Текст книги "Чаша бессмертия"

Автор книги: Дэниел Уолмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Даниэл Уолмер

Чаша бессмертия

(«Северо-Запад», 1997, том 33, «Конан и чаша бессмертия»)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

В то утро, с которого начался отсчет треволнениям, переживаниям и безумным тратам герцога Гарриго, единственная его дочь, тринадцатилетняя Зингелла, возымела желание совершить небольшую верховую прогулку в окрестностях Кордавы. Пара почтенных дуэний, два-три воздыхателя да пятеро стражников – такой кортеж на богато убранных скакунах с грохотом и гиканьем несся по узким и причудливо изгибавшимся улицам города.

Юная Зингелла, в чьих нежных жилах текла кровь одного из самых родовитых семейств Зингары, отличалась необузданным и азартным нравом. Качества эти присущи зингарцам вообще, в ней же они проявлялись в предельной степени. Бешеная скачка по многолюдным улицам была одной из любимых ее забав. Особенно забавляло юную аристократку паническое шараханье горожан из-под копыт лошадей, их перекошенные в испуге лица и смешно разинутые рты. Впрочем, жители Кордавы имели время привыкнуть к манере езды дочери почтенного Гарриго и, как правило, завидев еще издали высокого черного скакуна, роняющего с губ пену, и маленькую, едва возвышающуюся над холкой фигурку в черном кружевном платье, неистово нахлестывающую потные бока коня, – благоразумно вжимались в стены, освобождая проход.

В то утро все шло как обычно. Грохотали копыта, высекая из булыжников мостовой синие и рыжие искры, ухали стражники, стремились как можно прямее держать спину на полном скаку соперничавшие между собой воздыхатели, сверкала огненно-черными глазами маленькая наездница… Почтенные дуэньи давно отстали и, остановив коней и обмахиваясь страусовыми перьями, обсуждали, как лучше всего представить ситуацию почтенному Гарриго, чтобы получить от него наименьшую выволочку. На повороте к базарной площади, в одном из самых тесных и многолюдных мест города, случилось нечто неожиданное. Старуха в рваной и грязной одежде, разглядывавшая расстеленные для продажи прямо на мостовой дешевые платки ядовитых расцветок, не успела вовремя отскочить с дороги. Вернее, не захотела отскочить, как сделали это все вокруг, ибо времени у нее было достаточно.

Великолепный гигант жеребец Зингеллы отчего-то не врезался в наглую оборванку на полном скаку, что было бы естественно, но шарахнулся в сторону и, заржав, взвился на дыбы. Юная наездница едва не скатилась кубарем наземь и лишь благодаря своей цепкости удержалась в бархатном, расшитом серебром седле.

Побагровев от ярости так, что щеки ее приняли оттенок спелого граната, девушка размахнулась и изо всех сил хлестнула старуху плетью, той самой, что погоняла коня. Ветхая одежда лопнула на костлявой спине. Старуха охнула. Миг спустя она вздернула голову и расхохоталась беззубым ртом. Коричневая морщинистая кожа растянулась в уродливую маску, похожую на ту, что одевают на карнавале, изображая демонов. Смех ее перешел в издевательски жалостливое причитание.

– Ох-ох, бедная моя красавица! Не пройдет и пятнадцати лун, как с тобой случится то же, что случится сегодня с этим красивым кнутиком, которым ты так ласково погладила меня!..

– А! Ты еще угрожаешь мне, грязная тварь! – Зингелла, на этот раз уже побледнев, замахнулась снова, намереваясь теперь рассечь лицо, нагло ухмыляющуюся морщинистую маску.

Но старуха с неожиданной молодой прытью нагнулась и юркнула в ноги толпы, окаменевшей от страха и изумления, и тотчас растворилась в ней, затерялась в водовороте тел, лиц и красок.

Занесенная плеть опустилась на первую попавшуюся под руку спину. Второй удар достался крупу коня. Дернув за поводья, Зингелла развернулась и без единого слова или жеста своим спутникам поскакала назад. Растерянный кортеж загремел копытами следом.

Настроение девушки было непоправимо испорчено, и о продолжении прогулки не могло быть и речи. Проскакав в таком же бешеном темпе до ворот отцовского замка, она резко осадила во дворе взмыленного жеребца и бросила поводья подбежавшим слугам.

Слуга подскочили недостаточно быстро, и их спины также отведали по свистящему поцелую плети. Выбежавший конюший успел увернуться от рвущей воздух гиппопотамовой кожи, но зато получил удар лакированным башмачком в колено.

– Эту тупоголовую скотину, эту пугливую корову не сметь больше оседлывать для меня! – визгливым от ярости голосом приказала дочь герцога. – Отправьте его на шкуру, на колбасу, на корм псам!..

Неистовая скачка и битье слуг несколько охладили ее гнев, но не до конца. Ноздри девушки судорожно расширялись, глаза сверкали, пальцы теребили, ломали и рвали все, что попадалось под руку. Изящный кнут с выложенной перламутром ручкой оказался в числе этих несчастных предметов. Перестав рассекать плечи и спины, он сделался ей ненужным. Зингелла переломила его о колено, даже не осознавая, что делает, и швырнула обломки в костер, полыхавший посередине двора, на котором обычно жарили себе мясо сторожившие ворота охранники.

Поднявшись к себе в комнату, дочь герцога надавала пощечин двум служанкам, недостаточно низко присевшим при виде ее, и выбросила в окно букет роз, показавшийся ей увядшим. Стянув с помощью горничной тесное и узкое черное платье, переодевшись в свободный наряд и сполоснув лицо прохладной водой, она, наконец, успокоилась.

Подойдя к окну, Зингелла принялась размышлять, чем же заменить неудавшуюся прогулку за город и какой скакун с этих пор будет удостоен чести носить ее легкое и гордое тело. Взгляд ее бездумно остановился на полыхающем внизу костре. Один из охранников что-то вытаскивал из огня острием своего меча. Присмотревшись, Зингелла поняла, что это обуглившиеся остатки ее плети, из которых, дуя на обожженные пальцы, солдат пытался выковырять потемневшие чешуйки перламутра.

* * *

Герцога Гарриго нельзя было обвинить в излишней склонности к суевериям. Напротив, скорее то был человек с изрядной долей здорового цинизма, грубовато-земной, безмерно любящий жизнь во всех ее проявлениях. Поэтому, услышав встревоженный лепет Зингеллы о предсказаниях какой-то грязной старухи, он искренне расхохотался. Этим, правда, он вызвал целую бурю слез, крушение фамильного фарфорового сервиза и лавину упреков в холодности и нелюбви. Упреки его огорчили и пристыдили. Свою единственную дочь, «бешеную Зи», как называл он ее, маскируя насмешливостью нежность, оставшуюся без матери в самом раннем возрасте, герцог не просто любил, но втайне боготворил и слегка побаивался.

Они были очень похожи. Но те черты, которые в герцоге казались полунамеченными, в его дочери достигли полного расцвета. Герцог был вспыльчив и раздражителен, Зингелла – необузданна и горда до бешенства. Герцог был храбр, его дочь – азартна и безрассудна. Внешность Гарриго была благородной, хотя черты лица казались вылепленными излишне поспешно и грубовато. Зингелла обещала вырасти в подлинную красавицу.

Она была невысокого роста, но очень прямой и стройной. Черные волосы, обычно перевязанные на макушке алой лентой, падали на плечи и словно придавливали их своей тяжестью, настолько густыми и непроглядно смоляными они были. Чуть крючковатый нос и жесткое выражение блестящих глаз придавали лицу сходство с хищной птицей. Но капризно изогнутые губы были хороши и соблазнительны, как готовящийся распуститься пион. И без того худенькая, она затягивала платье в талии так, что казалась неестественно тонкой и ломкой, и носила высокие каблуки.

Гарриго и любовался, и гордился своей дочерью, и тревожился за нее. Не раз он замечал с усмешкой, что очень не завидует будущему мужу Зингеллы, и уж лучше тому обручиться сразу со львицей или с зеленой крокодилицей из мутных вод Стикса…

Когда герцог убедился, что слова безвестной нищей старухи всерьез смутили покой его гордой и бесстрашной дочурки, он принял все меры для ее успокоения. Перво-наперво он приказал отыскать старуху и привести к нему. В течение десяти дней дюжина его лучших воинов прочёсывала город и окрестности. Операцией руководили те пятеро стражников, которые видели оборванку в лицо и могли ее опознать. Двое воздыхателей, бывших с Зингеллой в то роковое утро, предложили свою бескорыстную помощь и также потратили немало времени, осматривая улицы, площади и задворки и приказывая поднять голову и подойти ближе каждой подозрительной нищей. Но все было тщетно. Наглая оборванка словно провалилась сквозь булыжную мостовую.

Убедившись, что казнить старуху и внести тем самым покой в растревоженную душу дочери невозможно, герцог пошел другим путем. Он обратился к той публике, которую до сих пор громогласно объявлял обманщиками, шарлатанами и вымогателями, то есть – к гадателям и звездочетам. В Кордаве, как, впрочем, и во всей Хайбории, такого сорта искателей легкого заработка водилось предостаточно. На сбежавшуюся к нему со всех ног – стоило только свистнуть – алчную свору пришлось потратить не один мешок с золотом, но безумные эти траты не достигли цели. Зингелла не только не успокоилась, но, напротив, пришла в еще большее смятение.

Да и как ей было успокоиться, если провидцы и собеседники звезд вещали разное. Часть из них действительно высмотрела опасность для юной дочери герцога, и опасность эта грозила от огня. Об огне намекали свежие потроха черной курицы с красным гребешком, зарезанной точно в новолуние, ибо они были неестественно багрового оттенка. О том же писали ласточки своими острыми крыльями на закатном небе, ровно в тот момент, когда гадатель, предварительно выбрив себе макушку и шепча заклинания, плевал по ветру. Зловеще имитировал вырвавшийся на волю огонь блеск магических кристаллов. В гороскопе девушки большинство планет сгрудились в знаках огня и в обители смерти…

Но другая часть оккультной братии, не менее многочисленная, утверждала, что никакой опасности нет, старуха ж – обыкновенная помешанная. Именно им готовый возрадоваться герцог отвалил больше всего золотых, после чего все они незаметно покинули пределы Кордавы и больше в ней не появлялись.

Наконец, третья часть ученых мужей находила некоторую опасность, но не от огня и не в столь юном возрасте. Кто-то пророчил, что Зингелле надо опасаться своего первенца, но не ранее, чем после рождения двенадцатого ребенка. Другой советовал никогда не предпринимать путешествия на корабле с четным количеством членов команды. Третий зловеще предостерегал от выполнения супружеских обязанностей после того, как ей исполнится пятьдесят три года…

Гарриго был на грани нервной горячки. Он разогнал всех гадателей, заперся в своей комнате и велел никого к себе не пускать. Но в его уединенный, обвешанный толстыми коврами покой все-таки проникал один тревожащий его звук. То был голосок его дочери, с каждым днем становящийся все более звенящим от напряжения, все более пронзительным от сдерживаемого ужаса.

Бледный и похудевший герцог снова открыл свои двери предприимчивым и алчным мудрецам. Правда, он вернул только тех, кто считал, что опасность от огня существует, и категорически потребовал от них точных рецептов избежания этой ужасной опасности. Мнения мудрецов разделились. Один требовал, чтобы Зингелла ежевечерне в течение полутора лет ложилась спать, укутавшись в только что спущенную, свежую шкуру теленка. Другой, с пеной на тонких губах, настаивал, чтобы трижды в день – на рассвете, в полдень и на заходе солнц – девушка сорок раз приседала и трижды поворачивалась вокруг своей оси. Третий рекомендовал принимать ванны из дельфиньего молока… Пятнадцатый настоятельно советовал ни под каким видом не прикасаться к собственной левой ноздре…

Ни пирушки с друзьями, ни взыскательные любовницы, ни военные или охотничьи нужды не отнимали у Гарриго такой уймы денег, что ушла ясновидцам и болтунам в течение какой-нибудь половины луны. Взамен же он получил нервное расстройство, потерю аппетита и стойкое отвращение к запаху тлеющего сандала.

* * *

В таком состоянии и застал его вздумавший навестить доброго приятеля Конан, бывший дикарь из северной Киммерии, теперь ж – корсар на службе Его Величества короля Зингары. Киммериец отличился в недавней битве с аргосской флотилией, за что король Фердруго предоставил ему нечто вроде отпуска. Сойдя на берег, Конан первым делом отправился в особняк Гарриго, поскольку тот не один раз приглашал его отведать отличного вина из его наследных погребов, славящихся по всей Кордаве.

Отношения между киммерийцем и знатным зингарским вельможей назвать дружбой было бы не совсем точно. Слишком разной была их сословная принадлежность, имеющая немаловажное значение во всех цивилизованных странах, а уж в Зингаре особенно. Но они питали друг к другу самые уважительные и добрые чувства. Конан не раз наблюдал Гарриго в бою, отмечая его горячую, бьющую через край отвагу, сочетающуюся с трезвостью рассудка. Не могло не нравиться киммерийцу и то, что знаменитая высокородная зингарская спесь смягчалась в герцоге природной естественностью и открытостью. Даже если он и не считал северного варвара ровней себе, в интонациях речи, с которой он обращался к Конану, это никак не проявлялось.

Герцог же, в свою очередь, относился к Конану с тайной завистью и с тайный же восхищением. Он был искренне обрадован его посещением, хотя радость эта была омрачена тем, что в нынешнем своем состоянии он не мог принять достойного гостя как следует.

– Прости меня, Конан! Столько раз я звал тебя погостить, а теперь, когда ты наконец ко мне выбрался, – ты встречаешь жалкую развалину вместо человека! – сокрушался Гарриго.

Они сидели в креслах возле пылающего очага, так как вечер был прохладный. На герцоге был один домашний халат, полуспущенный с плеч и открывающий шею и часть спины, куда осторожно прикладывал пиявки его домашний доктор, старый Хелио.

– Поверишь ли, если не цеплять перед сном этих кровососущих тварей, не смогу заснуть – так раскалывается голова! – продолжал герцог. – Наверное, нет нужды рассказывать, что стряслось в моем доме и явилось причиной моего недуга. Я думаю, весь город и так судачит об этом на каждом углу.

– Рассказывать нет нужды, – согласился Конан. – Герцог Гарриго – слишком заметная фигура в Кордаве, чтобы о свалившемся на него несчастье нельзя было не услышать от первого встречного. Но, признаться, в таком виде застать тебя я не ожидал.

– Я и сам не ожидал от себя такого!.. – с горечью усмехнулся герцог и поморщился от зуда в шее.

– Не знаю, что тебе посоветовать, – задумчиво произнес киммериец, глядя на пляшущие в очаге рваные лоскутки огня. – На те деньги, что ты отвалил бойким на язык и ловким на руку шарлатанам, можно было приобрести и оснастить целый корабль. Целый корабль, Гарриго! Карак или каравеллу… Нанять хорошего капитана… да вот хотя бы меня! Я уже давно подумываю о том, чтобы оставить службу у толстяка Фердруго и снова стать вольной птицей. Вернее, вольным зверем. Поверь мне, веселая качка палубы под ногами, свист ветра, дюжина бесстрашных головорезов под твоей командой да достойные тебя враги – мигом прогонят все твои хвори!

– Ты забываешь, что я отец, Конан, – печально сказал герцог. – Ты не знаешь, что такое отцовские чувства, и в этом, наверное, твое счастье.

– Я не знаю, что такое отцовские чувства, – согласился киммериец. – Хотя и пора бы, наверное, уже знать. Я ведь старше тебя на три года… Но какие б они ни были, эти самые чувства, не думаю, что они превратили бы меня в доверчивого простака, швыряющего деньги направо и налево и трясущегося от слов глупой старухи.

Гарриго слегка побледнел и поджал губы. Поняв, что выразился чересчур резко, Конан примиряюще улыбнулся и, привстав со своего кресла, похлопал сумрачного приятеля по плечу.

– Не обижайся, не обижайся! Видит Кром, как я хотел бы тебе помочь! Как я хотел бы снова увидеть тебя хохочущим, бесстрашным, бешеным… А кстати, сколько ей лет, твоей Зингелле?

– Недавно минуло тринадцать, – помолчав и прожевав обиду, откликнулся герцог.

– Н-да! Маловато. Будь она года на два постарше, ты мог бы просто выдать ее замуж. Не сомневаюсь, что вокруг нее уже начала вертеться пара-тройка хлыщей с напомаженными усами! Конечно, муж должен быть не из таких. Он должен быть зрелым, хладнокровным, опытным… Но и не дряхлый денежный мешок, из которого песок сыплется!.. Лет тридцати, проявивший себя в битвах. Поверь мне, после свадьбы старуха со всеми ее угрозами мигом вылетит из кудрявой ее головки под напором новых впечатлений! Она ведь горячая девчонка и большая выдумщица к тому же. Ей понравится быть женщиной, уверяю тебя! Кстати, в Куше и Зембабве выдают замуж уже с двенадцати лет…

Веко герцога задергалось, а губы снова поджались. Слова «горячая девчонка», относимые к боготворимой им дочери, не могли не царапнуть его потаенной родительской гордыни. Поняв, что опять неудачно выразился и вместо утешения еще больше расстроил приятеля, Конан сокрушенно вздохнул. Он замолчал, глядя в огонь и твердо решив про себя в дальнейшем ограничиваться лишь междометиями.

В полной тишине старый Хелио снял с шеи хозяина насосавшихся крови, лоснящихся тварей. Осторожно и любовно ухватив каждую двумя пальцами, он опустил их в хрустальный сосуд с чистой водой. Закрыв его пробкой, старик деликатно кашлянул и негромко осведомился:

– Можно мне вмешаться в ваш разговор, любезные господа?..

Гарриго молча кивнул.

– Прежде всего, я очень попрошу вас успокоиться, мой добрый господин, – сказал Хелио, ласково поглаживая герцога по плечам, которые он вновь укутал воротником халата. – Успокойтесь, успокойтесь, а то кровь ваша так бурлит и кипит, что мои маленькие черные помощницы могут захлебнуться или ошпариться ненароком… Что касается толпы гадателей и звездочетов, то вы очень правильно сделали, что прогнали их всех в шею. Жалко только, что вы не сделали этого сразу, и они успели изрядно потрясти ваш кошелек. Как совершенно правильно заметил ваш достойный друг, лучше было бы на эти деньги купить каравеллу. Или еще один дом… Не могу понять, зачем вы позвали их в таком количестве? Нужно было выбрать из всех одного, кому вы доверяете, и следовать только его рекомендациям!

– Да никому из них я не доверяю, никому! – буркнул герцог и стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

– Вот и правильно, вот и правильно! – подхватил доктор. – Конечно же, доверять им нельзя!.. Разве вы не слышали историю рыцаря Сталенсо из Гериды? Нет?.. Тогда, с вашего позволения, я расскажу вам ее. Этот самый рыцарь Сталенсо, человек почтенный и достойный всяческих похвал, имел несчастье в молодости обратиться к астрологу, и тот составил ему гороскоп. Гороскоп получился чудесный, рыцаря ждала долгая жизнь, полная многообразных побед и успехов. Боги улыбались ему и на поле битвы, и в спальнях хорошеньких женщин, и во дворцах влиятельнейших особ. Но было там одно маленькое «но». В возрасте тридцати лет рыцарю нужно было быть очень осторожным, ибо жизни его грозила серьезная опасность. И опасность эта исходила от… горошины! Самой обыкновенной маленькой горошины из стручка. Вы усмехаетесь, почтенный капитан Конан, но я рассказываю истинную правду, клянусь вам! Не меч, не кинжал, не яд придворного интригана, не чума – но крохотное семя растения, во множестве покрывающего поля селян… Как только рыцарю стукнуло двадцать девять, то есть за год до роковой даты, он повелел очистить все подвалы своего замка от запасов гороха, а также – для пущей надежности – от фасоли, бобов и риса. Если дела требовали его отлучки из дома, он тщательно планировал свой маршрут и следил, чтобы путь его не пролегал мимо полей, засеянных горохом либо чем-либо напоминающим это бесхитростное растение. Даже гобелены, висящие по стенам его замка, даже картины и статуэтки он внимательно осмотрел и выбросил все, в сюжете которых присутствовало хоть что-то зеленое, маленькое и круглое. И что же вы думаете, мои добрые господа?.. – Доктор выдержал паузу и обвел загадочным взглядом внимающих ему приятелей. – Однажды прекрасным утром незадолго до рокового тридцатилетия рыцарь завтракал на открытой веранде своего летнего дома. И его первенец, очаровательный пятилетний шалопай, влетел со двора с радостным криком: «Папа! Папа! Ты только посмотри, как метко я научился стрелять!» В руках у мальчугана была тростниковая трубочка, в которую он дунул изо всех своих ребячьих силенок. Мальчишки на улице научили его стрелять горохом, и он был так горд! Горошина, одна-единственная маленькая горошина ударилась об лоб благородного рыцаря Сталенсо, и спустя один вздох тот умер.

– Он все-таки умер! – воскликнул Гарриго, сверкнув глазами и сжав кулаки, а Конан громко хмыкнул.

– Он умер, мой господин, – кивнул доктор. – Но, конечно же, не оттого, что крошечная горошинка ударила его в лоб. Его нервы весь последний год были в таком напряжении, его сердце так издергалось в ожидания грозного удара, а одно прикосновение злополучной горошины повергло его в неописуемый ужас. Ужас был так силен, что сердечная жила разорвалась, и Серые Равнины приняли нового обитателя точно в срок, предуказанный когда-то.

Конан расхохотался.

– Твой хваленый рыцарь был не отважнее зайца! – сказал он, отсмеявшись. – Подумать только: не выдержала сердечная жила, оттого что слишком долго потел и трясся! Представляю, как он вел себя на турнирах и на дуэлях, не говоря уже о полях сражений…

Гарриго не заразился смехом приятеля. Он глубоко вздохнул и скорбно покачал головой.

– Да-да, ты прав: мне следовало бы разогнать эту магическую публику сразу и не тратить на них столько золота… Но как успокоить мне мою дочь? Моя маленькая Зи так изменилась! Ее голосок больше не звенит в доме – то светлый и беспечный, как ручей на поляне, то негодующий, как рык молодой львицы… Она забросила все свои прежде любимые забавы. Она больше не скачет, как юная амазонка, по городским улицам, не порет собственноручно нерадивых служанок, не разит жгучим, как красный перец, язычком своих дураков-кавалеров… Бедное мое дитя все чаще сидит в одиночестве, сжавшись в комок, и в черных ее глаза – затравленность и ужас. Я знаю, в этот момент она видит огонь, в котором сгорел ее кнут с рукоятью из перламутра. Я знаю, бедные губки ее в это время шепчут, подсчитывают, сколько лун, сколько дней осталось ей до рокового дня…

– Видит Митра, как я желал бы помочь нашей маленькой красавице! – горячо воскликнул старик. – Сердце свое бы вырвал из груди и отдал, если бы звездам была угодна такая замена!.. Но вот что хочу я еще сказать вам, мой господин: я слышал об одном настоящем астрологе. Да-да, настоящем! Не чета тем, что бросились врассыпную от ворот вашего дома, лишь только поняли, что здесь им больше нечем поживиться. Очень редко, но встречаются и такие среди болтливой и лживой своры в расшитых звездами колпаках… Живет он в трех днях пути от Кордавы. Он пришлый, аргосец, зовут его Майгус. Я слышал, что если он брался помочь кому-нибудь, то творил поистине чудеса! Правда, нрав у него очень странный, а характер капризный и непредсказуемый. Говорят, иногда он помогает простым людям, тратит по нескольку дней на какого-нибудь оборванца, у которого сбежала корова, и не берет за это даже медной монеты. Иногда же не пускает на порог роскошный караван, груженный подарками, откуда-нибудь из Иранистана (поскольку слава его достигает и этих отдаленных краев). Порой назначает за гороскоп немыслимую цену, услышав которую заказчику остается только плюнуть и уйти восвояси. Порой отказывается от денег, но велит совершить нечто невообразимое, от чего у почтенного человека встают дыбом волосы на бороде… Я не могу поручиться, что этот чудак спасет нашу крошку Зингеллу. Но отчего бы не попытаться, пока еще есть время и пока еще есть надежда?

* * *

Набитые бутылями дорожные сумки мелодично позванивали в такт крупной конской рыси. Звук этот немного развеивал унылые и скучные мысли, осаждавшие киммерийца, словно рой мошкары где-нибудь в ванахеймской тундре. Чтобы разогнать их окончательно, Конан вытащил прямо на ходу одну из бутылей, хорошенько взболтал, вынул зубами пробку и отхлебнул несколько крупных глотков. Да, Гарриго не прихвастнул: вино в его древних родовых подвалах и впрямь отличное и крепкое, словно ласка красотки после длительного воздержания!

Но все равно он зря поддался на его уговоры вчера вечером…

– Прошу тебя, Конан, сделай это ради нашей с тобой дружбы! – упрашивал его герцог. Изможденный его вид и напряженно горящие глаза придавали еще большую убедительность голосу. – Разве ты не говорил, что хотел бы помочь мне, хотел бы увидеть меня прежним?..

– Говорил! И не отказываюсь от своих слов! Но что ты хочешь от меня? – горячился варвар. – Нужно с кем-нибудь сразиться, скрестить мечи или шпаги?.. Нужно вытрясти из кого-нибудь душу?.. Нужно подставить грудь под удар?.. Что?!.. Я не ослышался: ты просишь меня протрястись шесть дней в седле, чтобы добраться до этого Майгуса (Нергал его побери!) и обратно? У тебя, что, нет гонца и пары охранников в придачу, чтобы поручить им это?.. Или этот самый Майгус отличается свирепым нравом и разрывает на клочки всякого, кто подъезжает к нему ближе, чем на пять локтей!?..

– О нравах и привычках Майгуса я знаю только то, что они непредсказуемы, – терпеливо ответил герцог. – Именно поэтому я прошу съездить к нему тебя, Конан. Ты сам понимаешь, насколько для меня важно, чтобы этот аргосский чудак согласился помочь Зингелле. В ней – последняя моя надежда, последнее мое упование! Не секрет, Конан, для тех, кто тебя знает, что удача бегает за тобой по пятам. О твоих невероятных подвигах ходят легенды по всей Хайбории. Боги любят тебя! Если Майгус почему-либо взбрыкнет и откажется составлять гороскоп Зингелле, один его взгляд на тебя может заставить его переменить решение. Один твой вид, Конан, способен убедить любого!..

На такие слова киммерийцу возразить было нечего. И хотя мысль о предстоящем путешествии нагоняла на него тоску, он согласился. Немало способствовало его согласию и то, что Гарриго обещал плотно набить все дорожные сумы Конана и двух его спутников (солдат охраны, которых он настоял взять с собой для большей надежности) самым отборным вином из своих знаменитых подвалов.

– Но и это еще не все, Конан, – сказал герцог, провожая его ранним утром к воротам своего особняка. – Ты погляди только, какой красавец! Теперь он твой.

Слуги подвели к Конану огромного вороного жеребца, горячего и статного, из лучших аквилонских конюшен. Киммериец восхищенно присвистнул. Высокие и сильные кони, с широкой грудью и холкой в человеческий рост, на которых его мощная фигура смотрелась ловко и соразмерно – были его слабостью.

– Эту зверюгу я подарил Зингелле год назад, – сказал Гарриго со вздохом и провел ладонью по блестящему крупу, отчего конь фыркнул и замотал головой, раздувая ноздри. – После случая со старухой она невзлюбила его и каждый день спрашивает, спустили ли с него шкуру и отдали ли на колбасу…

– На колбасу – такое чудо?! – Киммериец вскочил в седло и подобрал поводья. – Она большая шутница – твоя Зингелла. Надеюсь, когда с ней будет все в порядке и настроение ее улучшится, она станет шутить веселее!

* * *

К вечеру третьего дня Конан и двое его спутников добрались, наконец, до обители нелюдимого звездочета. К этому времени дорожные их сумки значительно полегчали и не издавали больше мелодичного звона. Зато время в пути пролетело почти незаметно, и все трое – Конан и охранник – прониклись раскованной и теплой приязнью друг к другу.

– Надеюсь, почтенный Майгус не окажется скрягой, – заметил Конан, поворачивая вороного жеребца к видневшейся в десяти шагах от дороги живой изгороди, тесно примыкающей к двухэтажному каменному дому. – Пусть вино в его погребах не такой тонкой выделки, что у Гарриго, лишь бы его оказалось вдоволь!

– Слыхал я, что звездочеты вообще не пьют! – заметил один из охранников, простодушный молодой парень по имени Хорхе.

– Брось! – возразил Грумм, более старший и умудренный жизнью его приятель. – Я слышал как раз наоборот: заливают в себя до тех пор, пока звезды не начинают так и скакать по небу, выписывая немыслимые кренделя!

Подъехав вплотную к дому, Конан сокрушенно присвистнул.

– Похоже, он все-таки скряга! Я слышал, что Майгус богат, словно иранистанский султан. А в таком обшарпанном домишке постыдился бы жить и последний кордавский сапожник!

И впрямь дом выглядел неухоженный и убогим. Кусты и деревья, окружавшие его со всех сторон, были нестрижены и напоминали клочок вольного леса. Крыша из грубой черепицы давно требовала ремонта. Стекла на разноцветных витражных окнах были покрыты слоем пыли. Густой плющ, покрывавший фронтальную стену до самой крыши, напоминал рваный ковер, истрепанный дождями и выцветший на солнце.

Медные ворота не имели запора и открылись от толчка рукой. Вступив в сад, Конан настороженно огляделся. Его могли охранять дикие звери, притаившиеся в густых и буйно переплетенных зарослях. Чуткий слух варвара ловил малейшие шорохи. Впрочем, ведь хозяин дома – маг. Что ему запоры и звери! Может быть, Конан со всего размаха треснется сейчас лбом о невидимую преграду…

Добравшись до входной двери – слегка разочарованный тем, что ничто и никто его не остановил – киммериец уже не удивился, обнаружив ее незапертой. Велев своим спутникам держаться к нему поближе, Конан вошел в дом. Он старался производить как можно больше шума, чтобы привлечь внимание его обитателей и не слишком шокировать их внезапностью своего появления.

Грохот ножен о стены, топот обутых в тяжелую кожу ног и грубые веселые голоса не остались незамеченными. В прихожую выкатился низенький круглый человечек, босой, лысый, в несвежем и мятом халате.

– Проводи-ка меня, приятель, к твоему хозяину! – обратился к нему Конан, приветственно кивнув. – Спутники мои не прочь передохнуть и подкрепиться с дороги. Наши кони, которых мы оставили в саду, – тоже.

Человечек нагнул голову, как показалось Конану, слегка насмешливо и покатился в глубину дома, приглашающе махнув короткой и толстой ручкой. Охранников он направил в левое крыло обители, откуда доносились теплые и пряные запахи свежеприготовленной пищи. Конана же повел дальше, вертя по сторонам блестящей в свете свечей головой и словно приглашая полюбоваться висящими и стоящими тут и там диковинами. Киммериец не мог не отметить про себя, что внутри дом производил гораздо более роскошное впечатление, чем снаружи. Он уже не казался ни приземистым, ни ветхим. Стены были обиты отличным китайским шелком, полы покрывали ковры причудливых расцветок, любой подсвечник – из бронзы, серебра, нефрита, лабрадора – являл собой произведение искусства. На каждом шагу попадалось что-либо очень красивое и дорогое: то мраморная статуя богини Иштар в полтора человеческих роста, то причудливые водяные часы, издававшие звоном капель определенную мелодию, то чучело невиданного зверя, то что-нибудь совсем непонятное, но притягивающее взор.