Текст книги "Чаша бессмертия"

Автор книги: Дэниел Уолмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Конан ожидал всего чего угодно: гнева, негодования, возмущенных воплей, слез раскаянья, униженных просьб о пощаде. Но только не того, что случилось на самом деле. Молча переглянувшись, сестры неожиданно расхохотались. Они смеялись искренне, раскованно, самозабвенно, то и дело взглядывая друг на друга и с каждым взглядом взрываясь еще более буйным и звонким хохотом.

Киммериец ошеломленно опустил секиру и приоткрыл рот. Он пытался понять, не истерический ли это смех, не безумные ли вопли двух одновременно сошедших с ума – и без того зыбкого – изнеженных и избалованных чудачек. Но нет, смех был настоящим. Не наигранное, но искреннее веселье звучало в нем. Грозный меч притих и замер в его руке.

– Ну, хватит, хватит, – растерянно пробормотал варвар. – Прекратите же! Чем я мог так обрадовать вас? Вас безумно развеселила возможность получить по сорок ударов собственными волосами? Или вы радуетесь, что ваш облезлый домишко превратится, наконец, в груду развалин?.. Прекратите же трястись, как припадочные!

Не сразу, но, в конце концов, сестры успокоились. Вытирая заслезившиеся глаза и переводя дыхание, они знаками дали понять Конану, что хотят помолчать немного, ибо дошли до полного изнеможения. Киммериец нетерпеливо сплюнул и всадил со всего размаха блестящее острие секиры в доски крыльца. Меч же он взял двумя ладонями и прижал рукоять к груди.

Наконец Иглл нашла в себе силы заговорить.

– Не сердись на нас, грозный варвар! Мы часто смеемся с Сэтлл, мы очень часто смеемся, и порой для этого не нужно бывает даже повода. Но сейчас повод для смеха был и, поверь мне, достаточный! Если б ты мог увидеть себя со стороны! Ты был так грозен, так величествен и вместе с тем так… за… за… – Иглл чуть было не расхохоталась снова (и Сэтлл с готовностью прыснула за ее спиной), но сдержалась невероятным усилием воли и лишь поперхнулась и откашлялась, – так забавен, что мы никак не могли удержаться!.. Нам безумно жаль старый плющ, прикрывавший немного обшарпанные и ветхие стены, нам до слез жалко прекрасный витраж – в этих краях невозможно найти мастера, который смог бы восстановить его! – но все это кажется нам не такой уж большой платой за ту бездну веселья, которое ты доставил нам, киммериец!

– А, я вспомнил! Вы хохотали, летя вниз головой в пасть Ледяной Лухи. И теперь всю нынешнюю жизнь будете веселиться. Но если вы надеетесь, что своим глупым смехом собьете меня с толку и я выпущу из рук оружие, вы очень ошибаетесь! – Конан грозно сверкнул глазами. – Вы можете смеяться до посинения, вы можете полопаться, – я все равно сделаю то, что сказал.

– О, мы не сомневаемся в этом, грозный и огнедышащий варвар! – замахала руками Сэтлл, багровая от усилий сдержать новый приступ смеха. – Конечно, ты сделаешь все, что обещал, и даже больше. Мы и не думаем останавливать или отговаривать тебя! Нам просто стало очень смешно.

В этот момент дверь дома приоткрылась, и на пороге показался звездочет, поднятый с постели шумом и звоном. Он кутался в атласное одеяло, придерживая его короткими ручками на животе. Жалкая морщинистая шея, на которой недоуменно топорщилась голая голова, в сочетании с толстым атласом придавала ему еще большее сходство с черепашкой, на этот раз уже в панцире, но не жестком, а пуховом, служащем только видимостью защиты…

– О, зачем ты покинул постель, отец! – заботливо воскликнула Сэтлл.

– Что… что здесь такое? – встревожено проскрипел Майгус, с трудом шевеля губами. – Грохот… визг… осколки…

– О, ничего страшного! – успокоила его Иглл. – Наш добрый старый приятель Конан всего-навсего рушит дом. Ты можешь пройти в сад и устроиться там в гамаке, там тебе будет спокойнее.

– Рушит… дом?.. – Майгус уставился черными тоскливыми глазами на киммерийца и сморщил лоб в усиленной попытке понять происходящее. – Чем не угодил тебе наш дом, варвар?..

– Мне не угодил кое-кто из его хозяев. Кто именно, догадайся сам, – ответил Конан. – Тебе и впрямь лучше перейти в сад, и подальше отсюда. Мне будет грустно, если такой наполненный мудростью череп расколется под рухнувшей балкой.

– Расколется?.. – переспросил звездочет и пожевал губами. Какое-то время он молчал, и видно было, как шевелятся в глубине его души горькие мысли. – Ну что ж, этим ты окажешь мне большую услугу, гость с Севера. Ничего лучшего не мог бы я просить у судьбы. Прошу тебя, не медли, доверши начатое…

Он повернулся и слабой шаркающей походкой заковылял вглубь своего дома. Одеяло сползло с его плеч, приоткрыв усыпанную веснушками спину, и волочилось по полу.

– Бедный отец!.. – вздохнула Сэтлл.

Сестры грустно переглянулись. Недавнее веселье схлынуло с них без остатка.

– Еще бы не бедный! – согласился Конан. – Видно, боги сильно разгневались на него, раз послали таких дочурок!

– Об этом не тебе судить, варвар! – нахмурилась Иглл. – Довершай же начатое!

Движимый внезапным порывом сочувствия, Конан рванулся за стариком.

– Погоди! – окликнул он Майгуса, маячившего в конце галереи. – Послушай меня!

Старик оглянулся и подхватил повыше сползшее одеяло.

– Что ты так убиваешься из-за этой вонючей пепельной дряни! – продолжал киммериец. – Поверь мне, я испытал ее действие на себе – это мерзкое снадобье!.. Видит Кром, как я хочу смыть с себя эту грязь и забыть о ней поскорее!..

– Если бы из-за мази… – пробормотал Майгус, но так тихо, что Конан с трудом расслышал его.

– Что-что? – переспросил киммериец.

Но звездочет, безнадежно махнув рукой, повернулся и скрылся за одной из приоткрытых дверей.

Вернувшись на крыльцо, Конан хмуро взглянул на сестер, на чьих лицах застыли многозначительные усмешки, и повертел в руках меч, словно спрашивая у него совета. Лезвие сверкнуло на солнце, и он на миг зажмурился от блика, пробежавшего по глазам. Прежняя веселая ярость куда-то исчезла. Казалось, понурый Майгус унес ее с собой, скрипя босыми пятками по паркету…

– Я вижу, твой пыл иссяк, – заметила Иглл насмешливо. – А жаль. Мы совсем было приготовились к впечатляющему и веселому зрелищу… Но знаешь что, киммериец? Я кое-что вспомнила! Как ни странно, смех наш пошел тебе на пользу. Да-да. Не удивляйся и не сдвигай так грозно свои черные брови, иначе мы опять расхохочемся. Дело в том, что существует еще один способ снять заклятие. Он не такой долгий и утомительный, как тот, который связан с острижением девственниц и раскапыванием могил. Это очень быстрый способ, он всплыл в моей памяти только сейчас. Если кто-нибудь рассмеется над человеком, заклятым Чашей Бессмертия, рассмеется искренне, без страха или подобострастия, – то заклятие может быть снято. Мазь удастся отмыть без труда. Иди-ка за мной, киммериец! Да положи наконец мой меч! Что ты держишься за него, как мальчик, вцепившийся в чужую игрушку! Благодари Митру, что он надоумил тебя крушить наш дом секирой, а не этим божественным лезвием. Иначе ты мог бы случайно отрубить себе левую руку, да и ступни в придачу…

Конан с сожалением положил сверкающее лезвие на доски крыльца, рядом с воткнутой в них секирой. Положим, Иглл запугивает его и лжет: не стал бы благородный и мудрый меч рубить ему руки и ноги, ведь гнев его был праведным! Впрочем, кто знает…

Сэтлл, облегченно встряхнув волосами и ободряюще улыбнувшись, взяла киммерийца за руку и повела следом за сестрой к фонтану, в котором журчала чистая и прохладная вода. Иглл зачерпнула ее в обе ладони и провела ими по лицу киммерийца. Еще раз и еще… Сэтлл отстегнула от своей одежды полированную бронзовую пряжку и поднесла ее к глазам Конана, чтобы тот смог убедиться, что кожа его больше не пепельная, но чистая и смуглая, как обычно.

– Тебе надо еще смыть мазь со всего тела, но с этим, надеюсь, ты справишься и без нас, – сказала Иглл. – Когда вымоешься, можешь обтереться вот этим. – Она небрежно бросила на траву свою длинную светлую накидку. – Но только запомни, самонадеянный киммериец, мои слова: не пройдет и трех дней, как ты пожалеешь о том, что смыл наш подарок.

Усмехнувшись ему на прощание, Иглл обняла сестру за плечи, и обе они, повернувшись, пошли по дорожке по направлению к дому, чуть наклонив друг к другу головы с растрепанными легкими волосами и о чем-то переговариваясь. На замершего у фонтана Конана они не оглянулись ни разу.

Глава двенадцатая

В Кордаву Конан возвратился поздно вечером, и это обстоятельство едва не стало для него роковым. В темноте он не заметил засады из нескольких человек у входа в особняк герцога Гарриго.

Кайсс, едва киммериец покинул его замок, не сидел сложа руки, но развил бурную деятельность. Он добился у короля Фердруго разрешения на арест «чернокнижника и разбойника» из Киммерии, чьи козни стоили жизни его благородному отцу (барон Ричендо был еще жив, но, конечно, существование его, недвижное и безмолвное, считать жизнью можно было лишь с очень большой натяжкой). С приказом об аресте Конана юный барон ни на миг не оставался спокойным.

От пережитого смертельного унижения руки его почти непрерывно тряслись, а губы дергались. Он не мог ни отдыхать, ни лежать, ни даже спать. Пока колдун-варвар не будет предан самой позорной казни, Кайсс ни на миг не прекратит усилий по поимке его – такую клятву дал сам себе взбешенный и униженный нобиль.

Кайсс расставил засады во многих местах Кордавы, особенно – зная привычки варвара – в питейных заведениях и борделях. Не забыт был и особняк Гарриго, чье приятельство со знаменитым корсаром ни для кого не являлось секретом. Кайсс не скупился и нанял самых известных, славящихся своей меткостью и выдержкой наемных убийц. Ярость его была столь велика, что если бы юного барона поставили перед выбором: потратить все отцовское состояние, стать нищим, но отомстить варвару – он, не колеблясь, выбрал бы нищету, скрашиваемую гордым сознанием удовлетворенной мести.

Когда Конан во тьме, освещенной лишь редкими факелами, прикрепленными к стенам самых богатых домов, подъезжал к воротам особняка Гарриго, на плечи ему спрыгнул затаившийся на крыше соседнего двухэтажного дома наемный убийца. Он опознал киммерийца, благодаря подробному описанию барона. Конечно, он мог и обознаться, особенно в темноте, но вряд ли убийство постороннего человека его бы сильно смутило. В инструкциях, данных Кайссом, специально оговаривался этот момент: пусть лучше погибнут несколько ни в чем не повинных бродяг (впрочем, повинных в том, что шляются по городу ночью, когда их невозможно хорошо рассмотреть), лишь бы киммериец, в конечном счете, не ушел от возмездия.

Убийца спрыгнул так ловко, что оказался на крупе коня позади Конана. Он ударил кинжалом под левую лопатку киммерийца, на котором был лишь камзол и плащ из грубой шерсти. Конана спасла мгновенная реакция: он развернулся всем телом, и лезвие нанесло лишь неглубокую рану, пропоров одежду и процарапав мышцы на ребрах. В тот же миг, сжав обе руки нападающего у запястий, киммериец сбросил его с коня на булыжную мостовую. Выхватив меч, он хотел было прикончить врага, но не успел. Еще несколько теней с зажатыми в руках кинжалами соскочили с соседних крыш и деревьев и преградили ему дорогу к воротам особняка.

Перевес был явно не на стороне Конана. Со всех сторон к нему были обращены лица, способные – в таком количестве – привидеться лишь в кошмарном сне. Глаза горели, словно у голодных волков, окруживших наконец долго затравливаемую и вожделенную добычу.

Конан мельком подумал, что такую ненависть в глазах и стремление немедленно впиться ему в горло он не видел уже давно – целую луну, кажется – благодаря действию пепельной мази и, по-видимому, отвык от этого. Потеря бдительности чуть не стоила ему головы, так как круг наемников все сужался.

Развернув коня, Конан вскачь понесся назад, сшибив со своего пути несколько рослых убийц, пытавшихся остановить жеребца и цеплявшихся за его поводья. Грохот копыт далеко разносился по улицам полуночной Кордавы. Жители близстоящих домов крепче захлопывали окна и проверяли засовы на ставнях.

Конан вспомнил, как Иглл предупреждала, что не далее чем через три дня он пожалеет об их подарке. Сегодня как раз исход третьего дня. Но он не жалеет!

Конан расхохотался и сильнее пришпорил коня, и без того летевшего птицей. Огромной черной птицей в ночи… Хохот его разнесся в округе, он был громче стука копыт и напугал проснувшихся жителей столицы еще сильнее.

Он не жалеет, что тошнотворная магия смыта с его кожи, что отныне у него снова есть злобные враги, осмеливающиеся смотреть ему в лицо с вызовом. И даже кровоточащая рана на спине ничуть не уменьшает его отличного расположения духа. И перестук копыт настигающей его погони кажется ему музыкой…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Взметнувшиеся вверх и закаменевшие струи воды – вот на что были похожи серо-голубые скалы посреди широкой, томно-медлительной воды, обтекавшей их с ленивым плеском. Скалы были совершенно лишены растительности – голые, вертикальные, потрескавшиеся от зноя, шуршащие непрерывно осыпающейся с них от порывов ветра щебенкой. Трудно было представить, что кому-нибудь может прийти в голову искать под сенью этих бесплодных камней кров и убежище, да еще и не только для себя, но и для всей семьи. Разве что птицам – многочисленным шумным птицам, черным, белым и пестрым – должно быть уютно здесь, среди глубоких расщелин, куда так легко прятать яйца.

Словоохотливый пожилой селянин, согласившийся за несколько мелких монет одолжить Конану свою лодку, а также присмотреть за его жеребцом, заметил, перехватив недоуменный взгляд киммерийца:

– Сколько живу здесь, на берегу, никогда не знал, что за скалами этими есть долина. Если б не Кельбо-странник, и в голову не пришло бы, что там можно жить…

– И давно он поселился здесь, этот самый Кельбо? – спросил Конан.

– Да уж лет пять-шесть будет… Нет, постой, вру: два года с небольшим. Привыкли мы к ним быстро, вот и кажется, что они давно здесь живут… Чудаки они – и он, и жена, и детишки, – но не гордые, совсем не гордые. Если заболит у кого что в нашей деревне или в той, что вверх по реке, либо кто ногу сломает – они помогают, и лучше деревенского знахаря у них это получается, право, лучше, и заживает отчего-то быстрее…

– Спасибо, старик, – перебил его Конан нетерпеливо и, оттолкнув лодку от береговых камней, вскочил в нее. – Надеюсь, за жеребцом моим ты приглядишь как следует, а я – за твоей посудиной…

Он выгреб веслом, выровнял нос утлой лодочки и направил ее прямо к застывшим каменным струям, помахав на прощание отдаляющейся стариковской фигуре в льняной безрукавке и тростниковой шляпе с огромными обтрепанными полями. Оглянувшись вокруг, он еще раз отметил, как странно выглядят посреди равнинного, с небольшими холмами, пейзажа центральной Зингары эти взметнувшиеся длинные камни. Похоже было, что кто-то с титанической силой вытолкнул их из подземельной тьмы в незапамятные времена, желая подбросить до самых небес.

Конан замахнулся веслом сильнее, чтобы поскорее преодолеть течение и достичь острова, но тут же невольно скрипнул зубами от острой боли в спине. Рана, полученная им во тьме от наемного убийцы два дня назад, к которой он отнесся так легкомысленно, воспалилась за время пути, и теперь каждое резкое движение отдавалось ударом бича вдоль всей левой половины спины. Проклятие!.. Остается лишь мысленно поблагодарить Кайсса, что кинжал не был отравленным. А впрочем… Вряд ли пустяковая царапина стала бы нарывать так сильно и гореть огнем, если б на лезвии не было яда. Эта мысль чуть было не нарушила легкого и радостного состояния духа варвара, но он отогнал ее прочь, заставив себя не думать о боли.

Лодка уткнулась носом в заскрипевший под ее днищем песок. Конан выпрыгнул и вытащил утлую посудину на узкую береговую полоску, отделявшую воду от вздыбившихся камней. Ширина ее была не больше трех его ступней, и лодка едва поместилась. Старик селянин сказал, что от берега вглубь острова ведет слабо протоптанная и еле видная тропинка в скалах. Но Конан, как ни напрягал зрение, не мог ее рассмотреть. Не желая тратить времени на поиски, он выбрал иной способ, также подсказанный стариком. Приложив ладони ко рту, он крикнул во всю мощь своих легких:

– Кельберг!!! Кельбо-странник!.. Шумри!..

Лишь только эхо, раздробив его крик на множество слогов и отголосков, отплясало среди голубоватых камней, как с вершины скалы, под которой стоял киммериец, скатилось несколько камушков. Конан поднял голову. Две детские головы смотрели на него с высоты сорока локтей, внимательные и безмолвные. На фоне неба они казались пушистыми.

У одной из них в ярко-рыжих волосах трепетали, пытаясь выпутаться, солнечные лучи. Киммериец приветственно помахал им рукой и свистнул. Головы тут же скрылись, как исчезают в норе испуганные сурки или лисята. Не успев еще осознать, что означает это странное явление, Конан расслышал скрип песка под ногами – торопливый, взволнованный, нетерпеливый шелест шагов спешащего ему навстречу человека. Из-за уступа скалы бросилась к киммерийцу фигура в кожаном плаще и льняной рубахе, с непокрытой взлохмаченной головой с дыбом стоящими на макушке наполовину седыми волосами…

* * *

– О, Конан! Как ты мог так запустить свою рану! – сокрушалась Илоис, осторожно промывая воспалившуюся царапину под левой лопаткой киммерийца. – Еще два-три дня, и она могла стать последней в твоей жизни!

– Пустяки! – беспечно отмахнулся варвар. Радость распирала его, синие глаза искрились, а губы постоянно тянуло распахнуться в улыбке. – Разве я мог обращать внимание на какую-то царапину! Правда, кинжал был отравленный – красавчик Кайсс постарался! – но я и думать забыл обо всем этом. Только погонял своего жеребца что есть силы, чтобы поскорее увидеться с вами! Лишь только нищий вендиец с синей змеей сказал мне, что ты, Шумри, жаждешь со мной обняться, все дела и намерения напрочь вылетели из моей головы. Я летел, как мальчишка на свидание с первой женщиной!

Илоис чуть улыбнулась. Ее прохладные пальцы касались воспаленной кожи на его спине так легко, что совсем не причиняли боли.

– Кинжал не был отравленным, – заметила она. – Но рану твою изрядно отравила попавшая туда грязь. Неужели было так трудно соскочить ненадолго с коня, промыть и перевязать ее?..

– Невероятно трудно! – воскликнул Конан. – К тому же тогда я был бы лишен счастья быть перевязанным и исцеленным тобой!

Шумри, сцепив под подбородком ладони и улыбаясь, разглядывал старого друга, отпускающего неуклюжие комплименты его жене. Конан не мог не отметить про себя, что годы почти не изменили немедийца. Разве что исчезла тревога и глубоко затаенная печаль из глаз, они стали намного спокойнее и словно лучились неярким, идущим из глубины, мудрым смехом. Да еще борода, бывшая когда-то неприлично куцей и жидкой, приобрела более благородные и окладистые очертания. Илоис, пожалуй, изменилась больше, хотя и не постарела. Когда-то она показалась Конану чересчур холодной, строгой и большелобой. Теперь это была женщина, излучающая тепло и естественную тихую радость каждым своим движением, каждым звуком голоса. Оба они – взглядами, то и дело бросаемыми друг на друга, стремлением услужить другому даже в мелочах – напоминали молодоженов, хотя прожили вместе больше десяти лет.

* * *

После первых объятий, бессвязных восклицаний и похлопываний по плечам на узкой береговой полоске Шумри повел друга по тропинке, и впрямь почти незаметной, причудливо вьющейся меж нагромождений голубоватых камней. Казалось, ее протоптали не люди или животные, но легконогие птицы. Едва они перевалили через гребень скал, как в глаза ударила яркая и свежая зелень, а ноздри наполнились сладкими запахами цветов и трав. Высоким и неприступным со стороны реки дозором скалы окружали долину, чья пышность, изобилие и плодородие были совсем не характерны для засушливых и пыльных зингарских равнин и напоминали перенесенный сюда каким-то чудом кусочек буйно цветущего и плодоносящего Кофа.

– Здесь не бывает летних засух и зимних заморозков, – объяснил Шумри, кивнув на небольшое озерцо, вода в котором бурлила и пенилась, словно какое-то водное чудище трепыхалось в глубине его. – Из земли бьет горячий источник, и деревья вокруг него плодоносят два раза в год. Как ты понимаешь, это очень кстати, учитывая мою природную лень, – добавил он, улыбнувшись.

Хижина, которую Шумри саморучно выстроил два года назад для себя и семьи, была очень простой и сильно напоминала те туземные хижины из тонких пальмовых стволов, укрытые сверху ворохом листьев, в которых им пришлось провести немало дней и ночей во время своего южного путешествия одиннадцать лет назад. Впрочем, раз здесь не бывает ни холодов, ни затяжных дождей, ему вряд ли имело смысл возиться, сооружая прочные стены из бревен или из камня… Очаг находился на улице, под навесом из камышовых циновок, и оттого ни запах, ни жар от приготовления пищи не достигал комнаты, где сидел сейчас Конан, скрестив на полу ноги и подставив спину нежно-исцеляющим ладоням Илоис. Все убранство небольшого округлого помещения состояло из аккуратных, сплетенных из травы циновок, глиняных и деревянных сосудов причудливой формы и букетов свежих и сухих цветов и трав.

Прямо у порога присели на корточках дети. В их настороженных позах читалась готовность в любой миг сорваться с места и ринуться прочь. Девочка была рыжей, как лесной пожар, как шкура степной лисицы. Мягкие недлинные волосы рассыпались по плечам, закрывали лоб и брови, падали на глаза, прозрачно-зеленые и раскосые, с умеренным любопытством мерцающие из-под нечесанных прядей. На вид ей было лет семь. Мальчик казался младше на год или полтора. Глаза его были светло-карими, а волосы русыми, топорщащимися на макушке. Узкое треугольное личико упиралось острым подбородком в колени, а пристальные и немигающие глаза буравили незнакомца.

– Как зовут ваших славных наследников? – спросил Конан, с интересом поглядывая на затаившихся малышей.

– Вот это – Рыжая Шерстка, прошу любить и жаловать, – сказал Шумри с улыбкой, протянув руку и взлохматив волосы дочери. – А если короче – Рыжик. А молодого человека зовут Волчий Клык или Волчок. Прозвище дано недаром, так что шутить с ним не советую…

Усмехнувшись, киммериец протянул ладонь и потрепал легонько мальчика за ухо, скрытое мягкими волосами. Тот клацнул зубами, совсем как щенок, отгоняющий муху, и нахмурился.

– Он похож на тебя, – рассмеявшись, сказал Конан. – Не повадками, конечно, но шерстью, растущей дыбом. Но отчего они так дичатся? Редко видят чужих людей? Кажется, стоит мне громко кашлянуть, как пятки их засверкают далеко отсюда…

– Со зверьми и деревьями им приходилось иметь дело чаще, чем с людьми, – объяснила Илоис. – А ты ведь еще и не просто чужой человек, а грозный великан, покрытый шрамами гуще, чем окунь чешуей.

Она кончила забинтовывать его рану, и он смог расположиться поудобнее, опершись правым плечом о непрочную древесную стену и вытянув ноги. При этом он опрокинул коленом пару кувшинов с цветами, которые Илоис, улыбнувшись на его смущение, тут же выставила наружу.

– Расскажи же ты… – начали разом Конан и Шумри и разом же расхохотались.

– Расскажи прежде ты! – воскликнул хозяин хижины.

– Нет, давай ты сначала! – возразил Конан. – Я гость. К тому же мою спину только что перевязали, и мне совсем не хочется шевелиться. Рассказывая же о своих многочисленных подвигах, придется махать руками и подскакивать, чтобы было понятнее.

– Ну, хорошо, – согласился Шумри. – Я начну, но не с начала. Рассказов о наших с Илоис странствиях хватит не на один день, и я очень надеюсь, что ты поживешь здесь, но крайней мере до тех пор, пока наши удивительные истории не кончатся.

Он взглянул на жену, словно ища у нее одобрения своим словам. Илоис кивнула.

– Но только, – заметила она, – пусть наш гость насыщает не одну душу, но и тело. Представляю, как он сейчас голоден и как клянет нас про себя за недостаток гостеприимства.

– О! Прости ради Митры! – Шумри вскочил и вышел, тут же вернувшись с вместительной чашей, полной овощей, вяленых и свежих фруктов и орехов в меду. – Ты уж не обессудь, но ни мяса, ни рыбы мы тебе предложить не сможем.

– Иного я и не ждал! – махнул рукой Конан, набрасываясь на угощение. – У меня ведь еще не вышибло память.

Илоис, наклонившись, что-то прошептала детям, и они, вскочив, исчезли за занавесью из множества сплетенных из травы веревок, заменявшей двери.

– Детям нельзя это слышать? – удивился Конан.

– Они слышали это дюжину раз! – воскликнула Илоис. – Я просто попросила их собрать еще орехов, трюфелей и плодов, ибо те, что в чаше, вот-вот кончатся.

– Итак, я начинаю, – таинственным голосом сказал Шумри. – Пожалуй, стоит начать с того момента, когда Илоис, наконец, осточертело путешествовать… Ты помнишь, когда и как это произошло? – спросил он жену.

– Еще бы не помнить! – Она передернула плечами. – Это случилось почти два с половиной года назад, когда мы наткнулись на тот ужасный рыбий ковер…

– Рыбий ковер?.. – переспросил Конан.

– Да, – кивнул Шумри. – Так мы называем между собой это непонятное и удивительное явление. Мы тогда плыли в Западном океане, к северо-западу от Бархсских островов, и держали курс на север… Надо тебе знать, Конан, что деньги от продажи родового замка я потратил на приобретение отличного парусника, легкого, быстрого и прочного, живого и порывистого, словно морская птица. Мы назвали его «Адуляр», что означает Лунный Камень, поскольку Илоис отчего-то казалось, что в дни полнолуния он мчится быстрее и хуже слушается руля… Команда была небольшая и дружная, мы набирали ее сами и только из тех людей, которые вызывали симпатию у нас обоих. Капитаном был тридцатилетний уроженец Кордавы по имени Горги, бесстрашный и умелый мореход, в чем-то существенном очень схожий с нами.

Равнодушный к звону золота, горячий и пылкий, как все зингарцы, он вскоре стал самым преданным и надежным нашим товарищем. Мы очень привязались к нему. За те семь лет, что мы плавали, многие члены команды сошли на берег и были заменены другими, но капитан оставался с нами до конца… В то утро нас разбудил взволнованный крик рулевого. Наспех одевшись и выскочив на палубу, мы увидели небывалое зрелище: по левому борту корабля переливался всеми цветами радуги огромный живой ковер. Он был овальной формы, не менее четырехсот локтей длиной, а шириной около двухсот пятидесяти. Узор на его поверхности был причудлив и ярок, он завораживал глаз.

Он отливал на солнце металлическим блеском, и казалось, что ковер составлен из миллиона новеньких начищенных монет – золотых, серебряных, медных, бронзовых, а также из неизвестных металлов голубого и зеленого оттенков… Илоис захотелось взглянуть на это чудо поближе, и мы спустили шлюпку, куда сели втроем: Илоис, Горги и я. Подплыв вплотную к краю ковра, мы долго его рассматривали, но так и не смогли определить, что же это такое. Толщиной он был не больше трех-четырех пальцев, и был несомненно живой, вот и все выводы, которые мы смогли сделать. Внезапно шлюпка качнулась и чуть не зачерпнула бортом, оттого что Илоис, не сказав ни слова, выпрыгнула прямо на блестящую ярко-цветную поверхность. Я закричал ей, чтобы она тотчас же возвращалась назад. Нехорошее, тоскливое предчувствие сдавило мне грудь…

– Я была босиком, – вступила Илоис. – Ступни ощущали что-то упругое, прохладное, гладкое… Кажется, я сошла с ума от этого завораживающего мерцания. Шумри строго кричал, чтобы я вернулась, но я лишь рассмеялась, повернулась к них спиной и бросилась бежать прямо к центру этого великолепия. Ковер пружинил подо мной, как мох на краю болота, но не проваливался. Мне захотелось танцевать, кружиться до самозабвения на этой искрящейся, чудесной опоре посреди бескрайнего океана.

– Я хотел тут же броситься за ней следом, – продолжал Шумри. – Тяжелое предчувствие не оставляло меня. Но не успел. Внезапно Илоис вскрикнула и провалилась под воду. Живой ковер разошелся под ней. Несколько мгновений под солнцем блестела зеленоватая окружность воды, затем она стремительно затянулась. Зловещий ковер вновь был целым, ярко-цветным, мерцающим… Я был в оцепенении не больше двух-трех мгновений, но за это время успел увидеть, как края ковра стали подгибаться, уходить в глубину. По-видимому, зловещее существо собиралось окружить собой пойманную жертву, окутать ее со всех сторон… Почти одновременно я и Горги спрыгнули с бортов шлюпки и поднырнули как можно глубже под скручивающиеся края, молясь про себя Митре, чтобы не опоздать, чтобы успеть…

– Как хорошо, что я не помню самого страшного, – вздохнула Илоис. – Все, что случилось после того, как живой ковер провалился у меня под ногами, вылетело из моей головы.

– Я плавал под водой быстрее Горги, поэтому добрался до Илоис первым, – продолжил Шумри. Он побледнел, голос его прерывался – настолько сильно страшные впечатления прошлого завладели им. – Она была без сознания. Я обхватил ее одной рукой, а кулаком другой пытался пробить живой покров над нашими головами, чтобы дать ей глотнуть воздуха. Но проклятая плоть ковра была очень прочной. Отвратительная, чешуйчатая, скользкая рыбья плоть… От нехватки воздуха у меня уже плыли багровые круги перед глазами и звенело в висках, когда до нас доплыл, наконец, Горги. Мы были в огромной ловушке, все трое, прозрачная морская вода позволяла рассмотреть, что края ковра сомкнулись в глубине, он превратился в род большого мешка, подрагивающего от вожделения… в огромный желудок, быть может. К счастью, Горги всегда носил за поясом кинжал. Удары его оказались действенней ударов моего кулака. Под взмахами разящего лезвия ковер над нашими головами разошелся, мы выплыли на поверхность и глотнули воздуха… Я поддерживал Илоис, не давая голове ее уйти под воду, а Горги продолжал разить разбегающиеся от нас стремительно края ковра, разить с неистовством и яростью, никогда не свойственными ему прежде… С корабля, конечно, видели все это, матросы быстро спустили еще одну шлюпку и подобрали нас, как только смогли к нам подплыть. К счастью, Илоис пришла в себя очень быстро. Стоя вместе с ней у левого борта, мы наблюдали, как ковер распался на миллионы небольших рыбешек, золотистых, голубых, зеленоватых, малиновых… которые стремительно погружались в глубину, и вскоре перед нами расстилалась обычная спокойно-зеленоватая гладь океана. Илоис ушла к себе и не показывалась до вечера, а вечером заявила, что не может выносить ни моря, ни качающейся палубы, ни вечных странствий непонятно зачем и куда и что с нее хватит.

– Больше всего меня потрясло, что оно было такое красивое, – объяснила Илоис с виноватой ноткой в голосе. – Я ничего не видела более прекрасного, чем этот сияющий и переливающийся на солнце живой ковер на зеленой воде. И оказывается, вся эта красота служит лишь для того, чтобы убивать и пожирать. Вынести это было невозможно. Потому-то я и вела себя как истеричная и избалованная барышня и требовала, чтобы мы вернулись на землю и остановились где-нибудь, наконец. Я надеюсь, Шумри, ты когда-нибудь простишь меня за это.