкам выживших, предстоит усмирить собственную тягу к разрушению. Лишь тогда мы сможем по-настоящему победить прошлое и не допустить в будущем новых Восьми часов. Человечеству дан шанс продолжить свою историю, такими шансами не разбрасываются впустую.

«Абель Вендел. Долгий путь»,

95 г. Эры Возрождения, Нойнштау, Главный архив

Воин вереска

Над болотом туман,

Волчий вой заметает следы.

Я бы думал, что пьян,

Так испил лишь студеной воды

Из кувшина, что ты мне подала,

Провожая в дорогу,

Из которой я никогда не вернусь...

«Воин вереска»,

Хелависа (Н. Николаева)

1.

Вода чистая, чуть сладковатая. Холодная – до ломоты в зубах. Первую кружку проглатываешь жадно, одним большим долгим глотком. Вторую – чуть медленнее. С третьей уже не торопишься – пьёшь спокойно, чувствуя, как жидкий лед вымывает из глотки остатки сухой горячей пыли.

И разглядываешь девушку, что держит в руках кувшин.

Она невысокая и какая-то очень хрупкая для хуторянки. Черты лица правильные, пусть и лишённые утончённого изящества столичных красавиц. Губы, пожалуй, тонковаты... зато алые, яркие, а зубки за ними – белые-белые. По плечам темной волной – волосы цвета воронова крыла. А движения полны особой, естественной грации, без тени жеманства и фальшивой кокетливости. И еще эта улыбка...

– Благодарствую.

– Пустое, – улыбается девушка. – Доброму человеку отчего бы не помочь?

В большой глиняной кружке ещё плещется недопитая вода. Очень кстати, когда не знаешь, что сказать в ответ. Неторопливо, смакуя, словно выдержанное столетнее вино, цедишь простую колодезную воду. И, сделав последний глоток, произносишь то, о чём, кажется, вовсе не думал говорить:

– Ты меня не бойся.

Обронил слово, и самому неловко: к чему брякнул-то? Ведь и без того видно, что девчонка нимало не боится...

Откуда возник на его пути этот маленький хуторок? Ни дороги вблизи, ни иных признаков человечьего жилья. Наткнуться на него посреди Пустошей – уже было чудом. В низинке меж двух невысоких холмов, на сплошном ковре цветущего вереска – аккуратный, словно игрушечный, домик под охряной крышей из крашеной дранки. Ни подворья толкового, ни хозяйства – только домик да пяток невысоких яблонь. Да выложенный диким камнем колодезь и потемневшие доски навеса над ним.

А на низком крылечке – стройная девичья фигурка с кувшином. Будто только и ждала, что вот-вот из-за холмов кто-то выйдет к ее кукольному обиталищу.

– Да я и не думала бояться-то, – чернявая смотрит с отвагой истинной доверчивости: "Правда не боюсь! Ни капельки! Ну, неужто ты сам веришь, что меня кто-то может обидеть?!"

Искренняя у нее улыбка, щедрая... а на душе отчего-то не теплеет. Непривычна для него такая вот душевная щедрость. Не по себе от неё как-то... Отвык? Да, отвык. За последние восемь лет – напрочь. Страх в чужих глазах полюбить не смог, но смириться с ним – смирился. И перестал убеждать случайных людей, что бояться его не стоит. Ведь коли подумать хорошенько, пусть уж лучше боятся. Каждый из "отпрысков" Ласа Кладена заслужил этот страх сполна. И с чего вдруг ему захотелось убедить незнакомую девчонку в обратном? Может... и не для неё вовсе сказал те слова?

– Устал, небось, – говорит девушка. – Давно в дороге, добрый человек?

Опять "добрый человек"... Это она о нем, о Рэлеке из Гезборга по прозвищу Тихоня. Посмеялся бы, да смешного мало. Наивная деревенская дурочка, сколько же она прожила в своей глуши, что не шарахается при одном только взгляде на его щёку, едва прикрытую редкой бородой?

– Давно, – он протягивает ей опустевшую кружку. Что тут ещё скажешь... Что последний раз видел человеческое жильё три недели назад? Что вторую неделю вокруг – ничего, кроме белого вереска на холмах и болот в низинах? Что пятый день шагаешь пешком, потеряв коня посреди Пустошей? Что два последних дня у тебя во рту побывали разве что скудные капли росы, потому как от жары пересохли даже болота со ржавой тухлой водой? И поэтому теперь, после всех этих мытарств, радушие незнакомой девушки больше удивляет и настораживает, чем приводит в умиление. Ведь смутные ныне времена. Недобрые.

А чернявая – знай блестит глазами и улыбается. Странной, чуть отрешённой улыбкой, словно и не тебе вовсе рада, а всему белому свету. И откуда такие берутся?

– Где родичи твои?

В ответ на осторожный вопрос девушка беспечно пожимает плечами:

– Одна здесь живу.

– Совсем?

– Совсем, – она снова пожимает плечами. – Почему ты пеший? Здесь так не ходят, здесь только на лошадях.

– Да иду, вот...

Он вспоминает ту остановку у пересохшего ручья, неожиданное ощущение близкой опасности, и щелчок тетивы самострела где-то на вершине холма. Человек сумел уклониться от бельта, конь – нет. А стрелка Рэлек в сгущающихся сумерках даже не разглядел.

– Ты, верно, совсем умаялся идти, – говорит чернявая. – Заходи в дом, добрый человек. Поешь и отдохни хоть до утра.

И смахивает со лба сбившуюся тёмную прядку...

* * *

...смахивает красивым, замечательно небрежным женственным движением... встряхивает головой... чёрные волосы – точно оживший обсидиан... карие глаза озорно блестят... вот шевельнулись призывно алые губы ... что-то говорят?.. манят?.. соблазнительный изгиб юного девичьего тела... трепет ресниц...

...И вот это тело уже падает в жухлую траву, осатаневший от воздержания мужчина наваливается сверху, ломает отчаянное сопротивление, жестоко и жадно сминает податливую плоть... Над холмами поднимается и гаснет в полуденном мареве отчаянный крик...

* * *

Рэлек вынырнул из омута наваждения. Резко сел, уставившись в темноту, провел рукой по лбу. Пальцы предательски дрожали, лицо покрылось бисеринками пота. Хлынувшая из каких-то потаенных глубин рассудка волна дикого желания разбилась вдребезги о стену ужаса и отвращения к самому себе.

"Вердаммер хинт! Похоже, дошел ты до точки, старый пёс! Слишком долго был один и от одиночества начинаешь сходить с ума!"

Это всё чернявая – её вина. Маленький игрушечный хуторок, как мираж, возник среди вересковых холмов и, как мираж же, растаял за спиной, но что-то осталось в сердце, никак не позволяющее его забыть.

Он протянул руку к фляге, поднял её, взвесил на руке и вытащил деревянную пробку. Вода, всё ещё чистая и холодная, определённо не могла быть видением, и вкус её оставался тем же, что и вчера. Рэлек запомнил его так же хорошо, как и запах волос чернявой...

"Как же так вышло с ней? Ведь просто остался переночевать, желая лишь одного – спокойно отдохнуть до утра. И за вечерей пил только воду... там кроме воды-то и не было ничего."

Колодезная вода и свежие овощи – вот всё, что оказалось на столе у девчонки. Ни животины какой-нибудь, ни даже птицы она не держала. Один лишь небольшой огородик в тени яблонь, и всё. Но гость разочарованным не остался. Он, кажется, никогда ещё так не радовался обыкновенной репе, морковке и капустным листьям. Набил живот травой, будто суслик, а потом позволил себя уложить на колкий и душистый сенной матрас... А вот как на том же матрасе оказалась чернявая – это он уже помнил смутно, и всё то, что они с ней творили потом – тоже. Отчетливо запомнился только вкус её губ – такой же свежий, как и вода из колодца...

Утром он ушёл, прямо на рассвете. Ушёл потому, что причин остаться у него теперь было слишком много. Он боялся, что если задержится ещё хоть на час, потом уже не сможет с лёгким сердцем забросить за спину приятно потяжелевший ранец. Да и девчонка не просила его остаться. Она совсем ничего не говорила, пока он одевался и собирал небогатые свои пожитки, молча помогала: сбегала на огород, надёргала в холщовый мешок рыжих морковок, добавила к ним жёлто-розовых яблок-скороспелок, потом наполнила его объёмистую флягу. Только когда уже прощались, спросила:

– Куда ты теперь?

– В Глет, – ответил он... И на миг вдруг почудилось – блеск в глазах чернявой потускнел, улыбка превратилась в гримасу, выражение лица стало мёртвым и холодным, как у куклы... куклы из кукольного домика... Рэлек растерянно моргнул, и всё вернулось: живой блеск и румянец на щеках, разве что в голосе прозвучало лёгкое беспокойство:

– Вдоль границы с лесом можно встретить тургов-дозорных – они незлые, но лучше уж их стерегись. Дня за два до реки дойдёшь, если поспешишь, а уж на том берегу – там людей много, подскажут дорогу.

– Спасибо тебе, – сказал Рэлек и поклонился – неловко как-то, неуверенно. А девчонка снова улыбнулась и попросила:

– Возвращайся.

Странная такая, неуместная, ни к чему не обязывающая, не требующая даже ответа, просьба.

2 .

Костёр упрямился, не желая разгораться. Угли, разбуженные человеческим дыханием, выглядывали из-под пепельного одеяла, сверкали огненно-красными глазками, сердито потрескивали и норовили вновь скрыться из виду. Рэлек уступать не собирался. Положив в кострище пучок сухой травы, он старательно раздувал то, что не успело остыть с ночи. Дело, давно уже вошедшее в привычку. Поживёшь семнадцать лет походной жизнью – научишься даже посреди голой степи так обустроить привал, чтобы и ночью не продрогнуть, и утром обойтись без огнива.

Трава вспыхнула, занимаясь горячим, почти прозрачным пламенем. От собранного с вечера топлива осталась лишь небольшая охапка сучьев, но Рэлек прикинул, что согреть маленький кан воды ему хватит, а больше и не понадобится. Хлебнуть горячего травяного отвара, размочить и прожевать горсть сухарей и ломтик вяленого мяса, загрызть кисло-сладким яблоком... А потом можно снова в путь. До пограничной с землями Восточного Союза реки, если верить девчонке, осталось не более суток бодрого шага. Верить хочется: сухари совсем приелись; охота, наконец, набить живот какой-нибудь стоящей едой.

Эх, мечты, мечты... Вздохнув, Рэлек достал из маленького кожаного мешочка пучок сушёных трав и начал бросать веточки и листья в закипающую воду, внимательно выбирая нужные.

Земляничный лист, иван-чай, клевер, ягоды шиповника, зверобой, лист брусничный...

На брусничном листе он остановился. Почему – и сам не сразу понял. Тревожно вдруг стало... с чего бы? Рассудок ещё удивлялся, ещё задавал пустые вопросы, а тело уже напряглось, ноздри дрогнули: не гарью ли пахнет? Дымный дух – он не только в глухой чаще несёт угрозу, степной пожар бывает пострашнее лесного. Лето в самом разгаре, и выдалось оно жарким на диво. Пустоши, хоть и пестрят цветущим вереском, а полыхнут – мало не покажется.

Но сейчас, коли дымком и тянуло, то только от костра. Нет, не в пожаре дело. Топот копыт, ещё далекий и едва различимый даже для чуткого слуха, быстро приближался из-за гряды холмов. Вот же незадача! Не звал Рэлек гостей к бедной своей трапезе, так те своей волей пожаловали. Незваные.

Он прикинул направление и помрачнел. С восхода скачут, а значит – по его, Рэлека, следам. Вот и позавтракал ты, приятель. Десерт уже на подходе.

Бежать было бесполезно, прятаться – глупо. Кто бы ни жаждал встречи с ним этим ранним утром, только и оставалось, что подождать, пока неизвестные всадники подъедут и объяснят, на кой им сдался идущий через Пустоши одинокий путник.

Приняв решение, Рэлек успокоился. Костёр гасить не стал, суетиться – тоже. Просто сел лицом к розовеющему небу, а саблю вытащил из ножен и положил справа от себя на расстоянии вытянутой руки. Сверху клинок накрыл плащом, скрыв от сторонних глаз. Потом вынул из огня кан и снова взялся за мешочек с травами. Посомневавшись немного, таки отправил в исходящую паром воду веточку багульника. Пускай его умники "болиголовом" кличут, коли умеючи пользовать – добрая травка, душистая...

Они появились на вершине дальнего холма почти одновременно. Огляделись, приметили костёр и пустили лошадей неспешной рысью. И верно, чего уж торопиться, когда человечек – вот он, сидит спокойнёхонько, не убегает. Торопливость – удел юнцов и глупцов, а эти трое ни на тех, ни на других не походили. Крепкие, коренастые, как большинство степняков, смуглокожие. Старшему лет под сорок уже, двое других – годков на пятнадцать моложе. Одеты справно, вооружены и того лучше: каждый при кривой тургийской сабельке и при паре тонких копий-сулиц в высоких кожаных колчанах. Ну, и при луке, конечно, – куда ж без него уважающему себя баторгаю?

Дозорные. Те самые, о которых вчера предупреждала чернявая. Верховой разъезд-тройка. Наткнулись на его следы, небось, еще прошлым вечером, но до темноты нагнать не поспели. А едва лишь рассвело – снова прыгнули в сёдла. Упорства тургам не занимать, а по горячему следу они идут, как волки: уверенно, азартно и хладнокровно.

Ничего хорошего эта встреча Рэлеку не сулила. Хотя надежда на мирный исход всё же оставалась – зыбкая, как рябь на ночном озере. Надежда, что сорокалетний степняк не был среди тех, кто восемь зим назад рубился под Лэрденской цитаделью с "Бронзовым" Семнадцатым полком, усиленным накануне полутысячей "ночных мотыльков". Или что отцы его более молодых подчиненных не остались лежать на безымянном плато в Южной Сегестии.

"Ну, за луки покамест никто не взялся. Может, всё-таки разойдёмся по-хорошему?"

Всадники медленно приближались. Рэлек наблюдал за ними, повернув голову так, чтобы правую сторону его лица с высоты седла было не разглядеть. Всем своим видом он старался продемонстрировать спокойный интерес. Дескать: "вот, пожаловал кто-то к костру ни свет, ни заря... любопытно, кто?"

"Добрые люди", – отчего-то вспомнился ему голос хозяйки "игрушечного" хутора.

Ага. Люди. Добрые.

Лица тургов тоже были спокойны, почти безмятежны. Они всегда такие... пока за сабли не схватятся.

– Эй! – первым заговорил, как и ожидалось, старший из степняков. – Кто такой? Что делаешь на земле могучего шада Агдаша?

Колоритный дядя этот вопрошающий: кожа загорелая и обветренная, словно дублёная; из-под круглого железного шлема выбиваются длинные пряди, совсем ещё чёрные, без седых волос; а вот в небольшой бородке проседь уже имеется, и заметная; на сильно скуластом лице блестят внимательные холодные глаза – два аквамарина в паучьей сетке тонких морщин.

– Мимо иду, – Рэлек плавно развел руками, демонстрируя миролюбие.

– Не мимо, – укоризненно качнул головой всадник. – Прямо через земли Агдаша идёшь. Зачем идёшь? Куда идёшь?

Обычный, в сущности, разговор. Несмотря на суровый, обвиняющий тон дозорного, Рэлек слегка расслабился. Они так всегда начинают, эти ребята. Пугают, рубят наотмашь вопросами: "Кто такой? Что забыл у нас? На кого шпионишь? Говори правду, чужой человек! Я не знаю тебя, но взгляд у тебя недобрый! Что ты замыслил? Кем подослан?" Тут главное – слабину не дать, не показать испуг, держаться уверенно, но без излишней наглости: "Говоришь, шад Агдаш, почтенный? Слышал, слышал... Но как мне узнать, что я и правда по его земле иду? Что ты, почтенный, у меня нет сомнений в твоей честности, но... быть может, ты просто ошибся? Может же достойный человек просто ошибиться! Ты ошибся... Я ошибся... Зачем нам ссориться, двум достойным людям?" Если повёзет, всё закончится глотком кумыса из кожаной седельной фляги степняка и пожеланием доброго пути. Если повёзет чуть меньше – за кумыс и пожелание придется отдать кошель с серебром. Если же совсем не повезёт...

Додумать он не успел. И ответить тургу, как загадывал, не успел. Потому что тот вдруг наклонился вперёд и сощурился, отчего глаза его стали совсем узкими. А потом наоборот – расширились, распахнулись, выплёскивая изумление, страх и ненависть. Рэлек услышал гортанный вскрик степняка: "Дшра!"

...Миг спустя маленькая свинцовая гирька клюнула седобородого в висок, и воин, разом замолчав, мешком повалился из седла.

Не медля ни секунды, Рэлек дёрнул к себе тонкий шнурок из конского волоса, поймал левой рукой вернувшееся гасило, а правую сунул под плащ. Рукоять сабли сама легла в ладонь – удобно легла, привычно. Резко выпрямив ноги, он нырнул через костёр и кувырнулся под брюхо испуганно всхрапнувшей лошади. Над его головой яростно крикнул что-то неразборчивое степняк, зло зашипела вытягиваемая из ножен сталь. Рэлек почти наугад ткнул клинком вверх – в мягкое подбрюшье животного. От рывка саблю едва не вывернуло из руки. Лошадь даже не заржала – взвизгнула от боли, вставая на дыбы. Всадник, не сумев удержаться, описал в воздухе длинную красивую дугу и с шумом грянулся оземь. Добре грянулся – небось, не сразу вскочит, подарит несколько драгоценных секунд.

– А-а-а!.. – третий дозорный, придя в себя от неожиданности, тоже схватился за саблю. Стоял бы подальше – потянулся бы к луку, турги не зря славятся как стрелки. Одновременно степняк попытался развернуть коня, чтобы удобнее было рубить с седла. Рэлек, не дожидаясь чужой атаки, напал сам: прыгнул обратно через костёр и снова взмахнул левой рукой. Гирька вылетела из его пальцев, и гасило загудело в воздухе, описывая стремительную дугу. Тург качнулся влево, пытаясь уклониться, но опоздал – свинцовая "капля" звучно лязгнула об узорчатый нащёчник. Силы удара хватило, чтобы парень повалился из седла, но хорошенько оглушить его, увы, не получилось. Перекатившись по земле, он тут же вскочил, и в руке его блеснула не обронённая сабля. Товарищ степняка, сброшенный раненой лошадью, тоже уже поднимался, хотя и с трудом.

Дать врагу оправиться и подобрать оружие – это для благородных дураков. А пробовать объясниться, когда тебя не желают слушать – это просто для дураков. Любого происхождения.

Рэлек прыгнул к тургу, и сталь зазвенела, столкнувшись со сталью.

– Труп! – яростно крикнул степняк, ловко отбивая чужой выпад. И тут же рубанул сам, целя в незащищённую голову противника. Рэлек парировать не стал. В последний момент уклонился, едва не оставшись без носа, и хладнокровно резанул снизу вверх – наискось в подмышку. Тург выпучил глаза, всхлипнул и рухнул лицом в цветущий вереск.

– А-ар-р-р-рх! – последний оставшийся на ногах степняк, зарычав по-волчьи, двинулся впёред. Ногу он заметно подволакивал, при каждом шаге лицо его искажала гримаса боли, но решимости разделаться с проклятым чужаком воину Пустошей было не занимать... пусть даже одним только кинжалом вместо улетевшей куда-то сабли.

Свинцовая гирька звучно хлопнула его в лоб чуть повыше переносицы. Взмахнув руками, воин выпустил оружие из ослабевших пальцев и опрокинулся на спину. Второй раз уже не встал, и Рэлек не стал проверять, дышит ли. Бил он без пощады, как учили когда-то, как сам давно привык. Выдержала крепкая кость степняка – его воинское счастье, не выдержала – авось, найдётся кому предать тело земле или огню. Сам Рэлек заботиться о врагах не собирался. Ни о живых, ни о мёртвых.

Подняв кан, он отхлебнул из него обжигающий душистый отвар. Бегло оглядел поле битвы и сделал ещё глоток. Чем быстрее он покинет это место, тем лучше. Беда без радости не приходит: теперь, по крайней мере, ему не придется топтать пятки до порубежья. Две из трёх лошадей ускакали, но конь седобородого остался. Он переступал ногами возле лежащего ничком турга, испуганно косился на Рэлека и храпел. Но не убегал. Хороший конь, обученный. Раненого хозяина не покинет и просто так в чужие руки не дастся. Ничего, можно и с таким совладать, коли знаешь как. Рэлек знал. И сутки пешего шага до границы Пустошей в его воображении уже свернулись в клубок нескольких часов умеренно быстрой рыси.

3 .

Лес – он всё-таки лучше степи. Не беритесь доказывать это коренному жителю бескрайних равнин, но сами рассудите: разве же голая степь сравнится с самой захудалой и маленькой рощицей? С местом, где можно укрыться от жары, где журчит меж древесных корней тоненький холодный ручеёк и поёт на ветке весёлая пичуга. Тому, кто родился и вырос среди еловых шатров и сосновой колоннады, ни к чему столь почитаемый степняками «вольный простор». От воли той только голова идёт кругом и глаза слезятся под солнцем, а на зубах скрипит непривычно сухая и мелкая пыль. И что, скажите на милость, может быть хорошего в пыли?

Рэлек свернул с дороги и устроил себе привал. Нет, усталости он не ощущал, просто невозможно оказалось пройти мимо этого дерева. Могучий чёрный ствол, кора грубая и твёрдая, как камень; листья округлые, плотные и широкие, целиком закрывающие ладонь. Под тёмной развесистой кроной ни ливень, ни полуденный зной не помеха, а в развилке между мощных ветвей можно устроиться на ночь, не боясь из-за малейшего неловкого движения оказаться на земле... Дуб. Он семь лет не видел ни одного дуба. И как, спрашивается, пройти мимо столетнего красавца, которого даже проложенная людьми дорога почтительно огибает стороной?

У самых корней в глубокой уютной впадине скопился толстый слой слежавшихся листьев. Усевшись на этот ковёр, Рэлек оперся спиной о ствол и скрестил ноги по-тургийски. Над его головой раскинулся шелестящий полог, сквозь который едва пробивался солнечный свет. Он прищурился, вглядываясь в игру изумрудных бликов...

Стать бы дубом. Отрастить кору душевного спокойствия, накрыть кроной кусок собственной земли, пустить в него корни поглубже, дать жизнь многочисленному молодняку. Медленно стариться посреди какого-нибудь леса, солидно шелестеть листвой и иногда покачивать ветвями, отвечая на робкие поклоны щупленьких чахлых рябинок и простушек-елей... Эх, стать бы... Да откуда взять незыблемой степенности перекати-полю южного Хеда? По весне оно – приличный, с виду, зелёный куст, а едва ли месяц минет – уже несёт его по степи, подгоняет ветром. Высохшее, вырвавшее неглубокие корни, бесприютное и не знающее, где очутится завтра. Насмотрелся Рэлек на такие. И на настоящие, и на те, что корни пустили в людских душах. Сам-то всё думал, что не таков...

Почему-то вспомнился сон, приснившийся этой ночью. В том сне он увидел себя молодым парнем, просыпающемся в скудно обставленном деревенском доме. Дом был незнаком Рэлеку, во сне же он твердо знал, что живет там от самого рождения. Его разбудил топот копыт за окном, он спешно оделся, выскочил на крыльцо и столкнулся с незнакомыми людьми, уже стоящими на пороге. Кажется, они были вооружены... Лица людей, незнакомые парню из сна, показались странно знакомыми самому Рэлеку, однако, проснувшись, он не смог вспомнить, кому принадлежали эти черты, полные угрозы и недоброй силы. После пробуждения в душе остались крайне неприятные чувства растерянности и беспомощности... Бес его знает, что за сон такой дурной и зачем он сейчас о нём думает...

Из задумчивости его вывело лошадиное ржание. Звук вроде бы мирный, но потревожнее волчьего воя будет, особливо днём. Диких лошадей здесь, небось, отродясь не водилось, а от тех, что под сёдлами ходят, жди беды. Не от лошадей, понятное дело, – от седоков. Неужто, выследили-таки упрямые турги? Эти могут. Даром что незваный гость Пустошей оставил "одолженного" конька на границе с лесом. Даром что в лесу тург – как морская рыба, брошенная в реку. Если в том злополучном разъезде оказался какой-нибудь двоюродный племянничек шада, степняки могут в горячке погони и за рубежную реку уйти, с них станется.

Чуть слышно скрипнуло дерево... потом ещё раз... И пошло ритмично поскрипывать, уже не смолкая. Рэлек немного успокоился. Это ведь не рассохшаяся берёза, это – тележная ось голос подаёт. Значит, точно не турги – те если и гонятся, то только верхами, никак не на возах. Понятное дело, расслабляться рано, но и прятаться он передумал. Так и сидел под дубом, пока из-за пышных кустов орешника не показался небольшой обоз.

Две длинные, основательно гружёные телеги, запряжённые парой мохнатых тяжеловозов каждая. На возах, укрытых рогожами, только возницы, остальные сопровождающие едут верхом. Пять крепкого вида мужчин, все при мечах и арбалетах. Похоже, добро везут ценное, стоящее надёжной охраны... Не зря ли остался он на виду рядом с дорогой? Как бы там ни было, с сожалениями Рэлек уже опоздал – его заметили.

Один из двоих всадников, едущих впереди, поднял руку, и возницы, повинуясь сигналу, натянули вожжи. А верховые – напротив, живо подвинулись к передней телеге, беря наизготовку самострелы. Рэлек медленно поднялся, стараясь не делать резких движений. Мужики, по всему видать, люди бывалые, и это радовало. Такие обычно не начиняют со страху бельтами каждого встречного, не разбираясь, кто он и откуда. Главное – сохранять спокойствие и не дергаться, тогда, глядишь, и договориться выйдет.

Держа руки на виду, Рэлек неспешно пошёл навстречу настороженно поджидающим его обозникам. Среди них заметно выделялся тот человек, что подал знак остановиться, заметив незнакомца. Пока подходил, разглядывал его, привычно подмечая детали: одежда небогатая, но добротная; сабельные ножны старые, потёртые, немало походов пережившие, и сабелька в них, небось, не для одной лишь "солидности" носится; окладистая чёрная борода пострижена ровнёхонько, аккуратно – даже издали видать; коник под бородачом, не в пример одежде и оружию, приметный: холёный, вороной масти, да не местных кровей, а самый что ни на есть кезиец – там толк в лошадях знают едва ли не больше, чем в тургийских Пустошах... Не по карману простому наёмнику такой коник. Главный он здесь, бородач этот? Похоже на то.

– Эй! – предостерегающе крикнул чернобородый, когда между ним и Рэлеком осталось не больше десятка шагов. – Стой там, парень! Ближе не подходи!

Если на тебя направлено пять заряженных арбалетов, лучше делать то, что велят их владельцы.

– Кто ты такой?

Воистину, оружие в руках слишком часто делает такую мелочь, как вежливость, несущественной... но ведь разве что сумасшедший станет говорить о приличиях с оборуженным хамом, не так ли?

– Рэлек.

– Просто Рэлек? – бородач рассматривал его из-под густых, сурово насупленных бровей. Взгляд серых глаз выражал неприкрытое недоверие.

– Рэлек из Гезборга.

– Гезборг... это на западе. Ты идёшь на запад?

Кажется, чернобородого устроил бы утвердительный ответ. Во всяком случае, он хоть отчасти развеял бы его подозрения. И ответить "да" со стороны Рэлека, несомненно, было бы разумно... но он почему-то решил разочаровать невежливого обозника.

– Нет, иду в Глет.

Добрых полминуты бородач переваривал услышанное, а потом выдал решительно:

– А хоть бы и в Глет. Только не с нами, лешак тя заешь.

Можно подумать, к нему кто-то в попутчики набивался! Рэлек даже прикинул, не обидеться ли? Потом вспомнил про пять нацеленных ему в живот бельтов и прикусил язык. Тем более, что хамоватый старшина предположил верно: была слабая надежда у Рэлека напроситься на одну из телег пассажиром. Да, была... пока самострелы не углядел.

– А ну, посторонись с дороги, – приказал, между тем, чернобородый. – Да стой смирно, пока не проедем. А ежели кому из дружков твоих жизнь не дорога, пущай только сунутся – живо дурь из голов повышибаем.

На это, понятное дело, Рэлек ничего отвечать не стал. Пожал плечами и отошел на обочину, а там уселся на травку и застыл в неподвижности под неласковыми взглядами обозников. Дескать, "езжайте своей дорогой, люди добрые... не трону". Бородач его напускное равнодушие оценил по достоинству: он громко фыркнул, а потом снова махнул рукой своим: "Трогаемся!" Натужно скрипнула плохо смазанная ось на задней телеге, и возы снова продолжили путь, а вместе с ними и всадники. Проезжая мимо незнакомца, все косились настороженно: "Странный малый, с такими нужно ухо востро держать... а ну как выкинет чего?" Старшой, видать, тоже подспудно ожидал от чужака какой-нибудь пакости, потому как, подъехав ближе, придержал конягу и снова начал пялиться, да так старательно, точно пытался вспомнить, не этот ли пройдоха год назад из окна дочериной спальни во двор сигал.