Текст книги "Чаша бессмертия"

Автор книги: Дэниел Уолмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Но большинству из них не так везет, и всю жизнь они должны жить с людьми, среди которых появились на свет. И всю жизнь должны скрывать свою тайну. Если люди узнают, кто они на самом деле, они прогоняют их от себя и могут даже убить… Она еще много чего рассказала мне, эта женщина. И не только про хэйкку. Она была очень старой и почти не могла ходить. Я тоже приносила ей еду. Мы не голодали, но стали замерзать. Зима выдалась очень суровая. Обычно ей приносили дрова соседи за то, что она лечила их травами и заговорами, но теперь никто не приходил к ней, потому что в доме у нее, как все говорили, жил оборотень… Мы замерзали, и я поняла, что должна уйти, уйти от нее тоже. Она горевала и плакала, прощаясь со мной, и велела идти далеко, туда, где никто обо мне не слышал. Она велела никогда не показывать людям, которых я встречу, что я хэйкку, а не простой человек. Я так и делала…

Я очень долго шла по лесу, пока не встретила людей, низеньких, диких, с перьями в волосах. Я стала жить с ними, но никогда больше не превращалась в кошку, чтобы они не прогнали меня… А скоро меня взяли мама Илоис и папа Шумри, и я пошла с ними. И они тоже не догадываются, кто я на самом деле…

– Неужели? – недоверчиво хмыкнул Конан. – Вот тут-то ты ошибаешься. Не могут они этого не знать. Иначе они не назвали бы вас Рыжей Шерсткой и Волчьим Клыком.

– Нет-нет! – горячо запротестовала девочка. – Они ничего не знают. Они назвали нас потому, что мы были очень дикими, когда с ними встретились. Особенно Волчок. Он кусался и клацал зубами, и чесал себя ногой за ухом, как это делают собаки и волки, потому что жил какое-то время с волками. Но пусть он сам расскажет. Расскажи же свою историю! – кивнула она брату.

– А что рассказывать? – буркнул мальчик, намного менее словоохотливый, чем его сестренка. – Я увидел в окно волков и тоже стал волком.

– Эх ты! Даже рассказать толком не умеешь! – укорила его девочка, – Давай я за тебя расскажу… Однажды – он был тогда совсем маленьким – Волчок проснулся ночью и посмотрел в окно. Их дом стоял на самом краю села, дальше были только поле и лес… Он родился не там, где я, в какой-то другой стране. Там гораздо теплее, но не так жарко, как здесь. Зимой там тоже был снег… В тот раз как раз была зима. Светила луна, очень ярко, и было светло, почти как бывает светло ранним утром. Он проснулся от странных звуков, тоскливых и прекрасных. И выглянул в окно. Он увидел на снегу несколько больших зверей. Их пушистые шкуры блестели в свете луны. Они задирали вверх морды и выли. Прекраснее их он ничего раньше не видел…

Они так понравились ему, что он захотел быть рядом и выбежал из дома. Он позабыл даже одеться, но отчего-то ему совсем не было холодно. Отчего-то он бежал к ним не на двух ногах, а на четырех, и под лапами весело скрипел снег. Взрослые волки не удивились ему, но и не обрадовались, а маленькие стали с ним играть. Они гонялись друг за другом, проваливаясь в пушистый снег, и старались ухватить за хвост… Потом скрипнула дверь дома, и на пороге показался его отец. В руках он держал лук и несколько стрел. Волки тотчас убежали в лес, не дожидаясь, пока он натянет тетиву. Волчок рванулся было бежать вместе с ними, но передумал и остановился. У него не было братьев и сестер. Он знал, что мать его будет плакать, когда не найдет утром его в кроватке. Пока он раздумывал, отец выстрелил, и стрела впилась ему куда-то в бок. Он закричал от боли и стал человеком. Сразу же стало очень холодно. Он лежал на снегу и плакал, и из раны текла кровь…

Отец его бежал к нему. Теперь в руках у него был топор. Лицо у него было такое… такое, что он вскочил и бросился наутек, хотя рана очень болела. Он снова был на четырех лапах, и бежал очень быстро, и отец не сумел его догнать… Кое-как, из последних сил он отыскал волков. Одна из волчиц вытащила зубами обломок стрелы и долго зализывала рану горячим и шершавым языком. Язык ее прогонял боль, и рана зажила очень быстро… Он прожил с волками всю зиму, а когда наступила весна, вдруг почувствовал, что ему надо немедленно убегать от них, потому что он вот-вот станет человеком. Он ничего не мог с этим поделать. Старая женщина говорила мне, что хэйкку не могут долго жить в облике зверя и среди зверей, потому что все-таки они люди… Он убежал из стаи и стал человеком, и долго бродил один в лесу. Долго-долго. Пока не встретил Илоис, Шумри и меня, когда мы плыли на лодке по Боссонским Топям…

За рассказом девочки время пролетело незаметно. Лезвия света, пробивавшиеся сквозь щели в досках, потускнели, стало почти совсем темно. Конан заметил, что раскосые глаза девочки светятся. Зеленоватое, таинственное свечение, напоминавшее лунное… Казалось, две маленькие луны поселились на детском лице и зажили своей загадочной жизнью. Он перевел взгляд на ее брата. Глаза мальчика также светились, но не бледно-зеленым, а желтовато-оранжевым. Ему показалось даже, что пахнет едким и терпким запахом затаившихся хищников.

– Ну, вот что, детишки, – решительно сказал киммериец, прерывая рассказ девочки, а заодно заглушая в себе неприятные ассоциации, – пришла вам пора уходить отсюда. Я думаю, Илоис и Шумри основательно вас заждались. Вы сумеете перебраться через реку?

– Конечно, – кивнула девочка. – Мы переплывем ее в два счета. Но ты не думай, киммериец, мы еще вернемся. Мы не оставим тут тебя одного!

– И не пытайтесь даже! – прикрикнул на них Конан. – Я засыплю вашу нору, чтобы у вас не было хода назад. Хватит с меня и того, что родители ваши, должно быть, поседели за то время, что вы сидите здесь. Представляю, как они переживают, как проклинают меня!..

– За тебя они тоже переживают, – робко пискнула девочка. – И если узнают, что мы бросили тебя тут одного…

– Замолчи! – рявкнул варвар. – Прекратите спорить со мной и болтать. Побыстрее обрастайте шерстью, отращивайте ваши когти и зубы и уносите лапы отсюда!..

Притихнув, дети отошли к своей норе. На этот раз превращение совершалось почти в полной темноте, и Конан ничего не увидел. Он слышал только шорохи, сопенье, слабое поскуливание… и наконец, легкий шелест убегающих за стеной четырех пар мягких лапок…

С трудом поднявшись на ноги, так как тяжелая цепь очень сковывала движения, киммериец тщательно засыпал и затоптал нору, как и обещал это детям. Затем он сгреб в одну кучу солому на полу и устроился на ней со всеми возможными в его положении удобствами.

За то время, что они просидели в убогой глиняной темнице, никто не зашел к ним ни разу: ни с кружкой воды, ни с куском хлеба. Вряд ли Баврод поставил себе целью заморить узников голодом. Скорее всего, он просто забыл об этом, от души веселясь сейчас в компании своих убийц, празднуя привалившую к нему удачу в лице добровольно сдавшегося варвара-чернокнижника. Ни ему, ни его солдатам не пришло на ум, что они оставили маленьких детей крепко и безжалостно связанными.

Ах, скоты!.. Как хорошо, что дети ускользнули от их грязных лап… Удачный побег детей снял с души киммерийца огромную тяжесть. Груз страшной вины перед Илоис и Шумри больше не давил на него, и Конан заснул, успев только мельком подумать, что на редкость славных детишек послали боги немедийскому бродяге и верной его подруге. Их полузвериная натура и превращения показались ему отталкивающими и пугающими лишь в самый первый момент. Замечательные ребята, смышленые и отважные… Несмотря на голодные спазмы в животе, ноющие от железа запястья и глухую безысходность впереди, сон его был спокойным и крепким.

* * *

Вынырнул он из теплого и мягкого забытья с большой неохотой. Какое-то время Конану пришлось вспоминать, где он находится и что произошло с ним за последние сутки.

Детский голосок, прошелестевший в темноте, вернул его к реальности.

– Проснись, киммериец! – звала его рыжая девочка. – Проснись, а то мы можем не успеть освободить тебя!..

Протерев глаза, Конан с трудом различил во тьме щуплые фигурки детей, присевших у его ног. Впрочем, горящие их глаза различались вполне отчетливо.

– Клянусь Кроном! Какой демон заставил вас вернуться назад?! Разве я не зарыл вашу нору?.. – взревел он, раздражаясь, что из-за глупости этих пигалиц тяжесть ответственности за их жизни снова наваливается на него.

– Ты зарыл! – подтвердила девочка. – Но мы снова разрыли. Это было нетрудно, земля была мягкая… Но смотри же скорей, что мы принесли! Это мы стащили потихоньку в сарае у местного кузнеца.

Конан не увидел, но на ощупь догадался, что холодная железка, которую протягивал ему мальчик, есть не что иное как тонкая пилка, которой можно перепилить железо.

– Что-то вы все-таки соображаете! – похвалил он их. – Давайте ее сюда, а сами – бегом к папе и маме, на остров.

– Мы подождем, – сказала девочка. – Надо сперва посмотреть, как у тебя это получится.

Конан изогнул кисть правой руки, чтобы дотянуться лезвием до железа, но у него ничего не вышло. Как он ни напрягал мускулы запястий, обдирая их о цепь, но скован он был так туго, что не мог даже развернуть пилку, а не то что работать ею…

– Проклятие! Эти псы Кайсса знают свое дело…

– Вот видишь! – воскликнула девочка – Тебе никак! Нужно нам это сделать.

Она взяла лезвие из его пальцев и принялась перепиливать одно из звеньев, забавно сморщив нос и высунув кончик языка от усердия. Конан с горечью усмехнулся, глядя на титанические усилия этой крохи справиться с железом и высвободить его руки.

– Брось! – сказал он. – Эта работа не по тебе, малышка.

– Нет-нет! – Она энергично затрясла головой. – Как только я устану, Волчок сменит меня!..

От напряжения глаза ее разгорелись еще ярче. Зеленоватый отсвет падал на то, на что она обращала их, и позволял рассмотреть это довольно явственно. Было видно перепиливаемое звено, бледные пальчики, вцепившиеся в железо, покрасневшее запястье варвара.

Устала она, надо сказать, довольно быстро. Брат, взявший из ее рук лезвие, пилил более уверенно, нахмурившись и сузив глаза. Желтоватый пучок света, всходивший из них, был тоньше, но ярче. Сопение и пыхтение, издаваемые мальчиком, показывали, что и для него эта работа трудна.

– Вы хоть предупредили родителей? – спросил Конан.

– Конечно! – откликнулась девочка. – Мы сразу же поплыли на наш остров. В избушке горел свет, Илоис и Шумри не спали, и мы не решились туда войти. Мы боялись, что тогда они не отпустят нас больше и мы не сумеем вернуться сюда, к тебе. Но мы написали им, чтобы они не волновались!

– Вы умеете писать? – удивился киммериец.

– Буквами – не умеем. Мы выложили палочками и камушками на траве перед домом рисунки. Они все поймут, когда рассветет и они выйдут за дверь. Мы нарисовали, что мы уже на свободе, а ты еще нет, и мы пытаемся помочь тебе.

Мальчик сопел все громче, крупные капли пота стекали с его лба и скул, и он смахивал их своим дыханием.

– Ну-ка, хватит! Отдышись маленько! – Конан убрал от него скованные руки и попытался в отблесках волчьих глаз рассмотреть, насколько удачны усилия детей.

К несчастью, железные звенья оказались очень крепки и были пропилены не более чем на пятую часть своей толщины.

– Это бесполезно! – вздохнул киммериец. – Бегите домой!

Но девочка упрямо помотала рыжей головенкой и взяла из трясущихся от усталости пальцев брата пилку.

– Еще полночи впереди! – успокаивающе произнесла она. – Мы успеем.

Конан подумал было, не лучше ли вместо того, чтобы пилить, велеть этим зверенышам вырыть нору побольше, в которую он смог бы протиснуться и уйти даже со скованными руками. Но тут же он отбросил эту идею. Учитывая ширину его плеч, нора должна быть такой большой, что бедные дети надорвутся, выцарапывая ее в земле лапами.

Он смирился с их упорными усилиями, пыхтением и сопением и только, для пущей безопасности, переменил место. Теперь он сидел, спиной опираясь на дверь, чтобы стражники, вздумай они явиться сюда ночью или перед рассветом, потратили время, сдвигая его тяжелое тело с дороги, и дети успели бы совершить свое превращение и ускользнуть.

Когда пилила девочка, воцарялось молчание, нарушаемое лишь вздохами от усталости и напряжения. Когда же Волчок сменял ее, словоохотливая сестренка принималась болтать. Речь ее напоминала птичье пение, негромкое и неназойливое, и киммериец проваливался в дремотное забытье, изредка выплывая из него и ловя обрывки детского рассказа:

– …очень старались. Сложнее всего было по вечерам и ночью, потому что глаза у нас в темноте не такие, как у всех. Когда я жила с племенем диких людей с перьями в волосах, они быстро заметили это и испугались. Они долго спорили между собой, ругались и даже дрались. Одни предлагали меня убить на всякий случай, другие настаивали, что я им пригожусь, когда подрасту и меня можно будет брать на ночную охоту. Они устроили мне проверку огнем, чтобы выяснить, кто я на самом деле. Они раскалили большой костер, а когда все дрова прогорели и остались одни угли, они велели мне…

– …и она сказала еще так: ни те, ни другие не будут считать вас до конца своими. Для вас же своими будут все – и люди, и звери, и рыбы, и коряги, и мхи… Волчок жил с волками, и он рассказывал мне, что только молодые волки и волчата, да еще одна волчица принимали его за своего, дружили и играли с ним. А взрослые волки сторонились, будто чуяли что-то чужое. Нет, они не обижали его, но и не подпускали к себе близко. И глухо ворчали, если он случайно задевал их, пробегая мимо… Такой вот их удел, наш удел – хэйкку. Если б разыскать в глуши деревню, где живет племя Зеленого Луча! Но как их найдешь?..

– …у травы есть мириад запахов, и у речной воды тьма запахов, и у сырой, только что разрытой земли, и у голых камней, на которых растут одни лишь лишайники…

– …какая бы она ни была, даже самая ядовитая, всегда можно отыскать траву, которая прогонит яд этой змеи обратно, или камушек, от которого яд затвердеет и не смешается с кровью…

* * *

От резкого толчка в спину Конан очнулся и мгновенно сообразил, что люди Баврода пытаются открыть дверь. Судя по тому, что стали вполне различимы стены, потолок и лица усталых детишек, уже светало.

– А ну, быстро уносите ноги! – громким шепотом прикрикнул он на детей.

Те послушно скользнули в угол и через несколько мгновений, торопливо, но без суеты и нервозности исчезли. Залаяла где-то собака, за ней вторая, третья… По траектории лая можно было судить, в какую сторону бегут дети, вернее, стремительные зверята…

Разозленные сопротивлением двери стражники застучали в нее ногами с такой силой, что выбили пару досок. Конан напряг запястья и попытался разорвать цепь. Но усилия его были тщетны, железо не поддавалось. Несмотря на все ночные старания детей, толстое звено было пропилено меньше чем наполовину.

Удары сапог уже не в дверь, а по его спине, заставили киммерийца сдвинуться в сторону. Двое ругающихся солдат ввалились в хижину, и каждый, со своей стороны, отвесил ему еще несколько пинков.

– А ну, подымайся! Хватит дрыхнуть!.. – заорали они. Спустя мгновение их раздражение переросло в ярость. – Эй, ты! А где двое щенков, которые валялись тут с вечера?.. Отвечай, киммерийское отродье!!!

Конан взглянул в их сторону, стараясь запомнить лица, чтобы, когда придет час праведной мести, начать именно с них. Он не произнес ни звука, но изрыгающие проклятия солдаты больше тронуть его не решились. Они лишь орали, ударяя кулаками о стены, дрожавшие под их ударами:

– Где же они, чтоб им попасть в зубы Нергала!.. Куда они могли подеваться?! Или этот северный буйвол сожрал их вместе с косточками?!..

Глава пятая

Хотя Баврода и раздосадовало исчезновение детей (главным образом, своей полной непостижимостью: хотя солдаты и обнаружили подкоп, но пролезть в него было бы не под силу и самому худому ребенку), но заниматься выколачиванием признаний из Конана он не стал. Во-первых, у него был достаточно наметанный глаз, чтобы понять, что этим он ничего не добьется. Во-вторых, он благоразумно рассудил, что самым мудрым с его стороны будет как можно скорее вручить долгожданную добычу Кайссу. Возможно, юному барону захочется дополнительно отблагодарить его: за скорость исполнения приказа и за прекрасную сохранность плененного врага.

Конечно, стоило бы отправиться в обратный путь еще вчера днем, когда пленный варвар добровольно отдался ему в руки, но тогда на радостях Баврод слишком много отхлебнул из пузатой бутыли, выставленной на стол испуганным хозяином хижины, где он остановился. В таком состоянии влезать на коня было затруднительно, и наемник перенес возвращение в Кордаву на раннее утро завтрашнего дня. Конечно, жалко лишаться прибыли, которую могли бы принести ему дети, вернее, рыжая девчонка, но, в конце концов, награда за поимку чернокнижника-киммерийца будет намного больше!..

* * *

Конану ослабили цепи на руках, но не слишком. Так, чтобы он смог поесть, не прибегая к чужой помощи. Баврод приказал накормить его до отвала, учитывая предстоявшую дорогу. Решено было не сажать пленника на коня во избежание возможных неприятных неожиданностей, но вести под плотным конным конвоем. Это требовало большего времени на обратный путь, но зато было несравненно надежнее.

По левую и по правую сторону киммерийца, сзади и спереди от него ехали вооруженные мечами и луками солдаты в кожаных доспехах. Хотя заслон был прочным, но на повороте дороги у последней глиняной хижины на окраине села он смог заметить две знакомые фигуры, затененные листвой дерева, под которым они стояли. Женщина в светлом платье, застыв, провожала его глазами. Мужчина, одной рукой приобняв ее за плечи, другой умудрился помахать Конану, но так незаметно, что ни стражники, ни Баврод не обратили на это внимания. Поля соломенной шляпы прикрывали половину его лица, но Конану показалось, что круглый глаз подмигнул ему ободряюще…

Видение было коротким, и вскоре родные фигуры вместе с деревом и последней хижиной исчезли за поворотом. Конан опустил голову и уперся взглядом в ступни собственных ног, выбивающих пыль из утоптанной глины. Монотонное движение отупляло, прогоняло прочь все мысли и ощущения…

Внезапно что-то цветное, рыжее мелькнуло в левом углу его поля зрения. Подняв голову, киммериец увидел кошку, бегущую по кромке леса, слева от него. Копыта лошадей и ноги стражников то в дело заслоняли ее. Рыжая шерсть казалась пляшущим среди деревьев огоньком разгорающегося пожара. Быстро перебирая лапами, вытянув, словно копье на весу, пушистый хвост, кошка бежала, не отставая, и мордочка ее была задрана и повернута в направлении киммерийца. Ему почудилась озорная искра в зеленых глазах…

* * *

Еще до того как Конан был отконвоирован в Кордаву, Кайсс узнал о том, что злейший враг его повержен и пойман. Верный пес Баврод позаботился об этом, выслав впереди себя гонца на самом быстроногом скакуне. Ликованию юного барона не было предела. Первым делом он добился аудиенции у короля Фердруго и попытался убедить его отдать опасного пленника в его распоряжение. Он мотивировал это тем, что его отцу, почтенному Ричендо, который пребывает вот уже вторую луну недвижен и безмолвен по вине киммерийского чернокнижника, будет крайне полезно воочию увидеть казнь своего врага. Врачи утверждают, что сильная радость способна творить чудеса. Очень возможно, что зрелище справедливого наказания злодея принесет отцу долгожданное исцеление.

Но Фердруго уперся. Такой опасный преступник должен быть судим по всей строгости закона, наставительно заявил он. Он должен быть казнен публично, при большом стечении народа, чтобы впредь никому не повадно было заниматься черной магией и сживать со света благородных подданных короля. К тому же по пути в замок Ричендо преступник сможет сбежать. Темницы же короля – самые надежные во всей Зингаре… Он очень сочувствует почтенному барону, но разве нельзя привезти его в Кордаву, в карете или на носилках, чтобы он мог исцелиться зрелищем казнимого врага?..

Самое большее, что разрешил король Кайссу, – навестить в темнице преступника, схваченного благодаря усилиям его людей. Также они сошлись во мнении, что казнь чернокнижника должна быть очень суровой, однако спешить с исполнением приговора не следует. Чем больше времени проведет преступник в темнице королевской тюрьмы, тем большее число раз пропустит он в своем воображении предстоящий ему ужасный конец, тем более ослаблен окажется его дух, тем большей тоской и страхом пропитается его душа. И это будет для преступника не меньшим наказанием, чем телесные муки.

* * *

Королевская темница в Кордаве славилась тем, что убежать из-за ее толстых и высоких стен было практически невозможно. За всю ее многовековую историю случилось только два побега, и оба раза не обошлось без вмешательства потусторонних сил. Все камеры в ней вместо четвертой стены имели решетку, что делало их похожими на клетки для диких зверей. Узники все время находились на виду у охранников, что исключало для них всякую возможность совершать какие-либо приготовления к побегу.

В случае с киммерийцем были приняты дополнительные меры предосторожности. Охранники у его клетки сменялись восемь раз в сутки. Во избежание подкупа со стороны узника или его друзей им было объявлено, что в случае побега преступника всех, кто охранял его в тот момент, ждет немедленная смертная казнь. Сам начальник тюрьмы периодически совершал проверки, дабы убедиться, что опасный чернокнижник охраняется по всем правилам. Проверки эти он обычно устраивал за полночь, крадучись по темным коридорам, как вор в ночи, и плохо пришлось бы тому из охранников, кто вздумал бы в это время дремать на своем посту…

Когда Кайсс увидел, наконец, своего врага, увидел его в сыром и душном подземелье, за прочной решеткой, прикованного цепью к стене, заросшего, грязного, с воспалившимися от железа руками… он испытал прилив ни с чем не сравнимого счастья.

Он вцепился в решетки, едва не прогнув их, и раскатисто захохотал. Восторг переполнял его, не давая связно говорить. Самые грязные ругательства, какие только знал, он перемежал отрывистыми восхвалениями богам, с чьей помощью свершилось долгожданное правосудие. Когда он стал приплясывать, грохоча высокими каблуками по каменным плитам пола, хлопать в ладоши и изо всех сил трясти решетку, молодой охранник, сидевший на низкой лавочке лицом к узнику, всерьез испугался за сохранность рассудка одетого с иголочки, кружевного и бархатного аристократа.

Конана в первый момент удивило и позабавило такое бурное проявление чувств, такая безудержная, детская радость при виде поверженного врага, но вскоре вопли, хлопки и крики наскучили ему, и он отвернулся к стене, поудобнее вытянувшись на охапке подгнившей соломы, заменявшей ему постель.

Когда охранник совсем уже было решил звать на помощь кого-нибудь из товарищей, буйство молодого барона, достигнув своей высшей точки, пошло на спад. Успокоившись и отдышавшись, Кайсс потребовал от солдата открыть клетку и пустить его вовнутрь.

Для полного насыщения своей мести он должен был приблизиться к своему врагу, заглянуть в его зрачки, расширившиеся от страха, плюнуть ему в лицо, оставить на щеке долгий след от своей пятерни, унизить пинком… Но охранник воспротивился и отказался открывать клетку без ведома начальника тюрьмы. Кайсс не поленился сходить за начальником. Тот долго не мог взять в толк, для чего высокородный барон хочет войти в грязную и вонючую клетку, к смертельно опасному злодею, ведь все, что он хочет сказать ему, он может сказать, находясь за решеткой…

Но Кайсс так настаивал, так горячился, так упорно вкладывал ему в потную ладонь золотые монеты, что тот сдался и разрешил отпереть камеру. Начальник тюрьмы предупредил только, что барон не должен ни убивать пленника, ни избивать его до бесчувствия. В противном случае его, начальника, постигнет суровая кара: ведь преступник к моменту своей казни должен быть живым, а также – хорошо понимать, что с ним делают, дабы до конца вкусить наказание. Нетерпеливо поклявшись не причинять узнику тяжелых увечий, юный барон вошел в клетку.

Он рванулся было в угол, где спокойно лежал киммериец, но отчего-то ноги его словно вросли в плиты пола, не в силах сделать разделявшие их два шага. Конан всего только повернул подбородок в его сторону и молча усмехнулся, но этого было достаточно, чтобы бурно кипящая кровь разом застыла в жилах Кайсса.

– Ну, подойди же, – насмешливо произнес киммериец. – Отчего ты застыл как вкопанный? Ты пришел, чтобы обнять своего старого друга?..

Его интонации были совсем те же, что и в замке Ричендо, когда своей спокойной язвительностью он довел барона до апоплексического удара, а сына его превратил в трясущегося от бессильной ненависти истерика. Правда, теперь его щеки не покрывала пепельным оттенком колдовская мазь. Теперь это был не свободный, могучий и веселящийся богатырь, но исхудалый и изможденный узник с голодным блеском в глазах, заросший черной щетиной до неузнаваемости. И все-таки то ли память о пережитом страхе, ожившая при звуках голоса со знакомой уничижительной интонацией, то ли новая волна страха, которую вызывал киммериец, даже поверженный, даже прикованный цепями к стене, – не позволили юному барону приблизиться к врагу и вволю отвести душу.

Пробормотав несколько проклятий, Кайсс стремительно выскочил из клетки, крупными шагами промерил все коридоры и закоулки тюрьмы и вылетел, с великим облегчением, за ее ворота. Ликование его значительно поумерилось. Юный барон чувствовал себя так, словно ему только что влепили полновесную пощечину.

* * *

Конана разбудил странный звук: монотонный, тихий, чуть обволакивающий, раздававшийся прямо возле его уха. Проснувшись, в первый момент он решил было, что звук этот ему приснился. Но нет, наяву он стал еще отчетливей…

Теперь к нему присоединилось еще мягкое прикосновение, словно кто-то настойчиво водил пуховкой по его щеке. Кошка! О, Кром… Мурлыкающая и ласкающаяся кошка разбудила его, словно то была не тюрьма, а спальня нежной зингарской барышни.

– Пошла прочь… – пробормотал киммериец. – Брысь!.. Не мешай спать!

Но кошка не уходила и не отставала. Она упорно продолжала тереться об его скулу и мурлыкать. Ее настойчивость заставила его полностью освободиться из тенет сна. Протянув руку, Конан осторожно дотронулся до кошачьей головы и обнаружил, что она держит в зубах что-то напоминающее крохотный свиток пергамента.

– О, Кром!.. Это ты, Рыжик? – прошептал киммериец. Кошка замурлыкала громче. Конан развернул свиток и попытался разобрать написанное или нарисованное на нем, но была ночь, и слабого отблеска факелов, проникающего в его клетку из тюремного коридора, было недостаточно.

– Слишком темно, – прошептал он. – Я рассмотрю это утром. Спасибо тебе, Рыжик. – Он погладил ее по пушистой голове и спине, стараясь, чтобы тяжелая ладонь скользила по шерсти легко и нежно. – Спасибо… А теперь беги отсюда. Беги к своим, но только – во имя Митры! – будь осторожна.

Но кошка не уходила. Как ни в чем не бывало она свернулась в клубочек на его груди, прикрыв нос концом пушистого хвоста. Мурлыканье ее стало еле слышным, нагоняющим мягкую светлую дрему…

Конан не успел даже додумать мысль о том, каким образом сумела пробраться к нему в темницу рыжая вестница, как снова уже спал, глубоко и спокойно. Убедившись, что сон его крепок, кошка соскользнула с могучей груди и прошмыгнула из клетки наружу, а затем на полусогнутых мягких лапах неслышно помчалась прочь по полутемным коридорам. К счастью, в этот час стражник у клетки Конана если и не спал (пуще смерти страшась проверок начальника тюрьмы), то пребывал в задумчивой полудреме и ничего не заметил.

Первое, что сделал Конан, проснувшись, – поднес к лучу утреннего света, падавшему сквозь крохотное окошко на потолке, драгоценный свиток, который он всю ночь сжимал в правой ладони. Это оказался не пергамент, но свернутая в трубочку ольховая кора. Чем-то острым, иголкой или гвоздем, на внутренней ее стороне был нацарапан ряд рисунков. Судя по неумелой и нетвердой руке, рисовали дети. То было нечто вроде зашифрованного послания, загадки, которую Конану предстояло разгадать.

Первым был нарисован человечек в широкополой шляпе и с круглыми, как пуговицы, глазами (Шумри?), сидящий внутри неровной окружности (остров? арена? площадь?..). К губам он прижимал дудку, а возле ног его было несколько четких пятнышек (монеты?). Что ж, пожалуй, этот рисунок означает то, что старый друг его, бродяга Шумри, покинул свой блаженный остров и зарабатывает сейчас игрой на дудке на кордавской площади. Но вот зачем ему это нужно? Не иначе как он решил подкупить тюремщиков Конана и устроить ему побег. Старина Шумри!.. Славный и верный дружище! Вот только подкупать придется чуть ли не всю охрану вместе с ее начальником, а для этого нужно музицировать на площади многие годы, если не столетия…

Следом за этим рисунком шли две неумело нацарапанные женские фигурки. У одной из них, приземистой и толстой, как кубышка, на голове топорщилась корона (королева Зингарская, кто же еще!). Вторая женщина, тоненькая и волнистая, протягивала к первой руки-палочки с растопыренными пальцами, которых было не десять, а раза в полтора больше. Кром!.. Неужели Илоис ходила просить за него к самой королеве?..

Вот уже это совсем излишне! Правда, в Зингаре ни для кого не секрет, что королева имеет сильное влияние на своего венценосного супруга и многие важные решения Фердруго принимает под ее давлением, внешне почти незаметным. Но при этом также общеизвестно, что супруга Его Величества не отличается ни особым умом, ни великодушием, ни, тем более, излишней мягкосердечностью и сочувствием к закоренелым преступникам. Бедняжка Илоис! Ей придется унижаться из-за него, и унижения эти будут бесплодны.

Наконец последняя, третья картинка изображала маленькую девочку, от ног которой шла стрелка к некоему животному на четырех ногах с задорно поднятым хвостом. От лап животного стрелка указывала на четырехугольник, перечеркнутый вертикальными и горизонтальными линиями, за которыми виднелось чье-то лицо, заросшее до глаз и дикое, со скорбной черточкой вместо рта. Значит, рыжая малышка собирается и впредь навещать его?.. Молодец, ничего не скажешь! Переписка с ее помощью была бы кстати… Но лучше бы, конечно, она сидела дома, ни на шаг не отходя от родителей. Кордавская тюрьма – совсем не место для маленьких девочек, даже бесстрашных и ловких, даже защищенных рыжей шкуркой и с видящими в темноте глазами.